Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

–              Пастернак! «Сестра моя жизнь».

Татьяна хорошо знала своих раненых. Но на этого вихрастого, носатого паренька раньше совершенно не обращала внимания. Немудрено! В её палатах больше шести десятков таких.

Девушка невольно остановилась. Рука сама потянулась к книге.

–              Разрешите?

– Конечно! Берите. Неужто вы любите Пастернака, сестра? – удивился Яша.

– Люблю, – тихонько ответила Таня. – И не только Пастернака.

В огромном городе моём ночь.

Из дома сонного иду прочь,

И люди думают: жена,, дочь...

А я запомнила одно – ночь.

Стихи сами собой выпрыгнули из памяти, и Таня читала их почти шёпотом, как будто для себя. Волшебный ритм и музыка стиха завораживали.

–              До чего здорово! – протянул Яша. – Чьё это?

–              Цветаевой.

–              Белоэмигрантки? Всё равно, стихи замечательные! Прочтите ещё!

Таня присела на краешек больничной койки. Вспомнилось почему-то:

Из рук моих нерукотворный град Прими, мой странный, мой прекрасный брат....

Девушка старалась читать совсем тихо. Но все раненые, лежавшие на соседних койках, повернулись к ней и слушали с напряжённым вниманием.

Таня заметила это и смутилась.

–              Пора спать! Хватит! – сказала она и вышла.

Раненые поговорили о странной медсестре, о стихах и затихли.

А Яков не мог уснуть. О Цветаевой ему когда-то говорила Дина Шапиро, лучший поэт в классе. Стихи растревожили лейтенанта. Но куда больше взволновало его лицо Тани.

«Совсем не красавица! Нормальное девичье личико. Однако стоило ей начать читать стихи, как лицо преобразилось. Будто волшебный фонарик осветил его изнутри! Так странно! Вроде, обычная медсестра. И вдруг – глаз не отведёшь», – думал Яша.

Про Олю он уже давно не вспомиинал. Перегорело. Полгода под огнём – достаточное время в девятнадцать лет.

Яша ворочался с бока на бок, считал слонов, старался уснуть – ничего не помогало. Вдохновенное лицо медсестры стояло перед глазами.

После часа ночи Яша не выдержал. Встал, взял книжку Пастернака и тихонько вышел в коридор. Таня что-то вязала за своим столиком. Яша, робея, протянул ей книгу:

–              Вам понравилось? Возьмите почитать.

Девушка улыбнулась:

– У меня такая уже есть. Что ж вы не спите, Рабинович? Примите порошок.

Парень взял порошок, но уходить не собирался.

– Спасибо. Можно, я немного посижу рядом с вами? – спросил Яша.

«Занятный парень. Не наглец. Стихи любит. Где-то теперь Валя Крулевский, моя первая школьная влюблённость?» – подумала Таня и кивнула:

–              Ладно уж. Садись. Только ненадолго.

Скоро они уже говорили, как старые друзья. Незаметно перешли на ты. Таня расспрашивала Якова о боях, о его семье.

О фронте парень говорил с юмором, в основном, о друзьях, не о себе. Не хвастался. А вот о родных рассказывал охотно и с любовью. Видно было, что семья для него – очень много.

Потом и Яша спросил о Таниной семье, о её родителях.

Таня задумалась. Почему-то ей не хотелось врать этому милому парню так, как она привыкла врать всем.

«Соврёшь, а потом вдруг выплывет. – подумала девушка. – Скажу правду!»

–              Мой отец, полковник Коровин, – расстрелян в тридцать восьмом году. А мать – в Караганде, в лагере.

Таня увидела, как побледнел Яков.

«Испугался! – подумала она – Может, так и лучше».

Яша резко вскочил, потянулся к ней, видно, хотел обнять, но не решился.

–              Бедная ты моя! – прошептал он дрожащими губами. – Как же ты вынесла этот ужас? Ты ж была совсем девочкой!

У Тани отлегло на душе. «Не ошиблась!».

–              Приехала в Москву, к тёте Лиде. Знаешь, какая у меня замечательная тётя!

Они проговорили бы до самого утра, но в 14-й палате застонал раненый.

–              Смирнову опять плохо! – вскочила Таня. – Пойду, сделаю ему укол. А ты, Яша, ступай спать. Мы ещё наговоримся.

Она сказала это так ласково, что Яков ушёл совершенно счастливый.

***

Дальше всё пошло быстро. В часы Таниных ночных дежурств Яков усаживался на стул рядом и терпеливо ждал, пока девушка управится с делами. Так много хотелось рассказать о себе, узнать о другом!

Влюблённые взгляды юноши Таню радовали. Пока что она милостиво позволяла ему любить себя. Яша ей нравился.

Через несколько дней, вечером, Таня спросила тётю Лиду:

–              У меня лежит раненый. Большой любитель поэзии. Можно я дам ему почитать Цветаеву? Парень надёжный. Я за него ручаюсь.

Тётя глянула на Таню с острым интересом и просила:

– Влюбилась?

– Ну что вы, тётя Лида! Нет! – покраснела девушка.

–              Что за парень?

–              Лейтенант Рабинович. Из Ташкента.

Историю болезни Якова Таня изучила досконально.

–              Еврей. Это неплохо. Из них выходят отличные мужья. И детей евреи любят. Вот что. Зайду-ка я завтра к тебе, посмотрю на твоего принца. Можно ли ему доверить Цветаеву, и не только.

Таня смутилась:

– Вы поаккуратнее, тётя Лида!

– Зачем? – рассмеялась тётя. – Так прямо и спрошу: «Позвольте узнать, господин Рабинович, честные ли у вас намеренъш?» Не боись. Лишнего не ляпну.

Во время утреннего обхода, пока Таня в свите доктора Соколова шла через 11-ю и 12-ю палаты, тётя зашла в 13-ю. Поговорила с Яшей о поэзии, оставила ему под честное слово машинописную книгу Цветаевой и вышла.

В коридоре поймала Таню за локоток:

–              Хороший парень. Одобряю.

После обеда Яков дождался свободного промежутка у Тани.

– Замечательная тётя у тебя! Откуда у неё эти редкие стихи? – спросил он.

–              Печатает на машинке для любителей поэзии. Подрабатывает.

–              А где сейчас Цветаева? Во Франции?

От критика Тарасенкова, друга Марины Ивановны, тётя Лида узнала о страшной судьбе поэта. И Таня смогла рассказать, что Цветаева вернулась в СССР вместе с мужем и дочерью. А их обоих арестовали как шпионов. Не выдержала Марина Ивановна, покончила с собой.

–              Какого поэта загубили! – прошептал Яша.

На стенке ожила чёрная тарелка громкоговорителя. Торжественный голос Левитана возгласил:

–              От Советского Информбюро!

Мгновенно смолкли все разговоры. Потянулись поближе к радио ходячие, приподнялись на своих постелях лежачие раненые.

–              Наступление под Сталинградом! Наконец-то. Дождались.

–              Не спеши радоваться! Не вышло бы, как в мае, под Харьковом.

–              Ты что? Офигел? Зима – наше время.

Через пять дней, 23 ноября 1942 года, наши замкнули кольцо под Калачом. Впервые в клещи попали сами немцы! Война решительно повернула на запад, на Берлин!

***

Время шло. На утреннем обходе доктор Соколов долго и тщательно выслушивал Якова. Смотрел последний рентгеновский снимок.

–              Будем готовить вас к выписке, лейтенант. Вы из Ташкента? Полагаю, дадим вам пару месяцев на долечивание.

Таня стояла далеко, но, конечно, не упустила ни слова!

За своим столиком, открыв для вида «Лист назначений», напряжённо думала:

«Пора решать! В четверг или даже в среду Якова выписывают. Сам он не решится. Будет думать, прикидывать и так, и сяк, но с места не сдвинется. Придётся мне действовать самой.

– Ты его любишь? – строго спросила себя Таня. И, подумав, сама же ответила:

–               Да. Люблю. Наверное, не так ярко и не так горячо, как любила мама отца. Но, может, это придёт потом? Хочешь за Яшу замуж? Хочу. Яша, конечно, совсем не тот прекрасный принц, о каком я когда-то мечтала. Ждала человека сильного, решительного, такого, как папа, чтоб за ним, как за каменной стеной. Может быть, таким стал бы Витя. Не срослось.

С Яшей не так. Станет трудно, придётся надеяться только на себя. Правда, Яков совсем не трус. Поставь ему цель, всё сделает, как надо. Он милый, мой Яшенька. Добрый. И очень любит меня. Значит, надо действовать».

Перед выходным Таня зашла к заведующему отделением и попросила разрешения вывести Рабиновича в город:

– Пора ему привыкать.

Соколов сдвинул очки на кончик носа, с интересом посмотрел на Таню:

–               Пожалуй, верно. Разрешаю. Только на первых порах одного не отпускайте.

В воскресенье Таня впервые вышла из ворот госпиталя вместе с Яшей. Девушка заботливо укутала грудь и шею любимого пушистым шарфом:

– Тебе нельзя простужаться.

Яков очень обрадовался прогулке. Он совсем не видел Москвы. Доехали до Садового кольца на трамвае, дальше пошли пешком по улице Семашко к бульварам. С неба медленно падали крупные хлопья снега. Таня варежкой расчистила сиденье на скамейке:

– Посидим. Тебя скоро выпишут, Яша. Что будешь делать?

Яков сидел нахохлившись. Смотрел на снежинки. Молчал.

«Не лёгко ему решиться. догадалась Таня. – Скажешь сейчас заветное слово – ответственность на всю жизнь! —Торопить не стала. – Пусть думает сам...».

Наконец Яша повернул взволнованное лицо к девушке:

– Ты же знаешь! Я люблю тебя. Выйдешь за меня замуж?

–              Да! – звонко ответила Таня. – Выйду! – и поцеловала его.

Они долго ещё целовались на лавочке, потом, взявшись за руки, пошли к Москва-реке и дальше, к Кремлю. Пьяный от счастья Яков даже Кремля почти не заметил.

Свернули к дому. Яша восторженно говорил, как замечательно им будет в Ташкенте:

– Это такой солнечный город! А сколько фруктов! И мама так обрадуется. Может, ты боишься моей мамы? – Он с тревогой глянул на девушку.

Таня усмехнулась:

– Ни капельки. У такого, как ты, не может быть злой мамы. Какой же ты фантазёр, Яша! В Ташкент. Да кто меня отпустит? Я же в армии. Старший сержант. А сестёр всегда не хватает. Вот ежели приду к начальству с огромным пузом, тогда, может, демобилизуют. Да ты не грусти, Яшенька! Буду ждать тебя. Сколько надо, столько и буду ждать. Я верная.

Яша сник: «Как же так? Неизбежная разлука! Почти сразу».

«Зря я его так, в лоб, напрямую, – подумала Таня. – Трудно ему будет в жизни! Что на сердце, то и на лице».

–              Я не согласен! Так нельзя! – Яков напряженно искал выход. – Без тебя я не уеду. Буду сидеть дома, мыть полы, варить кашу, ждать тебя с дежурства.

– Оставь! – засмеялась девушка. Приятно видеть, что тебя так любят! А в семнадцать лет особенно. – Что-нибудь придумаем.

Подошёл трамвай, и влюблённые поехали на Таганку.

– Знакомься, тётя! – торжественно заявила Таня, входя в комнату. – Это Яша – мой жених.

Тётя Лида кивнула приветливо:

–              Очень рада за вас. Раздевайтесь.

–              Яшу на днях выписывают, – торопилась рассказать Таня. – Ему дадут на долечивание месяц или два. Меня-то из госпиталя наверняка не отпустят, придётся ехать в Ташкент к родителям одному. А Яков говорит, что останется здесь, со мной. Вот ведь нелепость! Тут и голодно, и холодно, а у него дырка в лёгком.

– Садитесь за стол. Вы, небось, голодные. Может, на сытый желудок и найдём выход.

На бежевой скатерти уже стояли парадные тарелки кузнецовского фарфора и даже хрустальный графин с вишнёвой наливкой.

Вчера тётя Лида спешно довязала нарядную кофточку из довоенных запасов шерсти и удачно продала на Зацепском рынке.

Впервые за год Лидия Петровна сварила мясной борщ и приготовила тушёную картошку с американской «Сбиной тушенкой» ⁹.

Выпили по рюмочке «За счастье» и дружно навалились на борщ.

–              Такой роскоши я с до войны не ела! – восхитилась Таня, вытирая хлебом тарелку из-под тушёной картошки.

–              Пора чай ставить, – поднялась тётя. – Да, возьми вот, письмо от мамы.

Таня жадно схватила измятый треугольник:

–              Что ж вы его сразу не отдали?

–              Настроение портить не хотела.

Девушка читала письмо, и её лицо менялось на глазах.

–              Дурные вести? – тревожно спросил Яша.

–              Хуже некуда. Маму из лагерной аптеки перевели на общие работы. И цинга у мамы начинается. Она пишет: «Всё нормально. Не тревожьтесь обо мне». Да на общих работах мама и до весны не доживёт!

Таня до боли зажала кулаки, чтобы не разрыдаться в голос.

С кухни вернулась тётя Лида, кивнула:

– Надо бы посылку Верочке. Валенки, тёплые вещи, витаминов побольше. Беда только, что посылка в лагерь идёт полгода! Оказию бы найти. Да где её взять?

– Есть такая оказия! – обрадовался Яша. – Твоя мама в Караганде?

–              Их лагерь под Акмолинском.

– Мне это почти по дороге. Ну, крюк на сутки-двое. Оформлю литер ⁹через Акмолинск и завезу

– Спасибо, Яша. Но свиданье в лагере дают близким родственникам. Да и посылку наверняка примут только от дочери. Куда ни кинь, а Тане нужно ехать с тобой вместе. Одна надежда на Ольгу Яковлевну. Мой резерв «Верховного Главнокомандования». Может быть, доктор Крупеник и поможет.

–              Она точно не откажет, выручит, – обрадовалась Таня.

– Не знаю, – невесело молвила тётя. – Честно сказать, шансов мало. Но дорогу осилит идущий.

***

Назавтра, рано утром, Таня и Лидия Петровна вошли вслед за Ольгой Яковлевной в приёмную главного врача. Старуха секретарша строго посмотрела на них из-под очков.

– Здравствуйте, Берта Соломоновна! – тепло поздоровалась с ней Ольга Яковлевна. – Как ваши внуки? Не болеют? Сам-то на месте? – обернулась: – Подождите меня здесь. Когда понадобитесь, позову.

Таня нервничала. Чтобы не думать, она тихонько разглядывала Берту Соломоновну. Эту старую еврейку с редкими, ярко-рыжими волосами уважали и побаивались даже ведущие хирурги.

Под столом что-то звякнуло, и старуха скрылась в кабинете. Потом туда прошёл однорукий подполковник Жучкин, начальник отдела кадров.

«Сколько ещё ждать?» – переживала Таня. Наконец, в дверях показалась улыбающаяся Ольга Яковлевна:

–              Уговорила! Вообще-то, так не принято. Но ведь и запрета нет! Ты с лейтенантом ещё не расписалась? Хорошо. Фамилию не меняй. Неудобно будет тебе командировку выписать. Поедешь с ним сопровождающей.

В среду Яков получил все документы. Прямо из госпиталя зашли в ЗАГС и минут через десять вышли уже мужем и женой. В те годы даже свидетеля не требовалось.

После обеда Лидия Петровна отпросилась: надо ж прибраться в комнате, да и свадебный обед приготовить. Из чего? По дороге прикидывала свои возможности:

«Вишнёвой наливки осталось на донышке. Стыдно на стол поставить. Правда, есть бутылка водки и довоенный портвейн «777». Картошки и овощей купили с запасом. На программу-минимум хватит.

Значит, винегрет, селёдка с луком, горячая картошка, солёные огурцы. В кастрюле на донышке остаток квашеной капусты. Чем бы украсить стол? Свадьба всё-таки раз в жизни. В буфете две последних банки крабовых консервов «Чатка». Год назад они башнями стояли на пустых полках магазинов, никто не брал даже без карточек. Кабы горсточку риса и пару варёных яиц, такой бы вышел роскошный салат! Но на нет и суда нет.

Ладно. Хлеба хватит, на карточки дали кокосовое масло. Сделаю бутерброды с кокосовым маслом и с крабами. На парадном голубом блюде будут смотреться красиво.

У Яши в дорожном пайке свиная тушёнка. Её брать нельзя ни в коем случае. У детей впереди дальняя и трудная дорога. Хорошо, я надоумила его взять табачный паёк махоркой. Будет что поменять на продукты в дороге. Есть ещё килька в томате.

Обойдёмся! Слава Богу, не голодаем. А каково в Ленинграде? Подумать страшно.».

Вечером пришла Ольга Яковлевна, расцеловала Таню:

–               Теперь ты, можно сказать, моя крестница! А это на стол! – сказала доктор и вынула из кармана шинели банку английского бекона.

– Какая роскошь! – ахнула Таня.

Через много лет после войны, она рассказывала дочке о нежном, ни с чем не сравнимым вкусе тонких, переложенных промасленной бумагой ломтиков этого бекона.

Потом явилась Варя. Уж единственную подругу Таня не могла не пригласить.

– Какой скромницей тебя все считали в классе, – сказала Варя, гордо вручая свой драгоценный подарок: две почти новые простыни, – а замуж выскочила раньше меня! Обидно. Не думай! Я надолго не отстану! Заходи, Вася, знакомься. Мой жених – Вася Ершов.

Невысокий, почти квадратный лейтенант с густыми русыми усами крепко сжал Яше руку:

– Поздравляю! Свой брат, фронтовик! Правильно выбрала Татьяна.

Как водится, желали молодым счастья, кричали «Горько», говорили тосты. Но долго засиживаться было нельзя: в 22.00 начинался комендантский час.

Перемыв посуду, тётя Лида ушла ночевать к Ольге Яковлевне.

Дорога

Дни до отъезда были заполнены беготнёй и хлопотами. Наконец, всё собрано. Тёплые вещи и продукты для мамы надёжно упаковали в большой мешок. Тётя Лида заботливо уложила Танин чемодан.

– В лагере – свои порядки, – объяснялала Лидия Петровна племяннице. – Даром тебе там никто ничего не сделает. Люди в охране, конечно, тоже разные. Но большинство не прочь хапнуть. Придётся давать взятки. Иначе ты маме не поможешь. Смотри, я кладу здесь фляжку с медицинским спиртом. Это валюта! Вы уж постарайтесь, дети!

Тётя хорошо помнила поездки в лагерь к любимому Стёпе.

С фронта опять пришёл эшелон тяжелораненых. Предстояли срочные операции, поэтому молодых провожали Варя с Васей.

На Казанском вокзале не протолкнёшься – молодожёны с трудом разыскали свой плацкартный вагон.

Но не тут то было! На их местах две наглые бабищи разложили множество узлов и чемоданов. Предъявленные билеты их ничуть не смутили.

– Шёл бы ты, лейтенант, – и дальше этажей на восемь.

Проводник как нарочно пропал. Ершов взорвался:

–              Ах вы, сволочи! Не уступить место раненому фронтовику! Спекулянтки!

Из соседнего купе к бабам тут же выдвинулось подкрепление – человек пять. Явно назревала драка. Варя решительно отодвинула Васю в сторону:

–              Спокойно! Разбираться будем не здесь. Выйдем пока что! – она поставила Таню с Яшей возле вагона и скомандовала: – Не уходите. Мы с Васей к военному коменданту.

Увидев подходящий патруль, бабы слиняли.

–              Теперь доедем! – с облегчением вздохнула Таня. – Два нижних места.

***

Дорога долгая. До Акмолинска поезд тащился одиннадцать дней. В вагоне наладился устойчивый быт. На крупных станциях Таня бежала на продпункт за хлебом, потом с чайником за кипятком. Якова из вагона старалась не выпускать:

– Ещё простудишься!

За Волгой на перронах появились базарчики. Бабы выносили к поезду кульки с горячей картошкой, солёные огурцы, тёплые, ароматные лепёшки. Вот где пригодилась пайковая махорка!

Входили и выходили люди, но они будто выключились из шумного мира вагона. Свой, заветный мирок – две полки и столик.

Яков рос в семье старшим. Большая часть маминого тепла доставалась младшеньким: Хаве и Мише. Теперь парень наслаждался окружавшим его теплом и заботой.

Они никогда не ели кое-как, на газетке. Таня обязательно стелила чистую салфетку, ставила в середину соль, красиво раскладывала варёные картофелины. Баночку лярда, полученную в Москве, онаухит– рилась растянуть на восемь дней, намазывая свиной жир на хлеб тончайшим слоем.

Таня присматривалась к мужу, отмечала его привычки:

«Аккуратист! Даже немного педант. Терпелив. Не придира. И очень ласков. Нет, не ошиблась я в Яше!».

С каждым днём она всё больше и больше привязывалась к Якову.

По очереди читали взятую в дорогу «Войну и мир». Яша – войну и рассуждения Толстого об истории, Таня, конечно, – мир. Яша пересказывал жене любимые книги, тихонько читал стихи.

За окном бежали бесконечные снежные степи, редкие деревушки – Россия.

Ближе к Акмолинску Таня стала часто задумываться. Загрустила.

– Что ты захандрила, девочка моя? – тронул её за плечо Яша. – Боишься?

– Боюсь, – призналась она. – Как мы там? Лагерь огромный. Может, до той Малиновки сто вёрст по пустыне?

– Найдём, – засмеялся Яков. – Искать дорогу – это ж моя профессия.

В Акмолинске он усадил жену в зале ожидания:

–               Жди. Пошёл на разведку.

На привокзальной площади шумела густая толпа. Базар. В табачном ряду инвалиды маленькими гранёными стаканчиками продавали махорку. Яков выбрал усатого бойца с медалью «За отвагу» под распахнутым ватником. Угостил папиросой:

– Слушай, друг! Подскажи, как добраться до Малиновки.

Солдат, не торопясь, высек кресалом огонёк, раскурил «Беломо рину».

– Сладкий табак, а настоящей крепости, как в махорке, нету. – Он явно оценивал подошедшего лейтенанта: – Кто таков? – и наконец, ответил: – Тебе что ли бабий лагерь нужен? Ищешь кого?

–               У жены там мать.

– Тёща, значит. Вроде, не врёшь. Ну, это просто. Грузовичок ихний недавно привёз на этап партию зечек. Потом они, должно, на продсклад поедут. Отовариваться. Дашь сержанту полбанки, подбросит, – объяснил боец и ткнул рукой направо.

В очереди возле продсклада стояли шесть грузовиков. Обшарпанный, грязный газик из Малиновки оказался первым, у самых ворот. Трое солдат с винтовками и скуластый, плотный сержант-казах курили рядом. Яша подошел к сержанту, спросил:

– Прихватишь в Малиновку? Родина тебя не забудет! – и распахнул шинель, демонстрируя бутылку водки в кармане.

Сержант заинтересовался:

– Покажь, что там у тебя. Московская! Прихватим.

–               Я с женой. Подойдём минут через десять.

– Добро. Только не опаздывай. Погрузимся, сразу поеду. Тридцать вёрст, не близко.

Сержант галантно усадил Таню в кабину, рядом с собой. Яков забросил вещи в кузов и уселся рядом с бойцами. Поехали.

До Малиновки добрались в полной темноте. Таня растеряно оглядела убогие домишки, тусклый свет в окнах.

– Всё уже закрыто. Куда ж мы пойдём?

– Айда ко мне, – добродушно пригласил сержант. – Переночуете. А найдёшь баночку консервов, то и вовсе славно. Ребятишки на одной картошке с хлопковым маслом живут.

Сержант прихватил Танин чемодан, пошёл вперёд.

Саманная хата, крытая толем. Пол земляной, посередь дома большая русская печь. Но чистенько, стены выбелены, на окнах марлевые занавески.

Кареглазая, полная хохлушка Оксана приветливо улыбнулась:

– Проходьте, будьте ласки.

С печки свесились пять скуластых, в отца, детских головок: гости! Интересно!

Таня отдала хозяйке банку американской свиной тушёнки.

Хозяйка обрадовалась:

–              О це гарно! – споро раздула в печке сухие кизяки, поставила на таганок большую сковородку, нарезала лук.

Ребятишки жадно принюхивались к лакомому запаху. Оксана ухватом вытащила из печи большой чугун варёной картошки, выложила в него тушёнку с луком, растолкла, пригласила:

– Просимо вечерять.

Гостям женщина поставила пожелтевшие фаянсовые тарелки с голубой надписью «Общепит». Свои ели из одной эмалированной миски, черпая деревянными ложками по очереди.

После ужина Таня стала с хозяйкой перемывать посуду:

–              Как мне получить свиданье с мамой? – спросила она, – К кому пойти?

– То треба к начальнику. Михал Терентьич не злыдень, небось, дозволит. Тильки ты писулю заготовь, заявление.

Утром пошли к лагерю. Высокий забор из колючей проволоки, серые вышки с часовыми – невесело. Возле штаба лагеря дождались майора Юзиленко. Тот бегло оглядел пришедших.

– Ко мне? Заходите.

Невысокий, пузатый Михаил Терентьевич напоминал постаревшего плюшевого мишку, зачем-то нацепившего пенсне. Важно усевшись за большой стол, начальник неспеша читал Танино заявление.

«Он совсем не страшный!» – подумала Таня.

Однако майор медлил с ответом.

–              Из Москвы? Неблизкий путь. Надо бы разрешить. Да вот беда, Коровина сейчас в БУРе ⁹. Свидание не положено, – сказал Михаил Терентьевич. Он ещё раз глянул на несчастное лицо молодой женщины, вздохнул. – Ладно! Так и быть. На три часа разрешаю! Но не больше.

Таня и Яша долго ждали в маленькой комнатке для свиданий.

–              Как тут грязно! Небось, месяц не подметали.

Таня нетерпеливо шагала из угла в угол, чутко вслушиваясь, не прозвучат ли шаги в коридоре. Последние минуты перед встречей тянулись особенно долго. Яша молча сидел на табуретке у окна.

Наконец, идут! Охранник ногой распахнул дверь:

–              Заходь!

«Мама! Отёчное лицо. Чёрные мешки под глазами. Драный ватник.».

Таня, заплакав, бросилась к матери, обняла, прижалась всем телом – столько лет не видела! Нескоро они смогли разомкнуть руки и посмотреть друг на друга.

–              Тяжело тебе здесь? – спросила Таня.

–              Ну уж нет! – улыбнулась мама. – Сперва ты рассказывай! Твоя очередь.

–              Знакомься, мамочка! Это Яша – мой муж.

Лицо Веры Петровны посветлело. На миг она стала похожа на ту весёлую, неистовую маму Веру, которую вспоминала Таня все эти годы.

–              Дожила! Моя маленькая девочка замужем! – радостно сказала Вера Петровна. Повернулась к Яше, пристально всмотрелась в его лицо: – Очень рада. Счастья вам, дети! Большого и долгого счастья. Но всё-таки расскажи подробно.

Мама слушала напряжённо, боясь упустить хоть слово. Требовала подробностей: из писем можно узнать так мало.

О лагере Вера Петровна говорила скупо:

– Всё нормально. Работаю на стройке. Люди здесь очень хорошие. Просто удивительно интеллигентная публика. У меня тут замечательные друзья.

Таня не отставала:

–              Почему ж тебя перевели на общие? И за что в карцер?

Мама устало пожала плечами:

– Обыкновенное дело. С кумом ⁹не сговорилась. Лейтенант Ко– белев вздумал завербовать меня в сексоты ⁹. Уж как он жал на меня! Сперва уговаривал: «Вы ж советская женщина», – потом матерился, кулаком стучал. Ну, не могу я на друзей доносить! Он и вызверился. «Сгною!» – кричит. Сначала на общие работы послал, да не на швейную фабрику, а на стройку, потом, вот, в БУР. Ты, дочка, не плачь. В карцере, хоть и на хлебе и воде, а всё полегче, чем носилки с раствором на леса таскать.

Таня жадно целовала жесткие мозоли на маминых руках:

–              Кто может помочь тебе? К кому обратиться?

–              Вряд ли кто и поможет. Начальник лагеря? Юзиленко – трус. Не станет он с кумом ссориться. Может, спросить у Келадзе? Это наш начальник УРЧ ¹⁰. Уж он-то все ходы и выходы знает.

Таня раскрыла мешок с тёплыми вещами и продуктами:

–              Поешь! Ты ж голодная.

Вера Петровна отмахнулась:

–              Успею ещё. Наемся. Наглядеться бы на тебя вдоволь!

Три часа пролетели незаметно. Пришёл хмурый охранник и увёл маму обратно в карцер. А Таня с Яшей отправились искать Келадзе.

Георгий Михайлович, пожилой, сутулый грузин с грустными глазами, слушал Таню сочувственно. Флягу со спиртом отодвинул с возмущением.

–              Что вы! Вера Петровна – мой друг. Я для неё и так всё сделаю, – сказал начальник УРЧ. Потом передумал. – За эту фляжку я её сегодня из БУРа вызволю. Вот с общими работами куда сложнее. Кобелев совсем озверел. Разве что через Олимпиаду Степановну?

–              А кто это?

–              Жена Юзилевича. Наша гранд-дама и редкая стерва. Но взятки берёт. Сумеете её заинтересовать – всё сделает. Сейчас она в парикмахерской, красоту наводит. Массаж, маникюр. Попробуйте.

И вновь Яша и Таня ждали в маленькой парикмахерской, на потёртом диванчике.

Гранд-дама надменно восседала перед склонившейся над её руками маникюршей. Роскошная чернобурка прикрывала уже заметно отяжелевший бюст Олимпиады Степановны.

– Как же я к ней подойду? – шёпотом спросила Таня. – В жизни не давала взяток.

– Не трусь! Я сам. Прорвёмся! – сказал Яков и достал из сумки белый платок со шкурками.

Мастерица закончила. Дама подняла к глазам холёные руки, рассматривая ярко-алый маникюр. Яков решительно шагнул ей навстречу.

– Извините, ради бога, Олимпиада Степановна! Нам просто не к кому обратиться, кроме вас, – сказал он, и развернул платок.

Дама строго оглядела незнакомого лейтенанта. Потом увидела шкурки.

–              Настоящий сур! – с восторгом воскликнула женщина, и жадно выхватила платок из рук Яши. Она поворачивала каракуль, разглядывая его с лица и с изнанки, ощупывала и поглаживала золотистые тугие завитки. – В самом деле, сур! И отличной выделки. Откуда у вас такая редкость?

Олимпиаду Степановну с подозрением глянула на Яшу. Но уж больно не походил на жулика этот молодой лейтенант.

–              Не тревожьтесь. Шкурки не краденые, – успокоил её Яша.

Начальница решительно уселась на диванчик, не выпуская желанные шкурки из рук.

–              Хорошо. Какое у вас дело ко мне?

–              Дело в одной заключенной, Вере Петровне Коровиной.

– Аптекарша, что не пошла на сотрудничество с Кобелевым! Помню. Она вам кто?

–              Мать моей жены.

Яков кивнул на прячущуюся за его плечами Таню.

– Понятно. Значит, надо снять её с общих и вернуть в аптеку. Сделаю, – заверила Олимпиада Степановна и торопливо засунула каракуль в свой большой ридикюль. – Прелестная шляпка получится.

–              Вы в самом деле можете помочь маме? – робко спросила Таня.

Олимпиада Степановна широко улыбнулась:

–              Не тревожься, милочка! У меня такие связи в Акмолинске! Ко– белев и пикнуть не посмеет.

К вечеру Веру Петровну выпустили из карцера и вернули в аптеку. Но второе свидание разрешили только на другой день, утром.

– Ты просто волшебница, доченька! – удивлялась Вера Петровна. – Такое трудное дело провернула! Я ведь совершенно не надеялась.

–              Да я-то тут причём? Тётя Лида ещё в Москве положила нам эти шкурки, Машин подарок. А Яша сговорился с этой страшной бабой. Честное слово, я бы не решилась. Тебе ведь уже недолго осталось, мамочка! Всего полгода. А потом твой срок кончится.

Мать грустно погладила Танину руку:

– Не надейся, дочка. Не жди. При мне в нашем лагере закончился срок у тридцати двух женщин. А выпустили только пятерых. Остальные сидят, «до конца войны». И совершенно не понятно, почему выпустили именно этих, а не других.

Яша хмыкнул:

–              Скорее всего, их выкупили. И не без участия мадам Юзилевич.

Вечером попутный грузовик отвёз Яшу и Таню в Акмолинск к ночному поезду.