Текст книги "Переяславская рада. Том 2"

Автор книги: Натан Рыбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

8

Во дворе мануфактуры московского гостя Бузкова шуму, крику, грохоту, как на доброй ярмарке. Натужно храпят лошади, вытягивая дровни, доверху груженные глыбами руды, свистят кнуты возчиков. Суетятся приказчики, покрикивают. Демид задержался перед широко распахнутыми воротами длинного здания, откуда доносилось шипение и выкатывались густые клубы пара. Там студили отлитые пушечные стволы. Шлепают наливные колеса, словно где-то поблизости мельница. Только не мукой пахнет, а каленым железом. Справа пылают домницы. Ярыжка дернул за рукав Демида.

– Не мешай, а то батогов не миновать.

– Шкура у тебя, видать, привычная, крепкая, – сказал Демид. – Не нынче, так завтра дождешься непременно.

Ярыжка сплюнул на почернелый от сажи снег.

– Хорошо тебе шутки шутить, а ты бы попробовал…

– А ты откуда знаешь, что я не пробовал батогов? – возразил Демид.

Они уже шагали рядом по широкому двору. Ярыжка никак не мог попасть в ногу с Демидом.

– Ты теперь казак, – завистливо говорил он, поглядывая снизу вверх на рослого Демида, – кто тебя теперь батогами бить осмелится? Сабля, сказывают, у тебя от гетмана и грамота… А может, врут?

Демид молчал. Да и говорить уже было некогда. Вот и дверь конторы. Ярыжка будто сквозь землю провалился. Демид вздохнул, откашлялся для храбрости, не без опаски шагнул на порог. Писарек за длинным столом глянул подслеповатыми глазами, молча ткнул гусиным пером через плечо на дверь: мол, проходи к самому, – и снова согнулся над бумагой.

…За большим столом, на котором лежали обломки железа, куски руды и стояла маленькая, точно для забавы сделанная, пушечка, сидел в синем кафтане, простоволосый, купец Бузков. У окна в кресле какой-то незнакомец, тоже без шапки. «А где же шляпа с павлиньим пером? – подумал Демид. – Такой уж нрав у ярыжек: не соврет – не проживет». Демид поклонился низко.

– Кликали меня?

– Подходи ближе, – сказал Бузков. – Вот этот господин хотел тебя видеть.

Человек в кресле внимательно смотрел на Пнвторакожуха. Демид поклонился и ему.

– То есть он? – спросил незнакомый, обращаясь к Пузкову.

– Он самый, господин Виниус.

Имя было известно Демиду. С любопытством оглядел человека в чужеземной одежде. Кто же не слыхал про Виниуса, негоцианта! И эта мануфактура тоже ему принадлежала. Толковали, пришлось ему продать ее Бузкову, потому что Пушкарский приказ царю челом бил о том, что Виниус продавал пушки польской шляхте и татарам, а сие под страхом смерти запрещено было.

– Ты оружейник Один и половина кожуха? – ломая русские слова и, должно быть, умышленно искажая прозвище Демида, сказал голландец Виниус.

– Я Пивторакожуха, – ответил Демид, – я самый, пан Виниус.

– О, ты меня знаешь?

– Как не знать вашу милость. Премного наслышаны о вас здесь, в Туле.

Купец засмеялся довольно, поднял кверху большой палец правой руки и гордо сказал:

– Адама Виниуса знают во многих царствах и королевствах. Адам Виниус не князь и не боярин, но без оружия Адама Виниуса теперь трудно жить… – Он снова засмеялся и обратился к Бузкову: – Не так ли, господин негоциант?

Бузков прищурил глаз, кивнул головой, промолчал. Не будь он еще в долгу за мануфактуру, скорее от черта лысого услыхал бы Виниус похвалу, а не от него. Но пока что Виниус был здесь хозяин.

– Великий посол шведского короля, барон Август Шурф, видел в Кремле у боярина Ордын-Нащокина пистоль и мушкет с самобойными курками. Зело предивные вещи, скажу я тебе, Один кожух с половиной. Думал господин посол, что это сделано в Англии, но боярин Ордын-Нащокин похвалялся, что сия работа – здешних людей. Шведский посол узнал, что ты делал пистоль и мушкет. Он повелел мне нанять тебя, но ты, дознался я, не посадский, а черкашенин…

У Демида замерло сердце и пересохло во рту. Почувствовал, как взмок затылок. Бузков напряженно слушал Виниуса, Оно, конечно, дело незаконное. Но оружейник к мануфактуре не приписан, деньги немалые Бузкову придутся, если уладится дело, да и Виниусу угодить не помешало бы.

– Еду я в шведское королевство железодельные мануфактуры ставить, людей набираю. Поезжай со мной, будешь служить королю шведскому, будешь делать такое оружие, какое захочешь. Железа там множество, сталь первого сорта, не то что тут! – Виниус сморщился, сплюнул на пол.

«Даже ногой не растер, пес заморский, – рассердился Бузков, – точно в хлеву сидит».

А Виниус, как бы испытывая терпение купца, плюнул вторично и снова не растер.

Демид переступил с ноги на ногу, поглядел на Виниуса и тихо сказал:

– Не поеду, пан.

У Виниуса брови поползли кверху. Виданное ли дело! Хлоп отказывается служить ему, прославленному негоцианту. Сколько таких он уже отправил в далекие края… И Амстердам и в Ганновер, в Краков и в Вену…

Постучал перстнем но столу и недовольно сказал:

– Ты, Одни с половиной кожуха, глупства не говори. Ты сколько здесь заработка имеешь?

Демид еще не успел ответить, да и не собирался, а Виниус сказал:

– Денег у тебя кот наплакал. Изба деревянная, не твоя. Хлеб да каша. Сало раз в год ешь, на ногах лапти…

Демид пристукнул коваными каблуками. Виниус опустил глаза, осекся, кашлянул. Бузков прикрыл ладонью усмешку.

– Пятьдесят риксталеров на год, добрые харчи, одежда богатая, дом каменный, корова и коза – вот что будешь иметь в шведском королевстве… – Виниус, заведя глаза под лоб, загибал пальцы, пересчитывая все это.

– Не поеду, – решительно сказал Демид.

– Я же говорил вам, господни Виниус, – вмешался Пузков, – он теперь вольный казак черкасский…

– Глупство! – вскипел Виниус. – Плюнь…

– На родную землю плевать не годится. Грех!

От этих Демидовых слов Виниус даже на месте подскочил. За бока ухватился. Демид уловил одобрительный взгляд Бузкова.

– Глупство, говорю тебе! – взвизгнул Виниус. – Там, где деньги платят, там земля родная! Что ты понимаешь, хлоп? Меня спроси! Я знаю досконально. Мне и в Голландии хорошо, и на Москве, и в земле шведской. Может, хочешь, чтобы набавил тебе? Я знаю, русские мужики хитрые. Дам тебе семьдесят риксталеров, сиречь сто целковых.

– А хоть тысячу дайте – не поеду, – твердо ответил Пивторакожуха.

«Нет, не то время, – подумал он, – когда моего отца Жолкевский на пса променял. Брешешь, пан! Брешешь!»

Виниус положил ногу ни ногу, потирал ладонь о ладонь, сдерживая гнев. И надо же было такому статься, чтобы шведский посол увидал пистоль и мушкет!.. Однако дело было не только в желании посла, ведь от таких пистолей и мушкетов немалую выгоду получил бы прежде всего он сам, Виниус. С полдесятка презентовал бы вельможным особам, а дальше была бы чистая прибыль. Хлопу можно обещать здесь хоть золотые горы…

– Сто риксталеров, – кинул скороговоркой Внннус.

Бузков даже замер. Согласится, пожалуй, черкашенин?

– Да хоть тысячу – не поеду, пан. Я на родину возвращаюсь. Пистоли и мушкеты мои там нужны.

– Что ж ты, боярин или князь, что не обойдется без тебя край твой? – насмешливо спросил Виниус.

– Я без него не обойдусь! – сказал Демид. – Зачем мне чужой земле руки отдавать? Меня сам гетман Хмельницкий позвал, я присягу принес.

– Свернет голову твоему Хмельницкому, как каплуну, король польский! – закричал Виниус, потеряв терпение.

– Не говори, пан, «гоп», пока не перескочишь… Шесть лет паны-ляхи похвалялись, а теперь, когда царь Московский за нас, все люди русские с нами, сила наша…

Страх Демида уже прошел. Как рукой сняло. Бузков виновато поглядел на Виниуса, руками развел: мол, рад бы помочь, да что поделаешь?

– Даю сто пятьдесят риксталеров, – вытирая пот со лба, проговорил Виниус.

– Скажу тебе, пан, по совести: хлоп на талеры родную землю не меняет.

Виииус нахохлился, вытаращил глаза на Демида, даже синие щеки запали, крючковатый нос опустился ниже, стал похож на совиный клюв.

– Пошел прочь, смерд поганый! – прохрипел он.

Уже не сдерживая своего гнева, когда Демид медленно вышел из приказной избы, Виниус сказал:

– Не знаю, для чего царь Алексей с боярами руку бунтовщика держит? Зачем помощь ему подает? Чем воевать Речь Посполитую станет? У поляков пушки и мушкеты в таком числе, что на Москве и не снилось…

Бузков встал из-за стола. Побагровел. Подумал: «Дай-ка я ему хвост накручу!»

– Чем воевать – его царскому величеству ведомо, а что касательно пушек, то господин Виниус должен знать, может, ему понадобится, – хитро прищурил левый глаз Кузков. – У боярина Морозова на Павловских железодельных мануфактурах пушки теперь выделывают во многом числе.

– Сколько? – быстро спросил Виниус.

– Того знать нам не велено, – усмехнулся Бузков.

Виниус надменно сказал:

– Без нас все равно не управиться. – Загибая пальцы, Виниус быстро пересчитал: – Я, Акема, Марселис, Гильдебрандт – рудознатцы на всю Европу. Меня шведский канцлер не зря зовет.

«Не забрали бы у тебя мануфактуру, сидел бы на месте и никуда отсюда не совался», – подумал Бузков. Вслух сказал:

– Что ж, еще встретимся, господин Виниус, торговые пути сходятся.

– Русские негоцианты и купцы захотели сами в Европе торговать. Дело невиданное. Сами хотят железодельные мануфактуры ставить. Тщетный замысел! Лучших оружейников, чем в Амстердаме, нигде нет. А пушкарское дело никто доскональнее, чем рудознатцы Бирмингема, не знает. Поташ, ворвань, деготь, пенька, зерно – сии предметы торговли людям русским с руки. Но и возить их в далекие края вам не на чем. Одно окно в море – Архангельск. А не придет туда корабль английский, так и сгниет ваш товар. – Виниус почувствовал по напряженному молчанию Бузкова, что говорит лишнее, но сдержать себя уже не мог. – На Западе Речь Посполитая железною стеной перед вами. Хмельницкого с его чернью уничтожат, еще ближе придвинутся к рубежам вашим поляки, на Черное море надежд не питайте. – Нужно было чем-то позолотить язвительные слова. Виниус любезно улыбнулся, доверительно сказал: – Вы, господин Бузков, человек умный, вас я всячески уважаю, мой совет: не вкладывайте деньги в железодельный промысел. Одно беспокойство вам, а выгоды никакой. Лесов вокруг вас густо, жгите на поташ, я у вас купить его могу, хотя бы и наперед, пудов тысяч пять, а то и десять.

У Бузкова даже руки зачесались. Глянул поверх головы Виниуса на изображение святого Георгия, поражающего копьем многоглавого дракона, решил: «Стерплю. Не таких пышных на Москве пересиживали».

На прощание сказал Виниусу:

– Там должок за мной невеликий, так я вам его отдам нынче же.

– Зачем? Вам деньги понадобятся. Можете не спешить. Вы насчет поташа подумайте, господин Бузков, а я еще к вам наведаюсь.

– Время военное. Кто знает, удастся ли вам еще здесь побывать, лучше сейчас деньги возьмите. А насчет поташа торговым людям Морозова скажите, у них проведайте.

…Виниус долго еще не мог забыть ехидные слова Бузкова. Деньги, позвякивавшие в кожаном мешке, в соломе, под сиденьем в санях, не радовали негоцианта.

В весеннем воздухе, в песне ямщика, в фигурах всадников, обгонявших Виниуса, ему чувствовалось что-то новое, чего до сих пор не замечал он на Руси, хотя сидел здесь второй десяток лет. Невольно вспомнились давние годы, когда без гроша в кармане (да если бы и был грош, так не удержался бы, потому что карман был дырявый) появился он на Москве и поселился в Немецкой слободе, за Земляным валом. Здесь собрались иноземцы с разных концов света, поспешившие в Московское царство, прослышав про сказочные богатства русской земли. Неутолимая жажда обогащения привела многих сюда.

Поглядев на своих однодумцев, Внниус решил, что пустился он в далекие странствия не напрасно. Не прошло каких-нибудь пяти-шести лет, как Виниус был уже солидным негоциантом, которому дорога открыта всюду, даже в царские приказы.

Адам Виниус был ловкий и умелый купец. Пушки, ядра, чугунные плиты, которые вырабатывались на его железодельных мануфактурах, продавал он и перепродавал кому и как хотел. Когда кремлевский Пушкарский приказ под страхом смерти запретил торговым людям как своим, так и иноземным, продавать оружие за пределы царства, Виниус продолжал тайно сплавлять его полякам и татарам. Под конец это привело к тому, что Виниусу пришлось распрощаться со своими мануфактурами.

Думный боярин Ордын-Нащокин оказался человеком крутого нрава и твердой руки. Кабы не Нарышкин, Виниус, пожалуй, и с головой распрощался бы. Сперва радовался, что так обошлось, а после начал хлопотать, чтобы казна деньги вернула.

В приказе Великой казны сначала повезло, обещали убытки купцу возместить, но снова вмешался Ордын-Нащокин, наложил запрет. Негоциант Виниус – злостный нарушитель царева указа, ехать ему за рубежи Московского царства беспрепятственно, а денег не давать. Пускай на том благодарит.

Виниус попробовал пробраться к боярину Ордын-Нащокину. Удалось. Все красноречие свое раскинул пред боярином Виниус. Помогло мало. Услыхал от боярина:

– Земля русская, и для иноземцев преимущества перед русскими торговыми людьми не может быть. Ежели иноземцам торговать дозволим, то без всяких привилегий перед русскими, А то, что пан Виниус похваляется, будто железную руду для нас открыл, – это ложь. Ее русские люди еще сто лет назад нашли.

Пришлось уйти не солоно хлебавши. В сердце затаил злобу. К Августу Шурфу, шведскому послу, направился. С Августом Шурфом у Адама Виниуса не только дружба. Если бы о том знал думный боярин Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, худо пришлось бы и Виниусу и шведскому послу, несмотря на дипломатическую неприкосновенность особы последнего.

Двумя великими тайнами владел Адам Виииус. За это мог угодить на дыбу, а то и быть четвертованным, В 1645 году попала в его руки карта с описанием места великих залежей железной руды на речке Нейве, за хребтом Камень, а годом позднее проведал он о том, что на юге Украины, между реками Ингулец и Донец, в земле камень черный пластами лежит, который, ежели его зажечь, горит, и тот огонь для топления руды зело пригоден быть может.

Адам Виниус человек рассудительный, ума у него – хотя бы еще двум десяткам купцов одолжить можно.

Свинцовым грифелем на табличке подсчитал, какую выгоду из этих сокровищ можно добыть. Получалась такая сила денег, что голова кружилась.

Со шведскими людьми у Виниуса вообще за последние годы отношения наладились хорошие. Сколько у них железа купил! В Пушкарском приказе недавно только шведское изо всего иноземного признавали. В этом заслуга Виниуса немалая.

Ныне у шведского королевства прожекты великие. Виниус мог в этом оказаться полезным, И когда сообщил в посольстве о своих мыслях и соображениях, у шведского посла руки зачесались.

– Вы человек умный. Вам могу доверить государственную тайну. Недалек час, когда шведское королевство станет своими вооруженными силами на этих землях даже за хребтом Камень-горы, здесь, на севере. Мы возьмем под свою корону всю Речь Посполитую, а имеете с нею всю Черкасскую землю. На берегах Балтийского и Черного морей будут шведские крепости, шведские солдаты, шведские купцы. Среди них самое почетное место – позволю себе не без приятности заметить– будет принадлежать вам, господин Виниус. Я уверен, что за ваши заслуги вам будет даровано королевской грамотой дворянство.

Слышать такие речи из уст Августа Шурфа было весьма приятно Виниусу.

Шведское королевство делало политику, в ней Виниусу, как рыбе в воде, сытно и привольно. Это была награда за потерянное. Август Шурф все-таки помог. И, наконец, Казенным приказом велено было купцам, в руки коих попали мануфактуры Виниусовы, выплатить оному негоцианту две четверти стоимости его имущества, а каким манером – о том договориться с ним лично.

…Сегодня купец Бузков свой долг заплатил сполна. Но радости большой от этого Виниус не получил. Все испортил отказ проклятого хлопа. Его умение пригодилось бы Виниусу. Да еще как! Будь другие времена, можно было бы хлопа связать по рукам и ногам и кинуть в эти же сани. Отстегать на конюшне – сразу смягчился бы. Но, должно быть, имел основание господни шведский посол барон Шурф, когда сказал:

– Негоже поступили русские, взяв под свою руку черкасов. Сидели бы на своих вотчинах тихо и смирно. Великою державой Москве все равно не быть. В этой части земного шара только шведскому королевству суждено стать великою империей, куда большей, чем Римская.

Что ж, Адам Виниус не ошибся, присоединясь к такому кумпанству.

…До Москвы еще далекий путь, и можно в дороге вспомнить обо всем приятном и неприятном. Натура торгового человека такова, что все нужно подсчитать, все взвесить, чтобы снова не попасть неожиданно в ловушку.

Холодными глазами посматривал по сторонам Виниус. Встречные люди, низкие избы за палисадами, деревянные серые церковки, срубы колодцев, баба, перешедшая дорогу с ведрами на коромысле через плечо, собака, мирно лежащая у ворот, – все это презирал Адам Виниус.

9

Затрубили трубы. Из леса с бешеным лаем выскочила гончие. За ними солдаты несли на палках десяток косуль. Пагровые следы тянулись по снегу, оставляя в нем темные ложбинки.

Сумрак клубился кругом, и лес темнел все больше и больше. Доезжачие в коротких камзолах и высоких ботфортах, запыхавшись, на взмыленных лошадях, съезжались со всех концов леса.

Трубы смолкли. Трубачи уткнули медные трубы в бока, поглядывая на узкую дорогу, надвое рассекавшую гущу вековых сосен. Заметив в дальнем конце дороги всадника, они снова затрубили.

Из каменного охотничьего замка, увенчанного островерхой башенкой с амбразурами и стоявшего под скалой, невдалеке от лесной поляны, вышли канцлер Аксель Оксеншерна в коротеньком меховом кафтане и подканцлер Речи Посполитой Радзеевский в кармазинном плаще, подбитом мехом. Широкополая шляпа с пером была низко надвинута на глаза, так что видны были только закрученные острые усы, толстый багровый нос и широкий подбородок. Еще громче залаяли гончие. Солдаты, держа на палках косуль, вытянулись. Доезжачие замерли на месте.

Склонившись к гриве коня, на поляну галопом выехал всадник и, дернув удила, поставил серого в яблоках жеребца на дыбы. Шагах в трех от него остановился другой всадник. Оба они были в заячьих жилетах и кожаных штанах. На бортфортах серебрились шпоры. Первый был без шляпы, – должно быть, потерял ее на бешеном галопе. Оксеншерна и Радзеевский поспешили им навстречу.

Всадники легко соскочили с коней и кинули поводья стремянным.

Сойдясь на середине поляны, все остановились. Радзеевский снял шляпу и низко склонил голову перед всадником с открытой головой, Аксель Оксеншерна почтительно проговорил:

– Великий герцог Цвейбрикенский Карл-Густав. – И, после паузы, добавил тише: – Паи Иероним Радзеевский, подкаицлер Речи Посполитой.

Помолчав немного, как полагалось, Оксеншерна повел головой в сторону другого всадника, стоявшего в полушаге за спиной Карла-Густава, притопывая ботфортом, и сказал:

– Генерал Горн.

– С успешною охотой, ваше величество, – сказал по-французски Иероним Радзеевский, все еще не надевая шляпы.

Карл-Густав захохотал. Похлопал себя по ляжкам и, топыря поросшую редкою черною щетиной верхнюю губу, хвастливо заговорил:

– Да, нынче мне вправду повезло! Что, Аксель? – и ткнул большим пальцем Оксеншерну под ребро.

Тот охнул, отступил, взглянув на генерала Горна с укором. Видно, снова угощались у Бахуса? А ведь он же просил…

Предстоявшая беседа требовала трезвого ума и исключительной осторожности. Горн, перехватив красноречивый взгляд Оксепшерны и угадав его мысли, только плечами пожал: мол, попробуй удержи герцога! «Разве не говорил я – охотничий замок не место для переговоров».

Но Карл-Густав не настолько был под хмельком, как представлялся. Еще в лесу решил: пускай польский подканцлер видит – к беседе с ним Карл-Густав особенно не готовился. Встретились между прочим – и ладно. В конце концов ведь это мысль подканцлера – устроить встречу не в Стокгольме, а где-нибудь в ином месте, чтобы подчеркнуть ее приватный характер. К тому же такая встреча избавляла от лишних глаз, да и подканцлеру не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о его пребывании в шведском королевстве и о беседе с герцогом.

– Что ж, пошли, – указал рукой Карл-Густав на замок и, широко расставляя ноги, как журавль, зашагал по снегу.

Оксеншерна, Радзеевский и Горн молча последовали за ним.

Они расположились за низким столом в большом зале с голыми каменными стенами и круглыми окнами под темным дубовым потолком. С балок потолка на крючьях свисали, растопырив крылья, восемь чучел орлов и ястребов – охотничьи трофеи герцога.

Карл-Густав сел у камина. Слуга, стоя на коленях, изо всех сил раздувал слабое пламя, которое никак не хотело разгораться, и едкий дым плавал в воздухе, щекоча ноздри, Карл-Густав пнул слугу ногой в зад.

– Скотина! Подлец! Не мог вовремя растопить?

Стирая руками сажу с лица, тот поднял на герцога глаза, полные слез.

– Ваше высочество, в трубе свили гнезда грачи, оттого плохая тяга.

– Я твоей головой, анафема, прикажу прочистить трубу! – заорал Карл-Густав и засопел, сердито поблескивая своими маленькими глазками. Что подумает этот спесивый шляхтич? Что это за охотничий замок у герцога Цвейбриккенского? Придорожный кабак, и все! Позор!

Наконец дрова в камине разгорелись. Слуги подали вино в бутылках, на оловянных тарелках нарезанный коровий желудок с начинкой из сала и мяса – любимое блюдо герцога, два неразрезанных каравая хлеба и в деревянном блюде темно-серую соль.

Оксеншерна безмолвно указал слугам на двери, и они исчезли. Горн разлил вино.

Радзеевский украдкой приглядывался к герцогу. Можно было подумать, что он прикидывает, не напрасно лн пустился в далекий и опасный путь, чтобы доверить этому человеку государственные тайны польской короны. Как бы отважившись, – будь что будет! – решительно поднялся со скамьи и, держа перед собою наполненный вином рог в серебряной оправе, неожиданно для всех сказал:

– История судила вам, ваше высочество, возглавить великую Шведскую империю, под скипетром которой будут все благодатные земли от Балтийского до Черного мори. Позвольте воспользоваться высокого честью знакомства с вами – выдающимся деятелем, о чьей отваге и государственном уме я премного наслышан, выпить за ваше здоровье и пожелать вам долгой и мудрой жизни.

Стоя с закрытыми глазами, он выпил рог вина и сел. Осторожный Оксеншерна только покрякивал. Попивая вино, думал: такие смелые слова неуместны. Тем более поскольку еще здравствует и не думает распрощаться с троном и этим миром королева Христина. Можно ли положиться на Горна? Нет ли у этих каменных стен ушей?

Горн выпил, ни о чем не думая. Его это не касалось. Империя! Что ж, пускай будет так! Единственно, что он мог сказать, если бы его спросили: «Я не верю дипломатам. Особенно если они из Польши». Но он знал, что его никто не спросит, и снова принялся разливать вино.

Карл-Густав не выпил весь рог, настолько озадачили его слова польского подканцлера. Пожалуй, ему следовало ответить, однако, подумав, он решил промолчать.

Заговорил Оксеншерна:

– Шведское королевство с большим вниманием относится к жизни и стремлениям соседних народов. Оно, конечно, не может терпеть, когда на землях, пограничных с ним, нет твердой власти, когда, того и гляди, злоумышленные дерзкие люди перейдут рубежи королевства и натворят всяких бед. Многие государства нуждаются теперь в твердой монаршей руке. Вместо того чтобы совокупить силы и повести солдат на завоевание новых земель, проливают кровь друг друга. А кому от этого польза? Видит бог, не для собственной корысти вела борьбу наша армия с московитами! Но если бы мы не принудили их заключить Столбовский мир, если бы не взяли крепостей Ямь, Копорье, Иван-город и Орешек, они были бы теперь на Балтийском море.

– Балтийское море – наше озеро! – перебил Карл-Густав.

Оксеншерна, кивнув головой в знак согласия, смочил губы вином.

Радзеевский прижал руку к сердцу, горячо заговорил:

– Именно так, ваше высочество, и Черное море также должно стать вашим озером!

Не давая высказаться герцогу, Оксеншерна, уклоняясь от ответа на слова подканцлера, пояснил:

– Ее величество королева Христина больше внимания уделяет заботе о благоденствии своих подданных в королевстве.

Этими словами прежде всего полностью устранялась мысль о том, будто бы сказанные перед этим слова подканцлера о герцоге таят в себе что-нибудь дурное и недозволительное в отношении королевы Христины.

– Кое-кто из нас думает и о будущем, касающемся не только шведского королевства, но и других народов, – продолжал канцлер. – Ваше письмо, господин канцлер… – Радзеевский удивленно взглянул на Оксеншерпу. – Я не ошибся, господин Радзеевский, – любезно улыбаясь одними губами, произнес он, – у нас в королевстве считают канцлером вас, а не князя Лещинского. Польская корона не может и желать лучшего канцлера, чем вы. То, что вы до сих пор еще не обладаете этими полномочиями, – досадная ошибка, которая приносит большой вред Речи Посполитой.

– Пора исправить эту ошибку, – пробурчал Карл-Густав.

Радзеевский в знак признательности прижал руку к сердцу и наклонил голову.

Горн усмехнулся в рог, полный вина. «Да, да, жди, жди. Дождешься!»

– Ваше письмо, господин Радзеевский, весьма заинтересовало нас, и мы хотели бы выслушать из ваших уст благородные мысли, которые осенили вас и осуществление которых, позволю себе заметить, принесет благоденствие и расцвет польскому королевству.

– Только под рукой Карла-Густава, – поспешно добавил Радзеевский, точно боялся, что его перебьют. Он взглянул на Оксеншерну и на герцога, покосился на Горпа и таинственно начал: – Весной начнется воина между Московским царством и Речью Посполитой. Теперь у Москвы сильный союзник – гетман Украины Богдан Хмельницкий. Я привык в жизни своей прежде всего обращать внимание на то, что может мне препятствовать. Это я применяю и к государственным делам. Москва, соединенная с Украиной, – угроза не только для Речи Посполитой. Прошу прощения, но я буду откровенен: шведскому королевству нужно ждать от Переяславского акта многих неприятных неожиданностей.

Оксеншерна промолчал. Он мог бы, конечно, сказать, что подканцлер никаких новостей не возвещает. Королева Христина неоднократно выражала свою неприязнь к Хмельницкому. Но теперь чем больше украинские казаки потреплют шляхту, том лучше будет для шведского королевства. Тогда и шведскому королевству легче осуществить свои замыслы в отношении Речи Посполитой. А чтобы одновременно покорить и Украину, за этим дело не станет. Но всего этого Оксеншерна не сказал. Пока что лучше послушать подканцлера. Думал про себя: «Пусть только Москва завязнет на западе, а мы тогда появимся на севере…»

Карл-Густав насторожился. Не слишком ли много позволил себе варшавский панок? Оксеншерна слушал внимательно. Горн мысленно подсчитывал, сколько миль от Орешка и Иван-города до Москвы, и не лучший ли путь на Киев через Варшаву.

Радзеевский перевел дыхание, внимательно оглядел спесивого герцога и канцлера и тихо проговорил:

– Если бы король Густав-Адольф удержал Новгород, было бы иное положение.

– Мы ушли оттуда по собственной воле, – заметил Оксеншерна.

– Это была ошибка, – вмешался герцог Цвейбрикенский.

Оксеншерна покраснел. Лучше бы герцог помолчал. Перед этим подканцлером пока не к чему открывать все карты. Правда, если бы подканцлср захотел увильнуть, иго собственноручное письмо сохранялось в надежном месте, в железном сундуке, в Стокгольме, и в случае необходимости могло быть предъявлено в Варшаве. Это стоило бы подканцлеру не только должности, но и головы.

Теперь, наше высочество, – убеждал Радзеевский, – как раз настало время, когда вы можете исправить и ошибку, и историческую несправедливость. Имейте в виду – латы, эсты и ливы никогда не оставят мысли о неподчинении шведской короне, пока существует Московское государство, А теперь, когда с ним соединилась страна, способная выставить, в случае нужды, сто-или двухсоттысячное войско, можно ли предполагать, что в Москве боярин Ордын-Нащокин, князь Прозоровский, стрелецкий воевода Артамон Матвеев, да и сам царь Алексей не думают о том, как бы снова выйти на Балтийское море? Буду говорить открыто: я прибыл к вам, ибо меня беспокоит судьба моего королевства. Его счастье я вижу только под скипетром шведского императора. Ян-Казимир не дал Речи Посполитой того, на что надеялась великая шляхта, слово чести, панове! Армия жаждет короля-полководца!

У Карла-Густава раздулись ноздри. Черт побери этого подканцлера, ему следует воздать должное! Сказанное им близко к истине. Шляхтич угадывает, как колдун, его затаенные мысли.

– Один из способов ослабить Москву – это немедленно отторгнуть от нее Украину. Сейм и вся Речь Посполитая никогда не признают Переяславский акт. Украинские земли принадлежат только Речи Посполитой, и больше никому. – Радзеевский перевел дыхание, глотнул вина, прихлопнул ладонью по столу. – Речь Посполитая должна быть под скипетром шведским, и тогда, само собою, Украина, ее провинция, тоже окажется под рукой короля. Великий торговый путь – из варяг в греки – с той минуты будет подвластен на всем протяжении своем только шведскому королевству.

Радзеевский замолчал и устало прислонился потною спиной к стене. Гори от удивления разинул рот. Вот хватил поляк! Такого и Оксеншерна но придумает, хотя и безмерно хвастает своим умением. У Карла-Густава перехватило дыхание. он начал потирать руку об руку, а Оксеншерна, поймав его заблестевший взгляд, сказал:

– Господин Радзеевский, сказанное вами весьма значительно и разумно. Это превышает приватные переговоры, это спорее консилиум.

– Довольно! – вдруг перебил Карл-Густав и поднялся.

Радзеевский весь насторожился. Оксепшерна подобрал ноги под скамью, как бы опасаясь, что Горн наступит ему на мозоли. Горн закрыл рот и решительно поставил на подставку рог, жалея, что не допил вино до конца.

– Вашу руку, господин канцлер! – надменно выкрикнул Карл-Густав и протянул правую руку Радзеевскому, который, вскочив на ноги, обхватил ее обеими руками.

– Я – солдат! – Голос Карла-Густава окреп. – Я не привык к пустым словам. Слова, сказанные сверх меры, только сгущают туман в головах. Хорошо, когда туман накрывает твои полки от глаз врага, но только тогда, если ты знаешь, как расположена вражья рать. Поэтому скажу, господин канцлер, так: великое польское дворянство в моей особе имеет неизменного сторонника. – Радзеевский признательно поклонился. – Вы, с вашим умом, господин канцлер, оказали бы честь лучшему монарху. Если мне суждено стать королем, я пожелаю канцлером Речи Посполитой видеть вас, и только вас! Но, конечно, при условии, если там королем будет шведский король. Думаю, что это и вам по вкусу.

Карл-Густав ухватился за бока и захохотал. Но смех быстро сполз с надменного лица и в глазах вспыхнули зловещие огоньки. Охриплым голосом, точно ему не хватало воздуха, он проговорил: