Текст книги "Омут (СИ)"
Автор книги: Мария Абдулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
68. Алёна
Кир не появляется на парах уже несколько дней подряд и сегодня снова такой день.
И, нет, Алёна не тревожится по этому поводу. Наверное. Она лишь каждое утро ищет его высокую статную фигуру глазами в толпе и, не найдя, огорчённо поджимает губы. Она лишь больше обычного прислушивается к никогда неутихающим слухам и, не услышав ничего конкретного и важного о нём, негодующе хмурится. Она лишь с непривычной для себя частотой проверяет мессенджеры на наличие пропущенных сообщений или звонков и раздражённо блокирует экран телефона, когда не видит в них уведомления с его именем. Это ведь не тревога, правда? Это ведь ничего не значит, верно? Это ведь просто… Просто…
Что это, Алёна?
Как называется?
Девушка крепче сжимает в руке ручку и вместо того, чтобы прилежно вести конспект, слушать преподавателя и в целом быть погруженной в тему лекции, отрешённо смотрит в белый чистый лист тетради.
Кир, зайдя на кухню после произошедшего с его братом, был таким же белым. Таким, каким Отрадная его ещё никогда не видела прежде. Пугающе бледный, без единой кровинки в лице, почти бесцветный. Осунувшийся за всего какие-то пару часов. Изнурённый внутренне настолько, что внешне сам на себя перестал быть похож. От гордого, уверенного, знающего себе цену и слегка заносчивого золотого мальчика осталась пустая, сломанная, безжизненная оболочка с чужим, будто не принадлежащим ему голосом, опущенными плечами и заторможенностью, тяжестью, вялостью в каждом, даже самом обычном действии. Но самым страшным были глаза. На первый взгляд совершенно неживые, тусклые, стеклянные, но если присмотреться… Больные. Ужасающе больные. Там, в зелёных радужках, где раньше жила весна, которой она беззастенчиво любовалась и которая её грела получше любого, даже самого тёплого шарфа, теперь было только пепелище, нечеловеческая усталость и лютая, уже хроническая и до отвращения знакомая боль.
Как же ты с ней ещё дышишь, мой бывший враг?
Ведь от неё есть лишь одно обезболивающее – вниз головой с моста, дуло к виску или, что гораздо проще, лезвием по венам. Алёнка это по себе знала, по Алеку. Вот только допустить, чтобы то же самое случилось с ним, с Киром, не могла. Ему в болото из тоски, горечи, вины и всё той же, ни на миг не утихающей боли ни в коем случае нельзя. Ему там будет плохо. Ему там в отличие от неё не место. К тому же… Как она теперь без весны? А без улыбок его, будто специально для неё созданных, как? А без общения, без поддержки, без всего, что между ними было и есть сейчас? Отрадная не нашла в себе ни сил, ни права, ни, самое главное, желания, чтобы оставить его в том состоянии одного и поэтому не ушла тогда, не стала молчать, не держала дистанцию. Наверное, в тот момент её бы и заставить никто не смог поступить иначе. И те её слова, от которых до сих пор внутри всё взволнованно подрагивает, никто и ничто бы не смогло удержать. Они так отчаянно рвались наружу, так беспокойно ворочались в груди, так стремились случиться, что до сих пор ощущались на языке кисло-сладкой карамелью и пощипывали верхнее нёбо.
Друзья.
Я и он.
Друзья…
Девушка опускает веки, позволяя образу одногруппника визуализироваться в мыслях.
Сердце за него боится и болит, глаза жжёт от его невыплаканных слёз, правая ладонь, касающаяся холодной и слегка колючей щеки, дрожит. Или это руку Кира, что крепко и в то же время нежно, обхватывает её пальцы, трясёт? Или их обоих трусит? Кто же теперь разберёт… Да и надо ли в этом разбираться, когда онтаксмотрит? Когда онитакблизко? Когдатак,как не было никогда прежде?
– Я на пару часов не согласен, Алёна, – хрипло, на выдохе, до мурашек вниз по позвоночнику. – Либо всё, либо ничего.
В зелёных радужках напротив то же пепелище, усталость и боль, но если заглянуть ещё глубже, нырнуть в пепел без спасательного круга, то можно оказаться в самом тёплом, красивом и безопасном месте во Вселенной. Ей бы уточнить, прояснить, конкретизировать произнесённое и услышанное, чтобы потом не ошибаться и не ждать, но в голове лишь…
Либо всё, либо ничего.
Без третьего варианта.
Без полумер.
Без оглядки.
И говорить что-то ещё как будто бы не нужно. Потому что это “что-то ещё” – лишнее, неважное, пустое. Потому что для чего-то другого было ещё рано.
Он. Она. Друзья.
Друзья – она и он.
Отрадная, словно выучив новое слово на незнакомом ей ранее языке, смаковала его всю ночь и на следующее утро проснулась не гадкой, безнадёжной предательницей, а другом золотого мальчика. Смотрела на себя в зеркало и видела не ту, что изо дня в день уничтожает всё вокруг, а обычную девчонку с каким-то несвойственным ей отблеском в ранее потухших глазах. И вроде бы внешне ничего в ней не поменялось – те же волосы, то же лицо, те же шрамы на запястьях, а внутри, под кожей, где ещё совсем недавно казалось ничего живого и целого не осталось, красивыми узорами цвета его глаз выведено “друзья”. И чувство гадкости, омерзения к самой себе, вдруг притупилось. И желание смыть чужие прикосновения, слова, близость кипятком или ледяной водой не пульсировало в голове отбойным молотком как это зачастую бывало после...
Кир не он.
Не Олег.
Простой и очевидный факт, а ощущение такое, словно она новый мир открыла. Уютный, спокойный, безопасный и только для себя одной. Это ощущение не покидало её уже который день, как и события его вызвавшие. Как и всё остальное, связанное с еёдругом. Как и самд р у г.
69. Алёна
– Алён, ты чего? – врезается в мысли чужой простуженный голос. – Задумалась или заснула?
Девушка открывает глаза и видит перед собой Мишу, благодаря которому и получала крупицы достоверной информации о золотом мальчике. Романов, похоже прекрасно видя, что у неё не хватит духа спросить прямо, бросал в разговорах в перерывах между парами, что Кир с братом, что с ними обоими всё в порядке, что совсем скоро он вновь вернётся к прежнему образу жизни и станет появляться на занятиях. Это больше, чем ничего и тех пустых сплетен, что слышались из каждого угла, но в то же время было так мало.
Вы просто друзья, Отрадная.
А друзья не докладывают друг другу о каждом своём шаге.
– Хотя, честно говоря, я сам вырубился через десять минут после начала лекции, так что понимаю тебя прекрасно.
Парень слабо улыбается и вместо того, чтобы, как и другие студенты, покинуть аудиторию тяжело плюхается на место рядом с ней, будто силы его окончательно покинули. Он выглядит неважно. Вид вместо привычного пышущего здоровьем и позитивом совершенно болезненный. Лицо бледное, на щеках нездоровый румянец, глаза воспалены и даже его неуправляемые кудри, обычно всегда задорно торчащие во все стороны, выглядят тускло и поникше.
– Тебе стало хуже, да?
Миша и в предыдущие дни очевидно чувствовал себя не самым лучшим образом, но беззаботно отмахивался от вопросов о своём самочувствии и шутил, что от обычной простуды помирать не собирается, а сегодня его внешний вид буквально кричал о том, что ему очень плохо.
– Неужели это так заметно? – сипит он, откидываясь назад и упираясь затылком в стоящую позади парту.
– На тебя смотреть жалко, – честно отвечает девушка и осторожно касается его лба.
– Ну что, доктор, пациент скорее жив, чем мёртв?
Отшучивается скорее по привычке, чем по желанию, и тут же, отвернувшись, заходится сильным кашлем. Оставшиеся в аудитории студенты с опаской оборачиваются на них. В их числе и Лиля Гордеева, но она смотрит иначе – хмуро, недовольно и… Обеспокоенно?
– У тебя температура, Миш, – Алёна тревожно заглядывает одногруппнику в лицо, когда тот, справившись с кашлем, возвращается в прежнее положение. – Тебе нужно к врачу.
– Не-е-ет, не хочу, – тянет капризно.
– Почему?
– Прописать себе сироп от кашля, постельный режим и обильное питьё я и сам могу.
– Миша, так нельзя.
– Не переживай, Алёнка, прорвёмся, – снова отмахивается он. – Не впервой. Лучше пойдём, битва возле гардероба скорее всего уже прошла и можно спокойно забрать вещи.
Тяжело поднявшись на ноги, Романов тут же покачивается и девушка, испуганно подскочив с места, хватает его за руку, помогая удержать равновесие.
– Может… Может, всё-таки обратишься за помощью? Хочешь, я с тобой схожу?
Он открывает рот по всей видимости, чтобы вновь отказаться от идеи похода к врачу, но его прерывает звонкий и маскирующий беспокойство язвительностью голос Лили.
– Вроде бы такой большой и взрослый, а по прежнему тётенек в белых халатах боишься, а, Кудряшка?
Она равняется с ними и окидывает их обоих насмешливо-напряжённым взглядом, особое внимание уделяя парню. Тот же, закатив небесно-голубые глаза, фыркает и тычет в её сторону указательным пальцем.
– Молчи, бессердечная. Это я по твоей милости между прочим в дождь прогулялся и простыл, так что пожалела бы меня лучше.
– Я не просила тебя идти за собой, если помнишь.
– Помню, но сути это не меняет.
– А ты не думал, что это наоборот доказывает, что тебе пора перестать совать свой нос в чужие дела?
– А ты не думала попридержать своё мнение до момента, пока оно хоть кому-нибудь будет интересно, кроме тебя самой?
– Только после тебя, Мишенька, – Гордеева едко улыбается и, видимо не сдержав порыва, тоже прикасается к его лбу. – Слушай, а Отрадная ведь дело говорит, – уже без улыбки и откровенно взволнованно. – Ты бы, правда, показался в медпункте.
– Не хочу в медпункт, – повторяет Миша и устало массирует виски. – Домой хочу. Алёнка, вызовешь мне такси, пожалуйста? У меня телефон сел и голова, жесть как, раскалывается…
– Конечно, сейчас. Присядь пока.
Лиля молча слушает их короткий диалог, затем также молча разворачивается и уходит к своему месту. Там собирает вещи и борется сама с собой. У неё сейчас есть два варианта: первый – она может со спокойной душой подняться на несколько рядов выше, выйти в коридор и отправиться по своим делам, скинув заботу о друге детства на жалкую Отрадную, которой и кактус, если честно, не хотелось доверять, не то что живого человека; второй – спуститься обратно и взять Мишку под свой контроль. Не потому что переживает и боится за него, а потому что… Потому что… Почему? В память о совместном счастливом детстве? Да, точно, только поэтому. Не больше.
– Собирайся, – не без труда принимает девушка решение, всё-таки выбрав второй вариант и спустившись на несколько рядов ниже. – Я тебя отвезу.
Бывший лучший друг смотрит на неё неверяще, до горечи тепло, как раньше, и это вызывает в ней непрошенную тоску и грусть, которые Лиля поспешно скрывает за непроницаемым гордым выражением лица и стильным солнцезащитными очками.
– С чего это такой аттракцион щедрости? – Миша шмыгает носом и чуть щурится, внимательнее приглядываясь к ней. – Дай угадаю, хочешь отвезти меня в лес и оставить там? Тогда один я не поеду. Алёна, ты тоже собирайся.
Отрадная удивлённо вскидывает брови и переводит растерянный взгляд с него на явно несогласную на такое развитие событий Гордееву и обратно.
– Я… Но… Зачем?
– Как “зачем”? Ты же не оставишь меня в таком состоянии наедине с ней, верно? Даже если она довезёт меня до дома в целости и сохранности, то я там от скуки умру быстрее, чем от простуды.
– Кудряшка, ты бредишь уже что ли? Что за капризы? Ты так себя даже в шесть лет не вёл.
– Не ревнуй меня, Лиля. Я тебя тоже приглашаю в гости так и быть.
– Миша тебе нужно отдыхать, а не гостей к себе приглашать, – Алёна пытается мягко довести до него очевидные вещи, чувствуя на себе недобрый взгляд одногруппницы. – Поэтому будет лучше, если Лиля тебя отвезёт и ты…
– А если мне станет ещё хуже и никого рядом не будет? Что тогда?
Веских доводов, что побить этот контраргумент, у Отрадной не находится, впрочем, как и у Лили тоже. Последнее, чего им обеим хочется, это оставаться в компании друг друга дольше одной минуты и будь на месте Романова кто-то другой, то они бы ни в коем случае не позволили подобному произойти, но рядом с ними Миша – болеющий, нуждающийся в дружеской поддержке и внимании Миша, который не раз и не два опять же им обеим оказывал помощь и проявлял неравнодушие, несмотря ни на что. Поэтому Алёна со вздохом кивает, соглашаясь, а Гордеева красноречиво морщится, всем своим видом показывая своё отношение к ней.
– Вот и здорово! – одногруппник расцветает на глазах, приободряясь и улыбаясь во весь рот. – Обещаю, будет весело.
70. Алёна
Дома он всяческим образом пытается поддерживать непринуждённую, приятельскую атмосферу, но быстро выбивается из сил и засыпает на диване в гостинной, куда девушки приказали ему лечь до этого и, наконец, отдохнуть. Отрадная исследует его скудную домашнюю аптечку в попытках найти хоть что-нибудь подходящее для лечения простуды, но находит только аспирин и тот с истекшим сроком годности. Лиля же сидит напротив, сложив руки под грудью, и сверлит её уничижительным взглядом.
– Мне просто интересно, как долго ты будешь влезать в мою жизнь? – в какой-то момент нарушает она тяжёлую, неуютную тишину. – Сначала отец, потом университет, сейчас Мишка… Дальше что ещё хочешь забрать? Или лучше спросить “кого”?
Конкретное имя озвучено не было, но они обе понимают, кого Гордеева имеет в виду. Раньше бы Алёна не стала реагировать, да и, в принципе, не разрешила бы себе оказаться в такой ситуации, продолжая держать дистанцию со всеми, но сейчас, будучидругомтого, в чьей краже подозревалась, смолчать не смогла.
– Всё перечисленное тобой – не твоя собственность, Лиля, и я их не забирала и не собираюсь этого делать.
Лиля посылает ей ядовитую усмешку и колкое:
– Ты сама-то в это веришь, Отрадная?
Алёна, внутренне собравшись с силами, поднимает глаза и сталкивается с ней взглядами.
– Просто я слышу это от тебя уже не в первый раз, а вижу совершенно обратное, так что даже не знаю, что и думать, – продолжает одногруппница наигранно весело. – Куда не посмотрю, везде ты. Что бы не произошло, снова ты. За что не возьмусь, ты тут как тут. И мне это не нравится, Алёнушка. Меня от тебя уже тошнит, веришь?
– Лиля, ты…
– Я хочу от тебя избавиться и сделаю это. Рано или поздно. Но у тебя ещё есть время свалить в закат самостоятельно с гораздо меньшими потерями.
– Хватит, Лиля, – Отрадная хмурится. – Перестань. Я не…
– Что ты “не”? Не боишься?
– Не боюсь и не хочу слушать эти угрозы.
Гордеева подаётся корпусом вперёд и щурится, вглядываясь ей в лицо. Внешне – чистый ангел со своими светлыми длинными волосами и кукольным красивым личиком. Внутренне – невыносимая, сложная, опасная. От её давления невольно хочется сжаться, отвернуться и уступить, но Алёна, не зная, чем заслужила подобное отношение, поэтому только в противовес расправляет плечи и вскидывает подбородок.
Я виновата перед мамой, братом, Ромкой, но не перед тобой, Лиля.
Через тебя я не переступала.
– Откуда столько уверенности? На что надеешься? На Кира с Мишкой? Думаешь, если спрячешь за их спинами, то меня это остановит? Пойми, глупая, я же тебя, если захочу, откуда угодно достану.
– Повторяю, Лиля, я не боюсь. Можешь угрожать и неизвестно почему ненавидеть меня сколько угодно, это ровным счётом ничего не изменит.
– Отрадная…
– И, кстати, ни Миша, ни Кир здесь не при чём.
– Первый ещё может быть, да, а вот второй… – лицо одногруппницы кривится в болезненной гримасе. – Ты слепая или прикидываешься?
Отрадная хмурится ещё сильнее, не понимая на что она намекает, но чувствуя при этом себя так, будто отчасти Лиля была права. Будто, действительно, не видела в упор чего-то очень важного.
– Если прикидываешься… Если просто играешь с ним, то прекрати как можно быстрее. Кир этого не заслуживает, – тон голоса Гордеевой звучит не угрожающе, как ещё минуту назад, а искренне-горько, и зелёные глаза не пытаются убить, а лишь сканируют насквозь, что напрягает Алёну сильнее, чем все прежние запугивания. – А если ты настолько идиотка, что не замечаешь очевидного, то советую спросить у него напрямую.
– О чём спросить?
– О самом невозможном, что могло бы случиться между вами.
Услышанное застревает между рёбрами ядовитой острой стрелой, сбивая дыхание.
О самом невозможном?
Между мной и золотым мальчиком?
Алёна глупо моргает. Лиля неотрывно следит за её реакцией и, кажется, ждёт осознания. Тишина вновь повисает в воздухе на какое-то время и, когда девушке начинает казаться, что ещё немного и голова взорвётся от бурного потока мыслей, вдруг раздаётся трель дверного звонка, заставив их обеих вздрогнуть от неожиданности, а Мишу проснуться. Он тут же заходится в кашле и одногруппница спешит к нему, захватив с собой стакан воды, а Отрадная несколько заторможено направляется в прихожую. У неё нет догадок, кого она может увидеть на пороге, она сейчас слишком растеряна и дезориентирована, чтобы думать о подобном, но, стоит ей только распахнуть дверь и встретиться со взглядом весенних глаз, как абсолютно всё перестаёт иметь значение. И капризная осень, и собственное смятение, и, самое главное, Лилины слова. Сразу становится одновременно и спокойно, и до приятной щекотки внутри волнительно. А отвернуться, отвлечься, одуматься не получается. Весна же… От неё спрятатьсяневозможно.
Он выглядит гораздо лучше, чем в их последнюю встречу. Знакомо уверенно, ненамеренно стильно, привычно красиво. От той страшной боли, вины, усталости, что спалили его почти дотла, остались незначительные отголоски в виде теней под глазами, в остальном же перед ней стоял прежний Кир Авдеев. Высокий, сильный, статный. Её бывший враг. Её в настоящем друг. Её… Просто её. И все эти факты, складывающиеся в пазл новой жизни, греют, цепляют, вынуждают невольно задержать дыхание, сжать и разжать пальцы, на подушечках которых, кажется, до сих пор сохранилось тепло его кожи, и смотреть-смотреть-смотреть на него без остановки.
Как же я рада тебя видеть, золотой мальчик.
Как же я по тебе…
Его проникновенный взгляд медленно скользит по её лицу, не упуская ничего из вида, из-за чего Алёна вдруг задумывается о своей растрепавшейся косе, почти полном отсутствии макияжа за исключением прозрачного бальзама на губах и кое-где мятой после учебного дня студенческой форме. Она совершенно сейчас не красавица и мгновенно хочется посмотреться в зеркало, чтобы переплести волосы, тщательней закрасить консилером последствия недосыпа и в целом постараться как-то неожиданно свой удручающий внешний вид исправить в лучшую сторону. Ведь он такой… Такой… А Алёна…
Парень прогоняет её сомнения одной лишь улыбкой, широкой и искренней, от которой внезапно появляется странная слабость в ногах, а приятная щекотка в груди усиливается, вызывая ответную улыбку. Отчего-то чуть смущённую, робкую, но не менее искреннюю и радостную, чем у него.
– Привет, Алёна, – мягко произносит он.
– Привет, Кир, – выдыхает она.
За его спиной шумит ветер, за её слышатся голоса Миши и Лили, но они не обращают ни на что внимание. Они полностью, абсолютно, до неприличия сосредоточены только друг на друге.
– Как ты? Как Алек? – голос не слушается и скачет взволнованно вверх-вниз. – Надеюсь… Всё хорошо?
– Алек уже пришёл в себя. Я тоже, так что, можно сказать, мы оба в порядке.
– Я рада это слышать.
– А я рад тебя видеть, Отрадная.
Алёнкина улыбка становится ещё шире, отчего с непривычки тянет щёки, и сами собой расправляются плечи. Ответное признание жжётся в районе солнечного сплетения, только произнести его вслух неожиданно сложно, боязно и неловко, но Авдеев, кажется, понимает её и без слов. Уверенно и твёрдо шагает вперёд, становясь совсем близко, и закрывает за собой входную дверь. И ей бы отойти, отступить, как обычно спрятаться да только ноги не слушаются и… Не хочется. Бежать от него не хочется.
– Хотя и совершенно не ожидал увидеть тебя именно здесь.
– Миша заболел, – девушка запрокидывает голову назад из-за их разницы в росте и не без удовольствия тянет носом вкусный аромат его парфюма, смешанный с запахом чистоты, кожаного салона автомобиля и свежести с улицы. – Поэтому я… Эм… Мы здесь.
– Мы? – Кир вопросительно вздёргивает бровь, не прерывая их зрительный контакт ни на секунду и также, как и она, не торопясь увеличивать расстояние между ними.
Как по приказу, громкость голосов из гостиной, в которой находились Лиля с Мишей, увеличивается и необходимость ответа на этот вопрос отпадает сама собой.
– …я же сказал, не надо мне никакого врача! – восклицает недовольно и хрипло Романов. – Что ты заладила одно и то же?
– Кудряшка, может, мозги включишь уже?! – не менее недовольно возмущается одногруппница. – Хуже маленького ребёнка, честное слово!
Авдеев меняется в лице и Алёна торопится ему объяснить происходящее:
– Миша стало хуже в университете, но он не хочет обращаться к врачу. Лиля вызвалась его отвезти домой, но он не захотел оставаться один и пригласил нас в гости. Отказать ему, когда он в таком состоянии, не получилось.
В этот момент спор Миши с Гордеевой достигает ещё большего накала. Романов продолжает упрямиться, Лиля угрожает ему уколами, клизмами и пребыванием в стационаре в случае осложнений.
– …так, всё, мне надоело! Сделаю как считаю нужным сама, а ты лежи дальше и пыхти сколько влезет!
С этими словами она появляется в коридоре, чтобы по всей видимости пройти за телефоном, оставшемся в столовой, но, увидев Кира, поражённо застывает, смотря на него во все глаза. Он же напротив хмурится и смеряет её настолько холодным взглядом, что становится не по себе. Воспоминания о том, как ей относительно недавно доставался такой же взгляд, ещё слишком живы и Отрадная невольно ёжится, всё-таки отступая в сторону.
Мы теперь друзья.
Друзья.
Не враги.
Парень нарушает тяжёлую тишину первым.
– Уйдёшь сама или мне тебе помочь?
Гордеева напряжённо выпрямляется и сжимает ладони за спиной в замок, пытаясь устоять под его давлением изо всех сил.
– Кир, я…
– Сама или нет, Лиля?
Он внешне спокоен и почти равнодушен, злость и желание её сорвать именно на Лиле выдают лишь проявившиеся резкие линии на лице и вечная мерзлота в зелёных радужках. Алёна чувствует, что нужно что-то сделать, сказать, разрядить атмосферу, но не знает есть ли у неё на это право и какие конкретно для этого действия нужно предпринять. В итоге ситуацию спасает всколоченный после сна и кутающийся в плед Миша, очень вовремя появившийся в коридоре.
– О, Кирюха, привет! – расплывается в радостной улыбке Романов при виде друга. – Как же я чертовски рад тебя видеть! Проходи скорее, чего на пороге заст… – почувствовав всеобщее напряжение, парень поочерёдно всех осматривает и его заметно улыбка меркнет. – Так, значит, слушайте все внимательно, – начинает он серьёзно. – Меня не волнует, что между вами всеми происходит. Сегодня, когда я болею и мы все здесь, под одной крышей, я не хочу слышать никаких ссор, ясно? Поэтому выдыхаем, ведём себя как взрослые цивилизованные люди и оставляем все свои разборки и выяснения отношений хотя бы до того момента пока я не выздоровлю, договорились? – снова окидывает всех значительным взглядом и, убедившись, что его услышали, хлопает в ладони. – Молчание – знак согласия, прекрасно, а теперь прошу всех без исключения пройти в гостиную ухаживать за больным мной и исполнять любой мой каприз.
И вновь ни у кого не находится сил, чтобы ему перечить. Лиля поспешно скрывается в столовой, Алёна с облегчением выдыхает, Кир на мгновение прикрывает глаза и ведёт плечами, заставляя себя расслабиться. Если и существует человек, ради которого они готовы единогласно переступить через себя и мириться с присутствием друг друга, так им определённо является Миша.
