Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

– Синьор поклялся с первым же караваном прислать в Москву добрых фряжских мастеров, – добавил Ондрей.

– Тем более! Добрые мастера нам зело необходимы. Говоришь, епископ на Рождество снова станет бить челом Великому князю? Будет случай, заступлюсь и я. Фрязина не жалко, а договор нужен.

Утром в Сочельник епископ Прохор сказал Ондрею:

– Молись Николе Угоднику! Нынче, как пойдём к государю Христа славить, снова стану ему печаловаться.

Своих богомольцев государь принимал в Столовой палате Теремного дворца.

Преосвященный Прохор сказал Ондрею:

– Со мной идёшь.

Пропели Христославие, поздравили Великого князя с наступающим Рождеством. Ондрей, стоявший у самых дверей, вытягивал шею, радовался: «Благо, длинный вырос, а то бы ничего и не увидел. Вон Великий государь на троне, рядом царица. Дородна! А палаты-то какие! Все стены украшены аксамитами да дорогими сукнами».

Государь, поблагодарив всех, начал оделять своих богомольцев подарками. И тут епископ Прохор, поклонился царю.

–               Дозволь, государь, слово молвить!

Царь кивнул,

– Нынче в преддверии великого дня Рождества Христова, дня, когда Бог живой пришёл на землю для спасения нашего, каждый христианин да заглянет в душу свою и помыслит, верно ли он исполнял заветы Христовы, – громко возгласил Преосвященный, —

А для государей земных главный завет: Правосудие и Милосердие. Воистину Пресвятая Богородица простерла покров свой над православной Державой Московской. Господь дал России государя зело премудрого и праведного, истинно православного. И наш долг – неустанно молить Бога, дабы послал Всемогущий многая лета славному царствованию твоему.

Но в Библии сказано: «Пожалей вдову, сироту, и чужеземца, ибо нет у него защиты в чужой стране»! Великий государь! Ради Христова дня помилуй несчастного фрязина! Вина его не доказана. А ежели и провинился он перед твоей милостью, всё равно, прощение – великая заслуга перед Богом!

Государь ответил не сразу:

–               Дело пока не решённое. Я подумаю.

Вот подошёл к руке государевой Чудской архимандрит:

– Прости, ради Бога старика! Я тоже челом бью за того фрязина! Не виновен он.

Государь не ответил. Подошел к государю протопоп Алексий:

– Великий Князь! Прав ведь епископ Прохор. Прости ради Христа чужеземца.

Царь встал, оглядел палату с удивлением:

– Нынче утром о том же фрязине меня просила невестка, Елена Стефановна! С чего ж это столь разные люди за того латынщика просят? Подкупить епископа Прохора али отца Митрофания – дело не статочное. Что ли вы сговорились?

Протопоп, смутившись, молчал. Тогда Чудской игумен низко склонился перед государем:

– Осудить человека невинного – велик грех. Кто бы он ни был. И наш долг, пастырей православных, оберечь от того греха тебя, государь, и Русь Великую, дабы не разгневался на нас за грехи тяжкие Господь Саваоф. Но есть и другая причина. Воистину, государь, дана тебе Богом премудрость царя Соломона! Читаешь ты в сердцах людских, и нет тайн для разума твоего! Верно ты сказал, не случайно все мы молим тебя о прощении того еретика.

Живёт в моей обители вьюнош, добрый и богобоязненный. Был он дьяконом, а нынче поп. Как поехал тот фрязин в Москву, отрядили с ним этого вьюношу толмачом. А, чтоб служил верно, оставили в Кафе заложниками всю его семью. Ежели тот Спинола жив не вернётся, то и семью казнят лютой смертью. И мы и молим тебя о прощении того фрязина, дабы помочь сему доброму вьюношу. Фрязин, хоть и латын– щик, а обвинён по оговору и страдает безвинный.

– Так ли? – спросил Иван Васильевич.

–               Так, государь, – подтвердил епископ Прохор. – Скажу ещё, что сей вьюнош не даром хлеб ест в Чудовом монастыре. Перетолмачил он за это время с греческого «Монашеское правило» преподобного отца Исаака Сирина. А книга та зело нужная для нашей церкви. И преподобный старец Нил Сорский тот перевод благословил.

– Странные дела пошли ныче на Москве! – молвила государыня. – Безвестный смерд, то ли поп, то ли дьякон, баламутит Державу, второй раз отнимает дорогое время государево. А чего ради? Ради своих ничтожных сродственников да ради еретика и латынщика, похвалявшегося привести землю Русскую под руку римского папы! Да этот подлый холоп и явиться пред светлые очи государевы не смеет! Хитростью али колдовством заставил он столь почтенных мужей церкви Великому князю челом бить? Ведь прав государь, сиих людей не купишь.

–               Доставить сюда того попа, – молвил Великий князь грозно.

Раздвинув плечом стоявших перед ним клириков, Ондрей вышел на середину палаты и кинулся на колени перед грозным царём:

– Вот он я, худый да ничтожный раб твой, поп Ондрюшко из Кафы! Не вели казнить, дозволь слово молвить!

– Говори.

– Виноват, Великий государь, потревожил слух твой мольбами о невинно осуждённом! Думал я, ничтожный раб, что для царя православного нет дела, важнее суда праведного. Виноват, печалился о родных своих, о матери старой, сестре малолетней да о молодой жене! Окромя меня, заботится о них некому. Виноват! Одно только могу молвить в оправдание. Не токмо ради себя уговаривал я сих почтенных иерархов Православной церкви бить челом государю, но и для Руси. Договор, который привёз Спинола, Державе Московской выгоден и нужен не меньше, чем Генуе. А ведь сей фрязин поклялся нынче осенью прислать в Москву первым караваном мастеров фряжских добрых. Рассуди, Великий государь, стоит ли мнимая вина сего фрязина проторей и убытков потерянного договора?

Царь задумался, вновь оглядел палату:

– Кто ещё хочет слово молвить?

Боярин Шеин сделал полшага вперёд:

– Дозволь, государь. Я с этим Спинолой из Крыма месяц рядом ехал. Хитрый и заносчивый купец, но не лазутчик. А договор и впрямь для нас выгоден. Я тебе, государь, докладывал. Для пользы Державы следовало бы простить его.

Князь Патрикеев склонил голову:

– Можно бы и простить дурня, государь.

Царь глянул на Курицына:

– Как мыслишь?

Тот ответил:

– Прав Дмитрий Васильевич! Договор весьма нам полезен. Ве– нецейцы цены на свои товары задрали почти вдвое. И мастеров добрых второй год не везут. А Спинола клялся прислать полдюжины мастеров. Отпустим – пришлёт дюжину.

– Мы ж его с осени за приставом держим. Небось, озлобился? Надо бы загладить сие, – сказал царь.

–               Так он купец. Когда ты на него опалу положил, все его товары на государя отписали. Московские гости оценили сии товары в пять с четью сороков соболей. Отдадим ему семь сороков! Он на радостях обиду и не вспомнит.

– Верно придумал. У нас пушная казна в сокровищнице залежалась. Как бы моль не завелась. Встань, поп! Скажи свому господину, что за ради Рождества Христова Государь его помиловал.

Синьор Спинола встретил Ондрея с горящими глазами:

– Ну, что?!

– Виктория, синьор! Государь снял опалу! Свобода.

– Наконец-то! – Гвидо сел на кровать и заплакал. – А я уже отчаялся. Свобода! Как же ты добился этого?

– Выручил Никола Угодник! Не зря мы ему молились! Поистине чудо сотворил защитник наш. Пойдём в церковь, поставим ему свечу в благодарность.

В Никольской церкви они заказали благодарственный молебен. Ондрей выгреб из калиты последние серебряные монетки и купил толстую свечу

– Не знаю, Андрео, смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя. Без тебя сгнил бы в узилище. Возьми пока, как залог, – сказал Спинола, и сняв с руки золотой перстень с алым яхонтом, отдал Ондрею.

Тот постеснялся надеть дорогой перстень и спрятал в опустевшую калиту.

– Теперь пойдём к Пьетро! – сказал синьор.

Как ахнул Солари, увидев друга на свободе:

– Слава Мадонне! Мы снова вместе! Государь простил тебя?

–               Андрео да русские попы умолили грозного царя. Простил? Что прощать-то? Я перед Иоанном не грешен. Но коварным гадам, клеветникам, по чьей милости я столько просидел на цепи, я не прощу! Ан– тонио Венецианец заплатит мне полной мерой за подлый донос. И этот чёртов грек, Рало, тоже.

– Что ты, Гвидо! Ведь ты христианин. Тебя простили ради Рождества Христова. Прости и ты! К тому же Антонио месяц назад уехал в Ригу. Его уже не догонишь. А мстить боярину Рало? Ты с ума сошёл! Он ближний боярин государыни. Мало тебе было её гнева? Эта Софья Па– леолог – страшная женщина, лучше её не трогать.

– Право, синьор Гвидо, – заметил Ондрей. – Едва закончились ваши злоключения, а вы уже ищете новых?

– Брось, дружище! Ты на свободе, так будем радоваться. Катарина! Накрывай на стол, не видишь, какой гость у меня сегодня.

Служанка подала угощение. Пьетро достал бутылку.

– Поставь третий прибор, – сказал Гвидо. – Патер Андрео мне больше не слуга. Он-то и вызволил меня из беды.

После Рождества Ондрея вызвал епископ Прохор:

–               Ну, как там твой фрязин? Рад, небось. Первый караван в Крым пойдёт после Пасхи. Так что время ещё есть. А книгу Василия Великого надо перетолмачить. Садись-ка снова за работу.

–               Я только начал писать набело трактат Исаака Сирина.

– Поручим эту работу отцу Ефросину. Он переписчик знатный. А греческий знает слабо, толмачить не может. Так что, с Богом!

В тот же день синьор Спинола встретился с дьяком Курицыным. Нужно было сверить текст договора, прежде чем представить его государю. Спинола вернулся сияющий.

–               Семь сороков соболей платит мне царь за все товары! Семь сороков! Я не только покрою все расходы, но и получу дукат на дукат! И привезу столь ценный договор. Мессир Дориа будет доволен.

Синьор и Пьетро Солари распили ещё бутылку тосканского и долго спорили о том, каких мастеров нужно прислать в Московию в первую очередь.

Договор государь утвердил. А меха из царской сокровищницы выдали через неделю. Синьор Гвидо долго любовался красой тёмных соболиных шкурок. Их надо было пересыпать тёртой полынью от моли, упаковать, и спрятать в сухом, холодном погребе.

Важных дел у синьора Гвидо после этого не осталось. Приходилось ждать Пасхи. Он много гулял по Москве, выучил десятка два фраз по-русски, часами пропадал в Кремле, смотрел, как мастера под руководством Пьетро Солари отделывали Грановитую палату.

А Ондрей с утра до вечера гнул спину над трактатом Василия Великого. Как ни старался, до Пасхи кончить не успел. Наконец, он поставил в конце «Аминь».

Перебеливать должен был Евфросин. До отъезда оставалось пять дней. Ворон перечинил сбрую, проверил вьюки, выгуливал застоявшихся за зиму коней – готовились в обратный путь.

Епископ Прохор на прощанье благословил Ондрея пятью иконами:

–               Для русской церкви в Кафе. Блюди веру православную.

После Пасхи государь отправил боярина Лобана Колычева послом в Крым. Синьор Спинола надеялся, что государь удостоит его отпуска – прощальной аудиенции. Но Великий Князь уехал в Вологду, и Гвидо напутствовали князь Данило Холмский и дьяк Василий Фёдо– рыч. Все формальности были выполнены, и путники по Ордынке выехали из города.

Снова степь

В Серпухове их уже дожидались татары Измаил-бея. Ондрей помнил почти всех. Сафи-бей встретил его широкой улыбкой:

–               Живой, урус мулла! Не съели тебя медведи в Москве? А где же друг твой, Стёпа?

Вместо Степана Фёдоровича с посольством ехал старый подьячий Фрол.

Потянулась опять дорога. Заехали в станицу Волчью. Вани не было. Атаман встретил их озабоченный:

– Слух прошёл, что ордынские царевичи готовят большой набег на Русь. У меня почти все люди в степи, в дозорах. Ты, Измаил-бей, лучше держи ближе к Днепру. Литовские казаки, бывает, шалят, но на вас нападать, небось, побоятся.

–               Я и сам так думаю, – кивнул Измаил-бей.

От Волчьей повернули на запад. Измаил-бей явно был встревожен. Он вёл караван большими переходами. Удвоил число боковых дозоров. Головной теперь уходил дальше от основного отряда.

Ондрей ехал с Сафи-беем в головном дозоре. Древний, полузаросший шлях бежал под копытами их коней. За ними, отстав шагов на двадцать, ехали воины Сафи-бея: Мусстафа и Керим.

– Чего Измаил-бей боится? – говорил Сафи. – От ордынцев мы ушли, а литовские черкасы при виде татар по кустам прячутся. У них только усы длинные да хвастать здоровы. Говорили, что твой господин в Москве в беду попал. Ему, мол, чуть голову не отрубили. Расскажи, урус мулла, интересно.

–               Было дело, – ответил Ондрей. – Ну, голову синьору, слава Богу, рубить не собирались. А в железа попал. Однако удалось выручить.

– И кто же выручил? Неужто ты?

– Не я один, – ответил Ондрей и начал рассказывать историю московских бед.

Сафи-бей слушал с живым интересом:

– Почему царица обиделась? Фряжские панцири очень хороши. Я видел. Ну, нам, татарам, такой панцирь ни к чему. Наша защита – ловкость и быстрота.

Дорога подошла к дубовой роще. Обычно Сафи-бей замечал вокруг каждую сломанную веточку, каждый след. А тут увлекся рассказом. Вдруг его гнедой насторожил уши. Есаул схватился за рукоять сабли.

Поздно. Сверху, из нависших над дорогой ветвей, на его плечи прыгнул здоровенный казак. В тот же момент второй черкас обрушился на Ондрея. Все четверо свалились с коней на дорогу, а из кустов выскочило ещё пятеро казаков.

–               Засада! – закричал Сафи-бей.

Керим, обнажив саблю, рванулся на помощь, Мустафа круто повернул коня и поскакал назад, предупредить.

Ондрей, поднявшись, как медведь, стряхнул с себя нападавших. Оружия у него не было, кулаком он сбил с ног толстого казака, отбросил второго.

Выстрел из пищали свалил Керима. На Сафи-бея навалилось четверо. Один из нападавших страшно закричал и откатился, зажимая рану в животе. Ондрей кинулся на помощь другу, но удар шестопёром по голове оглушил его. Очнулся Ондрей не сразу. Толстый казак с вислыми усами лил на него воду из ведра. Рядом, привалившись спиной к дереву, полусидел связанный по рукам и ногам Сафи-бей.

– Оклемался поп. Грицко, плесни ему в харю ещё немного.

Перед пленниками, картинно подбоченясь, стоял пан в богатом, расшитом золотым позументом кунтуше. Пан был молод, черноус, сабля – в серебре, пистоль – за поясом.

– Неплохая добыча нынче: поп-схизматик да басурман. Что, Остап, поймаем собаку да вздернём всех троих на одном суку: татарин, поп да собака, их вера одинака... – захохотал пан.

Седоусый Остап нахмурился.

– Ни, пан Николай. Поп наш, православный. Его вешать не треба.

– Знаю, вы тут все схизматики. Прикажу, так и вздёрнешь.

– Вздёрни. Твоя воля. Но недели через две придёт сюда Омар– бей с родом Мансур, и станет тебе, ой, невесело, – ответил Сафи-бей.

Он говорил негромко, спокойно, как будто и не лежал связанный.

–               А ты что ли важная птица? – спросил пан.

– Я Сафи-бей из рода Мансур, есаул Измаил-бея. А наша месть покажет тебе, пёс, чего я стою.

– А я Николай Глинский, сын черкасского старосты. И коли захочу, так вздёрну тебя али посажу на кол. Но столь важную птичку есть смысл приберечь. Небось, род Мансур не пожалеет двести червонцев за батыра.

– Может, и не пожалеет.

– Что ж ты не ждёшь помощи от Измаил-бея? Он нынче везёт посла, на есаула ему, небось, наплевать, – заметил пан Николай.

–  Ничего, Измаил-бей свои долги помнит долго и платит сполна, – ответил есаул.

–               А с попом что делать? – спросил Грицко.

– Оставь его, – сказал Сафи-бей. – Он мой друг. У отца в Крыму сидит десятка два ваших шляхтичей. Отдадим за него одного или двух.

– Ну что ж, – сказал пан Глинский, – добыча неплоха. Федоса, правда, он прирезал, да чёрт с ним. Никудышный был казак. Пленных на коней! Уходим.

***

Пленных привезли на хутор, спрятанный на лесной поляне у ручья, и сбросили связанных у стены сарая.

–               Ах, дурак, раззява. Проворонил засаду, – ругал себя Сафи-бей.

– Может и спасёмся, – заметил Ондрей. – Пан-то – католик, а казаки – православные. Он их и в грош не ставит.

–               Да не станет пан нас вешать, – ответил есаул. – Жаден больно. Богатый выкуп хочет получить. Только получит ли?..

К пленникам подошли седоусый Остап и мужик с клочковатой бородой, развязали:

– Повечеряйте с нами.

Черкасы уселись в кружок, вокруг котла с кулешом. К священнику они относились с явным почтением, на татарина поглядывали с ненавистью.

Остап достал из торбы бутыль зелёного стекла, отхлебнул и пустил по кругу. Казак, сидевший рядом с Ондреем, протянул ему бутылку:

– Отведай нашей горилки, отче! В Москве, небось, не пробовал.

Ондрей слышал о новом хмельном напитке. Его называли по-разному: водка или живая вода ⁹. В Московии водка ещё была редкостью, а в Литве её гнал каждый третий пан, да ещё и заставлял своих хлопов покупать. Однако попробовать Ондрею ещё не доводилось. Он осторожно отхлебнул из горла. Крепкая горилка обожгла, Ондрей закашлялся с непривычки. Остап протянул ему ломоть сала:

–               Заешь, батя.

Кулеш с салом был хорош. Сафи-бей к свинине не притронулся, съел только кусок хлеба с луковицей.

Бородатый мужик странно смотрелся среди длинноусых, бритых казаков. Ондрею стало любопытно:

–               Что ли ты наш, российский? – спросил он.

–               Тверской. Из-под Великих Лук. Митькой кличут.

–               А сюда как попал?

– Как Великий князь покорял Тверское княжество, царские люди у меня скотинку порезали да лошадь забрали. Куда деваться? В полную кабалу продаваться не схотел. Убёг! – охотно рассказывал мужик. Бродяг было много, и судьба горемыки никого не интересовала. – Много я поскитался по Русской земле. Клепки бил для бочек, в дворне у князя Оболенского служил. А тут услышал о здешних землях и пошел посмотреть.

Ах, добрые земли! Разве ж их с нашими суглинками и супесями сравнишь? Тут сунь в землю оглоблю, телега вырастет. Пшеничка созревает! Да вот, близок локоть... Татары. – Мужик замолчал и со злостью кивнул на Сафи-бея. – Знаешь, отец, я всё мечтаю разыскать в лесу, где погуще, полянку. Землянку выстроить. Избу-то опасно, сожгут. Огородик небольшой, поле самое маленькое. И можно бы жить. Степняки нынче друг с другом грызутся, Орда с Крымом. Авось, проглядят мой хуторок? Как думаешь, батюшка?

– На Дону казаки так-то живут. Я у них в станице Волчьей был, видел. Да они завсегда с оружием ходят, готовые.

– И я бы ходил! Прав ты, батя, к донским-то и надо податься. Наши, православные. А в Литве паны – все больше латынщики.

– Попробуй. Придёшь в Волчью, передай атаману привет от Сафи-бея. Он друг ему.

– Ну? – мужик с уважением глянул на есаула. – Непременно передам.

Потом им снова связали руки сыромятными ремнями и спустили в глубокий погреб под домом. Ондрея вязал тот же толстый Грицко. Он не слишком старался, и Ондрей сумел незаметно напрячь мускулы и подсунуть ему руки так, что ремни легли не на запястья, а чуть выше. Сафи-бея старый Остап связал на совесть.

По приказу пана Николы казаки вытащили длинную лестницу и закрыли крышку. Друзья остались в полной темноте. Выждав немного, Ондрей принялся растягивать ремни на руках. Небольшая слабина, которую он сумел выиграть, позволяла шевелить кистями. Ремни поддавались с трудом. Но мало-помалу слабина увеличивалась, и часа через три, ободрав шкуру на руках, он смог освободиться.

–               Давай руки, Сафи! – шепнул Ондрей. – Развяжу.

– Развязался? Ай, молодец! Давай! – обрадовался есаул.

Трудно было на ощупь развязать хитрые узлы в полной темноте. Но, наконец, они поддались.

–               Ну, теперь-то мы им покажем, – шепнул есаул. – Лестницу они подняли. Как бы добраться до выхода?

–               Залезай мне на плечи, – ответил Ондрей.

Сафи ловко влез на плечи Ондрея, прислушался, потом спрыгнул:

– Они там разговаривают. Рано ещё. Подождём, пока уснут. Ничего. Попомнят Сафи-бея. Надо ждать.

Ждали долго. Ондрей нервничал, но Сафи-бей сдерживал его:

–               Не торопись. Лучшее для нас время – перед рассветом. Самый крепкий сон.

– Сафи, почему Измаил-бей не пришёл нам на помощь? – спросил Ондрей.

–               Он везёт посла. Измаил своей головы не пожалеет, лишь бы довезти его в Крым живым и здоровым, – ответил есаул. – Но из Крыма пошлёт нам помощь тотчас. Не сомневайся.

– Ежели доживём до этой помощи.

– Сами уйдём! Руки свободны, а они не того ждут.

Наконец, Сафи-бей сказал:

– Время!

Ондрей встал к стенке и подставил плечи. Сафи-бей долго слушал, потом очень осторожно приподнял люк. Выждал. Всё тихо. Открыл побольше, потом, придерживая двумя руками, чтоб не стукнуть, открыл совсем. Было тихо. Слышно только, похрапывал кто-то. Сафи– бей присел и шепнул Ондрею:

–               Трудно вылезти. Можешь поднять повыше?

– Становись мне на ладони!

Ондрей напрягся и поднял друга на вытянутых руках. Тот изогнулся и бесшумно выскользнул из погреба. Ондрей тихонько подкатил к люку тяжёлую бочку с солеными огурцами, влез на неё, но вылезти не решился, боясь зашуметь. Он напряжённо вслушивался. Казалось, стало ещё тише. Храп прекратился. В люк просунулась голова Сафи-бея.

–               Давай руку. Помогу, – шепнул есаул.

В сенях избы, у порога, лежал Грицко. На его шее Ондрей заметил затянутый сыромятный ремешок.

–               Бери его саблю. Я пойду с ножом, – шепнул Сафи-бей и очень медленно, чтобы не скрипнуть, приоткрыл дверь в горницу и проскользнул в неё.

Ондрей, держа в руках непривычную саблю, двинулся за ним. На копне свежего сена, покрытой пёстрым ковром, спал, разметавшись, пан Николай Глинский. На его плече прикорнула пухленькая девка с распущенными волосами. Кафтан пана, сабля и пистоль валялись на лавке.

Сафи-бей нагнулся над спящими. Два быстрых удара ножом.

– Всё. Проснутся на том свете.

– Как же мы выберемся отсюда? – спросил Ондрей. – Тут же два десятка казаков.

– Уйдём! – улыбнулся Сафи-бей. – Сними с Грицко кафтан и шапку. Да рясу подбери, чтоб в глаза не бросалась, – Сафи-бей споро надел на себя кафтан пана, подпоясался, прицепил саблю, засунул пистолет за пояс. – Возьми в сенях два седла да иди за мной.

Смело распахнув дверь, есаул пошёл направо, к коновязи. Ондрей старался не отставать. Шагах в двадцати, на тагане, кашевар готовил завтрак. Двое казаков о чём-то гуторили между собой.

«Заметят! – подумал Ондрей. – Уже совсем рассвело. И Сафи-бей на полголовы ниже пана Николы». Он старался спрятать лицо за сёдлами.

Но на переодетых пленников никто и не глянул. Есаул, подойдя к лошадям, стал седлать вороного жеребца пана Глинского.

– Добрый конь. Седлай серую. Она получше других, – сказал Сафи-бей, потом спокойно отвязал ещё две лошади – на смену – и тихо, шагом, тронул от хутора.

Когда кусты ивняка скрыли их от глаз черкасов, есаул хлестнул своего жеребца:

– Вперёд! Ушли, брат, ушли! Они ещё не скоро спохватятся.

Ветер свистел в ушах, дробно били копыта.

«Какое счастье снова быть свободным!» – подумал Ондрей.

***

Они догнали Измаил-бея только к вечеру. Тот встретил своего есаула, как будто тот и не пропадал.

– Я так и думал, что ты уйдёшь. А жеребец хорош. Твой Гнедой догнал нас. Мустафа за ним присматривает. Кто же посмел устроить тебе засаду? Говорил я тебе, Сафи-бей, будь осторожен. Проглядел ведь!

–               Проглядел. А засаду устроил Николай Глинский, сын чигиринского старосты. Обнаглели паны! Пора их проучить. Но молодого Глинского я уже успокоил. Не проснётся. Поверишь, Измаил-бей, а ведь освободил меня Ондрей-мулла. Хорош батур. Жаль, что в попы пошёл. Я бы взял его себе помощником.

Попозже, у костра, Сафи-бей сказал Ондрею:

–               Я у тебя в долгу. Нужна будет помощь – только скажи. Род Ман– сур тебя не оставит. А теперь давай хабар делить. Надо, чтобы всё поровну. Мустафа! – окликнул он проходившего воина. – Сходи к армянам. Попроси Алачьяна подойти. Скажи, Сафи-бей просит.

– Что ты, Сафи-бей! – удивился Ондрей. – Весь хабар твой, по справедливости. Что делить-то?

– Ну нет, вместе попались, вдвоём и ушли. Добыча пополам.

Скоро подошёл Армен Алачьян:

– Приветствую отважного Сафи-бея. Нужно что?

– Помоги, Армен, разделить хабар. Я ведь цен не знаю. А надо, чтоб поровну.

Есаул расстелил на траве платок и выложил на него всю добычу: кафтан с золотым шитьём, дорогой пояс, саблю, пистоль. Из кожанной калиты высыпал горсть червонцев, золотые кольца, серьги и другие украшения.

Среди них Ондрей заметил и перстень синьора Спинолы, отобранный у него черкасами, но промолчал.

Армен присел на корточки, подумал, потом отложил в сторону семь золотых перстней с разноцветными лалами и затейливые серьги греческой работы.

–               Это на один сомм и три аспра дороже, чем все остальное. А это мне за делёж. – Алачьян, показал на серебряную монету. – Согласен?

– Бери. Спасибо, Армен. Ты купец справедливый, не обманешь, – ответил Сафи. – Ну что, брат, забирай цацки, а я возьму червонцы и оружие. Идёт? Оружие мне сподручней.

–               Да много мне, Сафи. По-честному – вся добыча твоя.

– Не спорь! Без тебя я бы там, в погребе, и остался. А что ты сделаешь со своей долей?

– Продам в Кафе. Почтенный Иосип бен Моше купит, наверное.

– И цену даст хорошую. А деньги на что?

– Надо в Кафе русскую церковь отстроить. Вот и пущу деньги на это.

Сафи ухмыльнулся:

– Верно! Какой же ты урус мулла без урус мечети?