Текст книги "Омут (СИ)"
Автор книги: Мария Абдулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
95. Рома
Сев в машину, включает фронталку и оглядывает свою окровавленную, наполовину уже синюю физиономию. Попытка привести себя в порядок салфетками той самой Гордеевской шестёркой проваливается с треском и парень, послав всё к чертям, отбрасывает телефон на пассажирское, суёт в рот сигарету, морщась от неприятных ощущений в щеке и вспухших губах, и едет в квартиру отца. Надежда, что сестра там, а не с сыном мэра, тормозит злость с недовольством, но всё же не до конца, потому что, стоит только увидеть её у себя в комнате, как вырывается грубое:
– Твою мать, Алёна, почему ты ушла без меня, не предупредив, а? С кем до дома доехала? Где твой телефон?! Какого хера не отвечала?!
Он заходит без стука и застёт её в верхней одежде и застывшую со всё тем же выражением лица посередине комнаты. В глазах при виде него не радость с безграничным доверием, как раньше, а ужас и непонимание. Его непонимание.
– Или не хотела отвечать?
Она молчит. Слёзы на её бледных щеках уже высохли, но ему от этого не легче. У него, что называется, кипит, бомбит и подгорает.
– Не хотела всё-таки, да? – жёстко ухмыляется, не замечая, как несёт. – А что так, Лён? Противно что ли?
Ромка, затевая сегодняшнее представление, не ждал её одобрения с похвалой, но и этой реакции, будто он, по меньшей мере, сбил осиротевшего щенка и оставил подыхать на дороге в лютые морозы, видеть не мог. Да, блять, не подарок. Да, действует грязно. Да, крест негде ставить. Но ведь и делает это всё не ради своего удовольствия! Он может и ёбнутый, но не ебанутый, и просто так людей давить никогда бы не стал. Другой вопрос – если заслужили. А Гордеева именно заслужила! И Авдеев заслужил. И отец. Но до них очередь ещё пока не дошла.
– Блять, Лён, вот только, прошу тебя, давай без драм, окей? Ты не первый день меня знаешь!
– В том-то и дело, Ром, – сестра удручённо качает головой и кровь от этого жеста бурлит сильнее. – Знаю. И сегодня… Будто не ты всё это… А чужой кто-то.
Раздражённо стянув с плеч куртку с испачканным в собственном крови пиджаком, отбрасывает их на её кровать, чувствуя, что не может стоять на месте спокойно. Душат её слова. Жалят укором. Бесят!
– Возможно я тебя разочарую, но это был именно я.
– Но… Зачем? – задаёт снова уже порядком настоебавший ему вопрос. – Зачем тебе это было нужно, Ром?! За что ты так с ней?!
– А за что она с тобой так? За что травила постоянно? За что слухи распускала? За что подставляла? За что, Лён? Что ты такого ужасного сделала Лилечке Гордеевой, что она позволяла себе такое скотское к тебе отношение, а?
– Она просто…
– “Просто”?! Просто гнобила бесконечно без особого повода? Ну, тогда я тоже “просто”, но повод у меня есть. Ты, кроха! Всё, что я делаю – делаю ради тебя! – полностью уверенный в своей правоте, каждое слово произносит так, будто сваи забивает. – Чтобы больше ни одна сука смазливая на тебя косо не посмотрела!
– Ради меня? – Отрадная на мгновение теряет дар речи и шокировано распахивает глаза. – То есть я – причина… этому? – взмахивает рукой, не в силах подобрать слова. – Но я… Я… – снова задыхается и впервые в жизни повышает на него голос: – Я не просила меня защищать, Ром! Я не просила мстить!
– А тебе просить и не надо. Я сам сотру их в порошок за каждую плохую мысль о тебе. Я сам заставлю их за всё пожалеть. Я сам всё сделаю! Сам!
Сестра тянет ладонь к шее, будто никак не может сделать вздох, и парень на автомате шагает к ней, чтобы помочь-успокоить-забрать боль себе, но она вдруг одновременно с этим инстинктивно отступает назад и обхватывает себя за плечи, словно… Боится? Его? Боится его?!
Что, нахуй?!
ЧТО?!
Его кроет пуще прежнего и хочется разъебать в радиусе десяти метров всё к чертям!
– Ромка, родной… Ну, как… Как ты можешь быть таким жестоким?
– Это я – жестокий?! – орёт во весь голос, больше не в силах себя контролировать. – А они, по твоему, блять, что, белые и пушистые?! Лиля, Мишка, Авдеев твой… Ангелы, да? Святоши хуевы? Как ты можешь так говорить после всего того, что по их прихоти пережила?
– Я их…
– Что? Простила, да? Так вот, я – нет! И не собираюсь это делать! Я тебе сказал – я вернулся, а это означает, что теперь будет так, как я захочу! А ты лучше смирись и не реагируй так остро, иначе…
– Иначе что? – кричит в ответ. – Тоже со мной расправишься и перед всеми в грязь втопчешь?!
Теперь черёд задыхаться переходит к нему. Её слова никак переварить не может. Они ржавым ножом черепную коробку вскрывают. Застревают в глотке где-то между “никогда” и “ни за что”. Пугают до чёртиков. И до чёртиков же с выдержки выносят.
– Лёнка… Ты… – хрипит Королёв, смотря на неё во все глаза и не веря, что расправа над Гордеевой вылилась в это. – Ты что такое говоришь?
Она ведь… Для него… Ближе всех. Роднее. Ценнее.
Рома её… Для неё… За ней…
Они… Семья, одним словом. Больше, чем любовь, дружба и вынужденное родство, вместе взятые.
– Ром, а что мне ещё думать после всего, что ты устроил сегодня? – девичьи губы трясутся от с трудом сдерживаемых слёз. – Что мне от тебя ожидать?
– Я скорее сам себя удавлю, чем тебе плохо сделаю.
И это чистая правда. Ни сам никогда что-то подобное не сделает. Ни кому-то другому не позволит.
– Лучше не делай больше ничего! Удали то видео с Лилей, отдай мне флешку с ним, сделай что угодно, только избавься от него, и, пока эта месть не зашла слишком далеко, отступись, прошу тебя!
Говорит вроде об одном, но его воспалённый мозг воспринимает по-своему и выдаёт вывод, от которого ладони сжимаются в кулаки до хруста.
Слишком далеко? Насколько далеко, Лёнка?
До Кира, да? Он в эту секунду в мыслях твоих?
Слегка затянувшаяся на губах рана лопается, когда они растягиваются их гаденькой усмешке, но парень этого даже не замечает.
– Даже сейчас за него переживаешь, да? За “друга” своего?
Девушка на миг теряется, не понимая, кого Королёв имеет в виду, но и это тоже в его глазах выглядит как однозначное подтверждение своим догадкам.
– За тебя, Ром! – наконец, соображает. – Ты же с этой войной сам себя рано или поздно разрушишь.
– Ну да, ну да – издевательски смеётся. – За меня, как же!
– Рома, перестань, не надо…
Дверь внезапно открывается и на пороге Алёнкиной комнаты показывается Инна. На ней плащ, стоящий целое состояние, в руках – не менее дорогущая сумочка, в льдистых глазах нешуточное удивление.
– Вы чего тут орёте? – спрашивает, решив поиграть в мисс очевидность. – Ссоритесь то ли?
– А тебе ли не похуй? – огрызается на автомате он, резко развернувшись к ней, и видимо со стороны выглядит совсем уж диким и съехавшим с катушек, потому что жена отца мгновенно отшатывается назад и втягивает голову в плечи.
– За языком следи, поганец, – пытается защищаться, но выходит у неё это слабо и даже отчасти смешно. – А то Олегу расскажу и…
Рома снова смеётся. Зло и безумно.
– И что? Что он сделает, а? Ремнём всю дурь выбьет? Снова меня в ту дыру засунет? Так открою тебе секрет, дражайшая моя “матушка”, меня после неё нихера не пугает! Весь страх тем самым ремнём и чем похлеще, что тебе и ему, кстати, тоже не снилось, вышибли, поэтому вернись к своей роли комнатной тумбочки и продолжай быть “идеальной” жёнушкой, пока отец с очередной шалавой младше тебя в два раза таскается.
Знает во что бить. Знает, что не промахнётся. Знает, что на это Инна ничего не сможет ответить. Потому что оба в курсе, эти слова – не истина даже, а горькая действительность, в которой они все живут, и мачеха, побледнев от бессильной ярости, отыгрывает прекрасно, по нотам, так, как ему нужно, а именно сваливает, громко хлопнув дверью, даже не попытавшись Алёнку от него забрать. Словно и не заметила её даже. И это добавляет ненормального жара в венах. Жара, что плавит изнутри, и кроет-кроет-кроет. До красного марева перед глазами.
– Рома, ну, нельзя же так… – сестра, кажется, вновь плачет, но он уже этого из-за пелены в шарах не видит.
Роется вслепую в карманах брюк, находит почти пустую пачку сигарет и прикуривает дрожащими пальцами прямо в комнате. Затягивается сразу едва ли не наполовину, запирает дым во рту, зажмуривается крепко, но делает это зря, потому что, будто ему одного пиздеца мало, приходят образы из недавнего прошлого, зовущие за собой пиздец другого рода. И это даже для него уже край.
– А как можно, Алён? Жениться по расчёту, а потом трахаться на стороне с кем ни попадя и строить из себя правильного главу семейства, как отец? Видеть как ты из-за меня горло срываешь и слёзы льёшь и при этом преспокойно убраться, стоит мне только наступить на больную мозоль, как Инна? Или, как твой, сука, “друг”, прекрасно тогда зная, что один залёт и отец от меня с превеликим удовольствием избавится, бросить меня, когда я больше всего в нём нуждался, из-за каких-то пары грамм веса в рюкзаке Алека?
Стоит только упомянуть, как тяга потравить себя чем-нибудь похлеще, чем сигаретами, убиться не то что в ноль, а в лютый минус, забыться и потеряться в синтетическом кайфе, скручивает мозги в трубочку, но почти сразу же приходит осознание. Только поздно. Уже поздно. Спизданул так спизданул.
блять
бля-я-ять
ну, твою ж, сука, мать!
Распахивает глаза, встречается с ошарашенным взглядом Алёны и он всю его бешеную ярость, как сильное цунами прибрежную зону, смывает. Она, слегка покачнувшись, роняет руки по швам и едва слышно переспрашивает:
– Подожди… Что ты сказал?
96. Алёна
Она не понимает. Не может. И вздохнуть не может. И поверить своим глазам, ушам, сердцу не может. Едва стоит прямо, бессмысленно хватая ртом воздух, и отчаянно-дико-неистово надеется, что ей послышалось. Что, в принципе, весь сегодняшний ужасный день – сон. Кошмар. Но Рома морщится, матерится на сквозь зубы и в каком-то больном отчаянии пару раз хлопает себя по коротко стриженному затылку.
– Идиот, блять! Ну, какой же недоумок! – и резко шагает к ней, протягивая руки и умоляя глазами молчать, не спрашивать, не узнавать больше. – Кроха, я…
Но Отрадная это тоже не может сделать и, с трудом ворочая языком, выдавливает:
– Повтори.
– Забыли, ладно? Лён, прошу тебя.
– Рома, повтори.
– Зачем? Чтобы ты на меня даже смотреть перестала? Нет уж, спасибо, лучше я помолчу в тряпочку!
Она медленно разворачивается, обходит его на негнущихся ногах и плетётся в единственную комнату в этой квартире, в которую никогда не заходила. Спальню мамы и Олега. В ней Инна, скинув плащ на кровать, мечется туда-сюда вне себя от гнева и обиды из-за слов, которыми брат припечатал её пару минут назад.
– Алёнка, ты куда? Стой, не молчи…
Королёв идёт за ней по пятам и стоит им показаться на пороге, как женщина тут же ощетинивается и рявкает:
– Что, не всё сказал, щенок? А ты, Алёна, зачем с ним…
– Мама, – пропускает все её слова мимо ушей и игнорирует атмосферу комнаты, кажется, насквозь пропитавшейся давящей энергетикой отчима. – Расскажи.
– Что?
– Почему…
Сглатывает, собираясь с духом. Возможная правда пугает до дрожи, но не узнать её после произнесённых братом в запале признаний означает разрушить свою хрупкую дружбу с золотым мальчиком до основания, а без неё она себя уже не представляет.
– Почему Олег… Рому… Тогда…?
Мысли путаются. Слова тоже, но мама всё же её понимает.
– Тебе интересно, почему он его отправил в академию в принудительном порядке?
Девушка кивает и сжимает ладони в кулак, вдавливая ногти в кожу. Рома за спиной снова матерится и похоже очень не хочет, чтобы Инна дала ей ответ. Она же, заметив его реакцию, наоборот довольно улыбается, получив возможность отыграться за грубость, и неспеша протягивает:
– Его замела полиция с наркотой.
– Его? Только его? Одного? – надеется до последнего, уже предчувствуя, что услышит дальше.
Брат резким движением разворачивает её к себе лицом, сжимает плечи, не позволяя отвернуться, и со всё тем же больным отчаянием качает отрицательно головой.
– Нет, Лён. Нет-нет-нет, не слушай.
– Не одного, доченька, – мамин голос сочится ядом и отравляет и без того содержащий в себе, судя по раздраю внутри, все опасные вещества периодической системы. – С младшим сыном мэра. Алеком, кажется. Наш Рома пакетик с дурью ему, четырнадцатилетнему мальчишке, в рюкзак скинул, чтобы его самого не загребли, но…
Ореховые глаза напротив горят безысходностью и смотрят в упор. Смотрят как тогда, несколько лет назад, когда он, перед тем как исчезнуть, говорил ей совершенно другое, а она верила. Безусловно. В то, что его подставили. В то, что в этой подставе виноват Кир. В то, что тот скинул всю вину на него, тем самым вызволяя из беды себя, а Ромке, даже имея возможность и зная о его сложных отношениях с отцом, помогать не стал. Бросил его там, в отделении полиции. Предал. Добился того, что Олег на долгих четыре года запер его в военной академии, а сам в это время жил себе спокойно и ни на секунду не чувствовал себя неправым. Отрадная из-за этой веры золотого мальчика на дух не переносила. Ненавидела. Дышать с ним одним воздухом не хотела.
– А Кир? – хрипит.
– Старший мэрский сын? А что он?
– Он как в той истории замешан?
– Он… – Инна в некотором замешательстве от неожиданного вопроса, но отвечает также ровно и уверенно. – Да никак. Его с ними не было и в отделении он появился, когда его брат младший вызвонил. Вместе со своим отцом – самим мэром.
Картинка мира, в которой Алёна жила все эти годы, трещит, оглущая, трескается, расходится по швам.
четыре года
я ненавидела его почти четыре года за то, что он даже не совершал
И ей даже не больно. Ей тошно. Ей дурно. Ей до головокружения тяжело дышать. Внутри одна судорога все органы разом вяжет и расплакаться бы, чтобы легче стало, но слёз нет. Осознание собственной непроходимой глупости и обмана самым близким человеком выжигает их, кажется, подчистую, отчего глаза теперь нещадно жжёт и режет. Сердце тоже в лоскуты. А вера… Где она? Ушла? Почему так пусто за рёбрами?
Это же Рома!
Мой Рома!
Он бы никогда так не…
В противовес вспоминается его месть Лиле. Грубая, грязная, вне правил и норм морали. Видео, жестокая улыбка и страшные слова, что звучали не угрозой, а приговором.
Я сам сотру их в порошок за каждую плохую мысль о тебе.
Я сам заставлю их за всё пожалеть.
Я сам всё сделаю!
Сам!
До сегодняшнего дня Алёна была уверена, что ничего из этого он бы никогда не совершил. Не поступил бы так неоправданно безжалостно. А теперь… Во что верить теперь? Ему, самое главное, как верить? Кого перед собой видеть? Названого брата, который ей собой и родителей, и друзей в один момент заменил, спасая от непоправимого, или незнакомца, что хочет разрушить всё вокруг?
– Лёнка, хрень это всё! – гнёт он свою линию, так по-родному прижимая к себе и успокаивающе поглаживая дрожащими ладонями по волосам. – Чушь! Не слушай! Не надо!
– Чушь? – также ядовито хмыкает мать. – Было бы это чушью, то стал бы тебя Олег из своей биографии, как ошибку, стирать?
Парень дёргается, вскидывается в её сторону, хочет ударить словесно в ответ и похлеще, чем в первый раз, но в последний момент останавливается и стремительно выходит вместе с ней из родительской спальни. Отрадная настолько в прострации, что происходящее не отслеживает абсолютно. Звуки посторонние слышит, но не различает. Столько всего хочет сказать и прояснить, но немеет на этапе мыслей. Даже когда брат возвращается обратно в комнату и, захлопнув дверь, запирает ту на замок, а потом садит её на кровать и сам присаживается на корточки напротив, сжимая ледяные ладони в своих, не реагирует. Только смотрит на него потерянно и по-прежнему не может различить кого перед собой видит. Внешне – знакомый, родной, близкий до каждой родинки и крапинки в радужках, а по сути…
– Лён, родная, не так всё было… Не так! Я…
Неосознанно облизывает кровоточащую опухшую губу. На подбородке нестёртые до конца следы крови, на скуле наливающийся цветом синяк после Мишиного удара. Боже, как же она тогда испугалась за него… До брызнувших из глаз слёз и вырвавшегося из груди испуганного вскрика. А потом подошёл Кир.
“Он их не стоит”.
И стёр влагу с щёк.
неужели ты прав, золотой мальчик?
неужели ты ВСЕГДА был прав?!
Он ведь её тоже ненавидел. Долго и сильно. Он её на дух не переносил. Он… Он изначально не был перед ней ни в чём виноват.
97. Алёна
– Да, я тогда свалял дурака! Да, ошибся! Но это… Я запаниковал тогда, понимаешь?! Я думал, что его не тронут! Что Алека шманать не будут, он же тогда совсем мелким был! Что его узнают и… – судорожно вздыхает и упирается лбом в их ладони. – Не учёл, что все знают только старшего сына мэра.
Брат говорит искренне. Вроде бы. И ей бы поверить ему как раньше. Алёне очень хочется это сделать, только картинка мира всё трескается и трескается, не прекращая.
– Если бы… То я бы никогда! – вскидывает голову и смотрит открыто в глаза. – Я не ангел, но и не конченный долбаёб, Лён, ты же знаешь, чтобы с ребёнком так… Да я сам был, блять, ребёнком!
Ребёнком, который очень нуждался во внимании родного отца и пытался добиться его любым доступным способом. Ребёнком, что ради своих целей уже тогда, в шестнадцать лет, шёл по головам.
– Я сразу тогда во всём им, ментам, признался, чтобы только Алека отпустили, но они не поверили, всё твердили про какую-то наркосеть, на которую мы должны были помочь им выйти, о премиях с повышениями грезили. А потом Кир с отцом своим явился… – его нижняя челюсть тяжелеет и под кожей проявляются желваки. – Он меня даже слушать не стал, представляешь? Друг, сука! Лучший! – кривая, жёсткая, с долей горечью усмешка кривит повреждённые губы. – Послал меня нахуй при всех, брата забрал и ещё контакты моего отца ментам слил. Специально. Мог телефон бабки дать, но нет же… Наказать хотел. И наказал, что уж там… Даже сейчас наказывает. Взглядом вот этим твоим, Лён.
Отрадная моргает, наконец, отмирая. Ведёт плечами, пытаясь высвободить руки, но брат держит крепко и отпускать их не хочет.
– Сейчас не в нём дело… – не соглашается, с трудом говоря из-за того, как дерёт горло. – Не он наказывает. А ты… Сам себя.
Роме её слова не нравятся и он раздражённо щерится.
– Кроха, я, конечно, понимаю, ты сейчас слишком шокирована, только это не повод защищать его напропалую. Я – не божий одуванчик, но и он – не жертвенный агнец. Да, ту ситуацию… Я тебе на эмоциях несколько не так тогда обрисовал, но…
– Но?
– Но сути это не меняет! А суть в том, что отец, что Кир, что Лиля, что Романов даже, заслуживали и заслуживают, чтобы пожалеть обо всём и, повторюсь, пожалеют! Как там говорят, с волками жить – по волчьи выть, да? Ну, так вот, я всех перевою. Главное, ты на моей стороне будь.
– Ромка, я же и так на ней была, – говорит чистую правду. – Всегда.
– А сейчас?
Смотрит с выворачивающей наизнанку душу надеждой и вот сейчас Отрадной больно. Очень. И она, не выдержав, отводит взгляд, что им воспринимается как однозначный ответ.
– Вот так, да? – едко усмехается, неосознанно сжимая её ладони сильнее. – Значит, его выбираешь всё-таки?
На этот вопрос Алёна совершенно не знает как ответить. Потому что не только в одном брате или Кире дело. Потому что слишком много неизвестных, которые ещё только предстоит найти. Потому что в эту самую секунду понимания как со всей открывшейся сегодня информацией жить не ощущает. Но знает что нужно сделать в первую очередь и хватается за эту мысль, как за спасательный круг.
– Уничтожь видео с Лилей. При мне. Полностью.
Парень смотрит на неё снизу вверх несколько секунд, прожигает непримиримым взглядом, изучает, словно, также как она сегодня, многое новое о ней узнал и теперь пытается определить – своя или чужая. Сестра или ещё одна предавшая его душа.
– Ты же понимаешь, что даже если я его уничтожу, то Гордеевой это никак не поможет?
– Да. Всё равно удали его, стери, отдай мне. Что угодно, Ром, только избавься от него.
– А то, что если бы я не поставил её на место, то она не остановилась бы, понимаешь?
– Рома, пожалуйста.
Он продолжает сверлить её взглядом ещё какое-то время, потом разжимает свои ладони и медленно выпрямляется. Не отрываясь, достаёт из кармана брюк зажигалку, пачку сигарет и маленькую самую обычную на вид чёрную флешку и протягивает ей. В этот же момент в коридоре слышатся шаги и мамин довольно-язвительный голос:
– …а я тебе говорила не оставлять его тут! Я говорила, Олег!
Ручка двери дёргается. Раз, два, три и раздаётся тяжёлое, свинцовое и холодное до мурашек:
– Алёна! Роман! Откройте. Немедленно!
Но они оба ничего из этого не замечают. Ни маму, ни Олега, ни сотрясающуюся под его напором дверь.
Брат, продолжая в одной руке держать флешку, другой отправляет очередную сигарету в рот и ловко прикуривает, несмотря на ходящие ходуном пальцы.
– Хочешь верь, хочешь нет, но на ней, – затягиваясь и морщась от боли в губе, кивает на пластмассовый прямоугольник в своей ладони. – Единственная запись. Больше ни этого видео, ни такой флешки, нет ни у кого.
Потом. Она обязательно узнает у него потом то, как он узнал о существовании данной видеозаписи и у кого её раздобыл. И обязательно уговорит остановиться. Пока действительно не стало поздно. Наберётся сил, справится с пустотой за рёбрами, где жила вера в него и ему, и сделает всё, чтобы предотвратить эту беспощадную месть, которая никого не приведёт ни к чему хорошему.
– Могу на крови поклясться, если так не можешь поверить. Или на коленях. А могу и так, и так. Ради тебя я, вообще, всё могу, Лён.
Флешка такая маленькая, хрупкая, явно недорогая, таких по всему миру, наверняка, бесчисленное множество, скользит в пальцах, стоит только взять, и очень безобидно выглядит, но содержащаяся на ней информация – оружие. Ранившая, а может даже уничтожившая молодую девушку. Поэтому Алёне и держать её страшно. Вспоминаются кадры, Лилино бледное лицо и совершенно мёртвый взгляд, Мишин удар и снова слова Авдеева.
боже, как же теперь смотреть ему в глаза?
Дверь трещит. Отчим повышает голос. Мама ему вторит. Ромка курит, а она сама, сжав флешку в ладони, поднимается на ноги и очень надеется, что не пожалеет.
– Верю, – произносит настолько твёрдо, насколько позволяет состояние. – Спасибо, Ром.
Он вынимает сигарету изо рта, чтобы что-то сказать, но дверь, не выдержав натиска, распахивается, ударяется громко о стену и в комнате тут же появляются мать с отчимом. Тот окидывает её пронзительным и цепким взглядом, потом подлетает к сыну, резко дёргает его за плечо, разворачивая к себе лицом, и, сжав в кулаке ворот рубашке, дёргает на себя.
– Ты что тут устроил, сопляк, а? – рычит в лицо. Встряхивает грубо и сильно. Угрожает напором. – Ты кем себя, сучонок, возомнил?!
Брат мгновенно меняется, надевает броню, прячет себя, уязвлённого их разговором до самого нутра, за своей привычной нахальной маской и, посмеиваясь, выдыхает дым прямо Олегу в лицо.
– Ебать, пап, вот это похвала! Спасибо! Приятно, пиздец!
Олег снова его встряхивает и снова Ромке всё нипочём. Он лишь смеётся сильнее и весело подмигивает на её встревожено-обеспокоенный взгляд, молча успокаивая. Слегка кивает на сломанную дверь, мол, иди, нечего тебе тут смотреть, я разберусь, но девушка и шага сделать не успевает, как отчим бросает ей резкое:
– Стой там, где стоишь, Алёна, с тобой я чуть позже поговорю.
Разговор с ним… Особенно с ним! Последнее, что ей сейчас нужно и хочется, но тело слишком привыкло его слушаться, поэтому реагирует, как обычно, отдающей на языке горечью покорностью.
– А ты спрашивал её? Хочет она с тобой говорить? – не может не вступиться Рома и недобро щурит глаза. – Хули раскомандовался? Повторяю, она тебе не собачонка на поводке, чтобы так с ней разговаривать! Если не расслышал из-за возраста, то слуховой аппарат купи, потому что, блять, ещё раз в таком тоне Алёнке что-то скажешь и…
– И что?! – голос Олега прибивает к земле, давит на плечи и задевает нервы, заставляя опасаться самого плохого. – Что ты, щенок, сделаешь?!
– Хм-м-м, с чего бы начать, даже не знаю… – парень задумывается и, как ни в чём не бывало, вновь спокойно затягивается. – Ты что предпочитаешь, отмучиться сразу или остаться на десерт и помучиться от души потом?
– Что.Ты. Несёшь.
– Бать, у тебя реально проблемы со слухом. Инна, – наигранно обеспокоенно поворачивается к мачехе, уже пожалевшей, что подняла на ноги мужа и рассказала о закрывшихся в комнате детях. – Куда ты смотришь? Он же муж твой. Хуёвый, конечно, но уж какой есть… Почему не заботишься о нём?
Пока родители пытаются справиться с бешенством и не повестись на такую явную провокацию, он вновь кивает ей на дверь. Отрадная нерешительно мнётся, беспокоясь за него, просто потому что иначе не умеет, не знает и не помнит каково это за своего сводного брата не переживать и не бояться.
– С тобой всё будет хорошо? – спрашивает одними губами.
Рома улыбается здоровым уголком губ. Искренне. И специально для неё.
всё, что я делаю – делаю ради тебя
Она, про себя моля всевозможные высшие силы, чтобы с ним ничего больше не случилось, и не думая, что будет потом, быстро проскальзывает сначала мимо отчима, потом мимо мамы, и торопится к входной двери, оказавшись за которой, как обычно, не ждёт лифт и бежит по этажам вниз, а затем по улице, на ходу вызывая такси и продолжая крепко сжимать в руке флешку.
