Текст книги "Поэзия народов СССР IV-XVIII веков"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)

ПИСЬМО

...Было со мной: ночью лежу, духом смятен,

Влага в глазах, в жилах огонь, крови взамен.

Так я лежу,– душу гнетет бремя тоски,

Сердце свое, горько стеня, рву на куски.

Века дела перебирал, мысля всю ночь,

Также дела жизни своей числя всю ночь.

То я лежал, то иногда вскакивал я,

Спорил с судьбой, сам над собой плакивал я.

Так я взывал: «Тяжкий мой рок, сколь ты жесток,

Несправедлив к жертве своей, злобный мой рок!

Верности чужд, правды в тебе – малости нет,

К праведникам, к мученикам – жалости нет.

Занят одним делом, палач, ты искони:

Казни и гнет! Или казни, иль изгони!

Чем я тебе так помешал, чем надоел?

Ведь между мной и меж тобой не было дел!

В тесном углу мира один жить я привык,

В скудной тиши, горести сын, жить я привык.

Я не роптал – радовался, что одинок,

Что от друзей, что от всего мира далек.

Счастье познав истиннейшей сути свобод,

Освобожден был я от всех низких забот.

Сам я избрал этот покой, этот затвор.

О, если б мог я пребывать в нем до сих пор!

Словно во сне, жил я, но ты – настороже,—

Сон мой прервав, новый капкан ставил душе.

В новый капкан мне суждено было попасть,—

Имя ему – царский венец, ханская власть.

Сделав меня счастьем друзей, горем врагов,

Под ноги мне ты ль не поверг вскоре врагов!

Сев на престол, что и отцу принадлежал,

Судьбы владык, судьбы их стран я разрешал.

Я на шестой месяц шестым царством владел,

Семь поясов мира в тот срок я оглядел.

Мнил, что достиг высшей мечты в жизни земной,

Только не знал: властвуешь ты в жизни земной!

В пору, когда я возлюбил радостей пыл,

В пору, когда слово «печаль» я позабыл,—

Ты мою власть отнял, всего снова лишил,

Родины прах отнял, меня крова лишил.

Сделал меня дервишем ты, в нищенство вверг,—

И предо мной радостей свет сразу померк.

Определил ты мне в друзья горе и страх,

Боль и печаль стали моей стражей в путях.

Радости где? Почести где? Слава? Их нет!

Где все друзья? Слева их нет, справа их нет!

Это же все было, а ты отнял, палач!

Встречусь теперь людям – и вслед слышу их плач.

Что ж ты мепя возвеличил, если я мал?

И для чего с прахом сровнял, коль поднимал?

Кары такой и не постичь здравым умом!

Дом возвести – и развалить собственный дом!

Вовсе в тебе совести нет, жалости нет,

Даже ума, видно, в тебе малости нет!

Как же такой мир почитать, верить в него?

Мерой какой низости мне мерить его?

Он ли душе – прочный оплот, крепость надежд?

Бич мудрецов, славы родник он для невежд!

Их неспроста держит в чести он искони,

Столь же он груб, столь же лукав, как и они...

Нет, мудрецу жить с ним в ладу мига нельзя!

Лжи и коварств молча терпеть иго нельзя!

Но от кого помощи ждать? Слаб человек!

Мир – всемогущ, вечно его раб – человек!

Если б тебя, рок, я привлечь мог бы к суду!

Но на земле праведный суд где я найду!

Там бы тебя разоблачил я на века,

Но до конца все рассказать – жизнь коротка!..

* * *

В мыслях таких я не смыкал глаз в эту ночь,

В горе моем кто же тогда мог мне помочь?

Так пролежал я до утра, и наконец

Солнце взошло – вестник добра, лекарь сердец.

Молвило мне, по доброте вечной, оно:

«Чем же, мой сын, сердце твое омрачено?

О, имярек, ведомо мне: ты угнетен,

Но, человек, ты не навек брошен в зиндон.

Мне в океан всех мировых слез не собрать,—

Низок сей мир, но на него сердца не трать!

Стоит ли он даже хулы, весь этот мир!

Стоит ли он горсти золы, Еесь этот мир!

Даже забудь имя его – мерзость и грязь!

Дух закалив, с миром порви всякую связь.

Золото здесь ты потерял, почести, власть.

В жертву за них душу свою стоит ли класть?

Короток срок радостей всех мира сего:

Око открыл, око закрыл – только всего!..

Эти мои мысли схвати, о ветерок!

И поднимись, и полети, о ветерок!

В светлый покой к пери моей тихо впорхнув,

Ей поклонись, речь на меня так повернув,

Скажешь: «Бабур розе салам передает,

Пламя любви страстным словам передает».

Пери не раз я отправлял письма свои,

В них изливал чувства и все мысли свои.

Думал я: взяв сердце мое, стала она

Другом моим, будет она неяшо верна.

Разве я знал, что, завладев сердцем, как друг,

Ты проявлять дружбу начнешь пытками вдруг?

Кем-то всегда в мире любим каждый. Ужель

Я бы ничьей не утолил жажды! Ужель?

Роз не найти ль в мире? Иль все – нехороши?

Я же из всех выбрал ее, смуту души!

Выбрав ее, сколько страдал, с пей разлучась,

Не уповал: встречи придет радостный час!

Разве я знал, что навсегда с ней разлучен

И что огню вечной тоски я обречен?

Сколько писал писем, с каким жаром писал!

Хоть бы одно отклик нашло! Даром писал!

Как я молил! Вихри огня в письмах взметал,

В слове горел, плавился в нем, словно металл!

Как я страдал, как тосковал! Думал: доколь

Тщетных надежд, едких обид жгучая боль?

Ждать перестав, я наконец проклял мечты!

Духом смятен, у роковой стал я черты.

Вдруг от тебя я получил весть,– и опять

Я обратил войско своих горестей вспять.

Войско надежд выстроил вновь, славя судьбу,

И приложил счастья письмо к бледному лбу.

Только, увы, радости свет вскоре потух,

Вскоре во мне снова упал вспрянувший дух.

Сколь велика милость твоя, сколь ты нежна!

Но ведь была нежность твоя раньше нужна!

Как оценить ласку твоей речи теперь,

Если нам нет даже надежд встречи теперь?

Все ж и тебе сердце смягчить было ие лень,

И у тебя сердце в груди, а не кремень.

Сколько обид тьт нанесла – этой не ждал.

Сколько я лет встречи с тобой, сетуя, ждал.

Если тебе дорог твой раб, о госпожа,

Что ж ты его мучила, им не дорожа?

Пери! Обет верности вновь ты мне даешь,—

Сердца ли в нем искренность иль прихоти ложь?

Как же мне знать: плод ли добра эти слова,

Злая ль игра, шутка ль пера эти слова?

Чтоб доказать дружбу – свое слово блюди;

Делом любви клятву свою ты подтверди.

Если мечте сбыться сейчас не удалось,

Если удел сердца и впредь – мучнться врозь,

Я претерплю! Станет заря встречи близка,

И потеснит войско надежд скорби войска.

Но не забудь то, что тобой сказано здесь,

Помни: своей клятвою ты связана здесь.

Молит Бабур, верный твой раб: милость яви,

К жизни его ты возврати встречей любви.

Но поскорей движется пусть счастья арба,—

Поторопись, коль своего ценишь раба.

Все я сказал, что затаил в сердце, любя.

Верю: в ответ я получу весть от тебя.

Ныне на путь вести твоей вышлю с вой взор,

И – вассалам! Кончен на том мой разговор!..»

МУХАММАД САЛИХ
УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ
1445-1506

ИЗ ПОЭМЫ «ШЕЙБА НИ-НАМЕ»

Он даром песнопенья обладал,

Познаньем тайн творенья обладал,

Был сладостен и мудр его язык,

И в помыслах своих он был велик.

Был каждый тюркский стих его огнем,

А стих персидский – пламенным вином.

На двух языках песни он творил,

Вдвойне вниманье мудрых одарил.

Его прославленные муамма

Поистине – сокровища ума.

Его калам – когда он им писал —

Благоуханный мускус рассыпал.

В его словах дышало волшебство,—

Так был великолепен дар его.

И недоступных не было наук

Для Шейбани. Плетением кольчуг

С таким же совершенством он владел,

Как древний царь Давид-кольчугодел.

Вот оружейник первый в том краю,

Избрав кольчугу лучшую свою,

Пылающую кольцами, как жар,

Принес царю и властелину в дар.

На ту кольчугу Шейбани взглянул

И сам несколько колец согнул.

Необычайно мастер-чудодей

Завил их наподобие кудрей.

И так был оружейник потрясен

Работой, что издал он громкий стон

И молвил: «Я желал, властитель мой,

Блеснуть своим уменьем пред тобой.

Но вижу, что не стою ничего

Пред образцом искусства твоего.

Я первым слыл кольчужником в стране,

Соперников не ведал, равных мне.

И как теперь тобою посрамлен,

Коль ты в других ремеслах столь силой.

Да чашу дней твоих не иссушит

Поток времен, покуда мир стоит!

Да одоленье над врагом тебе

Дарует небо в благостной судьбе!..»

С толпой безусых, как он сам, повес

Два миродержца встретятся сейчас.

Потом сказал себе: «О человек!

Что, о невежда, разум твой изрек!

Кто миродержец истый в наши дни?

Кто Джахангир, когда не Шейбани?

В его руке миродержавный свет.

Отныне мнений двух об этом нет.

А тот, кто дух свой в лености растлил,

Как может быть, чтоб он не отступил?

Но всяк, чей разум истине открыт,

Тот правду сокровенную узрит.

Любой властитель, кто бы ни был он,

Благоволеньсм неба осенен.

Он – светоч вседержителя, пока

Его звезда и степень высока.

Но и цари неравны меж собой,

Не поровну одарены судьбой.

Над судьбами владыки не вольны,

И их пути грядущие темны.

И станет меж владык возвышен тот,

В чьи двери солнце истины войдет.

И если б он один в пустыне жил

Иль, как Юсуф, в колодезь ввергнут бы

Могучий свет и там его найдет

И на вершину славы возведет...

Как солнце утра, встав на небесах,

Купает мир в живых своих лучах,

И всякое в природе естество

Ликует пред сиянием его,

И блещет перед ним морской простор,

Пески пустынь и льды высоких гор,—

Так лучезарным солнцем в наши дни

Поднялся хан великий Шейбани.

Так от него сиянье обрели

Цари иные на лице земли.

Вот хан, чья слава не умрет века,

Повел на приступ грозные войска.

А тот, кто Джахангиром назваи был

Толпой льстецов придворных и кутил,

Бежал проворно, не жалея ног,

И в дальней горной крепости залег.

А для Ходжента был он чуженин,

С дружиной чужеземной властелин.

Сопутствуем Санджаром верным, шах

Надежный замок укрепил в горах.

Но Шейбани настиг его и там,

Преследуя бегущих по пятам.

И осажденным он письмо послал,

Где миром дело кончить предлагал

И обещал пощаду, коль народ

Пред ним ворота волей отопрет.

Но все увещевания его

Не тронули, как видно, никого.

Была твердыня сказочно крепка,

Единодушны в крепости войска,

И так была та крепость высока,

Что погружала башни в облака...

И двинулись на приступ роковой

Бойцы, сомкнув щиты над головой.

Бестрепетно-отважные, как львы,

Они лавиной ринулись на рвы.

Хоть град камней был яростно жесток,

Мост навели они через поток.

Те по мосту, другие прямо вброд,

Где бил, крутил и выл водоворот,

Перебирались на берег другой,

Карабкались по насыпи крутой

И, тучи стрел пуская но врагам,

Уж подставляли лестницы к стенам.

Уж лезли роем на отвес скалы

Под струями пылающей смолы.

Хоть стены были дивно высоки

И лестницы их были коротки,

Но в крепости смятенье началось,

Великое волненье началось.

Шесть тысяч человек – все сразу – там

Такой подняли страшный вой и гам,

Как бы настал земли последний час.

И хоть мирзой назначен был Барлас,

Но счастья не добилися они,

Само искало счастье Шейбани.

С какой неустрашимостью – смотри! —

На бой пошли его богатыри!

Они подкоп огромной глубины

Прорыли в основании стены,

И, наконец,– опоры лишена,—

Обрушилась тяжелая стена.

И ворвалось в зияющий пролом

Все войско за прославленным вождем.

И вмиг защита сломлена была,

Разбита и разгромлена дотла.

Побоища такого белый свет

Не видел за последних двести лет.

Ты скажешь: смерти ветер ледяной

Пронесся по твердыне крепостной.

И крепость крови сделалась полна,

Как полный чан горячего вина,

И кровь лилась, и бушевал пожар...

Как в дни пророка в крепости Хайбар

Так бушевал огонь, что, кто от стрел

И от мечей укрылся,– тот сгорел.

От замка не осталось ничего —

Погибли все защитники его.

Их поглотили адские огни,

Но рай приял батыров Шейбани.

Живыми победители себя —

Здоровыми увидели себя.

Когда свою победу завершил,

Великий хаи убийства прекратил.

И было повеление его:

Всех пленных отпустить до одного!

Несчастные свободу обрели,

Найдя друг друга, в радости ушли.

Хан в Самарканд направился и там

Вернулся вновь к заботам и трудам.

МАДЖЛИСИ
УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ
XVI век

ПОВЕСТЬ О САЙФУЛЬМУЛЮКЕ
О ШАХЕ АСЫME

Был шах в Египте. Зорко стерегли

Его войска семь поясов земли.

Асым Сафвон – так шаха нарекли

Подвластные ему края земли.

Его желанья все исполнил бог,

Не ведал он ни страха, ни тревог,

Но не хватало одного – детей,

Хотя он был здоров и в силе всей.

Четырехсот семидесяти лет

Уже достиг, а сына нет и нет.

«Нет сына – кто припомнит обо мне?

Умру – кто завладеет всем в стране?»

Он о своей печалился судьбе,

Великих беков не пускал к себе.

Шах нарушал создателя покой

Одною неустанною мольбой.

Так сорок дней молил и плакал шах,

И днем и ночью исходил в слезах.

Шах Асым зовет к себе сына и дарит ему халат и кольцо

О небо! Шахам внемлешь ты всегда,

И только для народа ты – беда.

Послало небо шаху благодать,—

Родился сын, и счастлив шах опять.

Жил в наслаягденьях царский сын, и вот

Услышал он, что шах его зовет:

«О сын мой, в знак отеческой любви

Я поднесу тебе дары мои!»

И сын пошел, отцовским вняв словам,

Как кипарис, был строен он и прям.

Шли рядом слуги – пери по красе.

Приблизясъ к шаху, поклонились все.

Так сына шах лелеял и любил,

Что от него он глаз не отводил.

А сын смотрел все время на отца,

И счастью шаха не было конца.

При виде сына радовался шах,

Любовь сияла у него в глазах.

Он казначею приказал: «Открой

Казну и дай сундук мне золотой».

Открыл сундук, а в сундуке лежат

Кольцо и шелком вышитый халат.

От шаха сын подарки эти взял,

Что за халат, об этом сын не знал.

Шах приказал – и вот ведут коня.

Как пери, конь. Идет, уздой звеня.

Любил он этого коня – и вот

Его в подарок сыну отдает.

Отвесил сын почтительный поклон,

Был шах его учтивостью пленен.

Вот по дороге едет сын верхом,

А слуги отправляются пешком.

Шах дал любимцу лучшее, что мог,

Но пламя на пути его зажег.

Прекрасен дар, и в этом спору нет,

Но скрыты в нем сто тысяч зол и бед.

Сайфульмулюк, увидев на халате портрет, влюбляется

Сайфульмулюк от шаха вышел вон,

Как в бурю кипарис, качался он,

Вступил в покои дивного дворца,

Где наслажденьям не было конца.

Во всех покоях яркий свет возник,

И стал дворец похожим на цветник.

Все пировали, опьянясь вином,

И падали, забывшись крепким сном.

Сын шаха был один остаться рад,—

Давно хотел он развернуть халат.

Он развернул халат и увидал

Красавицу – превыше всех похвал.

Он был лицом прекрасным поражен,

Изображеньем любовался он.

Как на портрете краски хороши!

Нет, не халат – то горе для души,

Теперь ему совсем покоя нет —

Он на халате увидал портрет.

Чудесный, привлекающий сердца!

Не видел он прекраснее лица.

Чем больше смотрит отрок, не дыша,

Тем больше разгорается душа.

Не щеки – розы красные долин,

Не губы, нет,– то сахар и рубин.

Бутоном алым мнится нежный рот,

Никто кудрей чернее не найдет.

А брови – лук, спустивший стаю стрел,

Чтоб тех разить, кто на портрет смотрел.

Ее ресницы – черная игла,

По остроте кинжалы превзошла.

Стан гибок, словно ветка диких роз;

Над станом – кольца спутанных волос,

Как кипариса саженец, стройна.

Не зубы – жемчуг хочет скрыть она.

Царевич наклоняется вперед;

Лицом к лицу приник, целуя рот.

Любовь огонь в душе его зажгла,

Вонзилась в грудь ему любви стрела.

Сайфульмулюк, плача, просит у шаха позволения уехать

Сайфульмулюк сказал: «О властелин,

Довольно бед тебе принес твой сын.

Я пыль целую под твоей ногой,

Но как забыть мне облик дорогой?

Сильнее чести пыл любви всегда,

Вздох страсти погасил свечу стыда.

Ты предложи мне солнце, месяц дай

И гурию, украсившую рай,—

Не нужно мне возлюбленной другой,

Я без нее расстаться рад с душой.

Она – в какой бы ни жила стране,—

Дарована судьбою в жены мне».

Взял горе в спутники Сайфульмулюк,—

Не видит он друзей, красавиц, слуг.

Лишь к одному портрету взгляд приник,

Дворцом печали стал дворец-цветник.

И день и ночь смотрел он на портрет.

Конца его слезам и стопам нет.

Он говорил: «Где я тебя найду?

В каком высоком, сказочном саду?

Где мне искать тебя, в каком краю?

Где я увижу красоту твою?

И щек моих запавших желтизна

Расскажет всем, как боль моя сильна.

Но кто о том тебе доставит весть,

Об этой боли скажет все как есть?

Любовной страсти пенится вино.

Лишился чувств твой кипарис давно,

Рыдает кровью чаша без тебя,

Свеча сгорает, плача и любя.

Передо мною чанг стоит, склонен,

Меня жалея, испускает стон;

Рубоб, припомнив горестный мой путь,

Вопит в тоске, себя колотит в грудь;

Вот выгнул шею бедный мой танбур,

Смотри, как плачет, горестей и хмур;

От стонов мусикар весь как в огне,

Канун рвет грудь, печалясь обо мне.

И долгой ночью, и при свете дня

Они рыдают, глядя на меня».

Как желтый лист осенний, он поник,

Уста теперь – шафран, не сердолик.

Забыл и разум и терпенье он,

Ушел от мира и покпнул трон.

Сломило горе старого отца,

Мать проливает слезы без конца.

Когда любовь твой верный спутник,—

Будь шахом, не уйдешь от нищеты.

Нет для любви различья вер и стран,

Язычников, неверных, мусульман.

Когда любовь сильнее, чем гроза,

То ослепляет разума глаза.

Но только тот поистине влюблен,

Кто так же предан, так страдал, как он.

Разлуки яд – и тот ему как мед;

В тоске любви – усладу он найдет.

Любовь – как море, где бурлит волна,—

И угрожает гибелью она.

Но это море – всех влюбленных друг,

Сюда входящим незнаком испуг.

Тот пьян навек, кто пьет любви шербет,

Глух к увещаньям, чтит ее завет.

Стань, как шафран, желтей осенних трав,

Одну любовь владычицей избрав.

ИСМATИ БУХОРОИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
? – 1426

* * *

Если душа от рожденья не терпит насилья и зла,

Помни всегда, что дворец богача для тебя кабала.

Помни, что черствого хлеба кусок со стола своего

Кажется слаще, чем розовый сахар с чужого стола.

В жизни, как птица Хумай, удовольствуйся костью одной.

Мухой на мед подлецов не лети, а трудись, как пчела.

Знай – все сокровища мира не стоят зерна ячменя.

Пусть во дворце нищеты и твоя раздается хвала!

* * *

Разум спросил я: «О мудрый, деяний творец,

Мыслей великих основа, вселенной венец!

Если ты в силах,– ответь на вопрос: почему

Редко для добрых сердец отмыкают ларец?

Славный мудрец не получит вовеки того,

Что без труда получает презренный глупец?

Щедрому – жизни его не подарит эмир?

Грудами золота жалкий владеет скупец?

Труженик черствою коркой насытиться рад,

А подлеца и льстеца пригласят по дворец?»

БАДРАДДИН ХИЛАЛИ
ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ
? – казнен в 1529 г.

* * *

Лишь приподнимешься, блестя, ты в ранний час на ложе,

Украсит все небесный свет, и ты украсишь тоже,

Прекрасней каждой розы ты, стройнее кипариса.

Какое благо красота и эта нежность, боже!

Сказала ты – мне жизнь отдай, свое сожги ты сердце.

Они твои, вели – и все свершу я для пригожей.

Иль ты душа? Она во все проникнет и исчезнет.

Иль жизнь? Ведь ей возврата нет. Быть с ней желаешь схожей?

Когда б, нарцисс, ты первый взгляд ко мне склоняла утром,

То это – ведай ты – всею мне было бы дороже.

Быть одному – какая боль, какое это горе!» —

Так стонет сердце в дни разлук, а ты псе строже, строже.

Ты на балконе, может быть, блеснешь луною нежной.

Все бродит Юный Месяц, ждет, глядит,– к тебе не вхожий.

* * *

Все, влюбленные в красавиц, к ним стремлением полны,

Но красавицы сильнее во влюбленных влюблены.

Красота горда любовью, красотой горда любовь.

Это так: они друг с дружкой вечной страстью сплетены.

Если шип хотя немного колет ножку соловья,—

Розы рвут свои одежды, от отчаянья больны.

С первых дней творенья с милой слит я; рта ее рубин

И мой жемчуг страсти, знаю, были вместе рождены.

О соперник, не завидуй! Ведь воители любви

Бросят все, с одной любовью распрощаться не вольны.

Хилали, уже согбенный! Ты о милых не тужи:

Ведь к твоей душе отныне души их устремлены.

* * *

Когда моя любимая в мой бедный дом приходит,

Страх гибели, от радости быть с ней вдвоем, приходит.

Хоть старец многоопытный твердил нам о терпенье,—

К влюбленному терпение – увы! – с трудом приходит.

Тюрчанка – о, лукавая! – какой мятеж замыслила?

Мятеж в мой разум бросивши, вновь с мятежом приходит.

Себе где встретит равную? Лишь в зеркале и встретит,

Когда глядеться в зеркало, как в водоем, приходит.

«Я – друг тебе»,– ты молвила. Хоть правда, да не верю.

В мой разум об обмане мысль – ах, все о нем! – приходит.

Ты светоч, Хилали к тебе, как мотылек, влечется.

Прогонишь прочь – уходит он; уйдет – потом приходит.

* * *

Как недуг любви осилить? Где целительные травы?

Сотни раз пронзала сердце, сотни ран болят, кровавы.

Коль о страсти к черным взорам расскажу я скалам,– знаю,

Даже сердце скал недвижных потечет струею лавы.

Насмотреться ли мне вдосталь на тебя двумя глазами?

Глаз я тысячу желаю, чтоб впивать твои отравы.

О луна! Тебя сравню лн хоть с одной из всех прекрасных?

Мельче звезд они, а месяц пред тобой не сыщет славы.

Ну, зачем ресниц кинжалы ты в меня всегда вонзаешь?

Лишь взгляни,– и я повержен, хватит этой мне расправы.

О, как прелесть быстролетна! Улыбнись же мне призывно.

Дважды юности не будет, властны времени уставы.

Коль зажгла ты пламень в сердце Хилали,– побойся: как бы

И в тебя не пали искры,– искры пламени лукавы.

* * *

О луна! Сегодня праздник,– всем открыта взглядам ты.

Бровь – дугой! Равна с луною праздничным нарядом ты.

Счастье всем, тебя узревшим в свете праздничной луны!

В ликованье тот, с которым в светлый праздник рядом ты.

Все идут в твой округ, словпо в область праздничных молитв.

Тут и я в мольбах весь праздник: ведь за этим садом ты.

Все бессменно в этот праздник чтеньем заняты молитв,

А в моих словах бессменно бродишь сладким ядом ты.

Коль стрелу ты с лука брови бросишь в грудь мне,– эта грудь

Будет брови благодарна: ведь во всем отрада ты.

В это праздничное время все в прекрасных влюблены.

Мне не надо их, мне блещешь вожделенным кладом ты.

Весел праздник, одаряют все рабов своих.

Твой раб – Хилали, его за верность приведи к наградам ты.