Текст книги "Поэзия народов СССР IV-XVIII веков"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 49 страниц)

* * *

Ты рукой мне сжала сердце, жизнь влачу пустую я.

Жизнь моя к концу приходит, в верности тоскую я.

Всюду, где ты скорбь увидишь, мне ты сватаешь ее.

А тебе всегда желаю радость молодую я.

«А какой бальзам, спросила, нужен глазу твоему?»

Из-под ног твоих лишь только пыль хочу седую я.

Я одежду шью, мечтая о свидании с тобой.

На тебя надеть хотел бы ризу золотую я.

Долго ль жить еще ты будешь, проливая кровь мою?

О тебе по свету славу разношу благую я».

****

Друг, утешься. Судьба нам на помощь в печали приходит,

К опечаленным, друг, из неведомой дали приходит.

Хочешь вечного счастья – не спи, ночи в дни превращая.

Спящий – слеп. Счастье к спящим ночами едва ли приходит.

Ты – Хума – накорми воробьев, ты здоров – будь спокоен.

Врач к больному,– чтоб помощь ему оказали,– приходит.

От счастливого хмеля возлюбленных нищие пьяны.

Но черед отрезвленью – не ждали иль ждали – приходит.

Мухе – мед, а на пламени бабочке в муках метаться.

Вор крадет, а к айарам беда – не всегда ли – приходит?

Бой султанский прошел, и, как дождь, всюду – стрелы да стрелы.

Дождь к полям,– если стрелы жужжать перестали,– приходит.

О дворцах ты не думай: и псарь в час охоты там нужен,

Если время рядиться в доспехи пз стали – приходит.

Низами, будь утешен. Ведь каждый по-своему счастлив:

К безработным работа, что долго искали, приходит.

* * *

Жить в заботе и невзгодах, расточая зло,– не стоит.

Тосковать и горько плакать,– пусть нам тяжело,– не стоит.

Мир со всем его богатством невелик: зерна он меньше.

Перед правдою неверной преклонять чело не стоит.

День заботливый,– он полон животворного сиянья,

Предрассветного тумана все его тепло не стоит.

Наша жизнь,– я слышал,– стоит меньше малого. Неправда.

Жизнь и этого – ничтожней что бы быть могло? – не стоит.

* * *

Где путь в кумирню? Где в мечеть пройти?

Подобным мне к ним не даны пути.

Гуляка я, в мечеть не захожу,

В кумирне тоже душу не спасти.

Но между ними все ж проложен путь.

О дорогие, как его найти?

РУБАИ* * *

От очей моих влюбленных милая тайком ушла,

Не вняла моим стенаньям и, покинув дом, ушла.

Душу за полу хватало сердце бедное мое,

Но она, на них махнувши легким рукавом, ушла.

* * *

От меня ушла ты! Где же мне тебя искать, увы!

О тоске моей великой некому сказать, увы!

Знаю, что теперь до гроба не увижу я тебя.

Мне одно осталось: кровью очи омывать, увы!

* * *

Если буду плакать, кто бы мне в беде моей помог?

Если же крепиться буду, смертный час мой недалек.

Память о тебе лелея, день и ночь вздыхаю я.

От любовного томленья смертных огради, о рок!

* * *

Как в курильницах алоэ, наши души в нас горят,

Ужасом кровавой брани наш несчастный край объят.

К нам стремишься ли, не знаю, но от нас ты так далек!

Не вступаешься, хоть видишь, что идет на брата брат.

* * *

Дни свои влачить без друга – наигоршая из бед.

Жалости душа достойна, у которой друга нет.

Утешителя лишенный, проживи-ка, не скорбя,

Эти несколько коротких, купленных у рока лет!

* * *

Нет напитка лучше сока пьяных грозднй, мне поверь!

Слава лучшая кумирен в чистом их вине, поверь!

Мир земной – развалин груда: жизнь нам лучше провести

Под кабацким ветхим кровом в сладком полусне, поверь!

КАСЫДЫ* * *

Царь царей в слаганье слов я, в нем я – только совершенство.

Небо, время и пространство чувствуют мое главенство.

Бубенец великой славы – отзвук моего дыханья.

И перо бежит по миру, словно стяг завоеванья.

Кей-кубадовой короны достигаю головою,

Поднялось мое величье над гурхановской парчою.

Словно звуки органона, слух моя газель ласкает.

Мысли тонкие сверкают, как вино благоухают.

Я в движенье звезд – основа, а они – второстепенность.

Я – сиянье небосвода, а не туч седая пена.

В барабан не бью без толку, а забью, так свадьба будет.

Я владык не славословлю, только песни слышат люди.

Я луна, но не приемлю на себя затмений черных.

Жемчуг я без белых пятен, я из жемчугов отборных.

Люди весело смеются, если это мне желанно,—

Как в день сбора винограда почки нежного рейхана.

Если б радость не лучилась нз стихов моих – жемчужин,

Кто бы пил напиток магов? Никому б я не был нужен.

Не завистник я, поверь мне, жжет моей звезды сиянье,

Как Йемена светило, сына прелюбодеянья.

Разверни мой скромный свиток, дверь открой в касыду эту,

Стихолюбы всем в подарок понесут ее по свету.

Нет в ларце простой стекляшки, что ж я жемчуг рассыпаю?

Пуст кошель! Что ж рот жемчужной раковиной раскрываю?

Сердце, вера – все разбито, что же славы я взыскую?

Голова и ноги голы, что ж о вечности толкую?

Царь и государь! Прошу я, стань на путь щедрот со мною,

Чтоб не шел я больше рядом ни со злом, ни с мыслью злою.

Твой гарем – вот это сердце – скрой от зависти и мести.

Ангел с дьяволом ужиться никогда не смогут вместе.

Не гони меня от трона потому, что я ничтожен.

Лжи и слабости проклятой грех в меня природой вложен.

Ты прости меня, я грешен. Обласкай меня, помилуй,

Чтоб приниженность и слабость наконец сменились силой.

Все, что лишь движенью служит, сдует ветер, смоют реки.

Ты необходим для жизни – жизнь дана тебе навеки.

Сохрани ты это сердце – вот и счастье и награда.

Если ж этого не будет, мне и жить тогда не надо.

Будет Низами прощенье – вот его одно желанье.

Так ли грешен он? Опасно всем небес предначертанье.

Лишь по твоему веленью я смогу быть счастлив ныне.

А придет к концу дыханье,– приведи меня к кончине.

* * *

Увы, на этой лужайке, где согнут страстью я,

Какую еще отраду сорву с ветвей бытия!

У пальмы нет больше тени, ее опали плоды,

Плоды и листья той пальмы сломила буря беды.

Кривой небосвод, вращаясь, спешит мне выдолбить гроб

И мне камфару пророчит снегами тронутый лоб.

Мой мускус в белом мешочке рождался, хоть черен он.

Теперь же мускусом черным – мешочек белый рожден.

Две нити чистых жемчужин таил мой рот молодой,

Но небо, нити порвавши, рассыпало жемчуг мой.

Мои жемчуга, как звезды, рассыпались из ларца,

Когда восток заалевший сверкнул мне звездой конца.

Мой день окончен. Прощаюсь с развалиной этой я,

Лечу, как сова, в жилые пространства небытия.

Мой стан согнулся – и клонит к земле вершину мою,—

Затем что, тяжек плодами, в саду смиренья стою.

Я надвое перегнулся, чтобы не обагрить одежд,—

Затем что сердце кроваво и кровь упадает с вежд.

На лоб седые сугробы ложатся все тяжелей:

Страшусь, не рухнула б кровля непрочной жизни моей.

С горы, окованной снегом, вода свергается в дол,—

Вот так и я, омраченный, слезами весь изошел.

Истаял весь я. На землю, как тень, я упасть готов —

И я, упав, не оставлю, как тень, на земле следов.

Никто меня и не помнит,– затем что нет больше сил

Добраться до сердца милых и тех, кто меня любил.

Мой стан изогнулся луком, как будто сердцу грозит

Стрела последнего часа – и я укрылся за щит.

Увы! К зениту блаженства меня напрасно б влекло,

Коль в низшей точке надира сломилось мое крыло!

В саду вселенной нагими мои деревья стоят:

Плоды надежд с них сорвали каменья, буря и град.

Растенье, плод свой осыпав, челом вздымается ввысь,

Но пальма моя согнулась, когда плоды сорвались.

Моя голова мгновенно, втянувшись, скрылась меж плеч —

Затем что страшен ей смерти мгновенно сверкнувший меч.

Глаза мои ослабели. Страшусь друзей помянуть:

Лицо умыл я слезами, сбираясь в последний путь.

Страдаю в убежище скорби – затем что нет больше сил

Ступить на порог высокий дворца, где я прежде жил.

Моя последняя буква в последнем слове моем...

…………………………………………………..

Давно уж белое с черным сливает усталый взгляд —

Пусть даже солнце с луною перед ним, как свечи, горят.

Жизнь прожил – что ж совершил я? Одни грехи за спиной.

Затем-то я и согнулся, страшась расплаты людской.

Коль сердце мое в тревоге, коль дрожь в руках у меня,—

На пире веселом века как выпью чашу огня?

Смерть гостьей в дом мой явилась. Как гостью привечу я,

Коль слаще всех угощений ей жалкая жизнь моя?

Благая трапеза жизни для неба души горька:

Ведь ядом тронута сладость шербета и молока.

Жизнь вышла со мной проститься – на росстань этого дня.

Мой стан согнулся, в объятьях она сжимает меня.

Так весь я немощи полон, что трудно страх побороть:

Вот-вот рассыплется прахом моя отжившая плоть.

В пути своем спотыкаюсь, как перст ведущего счет.

Ты дивом считай, что помню, какой проживаю год.

Что воздух мне цветниковый! Что реки с чистой водой!

Исы я не жду дыханья и Хызра влаги живой.

Как туча, слезы точу я из глаз печали моей:

От них, как молния, скрылось виденье минувших дней.

Богатство юности щедрой я выронил на пути:

Теперь, сгибаясь напрасно, я силюсь его найти.

Подобна жизнь моя тени, и ей потребна стена,

Чтоб вновь, опору обретши, из праха встала она.

Взманив меня, как ребенка, на цвет, и запах, и звук,—

Душой лукавило небо, чтоб вырвать юность из рук.

Из царства радости светлой звучит к веселью призыв —

Меня ж усыпила седость, мне уши ватой забив.

Плетясь за хлебом насущным, таких я полон скорбей,

Что мудрый скажет, увидев: несет зерно муравей.

Чтоб жизнь мою обесценить, ударом камня невзгод

Разбил меня беспощадно чеканщик злой – небосвод.

Мои достоинства скрылись от глаз придирчиво злых:

Теперь любые пороки – святей достоинств моих.

Высоким светом познанья мечты мои зажжены —

Затем и стан мой согнулся, как дымный круг у луны.

В узлах и петлях без счета запуталась жизнь моя,

И что распутать сумею, доселе не знаю я.

Чтоб сгинул ствол моей пальмы, что ветвь над веком простер.

Согнувшись, небо вонзает мне в ногу острый топор.

И образа я не знаю, и я содержимым пуст,

Ушли они без возврата из сердца, очей и уст.

Столь грешен я, что страдальцам, кипящим в грешном аду,

Грехами буду я страшен, когда в то пламя сойду.

В саду мятежного духа стою согбенным ростком:

Я прежде высушен веком – в аду я вспыхну потом.

Одно лишь слово ошибки – вот все, что вещей рукой

Судьба вписала заране в житейский перечень мой.

Пускай слезой покаянья то слово сотру навек —

Что нужды! Может ли спорить с судьбой своей человек?

В бесплодной тяжбе с судьбою – судьба всесильна, а я

Всего ничтожней, что в силах душа измыслить моя.

И если выбросит искру костер страдальческий мой —

Вскипят моря небосвода от жара искры одной!

САБИР ТЕРМЕЗИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
? – убит в 1151 г.

* * *

Лишь в странствиях себя мы познаем —

Мы, как в тюрьму, заточены в свой дом:

Пока таится в раковине жемчуг,

Ему цены мы верной но найдем.

* * *

Ты к мыслям злым не обращай лица:

Позорит злое дело мудреца.

Замыслишь ты обиду для народа,

Так для себя плохого жди конца.

Кто служит ближним, принося им благо,

Дождется в жизни славного венца.

Твори добро, не будь жестокосердым,

Ведь ненависть – орудие глупца.

Не явно благодетельствуй, а тайно:

Претит душе бахвальство гордеца.

АБУ-ЛЬ-МАДЖД САНАИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
1070 —ок. 1140

ПРИТЧИ ИЗ ПОЭМЫ «САДЫ ИСТИН»

Ты слышал рассказ, уже ведомый миром,

Как женщина раз поступила с эмиром,

С покойным Ямином Махмудом самим,

Что был за щедроты по праву хвалим?

Так дерзостно было ее поведенье,

Что палец Махмуд прикусил в удивленье!

Наместник, в Баверде бесчинства творя,

Обидел вдовицу вдали от царя:

Ограбил старуху, без денег, без пищи

Оставил рыдать в разоренном жилище.

О том, как старуха пустилась в Газну,

Я ныне правдивую повесть начну.

Пришла она к шаху. Упав у порога,

Вдова призвала всемогущего бога —

В свидетели, как и жилье и тряпье —

Все отнял наместник, губитель ее.

И шах, восседавший на троне высоком,

На скорбную глянул сочувственным оком,

Сказал он: «Немедля ей грамоту дать.

Пусть в доме своем водворится опять!»

С напутственной грамотой мудрого шаха

Вдовица в Баверд возвратилась без страха.

Наместник, напрягши злокозненный ум,

Решил: «Поступлю я, как древле Судум.

Оставлю вдову без пожитков и крова,—

Уж, верно, в Газну не отправится снова!

Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть»,—

Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».

Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,

Вдове не вернул он и горсточки праха.

Старуха же снова в Газну побрела.

Послушай, какие свершились дела:

Там шаху все снова она рассказала

И плакала горько средь тронного зала.

Злодея кляла и, смятенья полна,

У шаха защиты просила она.

Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!

Я правым всегда милосердье дарую».

Вдова же: «Носить надоело мне их,—

Правитель не слушает грамот твоих!»

Но шаховы уши тут сделались глухи,—

Не вник он в слова оскорбленной старухи.

Сказал он: «Дать грамоту – дело мое,—

Правитель обязан послушать ее.

Коль тот, в Абиварде пас слушать не хочет

И волю властителя дерзко порочит,—

Ну что же, кричи! Сыпь на голову прах!

Я толку не вижу в бессвязных речах!»

«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово, —

Коль раб презирает властителя слово,

Не я буду сыпать на голову прах,

Пусть голову прахом осыплет мой шах.

Скорбеть и рыдать господину пристало,

Коль раб его слов не страшится нимало!»

И шах услыхал, что сказала вдова,

И сам осудил он свои же слова.

Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!

Правдивыми был я разгневан словами.

Поистине в прахе моя голова,

Права ты, старуха, стократно права!

Кто хочет быть первым в обширной державе,-

На дерзостных слуг полагаться не вправе!»

* * *

Весною поехал в охотничий стан

Махмуд – многославный забульскнй султан.

Старуха к нему обратилась несмело,—

От дыма лишений лицо почернело.

Свирепо насилье, жесток произвол!

Разорвано платье по самый подол.

Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,-

Так будь справедлив и к старухе бесправной»,

Подъехал прогнать ее телохранитель,

Однако его отстранил повелитель.

Сказал, возвышаясь на белом коне:

«Поведай печаль свою, женщина, мне,

Султану даны справедливость и сила.

Скажи, чья рука тебе зло учинила».

Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,

Горючие слезы струились потоком.

И молвила старая: «Бедствую я,

Убого живу – помогают друзья.

Двух дочек имею да малого сына,

Отца их сгубила лнхая година.

А голод не стерпишь, нужна и одежа,—

На нищенку вовсе я стала похожа.

Гну спину над пажитью в дни урожая,

Колосья пшеницы и проса сбирая.

Истаяла я от вседневных забот.

Не скажешь: старуха в довольстве живет.

Что ж гонишь меня, словно кара господня?

Ведь завтра наступит вослед за сегодня!

Доколь угнетать подчиненных своих!

Доколь отнимать достоянье у них!

Была целый месяц работать я рада

В саду богатея за горсть винограда.

Вчера, в день расплаты, с веселой душой

Взяла виноград заработанный свой.

Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:

«Эй, стой!» Подкосились усталые ноги.

Один забирает весь мой виноград,

Рыдая, тяну я корзинку назад.

Другой, угрожая расправой короткой,

Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой,

Сказал: «Я султана Махмуда слуга!

Смирись и молчи, коли жнзнь дорога.

Попробуй султана слезами растрогай!

Ступай, побирушка, своею дорогой!»

Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.

Охоты твоей разузнала я путь.

Тебя здесь полдня ожидала я, стоя,—

И гневное сердце не знало покоя.

Теперь, когда знаешь про злобных людей,

Ты бойся горячей молитвы моей!

Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы,

Пожалуюсь господу силы и славы!

Ведь стон угнетенного в утренний час

И стрел и кинжала острее для нас.

В час утра молитва и плач угнетенных,

Стенанья печальные крова лишенных

И тысяче воинов сломят хребты!

О, бойся насилья, слуга правоты!

Коль с бедной старухой поступишь неправо,

Тебе опостылит твоя же держава.

Другому ты царство отдашь под конец,

Другому наденут твой царский венец!

Пусть воин, о царь,– мой злодей и грабитель,

В день Судный ответишь и ты, повелитель!»

Махмуд, потрясенный, поник недвижим,

И молча старуха стояла пред ним.

И молвил султан величавый, рыдая:

«На что нам и жизнь, и держава такая,

Коль женщине днем, на проезжем пути,

Домой виноград не дают донести?

День Судный придет – за деяния эти,

Как всякий на свете, я буду в ответе.

Старуха окажется шаху врагом,—

Как встану из мертвых при грузе таком?

Отвергнув ее, обрету ли спасенье?

Не буду ль печален я в день воскресенья?»

Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!

Всего, что захочешь, проси! Говори же!»

Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад,—

Обиды моей не возьмешь ты назад!

Правитель живет для закона и права,

Иначе на что нам такая держава!»

АВХАДАДДИН АНВАРИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
?—1191

* * *

О придворных поэтах речь мою разумей,—

Чтоб толпу лизоблюдов не считать за людей!

Ведай: мусорщик нужен в государстве любом,—

Бог тебя покарает, коль забудешь о том.

Если скопится мусор вкруг жилья твоего,—

То без носчика, брат мой, приберешь ли его?

Что, скажи, без Джафара может сделать Халид?

Ткач наткет на одежду, а портной смастерит!

А в поэте-рабе нет нужды никому,

И хозяйство вселенной не прибегнет к нему.

Коль тебе ради хлеба наниматься пришлось,

Так носи лучше мусор, а поэзию брось!

* * *

Влюбленный спросил меня: «Пишешь газели, как прежде писал?»

«О нет! – я ответил.– не нужно мне больше хулы и похвал».

«Что так?» – он спросил. «Заблужденья ушли,– так я молвил в ответ.—

Тому, что ушло безвозвратно, возврата из прошлого нет.

Слагал я газели, касыды, сатиры писал без числа,

Затем что влюблен был, и алчен, и ненависть в сердце жила.

Один не заснет, не задремлет, все ночи гадает над тем,

За чей ему счет поживиться, где взять ему лишний дирхем;

Другой распростился с покоем, все дни размышляет о том,

Как сахарный рот возвеличить, как локон прославить стихом;

А третий, как пес одряхлевший, желает и ждет одного:

Чтоб враг ему в лапы попался, который слабее его.

От этих трех псов шелудивых избавь, милосердный господь,

Мою изнемогшую душу, мою полоненную плоть!

Газели, касыды, сатиры – навек позабыть пх дозволь!

Доколь мне насиловать сердце, свой ум угнетать мне доколь?

Метанье словесного сора пристало ль мужам, Анвари?

Коль некогда слыл ты болтливым, тем строже уста затвори!

На путь благодатный спасенья ступи одинокой стопой,

Два-три мимолетных мгновенья – и кончится искус земной!»

ОТВЕТ ШАХУ НА ЕГО ПРИГЛАШЕНИЕ ЯВИТЬСЯ КО ДВОРУ

Есть у меня лачуга, и день и ночь она

Дарует мне отраду покоя, пищи, сна.

Такое мне в лачуге привольное житье,

Что негодует небо на бытие мое.

Над ней такое небо, что свод небесный весь

Лишь малая частица огней, горящих здесь.

Такой в ней мир прекрасный, что океан земной

Лишь отблеск сновидений, встающих предо мной.

Все, все, что есть в чертогах прославленных царей,

Вмещается в лачуге отверженной моей.

Излюбленная книга и рядом с ней сухарь —

Вот пир мой, вот мой ужин сегодня, как и встарь.

Полна до края чаша терпенья моего,

Взамен вина подолгу я тихо пью его,

Ласкательно скрипящий короткий мой калам —

И перстень свой, и цитру я за него отдам.

Мне роскоши не надо, гнетут меня шелка,

Хожу в суфийской хырке, душе опа легка.

От лишнего, мирского оборони, господь!

Порабощает душу, отягощает плоть.

Мир-старец не прогонит наперекор уму

Высоких дум, нашедших приют в моем дому.

Назад с пути мирского путь преградил мне тот,

Кто для меня от века и пристань и оплот.

Все скажут: заблужденью предался я... Ну что ж?

В том истину я вижу, в чем люди видят ложь.

На службе падишаху – будь долог век его! —

Я быть уже не в силах, устал я от всего.

Хотя посланье шаха ласкает сердце мне,

Пронзенное тревогой, истлевшее в огне,—

У нищего ни речи, ни слов ответных нет:

Мой дом, мои лохмотья – вот лучший мой ответ!

* * *

Четыре есть приметы у доблестных людей.

Коль их в душе отыщешь, найдешь и доблесть в ней.

Одна зовется – щедрость. Когда разбогател,

Умей дарить без меры и в меру жить умей!

Вторая – дружелюбье. Друзей не обижай:

Друг – зеркало для друга, нет зеркала светлей!

Примета третья – строгость. Напрасно не злословь,

Чтоб не просить прощенья у совести своей.

Четвертая – уменье прожить, не помня зла.

Просящему прощенья прощенье дай скорей!

ФАРИД-АД-ДИН АТТАР
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
Ок. 1119-?

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «ЯЗЫК ПТИЦ»

Некий город ждал владыку как-то раз,

Все богатства выставлял он напоказ.

Выбрал каждый подороже украшенья,

Выставлял их повиднее в знак почтенья.

Но у брошенных в темницу бедняков

Отыскались только цепи их оков,

Только головы казненных отыскались

Да сердца, что там от горя разрывались.

Взяли руки, что у них же отсекли,

И украсили темницу, как могли.

Город встретил шаха сказочным нарядом,

Шах на все вокруг смотрел спокойным взглядом.

Лишь темница всем внушала жуть и страх.

И пред ней остановился грозный шах.

Вызвал узников к себе он в восхищенье,

Дал им золота и обещал прощенье.

«Почему,– спросил советник,– ты свой путь

Здесь прервал, о государь? В чем тайны суть?

Город пышно убран шелком и парчою,

В нем сокровища повсюду пред тобою,

Падал под ноги тебе жемчужный град,

Веял мускуса и амбры аромат.

Но глядел на украшения ты мало,

И ничто из них тебя не привлекало.

Почему же взор высокий твой привлек

Вид кровавый этих рук, голов и ног?

Для чего ласкать в темнице заключенных,

На обрубки рук глядеть окровавленных?

Можно ль тут найти отраду для души?

Ты для нас загадку эту разреши».

Молвил шах: «Все остальные украшенья

Только детям доставляют развлеченья.

Каждый житель в ожидании похвал

Сам себя, свое богатство выставлял.

Город спрячет свой убор, хоть он и ярок.

Только узники мне сделали подарок:

Отделились эти головы от тел

Потому, что я проехать здесь хотел.

Моему здесь повинуются приказу —

Вот зачем я бег коня замедлил сразу.

Те блаженствуют, проводят в счастье дни,

И полны высокомерия они.

Здесь, в темнице, счастья, радости не знают,

Здесь под гнетом гнева шахского страдают.

Обезглавливают их, лишают рук,

От тоски им нет спасенья и от мук.

Ждут без цели, и конца не видно страху,

Из темницы могут выйти лишь иа плаху.

Для меня темница эта, словно сад —

Здесь меня за муки верностью дарят...»

В путь собравшись, жди приказа к выступленью,

И не должен шах гнушаться тюрем тенью.