Текст книги "Косой дождь. Воспоминания"

Автор книги: Людмила Черная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Мне не хотелось оставаться в 7-м отделе Северо-Западного фронта не только из-за перемены статуса. «Кадры» меня, по тогдашнему моему легкомыслию, не так уж и пугали, тем более что начальством был обещан «орденок». Но я не могла примириться с тем, что жизнь на Валдае не соответствовала моим представлениям о жизни на фронте. Я так и не оправилась от шока, который испытала, приехав из глубокого тыла, из Чкалова в штаб фронта. Юношеский ифлийский романтизм меня не покидал. Не хотела я понять, что воюющие армии – это гигантские механизмы, существующие по тем же законам, что и общества, их породившие, не хотела понять и то, что в XX веке мировые войны и впрямь всеобщее бедствие; сражаются не только фронты, но и мирное население.

И все-таки, вспоминая, как сытно и привольно жилось на Валдае, как «оттягивались» в соседнем лесочке во фронтовой газете известные поэты, приехавшие из Москвы и числившиеся фронтовиками, я и сейчас думаю: «Что-то прогнило в Датском королевстве».

И до сих пор меня смешит, что в столовой 7-го отдела молодые парни с волчьим аппетитом, младшие по званию, получали на обед одну котлетку, а их командиры с сединой и с брюшком – две.

По наивности я внушала себе, что на других фронтах все может быть иначе.

Не буду долго распространяться на эту тему. Скажу только, что в дальнейшем, даже в трудные минуты, я не пользовалась благами, которые могло мне принести пребывание на фронте. Хотя пенсия «участника войны» была чуть ли не вдвое выше моей пенсии.

2. ТАСС. Редакция контрпропаганды

Приехав в Москву с Северо-Западного фронта, я, как уже сказано, хотела перевестись на другой фронт. Но проболела недели две-три и так и не явилась в Политуправление Красной армии за новым назначением. И неожиданно решила остаться в Москве.

Впрочем, никаких решений я в ту пору не принимала. Никаких планов не имела. Да и какие планы можно было иметь еще до Сталинграда, до Курска, до перелома в войне?

Действовала я спонтанно, сумбурно, подчиняясь не разуму и не расчетам, а каким-то сиюминутным импульсам. Импульс пойти в ТАСС был самый прозаический. Жить между небом и землей в СССР не рекомендовалось, особенно в военное время. Нужны были продуктовые карточки. А если человек молодой, не пенсионер, карточки выдавались по месту работы.

Вот я и решила поступить на работу в ТАСС. Можно было, конечно, толкнуться куда-нибудь еще: скажем, в Совинформбюро, в тот же ГлавПУР или в какую-нибудь газету… Но идти в ТАСС было проще: там мама работала еще с 20-х годов. Пойти в ТАСС уговаривала меня и приятельница по Куйбышеву Ганна Калина и ее симпатичная мать Ада Яковлевна, подружившаяся с моей мамой. Было решено, что муж Ганны Д.Е. Меламид выпишет мне пропуск и даст пробную работу… Таким образом, я пошла по линии наименьшего сопротивления.

И никто, разумеется, не помышлял, что работа в ТАССе станет переломным моментом в моей судьбе – профессиональной и личной. Меньше всего я сама думала об этом…

Итак, середина октября 1942 года, прошло уже четырнадцать месяцев после нападения Гитлера на Советский Союз.

Не помню точно, какая осень стояла в Москве – холодная или теплая, сухая или дождливая. Было мне тогда неполных 25 лет, и я отличалась стопроцентной метеонезависимостью. Погодные перемены меня не волновали. Тем более что за спиной уже была отчаянно холодная зима 1941/42 года. Да еще в Чкалове, то есть в оренбургском суровом климате.

Зато в памяти остались и антураж, и ощущения от незнакомого места…

…Старорежимное шестиэтажное здание на Тверском бульваре, 10. Шестой этаж. Большая комната. Уже смеркается. И я жду. Жду, когда принесут несколько листов бумаги. С текстом! Мне сказано: «Получишь листы, прочтешь, ответишь, а потом пойдешь в машбюро, вторая дверь по коридору направо; если напишешь от руки разборчиво – перепечатают, если неразборчиво – продиктуешь, потом дашь на визу вот в тот кабинет, по коридору налево первая дверь или следующая. Все поняла?» – «Вроде все…» На самом деле главное – не поняла. Кому отвечать? И как?

Знала только, что листы, которые принесут для моей пробной работы, – материал, полученный по «каналам связи».

В XXI веке трудно себе представить убогость «каналов связи» в середине XX века. Не было тогда ни телевидения, ни факсов, ни мобильных телефонов, ни тем более Интернета.

Из коммуникационных средств – только почта, телеграф, телефон. И еще радио. Информацию в ТАССе получали так: сидели под крышей молодые люди со знанием языков в наушниках и записывали на русском передачи иностранного радио. Кто стенографировал, а кто просто записывал… Назывались их записи радиоперехватом. Другие молодые люди – переводчики получали телетайпные ленты, то есть ленты, как сказано в энциклопедическом словаре, «приемно-передаточных стартстопных телеграфных аппаратов с клавиатурой как у пишущей машинки…». То есть ленты трансформированного телеграфа.

И опять же, получив их, тассовские сотрудники переводили сообщения на русский язык.

По телетайпам информационные агентства разных стран передавали свои материалы и до войны. Рейтер – из Великобритании, Немецкое информационное агентство – из нацистской Германии… ТАСС – из Советского Союза.

И вот я жду переведенный на русский неизвестный мне текст, полученный не то по радио, не то по телетайпу.

Поздний вечер. Совсем темно. Наконец материал приносят. И оказалось, что это – речь Германа Геринга, второго лица в коричневом рейхе Гитлера… И я должна ему отвечать, то есть с ним полемизировать.

Отступать поздно. Лихорадочно читаю геринговскую речь. Посвящена она победам немецкого оружия на Украине. И пафос ее чисто гастрономически-про-довольственный. Не вдаваясь ни в военные дела, ни тем более в политические или идеологические вопросы, Геринг перечисляет, какие продукты гитлеровцы будут вывозить с Украины. По его словам, в рейх потекут (ей-богу, потекут) сало, отборная пшеница, мясо. И еще: уголь, железо, марганец…

Нет, все-таки недаром я год ездила по стране. Кое-что разглядела своими близорукими глазами. И поняла, что, как ни тяжко было до войны, за военный год все стало во сто крат ужаснее. И тогда в первый раз, сидя в ТАССе на шестом этаже, вспомнила многое.

Вспомнила свою командировку под Чкалов от газеты Южно-Уральского военного округа и девушек в босоножках, которых ссаживали с грузовиков под лютым ветром прямо на снег. Это были одесситки, эвакуированные с военным заводом из родной теплой Одессы. Им предстояло восстановить свой завод и давать снаряды фронту…

Вспомнила краткий визит в Москву перед отъездом на фронт и маму при свете огарка – электричество давали всего на несколько часов, – сразу постаревшую маму в нашей коммуналке в Большом Власьевском.

И еще я вспомнила очаровательную шестнадцатилетнюю ленинградку, дочь нашего завтипографией в 7-м отделе Северо-Западного фронта. У нее была тонкая шейка, светлые легкие волосы и… ни единого зуба. Мне она призналась, что не хочет ходить в столовую со всеми, потому что боится: не удержится и будет собирать хлебные корочки с грязных тарелок. Девчушку с тонкой шейкой и ее мать из блокадного Ленинграда отец вывез к себе в штаб фронта. Рассказывая о том, что она не может видеть объедки на столах, девушка прикрывала рукой беззубый рот. А мать ее не могла ходить – лежала с распухшими ногами.

О чудовищном голоде в Ленинграде, о каннибализме, о непохороненных трупах запрещено было упоминать долгие десятилетия. Но кое-что все же просачивалось.

Каково же мне было читать про раблезианские радости Германа Геринга!

В общем, здоровая злость водила моим неопытным пером. И я довольно быстро написала ответ жирному Герману, продиктовала его в машбюро и хотела завизировать, но оказалось, что никого из начальства в отделе уже нет.

Как потом выяснилось, они не ждали от меня толкового материала. Не я первая приходила в этот отдел. Не я первая пробовала там свои силы.

Кто-то из машинисток посоветовал отдать статью прямо в секретариат ответственного руководителя ТАССа Я.С. Хавинсона. Так я и поступила.

Материал пошел в эфир, а меня уже на следующий день взяли на работу. По-моему, я даже не заполняла анкет и не ходила в отдел кадров.

Просто пришла и начала писать. Это было возможно только во время войны (ведь война и ее последствия непредсказуемы!).

Я писала, а мне стали оформлять секретность или, как это называлось тогда, «допуск», а также ночной пропуск и продовольственные карточки. Секретность давала право читать «Вестник иностранной служебной информации ТАСС», который мы называли «белый ТАСС», – состоял он из сообщений агентств и радиоперехвата, уже описанных мной. Работать без него нельзя было – и я его поначалу читала без всякой секретности. Насчет ночного пропуска я тоже не очень беспокоилась. Ходила ночью без него. Только один раз меня остановили, и я просидела до утра в отделении милиции, что тоже восприняла чрезвычайно спокойно. Милиционеры позвонили в ТАСС, и ночевка в отделении мне ничем не грозила. В начале XXI века трудно себе представить, что москвичи в годы войны не боялись милиции, наоборот, считали ее своей защитницей. «Моя милиция меня бережет».

Тяжело приходилось от отсутствия карточек. Еще месяц я прокантовалась на пустых щах – зеленых капустных листьях плюс кипяток, выдаваемых в столовой ТАССа. И впервые испытала постоянное сосущее чувство голода. Ни в военной газете, ни тем более на фронте я этого не знала.

Пишу «впервые», ибо голод мучил меня и после войны. И куда тяжелее, чем в первый месяц работы в ТАССе. Тогда я была совершенно свободна – не было у меня крохотного ребенка, семьи и я могла радоваться всякой малости, например веселой девчонке-подавальщице, потчевавшей меня теми самыми пустыми щами. Без хлеба.

Остается ответить лишь на один вопрос.

Чем меня сразу прельстила работа в ТАССе? Почему я, без всякого энтузиазма писавшая статьи в военной газете в Чкалове и листовки в 7-м отделе, с таким рвением отвечала Герингу?

Думаю, каждый журналист нутром чувствует, когда работа интересная, стоящая.

Она должна быть, во-первых, оперативной. Ты получаешь сегодняшний материал и сегодня же откликаешься на него. Нет ничего хуже позавчерашнего прокисшего факта.

Во-вторых, ты должен обладать хоть какой-то информацией. В сталинские времена простые смертные никакую информацию не получали, ее заменили пропагандой, то есть лозунгами. Это было, по-моему, самым главным ноу-хау режима. А речь Геринга уже сама по себе была информацией.

И наконец, пока ты работаешь, у тебя над душой никто не должен стоять. Твой материал либо годится, либо не годится. Обсуждать его бесполезно. И советы давать также. Пустое занятие.

Итак, в ТАССе я нашла свое место в этой ужасной войне.

Почему я говорю «ужасной»? Да потому, что осенью 42-го, еще не зная правды о немыслимых потерях, об окруженных армиях, о миллионах пленных, о Ленинграде, мы уже знали, что немцы под Москвой. И вся наша бравурнофанфарная победоносная предвоенная идеологическая накачка: «Ни одной пяди чужой земли не хотим, но и своей земли ни одного вершка не отдадим никому», «Любимый город может спать спокойно», «И танки наши быстры…», «Гремя огнем, сверкая блеском стали… когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…» – оказалась пшиком, ложью, лажей…

Лажей оказались и все победные реляции, которые вбивались в голову нам, молодым дурачкам до войны. Реляции типа: по выпуску валовой продукции машиностроения и производству тракторов СССР занял 1-е место в мире; по производству электроэнергии, чугуна, стали – 1-е место в Европе и 2-е место в мире; по добыче угля, производству цемента – 2-е место в Европе и 3-е место в мире…

Даже мало-мальски нормальный человек понимал, что за этими цифрами скрывались куда более грозные сверхсекретные цифры – производство оружия: самолетов, танков, артиллерийских орудий… И уж здесь-то мы первые в Европе и на Земле, и во всем подлунном мире… Первые, первые, первые… А немецкие генералы уже видели сквозь стекла своих цейсовских биноклей Кремль…

Что это? Мои нынешние мысли или тогдашние? Мысли, скорее, проблески мыслей, все же тогдашние. Формулировки нынешние. Но мысли иногда приходили, иногда снова исчезали. Исчезали надолго в самых глубинах сознания.

А пока что я нежданно-негаданно оказалась в нужном месте в нужное время. Стала одной из участниц, пусть и очень скромной, того, что называлось в те далекие времена «войной в эфире», а теперь называется «информационной войной».

Повторю, что ТАСС (точнее, редакция, в которую я попала) определил и мою женскую судьбу на всю жизнь. После долгого и трудного романа с моим начальником Д.Е. – впрочем, в ту пору по имени-отчеству его мало кто называл – я вышла за него замуж в 1944 году, и мы прожили вместе без малого 50 лет до самого дня его смерти 1 января 1993 года.

Но не об этом сейчас речь.

Сейчас пора оглянуться вокруг. А вокруг много чего интересного для моих любопытных глаз.

Я так и осталась сидеть на шестом этаже, в той же большой, неуютной, голой комнате (других, впрочем, в ТАССе не было). Там стоят пять разномастных письменных столов. И столько же разболтанных стульев.

Мой стол у окна, и на нем единственный в комнате телефонный аппарат.

В комнате кроме столов и стульев какое-то странное сооружение: по периметру на уровне груди идут по стенам довольно толстые трубы. Потом я узнала, что это пневматическая почта, соединявшая разные кабинеты. Почту сделали перед самой войной. Но она почему-то не действовала. Вообще с техникой в нашем государстве всегда было плохо. О пневматической почте тассовские остряки шепотом говорили: «Ну как же ей, бедняге, действовать? Ее ведь сразу забили презервативами».

Все пятеро разнополых и разновозрастных обитателей нашей комнаты принадлежали к сословию тассовских редакторов, то есть к пишущей братии. Припоминаю еще трех редакторов – они сидят в другой большой комнате. Остальные – вспомогательный персонал: двое химичат с какими-то досье, две секретарши, несколько отличных машинисток в машбюро. Они назывались «съездовскими» – стало быть, работали на съездах ВКП(б) – наивысший статус.

Кроме редакторов и вспомогательного состава есть еще начальство: два заместителя заведующего и один заведующий редакцией. Замы – люди заслуженные. В.А. Масленников, китаист, много лет жил и работал в Китае. Он уже в летах и в работу сотрудников не вмешивается, так сказать, на покое. Хотя при должности. Второй зам – молодой, многообещающий журналист Даниил Краминов. Где-то в конце 1943 года он отбыл в нейтральную Швецию, чтобы освещать действия союзников в Европе, ведь в июне 1944 года был наконец-то открыт второй фронт против фашистской Германии.

Перед отъездом Краминов почти перестал появляться в ТАССе. Но однажды, встретив меня, сказал, что хочет поговорить. Разговор был недолгий. Краминов предложил поехать с ним. Сказал: «Решайся. Я могу тебя быстро оформить».

По-видимому, у него были большие полномочия. Правда, он спросил, владею ли я английским. И помрачнел, узнав, что не владею. Но все равно оставил предложение в силе.

Я отказалась, даже не сказав, что подумаю и дам ответ позже.

Наткнулась на эти строки, в очередной раз переписывая свои воспоминания. Наткнулась и застыла от удивления. Почему отказалась?

Предложение Краминова было большой честью, никаких личных отношений – дружбы, ухаживаний у нас с ним и в помине не было. Стало быть, он оценил мои деловые качества. Как же я могла отказаться? Не попробовать себя на новом поприще? И еще: появился шанс увидеть мир. Увидеть Западную Европу! Повторяю: появился шанс повернуть судьбу по-новому.

Почему я не ухватилась за этот шанс?

Трудно в 90 лет понять себя двадцатилетнюю.

Подумала, что здесь сказалось то, что все мы… «ленивы и нелюбопытны». Наверное, это сыграло какую-то роль. И потом, я струсила. Побоялась, что не справлюсь. Что опозорюсь. Возможно, это – главное.

В 1960 году Даниил Краминов стал главным редактором влиятельного журнала «За рубежом». А до этого мои пути с ним еще раз скрестились. В недобрый для меня час. В 1949 году Краминов перетряхивал кадры Иновещания в Радиокомитете. Вернее, чистил эти кадры от евреев. И вычистил оттуда и меня. Я никогда не пыталась напомнить Краминову о его лестном предложении в годы войны. Понимала, что бесполезно…

…Но вернусь в ТАСС.

У замов был один кабинет на двоих.

И наконец, узкий кабинет заведующего редакцией. Кабинет, особо памятный мне. В нем сидит Даниил Ефимович Меламид, и он, не считая меня, самый молодой в редакции. За глаза его насмешливо-уважительно называют иногда лордом Ванситтартом⁸⁵. В глаза – иногда Данилой, иногда Тэком.

В узком кабинете Меламида постоянно толпятся молодые инициативные тассовцы из разных отделов. Они пишут по его заданиям. Охотно, хотя и сами завалены работой. Почему? Да потому, что наша редакция была самой живой, творческой, «журналистской» во всем многоэтажном, забитом людьми здании на Тверском бульваре.

И еще в кабинете Меламида стоит большой ламповый приемник «Хаммер-лун д».

Меламид включает его и слушает. Это огромное преимущество для всякого советского гражданина, сдавшего еще в начале войны свои дохлые самодельные коротковолновые радиоприемники. Для Меламида же, который хорошо разбирается в разноголосице «вражеских голосов», это особое преимущество. Он, хоть и приблизительно, вычисляет истинное положение дел на многочисленных фронтах в Европе и, анализируя сообщения «из рейха», то есть из Германии, кое о чем догадывается.

Но теперь все же надо написать название редакции, созданной в первые дни войны по инициативе ее заведующего, то есть Меламида. Раньше я говорила о контрпропаганде. Но в названии редакции это было второе слово: «…и контрпропаганды». Полное наименование звучало так: Редакция дезинформации и контрпропаганды. Хотя слово «дезинформация», по-моему, в официальных документах не фигурировало. Разве может Телеграфное агентство Советского Союза заниматься дезинформацией, то есть лгать, вводить в заблуждение?!

Конечно, такие институции существовали во всех странах, в частности у нашего военного союзника Британии. Курировал там дезинформацию, видимо, сам легендарный лорд Ванситтарт. Отсюда насмешливо-уважительная кличка нашего двадцатишестилетнего заведующего редакцией. Его прислали в ТАСС сразу после окончания МГУ, и он стал создателем новой, столь необходимой в военное время редакции…

Впрочем, только ли в военное время?

Но до Меламида я еще доберусь не скоро… А до дезинформации я так и не добралась, так и не научилась писать «дезы». Я занималась не дезинформацией, а контрпропагандой.

Все равно самое время объяснить, что такое дезы, то есть дезинформационные сообщения. Это, допустим, выдуманное сообщение (разумеется, со ссылкой на «авторитетный источник») о том, что в нацистской военной верхушке на секретном совещании в Штабе сухопутных сил обнаружились серьезные разногласия между старыми генералами, к примеру, Рундштедтом, и молодыми – к примеру, Гудерианом. Обычно из такой дезы вырастала целая дезинформационная кампания, тянувшаяся много месяцев. Каждая деза не превышала десяти-пятнадцати строчек. Их по одной теме давали ежедневно, иногда через день, иногда с интервалами в пять-шесть дней. Больше всего дезинформационные кампании напоминали теперешние телесериалы. По возможности, в дезы вкрапливались правдоподобные детали, как в романы неутомимых тружениц пера типа Дарьи Донцовой…

Я точно помню, что были «сериалы» о разногласиях в нацистской военной верхушке. И попадали они не в бровь, а в глаз. Разногласия – и немалые – действительно имелись и привели к генеральскому заговору 20 июля 1944 года, то есть к попытке части военных убрать Гитлера и закончить войну.

Дезы о разборке в стане генералов дополнялись дезами о сварах в кругу промышленных и финансовых воротил Третьего рейха…

И тут все было более-менее ясно. Удивительно, что и хулиганская кампания о «случных пунктах», как оказалось, довольно точно отражала нравы в нацистской Германии. Эта деза-сериал была разыграна редакцией еще до моего поступления в ТАСС. О ней мне смущенно рассказывали коллеги. Суть ее заключалась в том, что, по сообщениям ТАССа, невест и сестер немецких солдат, сражавшихся на фронте, якобы сводили с тыловиками-эсэсовцами.

Как выяснилось после разгрома гитлеровского рейха, немецких девушек и впрямь поощряли, если они соглашались спать с «чистокровными арийцами» – эсэсовцами. Более того, им предлагали рожать детей, которых государство брало на свое полное попечение. На полное попечение поступали и сами беременные женщины, которых скрывали в пресловутом Лебенсборне. В переводе «Лебенсборн» означает «Кладезь жизни» – это были специальные родовспомогательные и воспитательные дома для потомства наложниц «отборных» эсэсовских «производителей». Звучит настолько цинично, что кажется неправдоподобным. Но, увы, так было. Добавим к этому, что эсэсовским дамам гарантировали полное соблюдение тайны. Так что «случные пункты» оказались не такой уж невероятной выдумкой.

Дезинформационных кампаний были десятки, сотни. Если не ошибаюсь, наш «лорд Ванситтарт» придумывал ежедневно по тридцать – сорок тем для дез. Никто, кроме него, этого делать не мог.

Очень часто дезы были связаны с каким-то определенным военным событием, сражением. Преувеличивались цифры немецких потерь. Сообщалось, что раненых военнослужащих, которые пытались сдаться в плен, пристреливали их же офицеры, а позднее – «золотые фазаны», нацистские жандармы.

Были дезинформационные сообщения и о том, что германская артиллерия будто бы по ошибке обстреляла в пункте NN немецких солдат или даже полевые госпитали. Приписывалось это недобросовестной работе германских штабов.

В начале 40-х Германия еще была полна слухов о гитлеровской программе эвтаназии – программе уничтожения неизлечимо больных, инвалидов, психически неполноценных. Поэтому шли дезинформационные кампании, где рассказывалось о том, что в годы войны эта программа отнюдь не приостановлена – ее продолжают на фронтах, умерщвляя тяжелораненых и безнадежно больных.

Теперь понимаю, что, сколько бы наша редакция и аналогичные редакции в других странах ни сочиняли дезы о жесткостях нацистов, в действительности ужасы, которые творились на оккупированных нацистами территориях, намного превосходили эти дезы.

Но в Германии был тоталитарный режим в его, так сказать, классическом варианте, и поэтому о многом до поры до времени никто не знал ни в самой стране, ни за ее пределами…

Дезы, очевидно, помогали догадываться населению Германии о происходящем…

Множество дез касалось стран-сателлитов, которые воевали на стороне Гитлера. Естественно, сателлитам, особенно Болгарии, Венгрии и Румынии, надо было показать, что они проливают кровь за чужое дело и являются мальчиками для битья. Германская пропаганда и впрямь пыталась сваливать неудачи Третьего рейха на «плохих», «неверных» и «бестолковых» союзников.

В нашей комнате одна из редакторов, Соня Якубовская⁸⁶, сочиняла дезы на Венгрию, а Павел Рысаков, также сидевший вместе со мной и Соней, дезинформировал Финляндию.

Наконец, насколько я помню, большое количество дез касалось героя Арденн, легендарного Роммеля, любимца Гитлера. Карьере Роммеля, «Лиса пустыни», командующего Африканским корпусом, англичане, как известно, нанесли тяжелый удар в Северной Африке под Эль-Аламейном. Битву под Эль-Аламейном он проиграл, но в 1943 году еще командовал группой армий «Б» в Северной Италии, а с декабря 1943 года – группой армий «Б» во Франции. Дезы, как мне кажется, были о его отношениях с другими нацистскими генералами и с Гитлером… Только после войны мы узнали, что Роммель примкнул к генералам-заговорщикам и что Гитлер заставил его в 1944 году покончить жизнь самоубийством.

Наши дезы имели международный резонанс. Их подхватывали телетайпы и радиостанции союзников и нейтральных стран. И развивали на свой лад. А потом в видоизмененном виде мы снова передавали их в эфир со ссылками на Лондон, Стокгольм, Анкару.

Да, здесь страны антигитлеровской коалиции работали слаженно и успешно. И это очень радовало авторов дез из нашей редакции.

Естественно, что и нацистская Германия занималась дезинформацией. И притом в особо крупных размерах. То была государственная дезинформация, в ней принимали участие и министры, и сам фюрер.

Приведу только один пример, который стал мне известен не в те далекие годы, а только в 60-х, когда мы с мужем решили написать книгу о Гитлере. Перед нападением на Советский Союз в Берлине усиленно распускались слухи о том, что Гитлер готовится к вторжению… в Англию, к операции под кодовым названием «Морской лев». Тем не менее концентрация немецких войск на советских границах не могла не насторожить и нейтральных политиков, и вездесущих западных журналистов.

И вот И июня 1941 года произошло сенсационное событие: был конфискован весь тираж нацистского официоза «Фёлькишер беобахтер». О причине конфискации сразу же заговорили: в номере, как стало известно, по недосмотру проскочила заметка о том, что вторжение в Англию произойдет в ближайшие дни. Скандал! Газета выдала военную тайну: по секрету рассказывали, что фюрер бушевал, обвиняя министра пропаганды чуть ли не в измене. А Геббельс с жалким видом оправдывался. Все это, конечно, пережевывалось прессой нейтральных стран.

Всего одиннадцать дней спустя нацистские полчища вторглись на территорию Советского Союза. И Геббельс, автор провокации, хвастаясь дезинформационной игрой, повторял: «Вот что значит умная голова».

В начале войны на советско-германском фронте советская пропаганда сознательно дезинформировала население Советского Союза, сообщая о размахе партизанского движения в тылу немецких войск. Хотя ясно было, что великолепно вооруженный вермахт не одолеть с помощью берданок и толовых шашек.

Зато когда советские войска начали теснить гитлеровцев, отвоевывая одну за другой свои территории, Геббельс придумал формулу: «Выравнивание линии фронта». И немецкие сводки были полны сообщениями о том, что «победоносные германские войска выравнивают линию фронта». Нацисты не отступали, они «выравнивали». И так до самого Берлина.

Теперь, доживая свой век, понимаю, что в годы сталинщины дезы, предназначавшиеся для населения, и у нас спускались с самого верха. И опять же приведу только один пример. Буквально накануне Большого террора в газете «Правда» появилась заметка о том, что известнейший в России терапевт, профессор Плетнев, укусил за грудь свою молодую пациентку. Таким образом было решено скомпрометировать будущего «врага народа» Плетнева. Ясно, что сочинил эту дезу сам Вождь всех трудящихся. В противном случае такую грубую выдумку никто бы не пропустил.

Да и протоколы самих процессов, придуманные уж точно в Кремле, – таких, как процесс Каменева – Зиновьева – Пятакова и процесс Бухарина – Рыкова-Ягоды, – читаются как сериалы-детективы. Они печатались и в газетах, и выходили отдельными томами, которые при тогдашнем книжном дефиците можно было легко купить.

Как интересно было бы прочесть историю дез разных эпох и народов!..

На этом поставлю точку, признавшись, что я так и не научилась сочинять дезинформационные сообщения.

Добавлю только, что маленькая кучка людей – мои товарищи по тассовской редакции дезинформации и контрпропаганды в 40-х годах прошлого века, сидя в холодной и голодной Москве, работали на мировом уровне. И может, я и пишу эту неподъемную для меня книгу, чтобы рассказать об этом…

Ну а теперь-то я уж точно больше не сдвинусь со своего стула в неуютной комнате на шестом этаже тассовского здания.

Это здание на Тверском бульваре имеет свою историю. Его построили для знаменитой русской портнихи Надежды Ламановой. Я еще помню сплошной ряд шкафов в длиннейших тассовских коридорах; очевидно, там висели роскошные туалеты, созданные Ламановой.

Ламанова была большая патриотка – не выписывала из Франции мастериц, предпочитала русских девушек, простых и, что называется, необученных. Говорят, она их даже поколачивала – нрав был у Ламановой крутой, но зато она делала из своих учениц великих искусниц. Все известные портнихи 30-х годов в СССР – Ефимова, Данилина, кажется, Батова, наконец, мамина портниха Анна Михайловна Ушкова и многие другие вышли из модного дома Ламановой. Вкус у этих мастериц был безупречный…

Много десятилетий ТАСС умещался в доме Ламановой, а потом ему вдруг стало тесно, и он расширился: было выстроено еще одно здание. Штаты всегда раздувают. То, что делали десять человек, потом делают сто.

Нас в реакции контрпропаганды было немного. Я пока еще не мастер, а подмастерье. Осваиваю политическую журналистику. Учусь излагать мысли коротко (больше четырех страниц не завизируют). А самое главное, учусь писать с ходу: дали тему – сразу же садись пиши.

Никаких слюней, никакого пафоса – краткая информация и доводы за и против.

Легче всего отвечать, то есть полемизировать, имея перед собой определенный текст. Часто мы отвечали профессиональному говоруну Геббельсу, который учредил собственный еженедельник «Дас рейх», выходивший, если не ошибаюсь, по пятницам, и писал там в каждом номере передовую. Естественно, в ту же пятницу передовую министра пропаганды передавали по радио. Отвечали мы и Дитмару, самому известному в Германии военному обозревателю, и Фриче, гала-журналисту Гитлера (он был даже подсудимым на Нюрнбергском процессе. Очевидно, пал жертвой своей популярности за границей, ибо особого веса в нацистском рейхе не имел).

Тут надо сказать, что советская журналистика 30-х годов, на которой я была воспитана, сильно отличалась от журналистики нашей редакции и, как я уже писала, от всей нашей же советской журналистики в годы войны. До войны газеты либо клеймили (беспощадно), либо с восторженно-захлебывающимся пафосом рассказывали о «наших достижениях» (даже журнал такой – «Наши достижения» – был учрежден по инициативе М. Горького).

Нашими достижениями стало все – леса, горы, небо, воздух (чистый), солнце, дети… Даже крушение парохода «Челюскин» и высадка его команды и пассажиров на льдину.

Стиль непрерывной эйфории вырабатывали талантливые люди: Бухарин, Радек, Кольцов… Это только те имена, что до сих пор на слуху. Было и много других. Они писали в «Правде» и в «Известиях». Повсюду. Я их еще застала. Культ Сталина именно они и создали. Это для меня загадка – наверняка эти люди понимали, что представляет собой этот их «Коба», – почему же курили ему фимиам?

Свою лепту в этот пафосно-восторженный «шум времени» внес и Максим Горький. Благодаря излюбленным Горьким инверсиям самые обыденные фразы звучали торжественно-приподнято. К примеру, фраза «Это – большой индустриальный город» приобретала у советских журналистов совсем новую оригинальную окраску: «Город этот такой огромный, весь во мгле дымных труб заводских».