Текст книги "Омут (СИ)"

Автор книги: Мария Абдулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

65. Алёна

Шины мягко шелестят по асфальту и очень скоро университет остаётся позади. И Отрадной снова, как и утром, не страшно, будто бы для фобии сегодня внутри не было места. Будто бы золотой мальчик всё занял собой, вытеснив и плохое, и ужасное, и запредельно глупое. Парень молчит, увлечённый дорогой, а у неё его слова в голове на повторе крутятся.

Обещать себе? А зачем? Алёна ведь не ценит себя ни на каплю и не находит в своём существовании ни одного плюса. Разве перед таким человеком, как она, стоит держать обещание? Разве оно будет иметь хоть какое-нибудь значение?

– Алёна, – нарушает молчание Авдеев, продолжая смотреть лишь на дорогу. – Когда мы приедем, ты… Ты не слушай Алека, ладно? Что бы он тебе не сказал, не слушай.

Девушка растерянно моргает.

– Почему я не должна слушать твоего брата?

– Потому что Алеку хочется причинить мне боль и он намерен это сделать любыми способами.

Тактично было бы промолчать, но неуёмное любопытство снова даёт о себе знать.

– А почему ты так в этом уверен?

– На его месте я бы сделал то же самое. Пытался бы сделать больно единственному человеку, которому на меня не наплевать, только бы в этом убедиться.

Парень говорит об этом очень спокойно, словно рассуждает о погоде или загруженности городских дорог. И Отрадной от этого становится тесно в груди.

– Поэтому, какой бы финт Алек не выкинул, не принимай это на свой счёт, ладно?

Кир всё-таки отрывается на мгновение от дороги, чтобы посмотреть на неё, и девушка только после этого понимает, что пялится на него уже достаточно долгое время, не переставая. Взгляд будто приклеился.

– Ладно, но…

– Но?

– Но будь с ним помягче. Алек же младше.

– С Алеком нельзя быть мягче асфальта, – по-доброму усмехается золотой мальчик, но всё же кивает. – Обещаю, Алёна, подобной сцены, как вчера, ты больше не увидишь.

И лучше бы случилась сцена, как вчера. Лучше бы Алек ругался, злился и противостоял старшему брату. Лучше бы он вновь сказал всё, что о них думает, в лицо, пытаясь выместить на других людях свою боль и тревоги, чем...

– Проходи, Алёна, смелее, – мягко подталкивает её Кир в прихожую, открыв дверь квартиры, и зовёт: – Алек!

В ответ гнетущая тишина, на которую ни она, ни он почему-то не обращают внимание.

– Алек, ты всё ещё спишь? – недовольно повышает голос одногруппник. – Алек!

И снова молчание. И снова ощущение, будто в квартире, кроме них двоих, никого.

– Алёна, не стой, проходи. Я сейчас разбужу его и приду.

Золотой мальчик направляется вглубь квартиры, а Отрадная по привычке на кухню, где бывала чаще всего, по длинному коридору и мимо ванной, дверь которой по какой-то причине немного приоткрыта. Она бросает туда мимолётный взгляд, отстранённо замечая включённый свет и лежащую на пороге белую футболку с необычными багровыми вкраплениями, очень похожими на… Алёна резко останавливается. С трудом сглатывает. Неосознанно трёт руки, исполосованные белёсыми шрамами.

Помнишь, каково это? Когда больно не только эмоционально, но и физически? Когда от неприятных ощущениях на глазах выступают слёзы, а губы кривятся-ломаются в жалкой улыбке?

Девушка помнит. Помнит и понимает, что увидит, если откроет дверь шире.

– Алек… – голос не слушается, как и одеревеневшие от осознания происходящего пальцы, с трудом обхватившие дверную ручку. – Алек, ты слышишь?

Дверь приоткрывается совершенно бесшумно, поэтому подросток её не слышит. Он похоже, вообще, никого и ничего не слышит, поглощённый своим мрачным миром. Алек сидит на кафельном полу в одних джинсах, прислонившись спиной к ванне и опустив голову вниз, из-за чего светло-русые пряди лежат у него на лице. Плечи и грудь чистые, тронутые лишь созвездиями тёмно-коричневых родинок, а руки, как и у неё, в шрамах, ранках, царапинах. Заживших давно и новых, нанесённых совсем-совсем недавно. Они разной длины и цвета, но больше всех её внимание привлекают алые, воспалённые, всё сильнее наливающиеся кровью.

– Алек… – снова зовёт она брата золотого мальчика, чувствуя, как от ужаса округляются глаза и слабеют колени. – Боже мой, Алек…

Рядом с ним лежит телефон, лезвие, окрашенное тем же алым цветом, и фантики от шоколадных конфет. Подросток, продолжая её не замечать, приходит в движение и неловко тянется за чем-то из этих предметов и это приводит девушку в чувство. Испугавшись, что он вновь хочет причинить себе боль, Алёна срывается с места и падает на ноги рядом, игнорируя тупую боль в коленях. Дальнейшие свои действия не отслеживает, живёт инстинктами. Первым делом отбрасывает в сторону лезвие, затем включает кран в ванной, мочит в ледяной воде руки и левой проводит по лицу подростка, а правой перехватывает его ладони в свои и крепко их сжимает.

Он реагирует на неё слабым поворотом головы. Смотрит сначала непонимающе и хмурит брови, но потом в зелёных глазах проносится узнавание и по-девичьи пухлых губ касается ломаная улыбка.

– А, это ты, девочка брата, – вполголоса произносит подросток. – Здравствуй.

– Да, это я, – Алёна снова смачивает свободную руку в воде и проводит ею по его лицу. – Здравствуй, Алек.

Она не вдумывается в формулировку фраз и отвечает на автомате, пока пытается, оттеснив испуг и панику в сторону, оценить степень тяжести его состояния. Алек бледен и дезориентирован. У него мутный взгляд и слабый голос. Это пограничное состояние ей хорошо знакомо. Оно не вызвано алкоголем или другими влияющими на сознание веществами. Оно обусловлено внутренней болью, жить с которой каждодневно-ежечасно-ежесекундно становится всё труднее и труднее. Которой в какой-то момент становится настолько много, что не остаётся места для чего-то ещё, а вместе с ним не остаётся и сил, чтобы её терпеть. Она переполняет. Она душит. Она становится частью, неразрывной частью того человека, что когда-то умел искренне улыбаться. И когда, кажется, что ещё чуть-чуть и весь окружающий мир разрушится до основания, то внезапно находится выход. По-крайней мере, в первое время создаётся впечатление, что это именно он, а не вершина самоуничтожения, кроющаяся в алкоголе, сигаретах, запрещённых веществах, лезвии, запретных связях или других способах нанесения себе вреда. Алёне этот самый выход сначала виделся в нескончаемых спорах с мамой, затем в порезах, а после в отношениях с Олегом, ставших её личным неминуемым крахом. И конца с краем этому нет. По-крайней мере она его не знает. Также как и не знает, что делать с мальчиком, раненым собственноручно внешне и кем-то другим внутренне. Как привести его в чувство? Как помочь? Что делать? Боже…

Ты бесполезна. Снова.

Ты снова полный ноль, Отрадная.

Девушка встряхивает головой, не позволяя себе отвлекаться. Потом. У неё ещё будет возможность посмаковать свою никчёмность от и до позже. Сначала Алек. Сначала брат золотого мальчика.

– Алек, как ты себя чувствуешь? Только не молчи… П-п-пожалуйста. Не молчи.

Подросток смотрит на неё всё с той же улыбкой, отзывающейся в душе узнаванием, и Алёна понимает всё без слов. Потому что помнит каково это заменять одну боль другой, обманывая себя. Помнит настолько хорошо, что на мгновение задыхается и невольно сжимает его ладони в своей сильнее, отчего он морщится и запрокидывает голову назад, на бортик ванны.

– У тебя руки ледяные, девочка брата, – говорит глухо, устало прикрывая веки. – Почему? Тебе холодно?

– Мне… – она панически оглядывается и, увидев висящие на крючках белоснежные полотенца, дотягивается до них, тут же суёт под воду, а потом аккуратно прикладывает их к исполосованным мальчишеским рукам. – Мне страшно, Алек. За тебя.

Он дёргается, шипит от неприятных ощущений, пытается отстраниться, но слишком слаб для этого и данный факт разрывает её сердце, и так не сказать, что целое, на ещё более мелкие частицы.

– Отвали от меня! Мне больно… – совсем по-детски хнычет Авдеев и ведёт плечами, стараясь извернуться, уйти от соприкосновений с холодной мокрой тканью. – Убери, бл*ть, это с меня!

Последние слова он произносит повышенным требовательным голосом, в котором слышатся знакомые властные нотки, которые частенько звучат в тоне его старшего брата. Не по отношению к ней… Уже не по отношению к ней, но Алёна улавливает их отчётливо.

– Алек, так надо, – пытается удержать полотенца на нём и его самого одновременно, при этом не сделав ему ещё больнее. – Нужно остановить кровь, понимаешь? Нужно…

За спиной раздаются шаги. В следующую секунду вслед за ними звучит растерянное:

– Алё…

Кир замолкает на полуслове, остановившись на пороге в ванной. Она не видит его лица, но чувствует, всем телом чувствует его эмоции, от которых дышать становится ещё тяжелее, потому что они острыми, пугающе сильными, невероятно болезненными иглами, кажется, проникают везде. Глубоко-глубоко. Настолько, что не достать. Настолько, что в уголках глаз собираются слёзы. Настолько, что хочется сделать всё, что угодно, чтобы ему не было так… Так невероятно больно.

– Кир, – зовёт со всхлипом, но в ответ тишина. Очень вязкая и неприятная. Давящая на плечи и грудь гранитными плитами. – Кир… – повторяет громче, лихорадочно скользя взглядом по бесцветному лицу Алека, всё ещё стремящегося вырваться. – Кир!

Наконец, находит в себе силы, чтобы обернуться, и… Задыхается. Теряется в нём, застывшем в ступоре, не сводящем весенних глаз с младшего брата, в которых плещется паника напополам с ужасающей своими масштабами виной, и будто бы превратившимся в монолит. В красивом лице ни кровинки. Грудь не движется. Руки висят вдоль тела. Словно от золотого мальчика одна оболочка осталась. А душа… Где душа?

– Кир… – снова зовёт Алёна, но не добивается никакого эффекта. – Кир, ты меня слышишь?! Кир! – он продолжает неподвижно стоять, не реагируя на её слова. – Кир, пожалуйста… Ты нам нужен! Ты МНЕ нужен!

Золотой мальчик вздрагивает от её окрика. Моргает, судорожно выдыхая, переводит взгляд на неё, зачем-то вновь повторившую:

– Ты мне нужен, слышишь?

И, наконец, приходит в движение.

66. Кир

Перед глазами – брат в полуобморочном состоянии, порезы на руках которого невольно мысленно откидывают на три года назад, когда Кир впервые увидел подобную картину, и знакомая до боли безысходность вкупе с беспомощностью, что сжирают в то же мгновение, не давая и шанса на борьбу с ними.

Алек держался почти год. Почти год он не брался за лезвие и иже с ним. Почти год утверждал, что больше не хочет вредить себе таким образом, отказываясь продолжать посещать психологов и психотерапевта.

Почти год…

Ты же знал, что однажды это может вновь произойти, Авдеев. Как ты мог это допустить? Почему разрешил себе поверить в лучшее? Зачем позволил надежде взять верх?

Вина, сожаление и злость на себя парализуют. Ставят время на “стоп”. Растягивают секунды в вечность. Оглушают.

Если бы ты был настороже, то этого бы не произошло!

Почти год…

Алек прав. Ты беспокоишься только о себе и о своей жизни, забив на остальных!

Капли крови резко контрастируют с белым кафелем, а бледное лицо младшего брата наоборот сливается с ним, словно их раскрашивали одной и той же краской. Даже зелёные, копия его, глаза кажутся потухшими, а губы бесцветными. Ярким пятном лишь воспалённые веки и родинки на непривычно худом теле.

Когда он успел так сбросить вес?

Кир цепляется за детали как за соломинку в слепой надежде удержаться на плаву в болоте из эмоций, почти физической, будто это на нём в хаотичном порядке расчерчены алые линии, боли и панического страха, что так усиленно, объединив усилия, тянут его ко дну. В непроглядную, вязкую, давящую со всех сторон темноту. В безликую пустоту. В тишину, поглощающую любой звук, даже мольбы о помощи.

И, кажется, вот-вот захрустят, не выдержав, кости. Пойдут по швам воля и упрямство, благодаря которым он все эти годы, со дня смерти сестры, отчаянно боролся с обстоятельствами, эгоизмом близких и с самим собой. Вскроется правда о том, что Кир Авдеев – просто мальчишка, взявший на себя слишком много и не справившийся абсолютно ни с чем. И, кажется, что ещё чуть-чуть и он сдастся, не обладая силами для того, чтобы справиться со своими демонами, не говоря о демонах брата. И, кажется, что цепляться больше точно не за что, но вдруг тишина перестаёт быть таковой, как и пустота, искажаясь и приобретая формы. С трудом, едва ли не боем, как будто бы из-под бетонных плит, сложившихся в шумный мегаполис, до него прорывается дрожащий девичий голос.

Сначала он не разбирает слов, лишь ощущает как нутро знакомо отчаянно рвётся к нему на встречу на последнем издыхании, а потом поле зрения увеличивается, охватывая сидящую рядом с младшим братом девушку, и звуки вместе с картинкой, наконец, тоже складываются в различимые формы.

– …ты МНЕ нужен!

Обрывок фразы звучит выстрелом в упор, застревая во лбу, в груди и солнечном сплетении.

Карие глаза, испуганные и горящие потребностью в нём, напрочь выбивают дух.

С губ срывается резкий выдох.

– Ты мне нужен, слышишь? – добавляет она и мир в одно мгновение становится по своим местам, паническая атака с позором отступает и контроль над собой, наконец, возвращается.

А вместе с ним и привычка. Дурная, ненавидимая им всей душой, сердцем да и в принципе всем его нутром, сложным, исковерканным, измученным постоянными переживаниями и трудностями, что ему не по плечу, привычка молчать, когда хочется кричать во всю глотку, наряду с потребностью бежать-спасать-вытаскивать на свет, даже если на это совсем нет сил.

Даже если печёт глаза и скребётся что-то острое за рёбрами.

Порядок действий в подобных ситуациях давно выучен, вызубрен и высечен изнутри ни одним, ни двумя и, к сожалению, не тремя предшествующими инцидентами. Это в первый раз, увидев младшего брата в таком состоянии, Авдеев совершенно не знал что делать, а сейчас… Сейчас он методично, аккуратно и чётко, несмотря на подрагивающие пальцы и ад в мыслях, приводит его в чувство. Обрабатывает и бинтует сильные порезы, игнорируя вялое сопротивление, сопровождаемое шипением и хныканием от боли, что отзываются в нём ожогами четвёртой степени, умывает, поднимает на ноги с холодного кафельного пола и практически несёт на себе до комнаты, где, как в детстве, укладывает в постель и накрывает одеялом, предварительно дав успокоительное. А потом сидит рядом на полу, слушает дыхание, смешанное с тихими всхлипами, и ждёт пока Алек, вымотанный срывом, болью и эмоциональным опустошением, погрузится в сон. Уже не такой бледный как в ванной, но всё равно сливающийся с белой наволочкой. Не такой маленький как ещё три года назад, но всё такой же беззащитный и нуждающийся в помощи больше, чем осознавал сам. По началу Кир ещё пытался донести это до него. Отчаянно пытался. Просил прислушаться, объяснял, давил авторитетом, а когда понял, что это не работает, изнывая от собственного бессилия и страха за него, прибег к угрозам, манипуляциям и насильному навязыванию общения со специалистами. Ничего хорошего из этого, конечно же, не вышло. Известная всем истина о том, что пока человек сам не захочет себе помочь, ему не поможет никто, работала без сбоев. Да и наглядный пример мамы, которая точно также уничтожала саму себя и не хотела с этим ничего делать, давал о себе знать. Изолировать его от этого зрелища и перевести к себе, Алек тоже не позволял, отдаляясь и закрываясь ото всех с каждым днём всё больше и больше. Отцом состояние жены и младшего сына воспринималось, казалось, только как имиджевые риски, а не вполне себе реальная угроза потерять их следом за дочерью. Чёртов замкнутый круг, надежда прервать который угасала с каждым новым срывом и возвращением в эту точку.

Однажды ты можешь не успеть, Авдеев.

Парень сгребает в кулак край одеяла и глотает крик, не позволяя ему вырваться наружу. Не сводит глаз с брата, по-детски боясь, что если моргнёт, то с ним снова случится что-то плохое. Прокручивает в голове последние сутки, а следом, не сумев вовремя остановиться, годы, толкая себя в пучину из бессильной злобы, сожаления и усталости пока дыхание младшего не становится ровным и спокойным. Пока не разряжается морально практически в ноль. Пока не загораются за окном уличные фонари, безуспешно рассеивая сумерки. И только после заставляет себя встать и на нетвёрдых ногах выйти из комнаты. Слепо бредёт в ванную, помня о творящемся там беспорядке, и вновь, как и совсем недавно, замирает на том же самом месте, потому что вопреки его ожиданиям в ней нет разбросанных вещей, аптечки и фантиков на полу. Будто и не было очередного срыва брата. Не было страха, алых пятен и сжирающей боли. Не было панической атаки и осознания мерзкого бессилия.

А что же тогда было?

Или…Кто?

Верно.Она… Была, есть и будетона.

Дорогие читатели, доброе пятничное утро! Планирую выкладку глав каждую пятницу с утра, поэтому не пропустите, и по традиции жду ваши впечатления в комментариях)

67. Кир

Кир идёт на кухню, не зная, а чувствуя, что девушка там. Он не просил её оставаться и не просил уходить. Не обозначал сроки, в которые сможет уделить ей время. Не ждал от неё участия и сопереживания. Да и сегодняшняя ситуация не тот случай, в котором чьё-то неравнодушие может оказать реальную помощь, но… Но парень видит Отрадную, одиноко сидящую за обеденным столом в компании двух наполненных, судя по виду, чёрным чаем кружек, и смолотые в крошево из-за переживаний внутренности словно пледом окутывает. Тёплым, мягким, пушистым.

Ты мне нужен, слышишь?

Слышит.

Всем естеством, душой, сердцем.

Слышит. Чувствует. Любит.

А ты слышишь, Алёна? Как давно, бесповоротно и без оглядки нужна мне?

Она отрешённо смотрит в окно и держит за ручку чашку. Вторая стоит напротив в ожидании его. Тонкие плечи напряжены. Губы поджаты. Глаз парень не видит, но помнит каждую крапинку в них наизусть и удостоверяется в этом в очередной раз, когда Алёна, заметив его, резко оборачивается и их взгляды встречаются.

В карих, почти чёрных из-за тусклого освещения радужках Авдеев растворяется мгновенно. Теряется без вести в густых ресницах. Тихо и безвольно тонет в звуках её голоса, когда она, очевидно переживая и тревожась, спрашивает:

– Как Алек?

– Спит.

И волнения не становится меньше, когда за первым вопросом от неё сразу же следует второй.

– А ты?

Соврать бы. Спрятать свою слабость и разбитость, чтобы быть перед ней сильным и всемогущим. Расправить плечи и натянуть маску если не безразличия, то хотя бы уверенности в том, что случившееся сегодня больше не повторится никогда. Да только ему себя-то не получается в этом обмануть, что говорить о той, из-за кого у него мир наизнанку раз за разом выворачивается?

– А я…

Я устал, Алёна.

Я чертовски, пи*дец как, устал.

Она сводит брови к переносице, хмурясь, и похоже понимает его без слов. И от этого хочется свернуться калачиком у её ног и остаться в таком положении навсегда.

– Мне жаль, Кир, – глаза напротив проникновенно блестят сочувствием. – Мне очень-очень жаль.

– Мне тоже, Алёна.

Авдеев тяжело опускается на стул, будто к его двадцати годам добавилось шестьдесят лет сверху, и с силой трёт лицо ладонями. Девушка же не спускает с него внимательного взгляда.

Между ними тишина. Не та, что подобно гранитным плитам давит на плечи, а та, что ромашковым чаем по расшатанным в край нервам и пластырем на рваные раны.

Прошлое, наконец, замолкает. Настоящее ему вторит. Будущее неясно маячит где-то там, вдалеке, но им обоим не до первого, ни до второго и тем более ни до третьего.

Им сейчас только друг до друга. Физически – шаг, может быть два. Ментально – уже вплотную, до приятной тесноты и лёгкой нехватки кислорода.

– Не вини себя, пожалуйста.

Отрадная почти шепчет. Он с трудом сглатывает и давит на в ту же секунду повлажневшие глаза, даже не удивляясь тому, как точно и тонко девушка его читает.

– В том, что происходит с Алеком… Нет твоей вины, Кир.

Больная усмешка ломает губы и голос предательски срывается, когда Авдеев честно признаётся:

– Я бы хотел, чтобы это было так.

– Ты не можешь быть ответственным за всё то, что происходит вокруг.

Девушка натягивает рукава на запястья и это движение, абсолютно обыденное, видимо давно вошедшее у неё в привычку, кажется ему знакомым. Настолько знакомым, что параллель между ней и братом, белёсыми полосами на коже, тщательно скрываемыми одеждой, прочерчивается сама собой ярко-красной линией. Она пугает и хочется как можно скорее от этой мысли отмахнуться, но он вспоминает её реакцию на Алека в ванной, наблюдает за ней сейчас и видит, что Отрадная понимает. Понимает не его, Кира, а именно брата, словно… Словно была на его месте?

Почему?

Зачем тебе это?

От какой боли ты хотела сбежать? И сбежала ли?

Авдеев уже открывает рот, чтобы задать эти отравляющие вопросы прямо, но девушка опережает, вновь подтвердив, что его мысли для неё как букварь для доктора филологических наук.

– Не надо, Кир, не спрашивай.

– Алёнка, ты…

– Пожалуйста.

И уже эти слова вполне можно считать ответом да только легче от этого не становится. Наоборот. Парень чувствует себя так, словно его со всей дури под дых ударили, а потом протащили по щебенке раздетым пару километров.

– Алек… Он… Давно вредит себе?

От её взгляда никуда не деться и он даже не пытается спрятать подрагивающие ладони.

– Я не знаю, – признаваться в этом больно и тошно, но врать ей выше его сил. – Я увидел и понял что он с собой делает, когда чуть не стало слишком поздно.

Она не удивляется, только наклоняется корпусом вперёд, не прерывая зрительный контакт и неосознанно стараясь быть ближе. Ближе к нему.

– Он объяснял тебе почему…?

– Да. Началось всё с аварии, в которой мы потеряли сестру, – дрожь в пальцах усиливается. – Алек с Алисой – двойняшки. Были ими. Её потеря… Он не может пережить.

Помимо этого есть ещё другие факторы – родители и сложные отношения с ними, переходный возраст, непростой характер и безответные чувства к девочке. И, если не вдаваться в подробности и абстрагироваться от происходящего, у них, двух, казалось бы, очень разных братьев, общего гораздо больше, чем Алеку хотелось думать.

– Да и не сказать, что я сам смог это сделать.

Девушка тихо вздыхает и заправляет волосы за ухо. В её карих омутах он отражается не как поломанный, ни на что не способный, безнадёжный слабак, каким Кир ощущает себя на данный момент, а вымотанным в край, раненым и нуждающимся в хотя бы небольшой передышке мальчишкой с больным влажным блеском в глазах.

Я, кажется, не справляюсь, Алёнка.

Я, кажется, проигрываю.

Я совершенно точно, абсолютно, наверняка и на все сто процентов больше ТАК не могу.

И внутренний стержень после этого признания, которое он очень давно прячет глубоко, за самообманом и беспочвенным апломбом, крошится в пыль. Плечи тянет вниз. Воздух жжёт глотку. Глаза печёт ещё сильнее и он, не выдержав, опускает голову, сжимая затылок ходящими ходуном пальцами.

больно

больно

больно

слышите?

б о л ь н о

На обратной стороне век образы меняются яркими вспышками. Брат, Алиса, авария. Горе, разделившее жизнь их семьи на до и после, предательство отца, мамино помешательство. Собственное бессилие, невозможность ничего изменить и безысходность. Настолько непроглядная, настолько жуткая, настолько, чёрт возьми, неподъёмная, что планеты по сравнению с ней пушинки.

Этот безумный видеоряд, на котором зиждется, как минимум, половина его осознанной жизни, дезориентирует в пространстве и давит, давит, давит под горло. Остановить бы его, поставить на паузу или хотя бы приглушить яркость и убавить звук, но пульт сломан пополам как, впрочем, и сам Кир.

больно

паршиво

горько

видите?

тоскливо-одиноко-пусто

Или все в раз оглохли и ослепли? Или всем просто плевать?

Невесомое, несмелое, нежное и такое нужное в эту минуту прикосновение к сомкнутым на макушке ладоням служит в качестве немого ответа.

У Алёны холодные пальцы, горячее дыхание и его сердце в бессрочном владении. У него – куда не глянь, катастрофа, звук разбитого стекла под подошвами и невидимые тату в её честь колкими мурашками по коже. У них – вечерние сумерки, забытый, уже давно остывший чай в кружках и, самое главное,они. Ещё не до конца это осознавшие, но уже сплетённые друг с другом одними на двоих событиями, откровениями и столь необходимой поддержкой, обнуляющей что было “до” и запускающей новый отсчёт на “после”.

– Боюсь, что это невозможно, – её неровный шёпот щекочет слух. – Пережить потерю. У меня тоже не получается, – пальцы робко скользят по прядям волос и его рукам в попытках утешить. – И постоянно кажется, что я не справляюсь абсолютно ни с чем. Хотя, нет, не кажется. Я, правда, не справляюсь. Я ужасная дочь и сестра, так себе студентка и очень плохой будущий юрист, но… Ты не такой, Кир. И, честно говоря, я завидую Алеку, потому что у него есть такой старший брат, как ты, а Мише, потому что у него есть такой друг, как ты. Произошло столько всего, а ты выстоял сам и помог устоять другим. Даже мне помог, хотя мог и имел полное право пройти мимо, – она на мгновение замолкает, чтобы перевести дыхание, которого и у него в тот же миг перестаёт хватать. – Мы… Сегодня мы выяснили, что не враги друг другу, поэтому… Может… Станем друзьями?

Кир резко вскидывает голову, отчего её рука мажет по его лицу и останавливается в считанных миллиметрах от щеки, и, не скрываясь, буквально пожирает воспалёнными глазами Алёнкино лицо, руки и хрупкую фигуру.

Не верится.

Не дышится.

Мерещится?

А может снова снится?

– Хотя бы на эти пару часов, – Отрадная неуверенно замирает в ожидании его ответа. – Пока тебе не станет легче… Пока тебе это нужно. Я постараюсь быть для тебя хорошим другом. Обещаю.

Он, не отрывая от неё взгляда, молча обхватывает её ладонь своей и крепко, как давно мечтал, прижимает к щеке.