Текст книги "Переяславская рада. Том 2"

Автор книги: Натан Рыбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 52 страниц)

– Недостоин я такой высокой чести.

Гуляй-День улыбнулся Подопригоре. «Достоин, достоин!» – хотелось сказать. На Сирка он давно уже зорко поглядывал. Не раз с ним по душам говорили. Знал, чем дышит и чего хочет храбрый казак.

– Недостоин я такой чести, – отказывался Сирко, в то время как сечевики, поддержанные низовцами, кричали:

– Достоин! Достоин!

– Не кобенься, а то дадим жару!

– Быть тебе кошевым!

– Нечего церемониться, бери пернач!

Кто-то проворно выдернул из-за пояса у связанного Лыська пернач и подал его в руки Сирку.

– Бери, Сирко, бери, казак! – уговаривали растерявшегося казака товарищи.

– Начальствуй на Сечи, а станешь такою собакой, как Лысько, только себя уважать и казакам обиды чинить, – так и тебе такая же судьба будет… – поучительно говорили другие, указывая Сирку на Леонтия Лыська, который корчился от злобы под телегой рядом с замершим от страха Цыбеиком.

– Нехай Сирко скажет, что думает!

– Нехай говорит, сучий сын! – требовали третьи, успевшие уже вытянуть добрую кварту оковытой, хотя идти на радный круг под хмельком считалось преступлением.

Сирко снова поклонился на все четыре стороны, отдельно поклонился Гуляй-Дню, выпрямился и сразу точно вырос над толпой. Гордо держал голову, над которою ветер взвихрил длинный, как воронье крыло, оселедец.

– Товарищи, сечевики и казаки низовцы, братья по оружию! – Сирко перевел дыхание и заговорил еще громче: – Не хотел я быть кошевым, видит бог…

– Мы лучше видим, хотел, хотел! – завопил кто-то из толпы.

Сирко не стал спорить. О другом теперь шла речь.

– Товарищи, благодарю вас и кланяюсь земно, что веру свою ко мне явили. Вы, низовики, идите на Чигирин, рубите под корень иуду Выговского, спешите соединиться с русским войском, чтобы вместе на панов-ляхов ударить, а мы здесь всею Сечью стоять будем супротив басурманов и не пустим их, гадюк, на Украину, не дадим ясырь брать и землю нашу разорять…

– Не дадим! – взорвалось тысячеголосо над лугами, отлого сбегавшими к Днепру.

– Не дадим! – звучало над широким Днепром.

Гуляй-День радостно улыбнулся. Этого он и хотел, этого и ждал только. Соскочил с воза, держа в руках малиновое знамя. Обиял одною рукой Сирка, расцеловались, как братья.

Одобрительными возгласами загудел радный круг. Точно гром катил свои оглушительные раскаты над островом Песковатым.

Сирко преклонил колено и прижал край знамени к губам. То же сделал и Гуляй-День.

А когда затихли возгласы, Гуляй-День и Сирко ужо стояли рядом на возу.

И в этот миг, окинув ряды казаков, Гуляй-День почувствовал: все здесь, стоящие тесно, плечом к плечу, изверились в доброй воле старшинской шляхты, которая не только их обидеть готова, но и самого гетмана, потеряв всякий стыд, поносит и своим предательством век ему укоротила; все, кто собрался здесь, старые и молодые, сильные и слабые, испытанные и закаленные в битвах, и те, что только берутся за саблю, – все, над чьими головами реет на ветру малиновый стяг, полученный им, Гуляй-Днем из рук самого гетмана, – жизни своей не пощадят, а не отдадут край родной на поругание панам-ляхам и басурманам…

Гуляй-День знал твердо: придет войско русское, вся Русь подымется снова, чтобы не осуществились, черные замыслы врагов лютых. Теперь не то, что было когда-то. «Вот оно, твое войско, Хмель, – подумал Гуляй-День. – Кабы встал ты и поглядел, порадовалось бы твое сердце. Не посрамили мы тебя; вот мы – твоя надежда единая, которая никогда не предаст края родного; вот мы, кто не посрамит твой малиновый стяг. Жил ты между нами, и мы твою руку держали, когда начал ты край родпой оборонять, волю нам добывать, чужаков-захватчиков искоренять на родной земле. Тебе были мы благодарны, когда ты помыслы наши сердцем подслушал, объединил пас на веки вечные с Москвою. Потому теперь мы в крепости и силе».

Рьяно летит ветер над степью. Пригибает камыши в плавнях. Катит курай, играет ковылем. Лазурью сияют на солнце воды днепровские. И сам не замечает того Гуляй-День, как мысли его рвутся из уст сильными, чеканными словами, да такими, что все казаки, весь радный круг стоит окаменев, ловя каждое слово.

Широки степи Украины, полноводны реки ее, густы леса, чудесны города и села, а всего краше люди! Их-то, людей, тысячи тысяч, с руками, натруженными в целодневной работе, с мыслями, добрыми для родной земли, видит, кажется, всех в этот миг Гуляй-День, когда говорит.

– Не нарушим присяги нашей, не дождутся того лютые вороги земли нашей. Едины будем с Москвою, с людьми русскими, и неодолимы будем вовек тогда. С Москвою славною, матерью нашей, которая пришла к нам на помощь в тяжкие дни, будем навеки едины и неразлучны!

– Навеки с Москвою! – горячо воскликнул Федор Подопригора.

– С Москвою навеки!

– Смерть врагам земли русской!

– Слава народу русскому!

– Слава!

Под самое небо рвались победные возгласы всего казачьего круга. Жарко горели глаза у Галайды и Чуйкова, у Хомы Моргуна и Пивторакожуха, у Григория Окуня и Подопригоры, у Семена Лазнева и Ивана Сирка… Гуляй-День всех их видел, давних побратимов, – вместе и счастья изведали, и горя хлебнули… И то, что они здесь, в рядах воинов, которые собрались идти искоренять предателей, спасать край родной, полнило сердце его ясною и нерушимою верой.

Всем сердцем своим Иван Гуляй-День ощутил: нет такой силы на свете, которая могла бы теперь возвратить родной край в шляхетскую неволю или отдать его на поругание басурмана, оторвать его от матери-Москвы.

Высоко над казачьим кругом крылато пламенел малиновый стяг!..

1945–1953