Текст книги "Поэзия народов СССР IV-XVIII веков"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

АГА МАСИХ ШИРВАНИ
АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ ПОЭТ
XVIII век

МУХАММАСЫ
* * *

Ласкающий твой лик блистает, как заря,

К влюбленным нежен он, отрады им даря,

И ротик твой лукав, шарады говоря,

Нигде подобной нет, хоть проплыви моря,

Аллах свои дары так расточал не зря.

К лицу ль тебе наряды?

Зачем тебе впивать служанки льстивой речь

И в зеркало глядеть, его напрасно жечь?

Столь нежному лицу фата – как острый меч,

Сурьма очей могла б всю Исфахань увлечь,

И мог бы взмах ресниц сто жизней вмиг пресечь!

К лицу ль тебе наряды?

Явись же к нам. в меджлис, подняв нитаб с чела,

Чтоб краска губ твоих красней вина была,

И пена звонких чаш сама с ума сошла,

И виночерпий сам свалился у стола,

И эта ночь, как я, слезами изошла!

К лицу ль тебе наряды?

Когда войдешь ты в сад – как легок каждый шаг!

Пусть розы вдаль бегут, пусть в горы сгинет мак!

Одна лишь хна рукам твоим приятиа так.

И белый твой нигаб ланитам ярый враг.

Они – как солнце днем, а ночью – гонят мрак!

К лицу ль тебе наряды?

О, прелесть! О, краса! О, полевой цветок!

Но к прочим женщинам аллах весьма жесток:

Он дважды изваять такой красы не мог.

Пусть сам изменится весь с головы до ног,

Чтоб повторил тебя его чудес поток.

К лицу ль тебе наряды?

Твой стан – как кипарис, бутоны уст влажны,

И кажется, зрачки всегда изумлены,

А кудри вкруг чела – затмение луны,

А брови с месяцем соперничать вольны!

Все говорят «салям» огню твоей весны.

К лицу ль тебе наряды?

В твоих речах пророк отыщет суть вещей.

Ты – Хызр, что указал исток живых ключей,

И вся ты – благодать!.. Что в мире горячей

Не солнечных – твоих дающих жизнь лучей?

Твой облик с красотой я не сравню ничьей.

К лицу ль тебе наряды?

* * *

Не спрашивай, душа, где правды свет? Исчез.

Он в прошлых временах, а нынче нет – исчез.

Где хлебосольство, где благой привет? Исчез.

Где крепкий тот бальзам, что не во вред? Исчез.

Где дух, что не сдался от стольких бед? Исчез.

Заносчивость людей – как парус в дождь и мрак,

Их кормчий, страстью пьян, вертит и так и сяк.

Где берег? Далеко. Здесь гибель, что ни шаг.

Кто, зоркий, разглядел благой в пучине знак?

Где страх перед концом? Кто чист и благ? Исчез.

Аллаху не верны, с Кораном не дружны

И шаха, что ни день, менять себе вольны,

Загадочных письмен им шифры не даны,

Правдивый человек неведом для страны,

Он сабля на боку, он в час войны исчез.

И ведает аллах, что, молод или стар,

Любой продаст страну и веру за динар,

Что женщин чистота и стыд – легки, как пар,

Что для мужчин ничто правдивый, честный жар,

Что человечности редчайший дар – исчез.

Масих! Уйди, отпрянь от мира. Он – исчез.

Молитвы сгинули, честной поклон – исчез.

Где мудрый хан? Пропал. Где наш закон? Исчез.

Где стойкий человек? Он обойден, исчез.

Где верный друг и брат? И он, как сон, исчез.

ГАЗЕЛИ
* * *

Душа, спасения искать у ветреницы тяжело.

Кто истины не знает, тот с трудом влачит несчастий зло.

И в трудный день, и в добрый день она, как друг, совет подаст;

Как хлеб разделишь ты, когда с изменником тебя свело?

Ах, рифмам трепетных ресниц не запрудить поток любви,

Его стремнину не смирит благополучия весло.

Что делать, рушится душа; ты шах души моей,– и вот

До гибели твоей страны, до разрушения дошло.

Как видно, мне сгореть в огне, бросаюсь в пламя я, Масих,

Мне тьму сулит свеча любви, хотя вокруг нее светло.

* * *

Кровоточащий сердца плод для стрел твоих судьбою дан,

Души летящей мотылек, чтоб вспыхнуть над тобою, дан;

Не тороппсь, не осуждай самосожжение мое —

Во славу милой жребий мне идти такой тропою дан.

Глаза прекрасных им даны, чтоб на тебя смотреть, любя,

Кокетства острый меч тебе, чтоб быть готовой к бою, дан.

Как лист заледеневший, я застыну на пути к тебе,

Мне биться в западне приказ судьбой моей слепою дан.

Из тех, кто увидал тебя, кто восхвалять устал тебя?

Порыв склониться пред тобой чертой твоей любою дан.

Под грузом милостей твоих поник трепещущий Масих,

Ему удел быть заодно с влюбленною толпою дан.

ПЯТИСТИШИЯ

Краса вселенной, о тебе давно закончить споры надо,

Премудрому, чтоб жизнь познать, узреть земли просторы надо,

Для углубления в себя отринуть разговоры надо,

Чтоб править празднеством, иметь начальственные взоры надо,

К тому, кто поученьям рад, придут веселье и отрада.

Да не прельстится ни один ни суеверием, ни сплетней,

Да будут в мире и в ладу орел небес и червь последний,

Да будет полною луной обличье совершеннолетней,

Да будет смоль ее волос глазури куполов заметней,

Рост благородный ей иметь, осанку царственную надо.

Хвала прекрасному лицу, гордящемуся кожей гладкой,

Хвала ресницам – их сравню с дающею нам тень палаткой,

Хвала жемчужинам-зубам, выглядывающим украдкой,

Стократ хвала твоим устам, дарящим благодатью сладкой,

Тебя налитому росой тюльпану уподобить надо.

ЗАКЛИНАНИЕ

Эй, красавица с ликом-луной,

Погляди, что случилось со мной,

От меня отделясь, как стеной,

Ты, любимая, стала чужой;

Лучше быть мне в горячей золе,

Чем страдать без надежды во зле,

Ты спасенье мое на земле —

От тебя я отрезан межою.

Я взмолюсь у заветных дверей:

«Откровенностью душу согрей.

Мой поступок поведай скорей —

И убей,

А я благословлю твои руки».

ВАГИФ МОЛЛА-ПАНАХ
АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ ПОЭТ
1717-1797

ГОШМЫ
* * *

Душистые, нежные кудри твои

Рассыпались черной волной, Фатима.

Зачем насурьмила хмельные глаза?

Взгляни, я и так чуть живой, Фатима.

Влюблен я в лукавые кольца кудрей,

Влюблен я в румянец, зари розовей.

Сокровища мира возьми поскорей,

Но только останься со мной, Фатима!

За твой волосок, за единый твой взгляд

Отдам без раздумья Китай и Багдад.

Пусть стрелы-ресницы мне сердце пронзят,

Любуюсь жестокой игрой, Фатима.

Ты бровью играешь, как ты хороша!

Молчу, потрясенный, стою не дыша.

Но горем объят я, в смятенье душа —

Мой дом обошла стороной, Фатима.

Стрелою ресниц ты пронзила меня,

Румянец твой жжет горячее огня,

Как грешник сгораю, свой жребий кляня,

Влюбленный Вагиф пред тобой, Фатима.

* * *

Женщина, что сердцем хороша,—

Век пройдет,– она бледней не станет.

Если, словно лал, светла душа,

От невзгод она темней не станет.

Благородной красота верна,

Стройная – не сгорбится она.

Если добротой одарена,

Не изменит, холодней не станет.

Кровь ее девически чиста,

Ярче свежих роз ее уста.

Стрел острей ресницы... Лет до ста

Ранящая сталь слабей не станет.

Страшно ль совершенной жить сто лет!

Пусть уже в движеньях силы нет,

Но в глазах горит все тот же свет.

Обаянье меньше в ней не станет.

Истинное счастье – не забудь —

В той, что знает страсти скорбный путь

К девушкам, Вагиф, не надо льнуть,

А не то спокойных дней не станет.

* * *

Чужими друг другу мы стали давно.

При встрече мы слов не нашли и расстались,

Нам втайне терпеть нашу боль суждено,

Друг к другу на миг подошли и расстались.

Чужие, от встреч мы не ждем ничего,

Давно не кружусь вкруг лица твоего.

Мы шли на огонь, но, достигнув его,

Одежды лишь край подожгли и расстались.

Мы пробыли только мгновенье вдвоем,

Не дрогнув, не вспыхнув любовным огнем.

Сердец не согрев, мы в упорстве своем

Обиды простить не смогли – и расстались.

Порвали мы дружбу, терзанья терпя,

Не выдали горя мы души скрепя,

Так, птицу души отпугнув от себя,

В молчанье глаза отвели и расстались.

Любовь обернулась Вагифу во зло.

Напрасны мученья. Все прахом пошло.

Сойдясь, не открыли;, как нам тяжело

Век жить друг от друга вдали, и расстались.

* * *

Темноглазая гонит меня в сердцах:

«Не подмигивай мне, не срами меня!

Здесь догадливых много, подумать страх —

Опозоришь навек пред людьми меня!»

Только вздохи да взгляды – что толку в них!

Ветер кудри отвеял от щек твоих.

Целоваться пора, мир во тьме затих.

Ни к чему тут лукавство – пойми меня!

Заклиная, моля, говорит Вагиф,

Плечи нежные жаркой рукой обвив:

«До притворства ль теперь, я и впрямь чуть жив,

Я сгорю, я умру – обними меня!»

* * *

О Сафия, пою,– и голос тих,—

Как соловей, томимый страхом, стал.

Я гнусь дугою в честь бровей твоих.

Мой стан – серпа застывшим взмахом стал.

Твои слова невольно говорю,

Невидимо, безогненио горю.

Смотрю сквозь слезы на твою зарю...

Морями слез, клянусь аллахом, стал.

Красавица, по саду бродишь ты.

Ах, руки, ноги – белые цветы!

Ты – солнце бесподобной чистоты.

Я пред тобою пылью, прахом стал.

В твоих очах – жестокость палачей.

Не покидай, ведь нет меня верней.

Коль в мире бренном будешь ты моей,

Почудится – я падишахом стал.

Какая прелесть в говоре твоем,

В лукавстве милом, в смехе молодом!

Каабою Вагифу стал твой дом,—

О, наконец-то я дервишем стал!

* * *

О ты, что так же зла, как хороша,

Есть у тебя хоть капелька стыда?

Где разум твой, скажи мне, где душа?

Не можешь ты не наносить вреда.

Что ж ты бежишь? Почуяла беду?

Стой! Я к тебе за помощью иду.

Неверная, пожар в твоем саду,

Сгоришь ты. Не останется следа.

Ушла, хоть я и не сказал – уйди.

Я ль виноват? Другой? Сама суди.

Не камень ли, скажи, в твоей груди,

На месте сердца, не осколок льда?

Будь проклят сад жестокой красоты!

Я в сердце больше не впущу мечты.

Разлуку эту я стерплю. А ты?

Попробуй-ка! Не стерпишь никогда.

Проклятье шлю принесшей столько мук.

Неизлечим, Вагиф, ее недуг.

Жилье неверной пусть обходит друг;

Будь стоек, знай – возврата нет туда.

* * *

На свадьбу, на веселый той

Подружек созвала невеста.

Я омрачен, я сам не свой —

На свадьбу не пришла невеста.

Молла, увидя гибкий стан,

Забудет Мекку и Коран.

Я жду тебя – в глазах туман,—

Ты всех с ума свела, невеста.

На свадьбу я хмельной пришел,

Измученный тоской пришел,

Я обрести покой пришел.

Не причиняй мне зла, невеста!

И если заиграет саз,

Пусть пери начинают пляс,—

На них не подниму я глаз,

Я жду, чтоб ты вошла, невеста.

Приди, взмахни платком, кружи,

Отдать подарки прикажи.

Пусть спросят: «Чья она? Скажи,

Вагиф, где расцвела невеста?»

* * *

Задержите в полете удар крыла:

Слово есть у меня для вас, журавли,

Вереница ваша откуда летит?

Начинайте об этом рассказ, журавли.

Очарован вами высокий Багдад,

Он прилету вашему будет рад.

Вы широкими крыльями бейте в лад,

Не роняйте перо в этот раз, журавли.

Я с возлюбленной милой давно разлучен,

Словно бабочка, я красотой сожжен.

Я ищу кареглазую среди жен.

Не видали ль вы этих глаз, журавли?

Полюбил я сурьму этих карих очей.

Пусть не сглазят и в темноте ночей,

Пусть минует вас сокол, глядите зорчей!

Я хочу, чтоб вас случай спас, журавли!

Ваша дикая песня нежна, нежна,

И душа моя радостью обновлена.

И Вагифа душа высоко взметена,

Чтобы вечно лететь возле вас, журавли!

* * *

Ты Кааба, Кербела, Мекка, Медина моя!

Ты священна всегда и благостна для меня,

Я святыней считаю изгибы твоих бровей,

День и ночь я молюсь тебе, голову преклоня.

Что бы я ни сказал, – пусть не будет обид у тебя.

Я не знаю, что сталось со мной,– опьянел я, любя.

Лишь исчезнет твой стан, и я замираю, скорбя,

Ты уйдешь, и последняя ночь настает для меня.

Веру наших отцов привязал я к твоим кудрям,

Кто же больше меня изумлялся твоим кудрям,

Ухожу, свою жизнь поручая твоим кудрям,—

Эту жизнь, как залог, береги, у себя храпя.

Ты мой месяц высокий, солнце мое и луна,

Жизнь, богатство, счастье мое и весна!

О тебе лишь единой мечта у меня одна,

Сказкой стали слова твои на устах у меня.

Даже райские птицы боятся твоих кудрей,

Онемели павлины от сладких твоих речей.

Я несчастен, Вагиф, из-за черных твоих очей,—

Кто б ни встретился мне на пути – пожалейте меня!

* * *

Наступил байрам. Как нам быть теперь?

Ведь у нас муки ни чувала нет,

Риса в кладовой горстка, мерь не мерь,

Мяса нет давно, да и сала нет.

Рта нельзя раскрыть, не дают житья,—

Неугодный, мол, раб аллаха я.

Объедается у других семья,

А у нас? У нас и мотала нет.

Милостив аллах! Пуст совсем наш дом,—

Ни циновки в нем, ни красотки в нем.

Не гордись, Вагиф, что богат умом,

И ума у нас уж не стало, нет.

* * *

Забыл я бога, верой пренебрег,

Вдохнув кудрей пьянящий аромат.

Рассудок мой смятенный изнемог —

Его отнял хмельной и неявный взгляд.

О, если бы я разум не терял,

Быть может, я ученым мужем стал.

Мой стан согнулся, словно буква «дал»,—

В том взлет бровей сурьмленных виноват.

Меня соперник вздумал очернить,

Я днем и ночью должен слезы лить.

Как хорошо нам было вместе быть,—

Зачем злодеи козни мне чинят!

Нетрудно было догадаться им,

Что я огнем безжалостным палим.

Рыдаю я, но рок неумолим,

И слезы мне печаль не облегчат.

Теперь Вагифа людям не узнать,

Я беком был, ушла былая стать...

Ты не пришла, тебя устал я ждать,—

Неужто в том соперник виноват?

* * *

Если милая приходит, с чем сравнится счастье это?

Целовать ее и слышать юной крови жаркий ток,

Видеть круглый подбородок перламутрового цвета,

Отсвет утреннего солнца – золотой румянец щек.

Лебедь белая дивится шее девичьей лебяжьей.

Я стою вблизи потока изнывающий от жажды.

Ты была небесной феей рождена на свет однажды,

Но затмила красотою фею-мать в недолгий срок.

Грудь округлая прекрасна, тело знойное прекрасно.

И лицо твое в улыбке и спокойно и прекрасно.

Кипарис ты мой высокий, тополь стройный и прекрасны

Эти царственные плечи для блаженства создал бог!

Губы – алые кораллы, зубы – жемчуга сиянье.

Ах, зачем меня решила вдруг отдать на осмеянье!

Ты особенно красива в этом ярком одеянье,

И к лицу тебе, плутовка, твой оранжевый платок.

Если б скорбного Вагифа полюбила дорогая,

То болезнь его мгновенно излечила, дорогая,

Если б дом мой потаенно посетила дорогая,

Чтоб лицо ее и руки целовать я вечно мог!

* * *

Ты нежнее всех красавиц, и стройна, и высока!

И никто на целом свете не сравняется с тобой.

Опьяненная любовью, ты качаешься слегка,—

Кипарис, где шепчет ветер, не сравняется с тобой.

Смех в глазах твоих таится, ты как юная весна,

Все достоинства красавиц ты присвоила одна.

Не найти в тебе изъяна, ты изящна и умна,

Вешний сад в своем расцвете не сравняется с тобой.

В день, когда ты появилась, щедрым был создатель бог,

Дав тебе глаза газели, шелк кудрей, румянец щек,—

Сделал он тебя желанной с головы до стройных ног.

Сладость, скрытая в шербете, не сравняется с тобой.

То ли ты звезда на небе, что вещает нам зарю,

То ли ты чудесный жребий, уготованный в раю.

Кто ты, ангел или лебедь? Восхищенный я смотрю,

Даже утро на рассвете не сравняется с тобой.

Передать тебе просил я, чтобы ты ко мне пришла.

Мне на сердце наступила, но ко мне ты не пришла.

Мертв Вагиф, близка могила, но ко мне ты не пришла.

Верь, никто до самой смерти не сравняется с тобой.

* * *

Ты моешь волосы. От них

Струится аромат, Зейнаб.

Цветов дыханье полевых

Они весной таят, Зейнаб.

Когда глаза сурьмой сурьмишь,

Когда, гордясь собой, стоишь,

Ты с горной ланью сходна лишь —

Твой насторожен взгляд, Зейнаб.

В тебя влюбленный истомлен,

Все позабыл, безумен он,—

Твой голос – ручейковый звон...

И я стать жертвой рад, Зейнаб.

Твоя походка так легка,

Ты, как пчелиный мед, сладка,

Ты, как тюльпан в горах, ярка,—

Как тот весенний сад, Зейнаб.

О хан мой, как ты хороша,

Вагифа вера и душа!

Я жду тебя, едва дыша,—

Дороже всех наград, Зейнаб!

ГАЗЕЛИ
* * *

Кто заболеет любовью к рассыпанным локонам – тот

В ямочкн нежных ланит, как в колодец Юсуф, попадет.

Кто совершенен, того постигают напасти судьбы,

Так полнолунья краса постепенно к ущербу идет.

Сильному духом – арена страданья, разлука, тюрьма,

Лишь негодяй, недостойный, не ведая скорби, живет.

Чистым и ярко блестящим выходит из горна металл.

Пламя металл от изъянов очистит, но угли пожрет.

Вот рассыпаются кудри, скрывая любимой лицо,

Ибо лицо, как предатель, смятенье души выдает.

Клады таятся в развалинах, так же для чистых душой

Часто бывает прибежищем всяческой скверны оплот.

Так же, как черная родинка прекрасноликой к лицу,

Радость украшена грустью и праздник – годиной забот.

О Видади! На мученья разлуки тебя и меня,

Словно Юсуфа-Канана, жестокий обрек небосвод.

Ты ж для любви, для цепей ее стар,– отойди, Видади!

Пусть молодой их Вагиф за тебя, за себя понесет.

* * *

Своей весенней красотой цветок любой затмила ты.

Прекрасным станом ствол живой тубы святой затмила ты.

Красавица вселенной всей – пыль под сандалией твоей.

Над Искандаровой главой серп золотой затмила ты.

Благоуханье кос твоих дороже мира для меня.

Небесный мир передо мной и мир земной затмила ты.

Я – раб дуги твоих бровей, мне больше нет пути в михраб,—

Каабы свет, свет божества, день огневой затмила ты!

И если страждет, как Меджнун, Вагиф и гибнет, как Фархад,

Лейли – сияющей душой, Ширин – красой затмила ты.

* * *

Увидев лик твой, вмиг о солнце и о луне я вспомнил.

Целуя губы, о сладчайшем, густом вине я вспомнил.

Подумал тайно – кто б посланье мое отнес к любимой?

Подумав так, о быстром ветре, моем коне, я вспомнил.

Раскрылись губы, и в улыбке блеснули зубы-перлы.

О жемчугах, алмазах светлых в морях, на дне, я вспомнил.

Я как в дурмане,– страстью пылкой я обречен на муки:

О косах черных и блестящих, об их огне я вспомнил.

Подумал тайно – кто посмел бы ее коснуться стана?

Подумав так, твой пояс узкий, что светит мне, я вспомнил.

Я снова розу-лик увидел возлюбленной Вагифа,

И вот, любовью одержимый, стихи во сне я вспомнил.

* * *

Кто в Джеваншире сочинит хотя б одип красивый бейт,

Тот земляками будет чтим, с Мусой он мудростью сравнится.

К значенью посоха-змеи пера значенье приравнять

Лишь умудренный мог народ, творца отмеченный десницей,

Тот, у кого душа светла, жить принужден среди невежд,—

Горит светильник тем ясней, чем больше мрак вокруг сгустится.

Надеждой тешусь, что вот-вот наступит черным дням конец,

Что перекрасятся они, ведь неба синь на них струится.

Не зря облюбовал Вагиф холмы скалистые Шуши,—

Благоуханный перл-цветок на голом камне лишь ютится

МУХАМMACЫ
* * *

Головой к груди прижаться и на миг познать забвенье.

Любоваться легкой прядкой, что легла на щеки тенью.

Взять за тонкое запястье, где звенят запястий звенья,

И, обнявшись, иа балконе вместе быть весь день весенний,

В поцелуе исступленном замерев в оцепененье.

Осмелев, с лица любимой сбросить шелк золототканый,

Развязать расшитый пояс туго стянутого стана,

С губ сорвать яшмак запретный, рот ее увидеть рдяный,

Чтоб она ко мне приникла обнаженной и желанной,

Только жемчуг ей оставить в волосах для украшенья.

Провести рукой по косам, перевитым жемчугами,

Пряно пахнущим нарциссом и цветущими лугами.

Любоваться юной грудью, обнаженными сосками

И познать, целуя страстно, мед и горечь, лед и пламя.

Обо всем забыть на свете в это дивное мгновенье.

Никогда не насыщаясь, любоваться ею снова.

Безрассудно подчиняясь силе чувства молодого,

Просыпаться освеженным, к пиру новому готовым,

И, прижавшись, упиваться звонким смехом родниковым.

И рассказывать друг другу все, что было в сновиденье.

Чтобы нас никто не слышал, клясться в чувстве неизменном,

Обещать любовь до гроба, все сокровища вселенной.

И глаза и щеки милой целовать попеременно...

И мечтать о новой встрече упоенно и блаженно.

Верь, Вагиф, что повторится и восторг и упоенье.

* * *

Всю ночь мечтая о тебе, я не могу уснуть, ружье!

Насечкою из серебра могло бы ты блеснуть, ружье.

Мне в сердце искру заронив, ты опалило грудь, ружье.

Как дым по твоему стволу, мой вздох свершает путь, ружье.

Щекой к прикладу твоему мне не дано прильнуть, ружье.

Коль о ружье заходит речь, я свирепею, словно лев.

Как злое пламя, сердце жечь мне начинают скорбь и гнев.

И от бессилья своего я слезы лью, оцепенев.

Мне запах пороха милей, чем кудри мускусные дев,

Но этот сладкий аромат мне не дано вдохнуть, ружье!

Я в поисках ружья зачах, я исходил весь Карабах,

К аллаху обращался я в своих бесчисленных мольбах,

Чтоб он мне милость оказал, заботясь о своих рабах.

И, наконец, ширванский хан с улыбкой сладкой на губах

Прислать в подарок мне сулил – сам хан, не кто-нибудь! – ружье.

И внял я ласковым речам, как легковерный человек.

Уже в горах растаял снег и начались разливы рек,—

Я на дорогу все гляжу, обещанного ждать мне век!

Поныне ищет, говорят, ружье красноречивый бек.

Хоть ты и редкостный товар,– совсем не в этом суть, ружье!

Я благородное руя;ье всему согласен предпочесть.

Оно от лютого врага оберегает жизнь и честь.

И помогает храбрецу осуществить святую месть.

Неужто примешь ты, Вагиф, ружье, какое ни на есть?

Украшенное серебром, отменное добудь ружье!

* * *

Нанесла ты мне много мучительных paн, борода,

И за то накажи тебя бог мусульман, борода!

Больших бедствий не мог причинить ураган, борода.

Хоть бы вражий тебя охватил ятаган, борода!

На беду сотворил тебя злобный шайтап, борода.

До поры не знавал я любовных обид и невзгод.

Был я молод, румян и вдобавок еще безбород.

Целовал я красавиц в уста, источавшие мед.

А теперь надо мной потешается дев хоровод,—

От меня отвратила такой Гулистан борода!

И недаром я жизни своей омраченной не рад.

Ты меня осрамила, лишила блаженных услад,

Ты объедков полна, издающих зловонье и смрад.

От тебя с отвращеньем отводят красавицы взгляд,

Изгибая надменно свой трепетный стан, борода.

Будь на каждый твой волос нанизан смарагд или лал,

Все равно бы такого добра я иметь не желал.

Не снисходят красотки ко мне, как бы я нп пылал.

Ты не стопшь соломы, тобой бы я хлев устилал,

Будь ты колос пшеничный пль даже рейхан, борода!

Мысль о старости близкой вонзается в сердце, как нож.

Ты – черна, но Вагифа бросает заранее в дрожь:

Поседеешь – он с белой собакой окажется схож,

И на свадьбе, где пляшет, резвится, ноет молодежь,

Оп прижмется к стене, одинок и незван, борода!