Текст книги "Поэзия народов СССР IV-XVIII веков"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
Скажи моей деве, что скоро я жить перестану, скажи!
О том, что, как нищий, я слаб, моему ты султану скажи!
Горит мое сердце, из глаз моих бедных струится поток,—
О скорби моей ты свече моей кельи туманной скажи!
Уж кровь лепестками покрыла мне сердце, и я изнемог,
Ты царственной розе про эту опасную рану скажи!
Как звезды на иебе, бесчисленны слезы на лике моем,
Луне моей ясной про слезы мои без обмана скажи!
Трепещет Лутфи и томится в разлуке он ночью и днем,—
О горе его моему ты прекрасному хану скажи!
Где моя розоликая, где мой крин золотой?
Где красавица стройная, кипарис молодой?
Над апрельскою розою вновь поет соловей.
Где же ты, о весна моя? Что же ты не со мной?
Вот я – прах у дверей твоих, но не молвила ты:
«Где же он – мой покинутый? Где возлюбленный мой?»
Быть в разлуке с любимою мне терпения нет.
Невозвратно потерянный – где мой мир и покой?
Не гони исступленного, не гневись на Лутфи!
Нет и и воли, ни разума у пего пред тобой.
Ты словно кипарис высокий, ты нежной ивой – выросла.
Мучительницею жестокой и шаловливой – выросла.
Я думал: ты луною станешь, а ты весенним солнцем стала!
Ты воплощеньем света жизни – очам на диво – выросла.
Ты что в смущенье лик скрываешь? Иль зеркало не говорило,
Как ты пленптелыю и мило, как горделиво – выросла.
Лутфи ясна твоя загадка: ты ранней утренней звездою
Упала в мир и девой пери красноречивой – выросла.
Когда кокетка на меня, косясь, со зла глядит,—
Ах, это значит, что беда из-за угла глядит.
Среди красавиц нет второй, в лукавстве равной ей.
Из каждого ее зрачка, блестя, стрела глядит.
Прикован мой несытый взгляд к ее запястью,– что ж,
Ведь нищий на руку, что грош ему дала, глядит,
Красой невиданной она все кажется тому,
Кто целый день на розы щек, на блеск чела глядит.
Ах, каждый взмах ее ресниц смертелен для Лутфи!
Не радость подарила взгляд,– нет, смерть пришла – глядит.
Ах, поведай, девам рая не сродни ли ты?
Ароматной розе мая не сродни ли ты?
Лишь вдали блеснешь красою,– мне на миг светло.
Месяцу, о золотая, не сродни ли ты?
Медленны твои движенья, сладок твой язык,—
Сахару, от неги тая, не сродни ли ты?
Говорят, тебя кумирам предпочел Лутфи,—
Ах, красавицам Китая не сродни ли ты?
Если б свет лица ее погас,—
Осенью была б весна для нас.
Мне страшней меча над головой
С идолом моим разлуки час.
Пылью стать бы под ее конем,
Чтоб по мне проехала хоть раз,
Душу я за бровь ее отдам.
Стройте склеп мне – бог меня не спас.
Не один Лутфи,– о розе той
Горек сотни соловьев рассказ.
Что равно твоим кудрям, вьющимся и благовонным?
Завитки твоих кудрей – как орлы под небосклоном!
Дивное твое лицо людям кажется Кораном,
Поклоняются они красоты твоей законам.
Твой желанный алый рот меньше маленькой пылинки,
Меньше всех на свете мер,– верить мы должны ученым!
Вероятно, сам Юсуф и во сне бы не увидел
Сладких губ твоих рубин вещим взором восхищенным!
Что сравнится на земле стойкостью с моей душою?
Хоть страдает, по верна прежним клятвам непреклонным
Что сравнится на земле с красотой твоей манящей?
И соблазны и силки расставляешь ты влюбленным!
Обезумел раб Лутфи и не внемлет назиданьям,
Ибо лишь одной любви предан сердцем опаленным.
Доколь я луноликой буду мучим,
Доколе вздохам возноситься к тучам.
Что делать сердцу с черными кудрями?
Дороги эти кривы, ночь дремуча.
Ее блестящих яблок ие достанет
Моя рука, а я не видел лучших.
Пусть видит мой завистник, как счастлив я.
Я у дверей ее, как праха куча.
Я стал ничтожней пса от вечной скорби.
Простите путь мой, горький и певучий.
Слова Лутфи – хвала ей, словно жемчуг.
И ей, чтоб их услышать, будет случай.
Красота твоя – светильник, чей огонь меня привлек.
Чтоб сгореть в огне жестоком, я лечу, как мотылек.
Кто приговорен к разлуке, тот взывает: «Пощади!»
Юной прелести царица, пощади: я одинок!
Обезумел я, увидев: ты, как пери, хороша.
Так верни мне ясный разум, ибо жребий мой жесток!
Умираю оттого я, что с тобою разлучен,
Но пришел к тебе, надеясь: дней моих продлишь ты срок.
Лук бровей твоих увидев, прискакал к тебе Лутфи.
Я, как агнец, жду закланья,– так срази меня, стрелок!
Твой стан, твои уста увидев, я восклицаю: «Ах!»
Когда я на тебя ни гляну, твержу: «Велик аллах!»
Лишь об одной тебе мечтаю, не нужен мне никто,
Поэтому ты самовластно живешь в моих мечтах.
Желать свиданья я не смею, поэтому шепчу:
«Хоть на мгновенье отразиться хочу в твоих зрачках!»
Бессильный отыскать сравненье, сказал: «Ты кипарис!»
Но я тебя унизил: смысла в подобных нет словах!
Кто из людей дерзнет коснуться подола твоего?
Поэтому тебя сравнил я с луною в небесах.
Но с чем сравню твою походку, твой стройный, тонкий стан?
Тебе подобья не найду я ни в жизни, ни в стихах.
Ты сделала, красой сверкая, цветистым слог Лутфи,
Поэтому твержу: «Всевышний велик в своих делах!»
О красавица, напрасно ты бежишь от договора
И скрываешь покрывалом лик от пламенного взора.
Ты своею красотою все сердца поработила.
Кто не думает о людях, тот творца рассердит скоро.
Счастье любящим не дарит это выспреннее небо,
Не пошлет оно блаженства, не смирит оно раздора.
Свод бровей твоих высоких для того был зодчим создан,
Чтобы я светильник сердца в нем оставил без надзора.
Кто твой лик камфарно-белый дерзко сравнивал с луною,—
Тьму и свет не различает, все мешает без разбора.
Аромат цветов весенних от кудрей твоих исходит,
Запах мускуса и амбры заглушает он без спора.
И когда Лутфи окончил описание любимой,
Со страниц повеял ветер, полный света и простора.
В сеть волос меня поймала, опоив своим дурманом.
Оплела мне нежно шею обнаженных рук арканом.
Красоте твоей цветущей позавидовал шиповник
И, исхлестанный под ветром, стал из розового рдяным.
Знаю я, чго эти губы слаще меда и шербета,
Нет различья меж тростинкой и твоим воздушным станом.
Если ветер – твой прислужник – до кудрей слегка коснется,
Сколько он сердец разбитых обнаружит в них нежданно!
Должен щедрым быть богатый... Наклонись к Лутфи поближе,
Чтобы смог он насладиться этим обликом желанным.
Моей любимой тонкий стан совсем как волосок,
Что легкой тенью проскользнул на девственный висок,
И сердце бедное мое висит на волоске,
И путь к желанному, как встарь, и труден и далек.
Взойдет в урочный час зерно на бархате земли,
Пусть родинка твоя цветет на лоне нежных щек.
И слезы катятся мои, краснея, как рубин,
И погружают птицы клюв в печальный тот поток.
Ты не показывала мне кудрей своих во сне.
О счастье, если б я заснул и был мой сон глубок!
Она измучила меня, но я ее люблю,
Не изменю я никогда, хоть мой удел жесток.
Лутфи повсюду видит стан, что тоньше волоска.
Колдун-индиец ворожбой его спасти не смог.
АЛИШЕР НАВОИ
УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ
1441—1501
ГАЗЕЛИ
Чаша, солнце отражая, правый путь явила мне.
И раздался голос чаши: «Друг твой отражен в вине».
В чаше сердца – образ друга, но и ржавчина тоски,
Лей щедрее влагу в чашу, исцелюсь тогда вполне.
Если есть такая чаша, то цена ей сто миров.
Жизней тысячу отдам я, с ней побыв наедине.
С тем вином – Джамшида чашей станет черепок простой,
И Джамшидом – жалкий нищий, жизнь нашедший в том вине.
Мальчик-маг, когда пируют люди знанья в кабачке,
Чашу первую ты должен ноднести безумцу, мне.
И едва лишь улыбнется в чаше сердца милый лик,
Все, не связанное с милой, вмиг потонет там иа дне.
Обрету я миг свиданья перед чашею с вином,—
Кто сказал «вино» и «чаша», видит встречу в глубине.
Только есть другая чаша, и другое есть вино,
Что там ни тверди, отшельник, возражая в тишине.
Навои, забудь о жажде. Кравчий вечности сказал:
«Чаша – жажде утоленье, мудрость пей в ее огне!»
В разлуке с любимой ты стала руиной, о крепость моя;
Так в ранах недугов, страданьями тмима – ты суть бытия.
Да! Солнце и месяц мой взгляд прояснили и тайну открыли!
И в солнечном лике сияет живая мне сущность твоя.
Окно за окном закрываются ставни.от стрел смертоносных.
Где ж вылетит птица надежды и жизни в иные края?
Умру я, сгорая,– пусть плачет, пылая, свеча надо мною,
Под копотью черной янтарного воска потоки лия!
Узнав, что я гибну, враг станет мне другом... что пользы мне в этом
Коль друг в это время явился мне лютым врагом, как змея?
Как сумрак ненастья, одеяады печали рассвет омрачили,
И утро восходит не в царственных ризах, а в клочьях рванья.
Любовь – это гибель, но ты, Навои, не отступишь пред нею —
Пред бездною той, где дрожат лицемеры, смятенье тая.
Этот град опостылел в разлуке с луной для меня.
Розы нет, и цветник стал унылой тюрьмой для меня.
О друзья! Вы пируете, в радости пьете вино,
Но лишь горечь и кровь в пиале пировой для меня.
Разум, вера, терпенье покинули тело мое,
Только мука осталась подругой одной для меня.
Этой мукою грудь пронзена, словпо тюркской стрелой,
Пусть от новой стрелы она будет броней для меня.
Я в позоре влачусь, я так жалок, что плачут одни,
А другие смеются, взглянувши порой на меня.
Как вода, моя печень ослабла; и в этой воде
Муки смертные чудятся рыбьей игрой для меня.
Мне твердят: «Навои! Позабудь иль расстанься с душой!»
Но забвения нет, есть лишь выход второй для меня.
В гневе ты – любой поступок мой мученье для тебя.
Ты добра – мой грех стократный упоенье для тебя.
Ты со мною то скучлива, то внезапно весела.
Как привыкнуть к переменам настроенья у тебя!
Доброта твоя сражает и убийственен твой гнев,
Своему дивлюсь терпенью в раздраженье на тебя.
Сердце, так тебе и надо: полюбило – и терпи,
Будь хоть каждое мгновенье огорчеиьем для тебя!
Роза, зноя пылких вздохов опасайся, но поток
Слез из глаз моих – спасенье, наслажденье для тебя.
Солнце, не сожги влюбленных: знай, от их горячих лиц
Прибавляется свеченье, жар и жженье у тебя.
С солнцем не ищи сравненья. Ты – пылинка, Навои,
Но его пренебреженье – оскорбленье для тебя.
Коль пользы от людей все нет, пусть и вреда не будет;
Нет пластыря для ран – шипов пусть никогда не будет.
Пусть чаша красного вина не каждому дается,
Но пусть и кровь из многих чаш течь, как вода, не буде
Когда надежды нет на жизнь вблизи луноподобной,
Пусть с ней разлука смерти мне сулить тогда не будет.
Когда, с любимой разлучась, ты потеряешь память,
Неважно, если о тебе мир навсегда забудет.
О кравчий! Пьяным напоив, что делать мне прикажешь,
Коль от рассудка моего вдруг и следа не будет?
Вдруг сердце пьяное мое властителя восславит,
А сердцу над самим собой в тот час суда не будет?
Вздохнешь – у пери, Навои, прическу вздох погубит.
Конечно, это не беда. Ну, а стыда не будет?
С холодным вздохом почему спускается по склону утро?
Быть может, ранено, как я, любовью затаенной утро?
А если страстью не горит, подобно мне, так почему же
Свои одежды, как Меджнун, порвало исступленно утро?
Не говори что облака – крапленный киноварью хлопок;
Быть может, кровь свою, как я, из раны льет бездонной утро;
Но вихрем солнечных лучей моих очей прорезан сумрак.
То расцарапало лицо зубцом звезды спаленной утро.
Полнеба охватил в ту ночь пожар от искр моих стенаний,
Вращающийся небосвод назвал его влюбленно – утро.
Встань, виночерпий, подними, ликуя, утреннюю чашу!
Когда уйдем, взойдет не раз нз пьяного притона утро,
О Навои, захочешь ты – и сад исполнится напевов.
Как роза, никнет ночь. Поет, как соловей бессонный, утро.
Весна без тебя – палача жгут, смертные муки, ад!
В нем красные розы меня жгут, белые – леденят.
Весна без тебя для меня – ад, ад ночи и ад дня.
Но в том раю, где ты без меня,– нет ни льда, ни огня.
Если захочешь меня найти, стать под моим окном,
По лицу моему иди, по бороздам слез на нем.
Как в сладких плодах горькая кость не удивит меня.
Так в сладких устах твоих слов злость не удивит меня.
Не лги про меня, что там в аду гол и бос Навои.
Я одет, обут в печаль и беду – в подарки твои.
Не боюсь лжи и угроз, хотя вижу над головой,
Как секиру в небе занес юный месяц – гонец твой!
Пользы мира ты не жаждай, ибо в нем лишь вред,– не больше.
Жизнью пользуйся – на время входим в этот свет,– не больше.
Странно, что жилье воздвигший приглашает смертных в гости,
Ведь и сам он в этом доме – гость недолгих лет,– не больше.
Не считай себя могучим, смертен ты – ведь слон громадный
Перед комариным жалом – лишь отваги след,– не больше.
В бренную войди обитель – шейх там наторел в торговле!
Пусть зовется ханакою – это лавка бед,– не больше.
Тот, кто в платье златотканом,– пусть кичится неразумно:
Знает мыслящий, что в злато жалкий шут одет,– не больше.
На престол воссев небесный, все равно не будь беспечен,—
В небе ласки ты не встретишь, встретишь лишь рассвет,– не больше.
Повелитель справедливый должен думать о народе,
Ведь блюсти пасомых благо пастырь дал обет,– не больше.
Если нынче стал скитальцем Навои по доброй воле,
Не горюй, благоразумный,– глянь безумцу вслед,– не больше!
Лик твой, зеркалом сверкая, в мир бросает сто лучей.
Даже солнца свет слепящий превзойден красой твоей.
В жажде жизни дышит солнце ветром улицы твоей —
Ведь в дыхании мессии излеченье всех скорбей.
Из предельного рождаясь, входит в вечность бытие,
И начала нет у жизни, и конца не видно ей.
Образ твой – свеча и роза, с мотыльком и соловьем:
Мотылька свеча сжигает, розой ранен соловей.
Есть в Лейли, в Ширин твой облик: без Ширин погиб Фархад,
Потерял Меджнун рассудок от любви к Лейли своей.
В этих именах явила ты любовь и красоту,
Стала ты хирманом муки и грозою для страстей.
Только тот тебя достоин, кто пройдет пустыню «я»,
Ибо – кто взыскует жизни, смысл найти обязан в ней.
Говорить о нуждах сердца моего мне нужды нет,—
Что в стране сердец таится, мыслью видишь ты своей.
Ливнем милости пролейся в сад засохший Навои:
Роза в нем не распустилась и не свищет соловей.
Твоей неверностью, увы, терзаюсь постоянно,
Верна другому ты,– увы, терзаюсь постоянно.
Кому-то верности обет, а мне одни мученья.
Я не желаю знать других. О, будь же постоянна!
Ты казнь пообещала мне, но я окреп внезапно,
Целительней твои слова иных стихов Корана.
То – солнце ль твоего лица, а это – тень от стана,
Волос ли, павших до земли, струя благоуханна?
И утонченный бы не смог понять твои реченья:
Остроты, колкости и смех звучат весьма туманно.
Дела мирские – ночи тьма, вино – источник света.
Слей, кравчий, муть и напои из чистого стакана.
Отнимет душу, Навои, любимая – не сетуй,
Благодари за то, что ей одна душа желанна.
Двух резвых своих газелей, которые нежно спят,
Ты сон развей поскорее, пусти их резвиться в сад.
Ты держишь зубами косы, пусти их и растрепли,—
Пускай разнесут по миру души твоей аромат.
Приди в мой дом утомленной, с растрепанною косой,—
Покорны тебе все звезды, народы у ног лежат.
Открой ланиты, как солнце! Меня заставляла ты
Лить слезы в разлуке – пусть же при встрече они горят!
Желанное обретая, от вздохов я пеплом стал,
Учи, как любить,– внимают тебе Меджнун и Фархад.
Когда сто лет под скалою напрасно ты пролежал,
На синем атласе тело ты вытянуть будешь рад.
Увидев, как горько плачет за чашею Навои,
Подлей ему, виночерпий, забвенья сладчайший яд!
Осрамился я – но пьяный сок земной тому причиной.
Пью вино, но несравненной стан прямой тому причиной.
Если друга мучит пери, не она, а он виновен.
Коль в шального камень кинут, сам шальной тому причиной.
Если кто от скорби сохнет, небо в том не виновато,
По, что скорбь в скорбящем чует, дух родной тому причиной.
Я ношусь бездомным вихрем по земле, но то не диво,—
Значит, сам пылю я небо, ропот мой тому причиной.
Про луну лепечет глупый, привораживая пери,—
Люди верят в заклинанья: ум пустой тому причиной.
Жизнь дарующий убийца! Я умру, в том нет позора.
Если смерть милей мне жизни, холод твой тому причиной.
Хоть тебя я проклинаю, льешь ты кровь мою жестоко,
Проклинающий отступник сам собой тому причиной.
Навои, вина не пьешь ты, ждет напрасно виночерпий,—
Образ грозный, голос нежиый – роковой тому причиной.
Как меня б ты ни терзала – буду молча я терпеть.
Как бы клятв ни нарушала – буду молча я терпеть.
Обещала ты мне муку, людям – верность. Их оставь,
Дай мне то, что обещала,– буду молча я терпеть.
Слово милой – стих Корана, хочешь ты меня казнить,
Но душа отважпей стала – буду молча я терпеть.
Волосы твои душисты, солнце лика твоего
Тень твою мне начертало – буду молча я терпеть.
Что твоя усмешка значит? Как ее мне понимать?
Ты на что мне намекала? Буду молча я терпеть.
Напои, в руках любимой сердце верное твое —
И оно возликовало: «Буду молча я терпеть!»
Оттого, когда я в горе, ты не раскрываешь рта,
Что от сладости безмерной склеились твои уста.
Услыхав упрек, печально, гордо покраснеешь ты,
Будто я разбил случайно гладь кристальную пруда.
Я прижат горою горя, прошептала ты: «Фархад!»
Сладкая! – таким прозваньем славилась Ширин всегда.
Бросилась твоя собака на меня, но обожглась
Иль, услышав запах тленья, испугалась неспроста.
И в Меджнуна и Фархада может превратить любовь,
Если дочери Востока нас коснется красота.
Жаждущий! Любовь в разлуке не пытайся обмануть:
Если рядом нет желанной, то желание – тщета.
Навои, в гареме шахском пышным почестям не верь,
Знай свои права, приличья не теряя никогда.
Весной страшна разлука. О, кравчий, выпить надо,
Чтоб бушевать, как туча, не вытрясшая града.
Глаза, не встретясь с нею, весенних туч мрачнее.
О молния свиданья, твой блеск – глазам услада.
Ты – белизна жасмина, а я – красней тюльпана.
Ты – молоко, я – рана, рок дал нам два наряда.
Две полных чаши, кравчий, поставь передо мною:
В разлуке с ней – в плену я душевного разлада.
Тебя целуя в губы, умру за это, кравчий.
Одну губу подставь мне, коли мала награда.
Вино – мое забвенье. Лишь о любимой помню,
Но будет мной забыто все человечье стадо.
Кипчак, огар – для бека; кият, билгут – для шаха;
Красивая цыганка – для Навои отрада.
Двух зубов мне не хватает, но какая это щель!
Жизнь из щели выползает, смерть вползает в эту щель.
Щели все заделать можно, щели можно заложить.
Кто же эту щель заложит? – не простая это щель.
Как бы ни был осторожен, как бы ни берегся ты,—
Даже краткое мгновенье расширяет эту щель.
Нет, не только дверью смерти представляется она —
Множество земных печатей проникает в эту щель.
От зубов сто притеснений – вот мой тягостный удел.
Зубы возраст отмечают, дни считает эта щель.
Ближе, ближе срок предельный, грань небытия видней.
Не одни редеют зубы, и глаза – пустая щель.
И все выше поднимаясь, скорби и печали дым
Застилает их и мраком наполняет эту щель.
Неустанно, неуклопно сквозь глазницы, меж зубов
Старость с сотнею недугов посещает эту щель.
Навои, к пути готовься – это твой последний путь.
Близкой смерти посещенье означает эта щель.
Огнем объяты небеса, тот факел – не зарница,
А пламя ясных глаз твоих – с ним солнцу не сравниться.
И как сгорает без следа от молнии солома,
Любовью я испепелен, душа моя дымится.
Не троньте ран в груди моей рукой неосторожной —
Простою ниткой сердце шить не лучше ли не тщиться?
Подпругой привяжи к коню, не удержусь в седле я,
Могу лишиться головы, так голова кружится.
А если вызову я гнев и меч вдруг обнажится,
Пускай останется со мной прекрасный тот убийца.
Омойте тело мне вином, меня лозой увейте,
Коль сердце в винном погребке вдруг перестанет биться.
Не говори, чтоб Навои от милой отказался,—
Какая ж это чистота – от чистой отступиться?
Недруги меня чернят. Кто подскажет: как мне быть?
Пери, я не виноват. Кто подскажет: как мне быть?
Обижаемый людьми, их обидчиком слыву,
Все в стране меня бранят. Кто подскажет: как мне быть?
Пери – наилучший врач. У меня любимой нет,
Смерти избегу навряд. Кто подскажет: как мне быть?
Слезы горькие мои о печали весть дают,
О позоре говорят. Кто подскажет: как мне быть?
Я народу нес добро, а народ со мной жесток.
Милостью господь богат – пусть он скажет: как мне быть?
Навои, покину я родину – в родном краю
Ничему уже не рад. Кто подскажет: как мне быть?
Во сне глаза из-за любви слез затянула пелена,
Разлуки каждая слеза уи;е кровава и красна.
Куда б ты, ревностью горя, ни слала стрел из-под ресниц,
Покрыли тело мне шипы, а не волос густых волна.
Хотел бы чистой сделать я страницу сердца своего,
Ее, как зеркало, поставь, пускай глядит в него она.
Чтоб ноги всадницы моей поцеловать, давно хотят
Стать парой кованых стремян и это солнце, и луна.
В смятении душа моя, увидев взлет бровей твоих,
Лишь встанет месяц молодой, уже безумцу не до сна.
В сад мира много входит гроз, и понимаю я давно,
Что смеха менее, чем слез, во все бывает времена.
О Навои, ты говоришь: тот стан из сердца изгони!
Но, чтобы вырос кипарис, нужны ль иные семена?
