Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Кырк-ор

С утра синьор Гвидо поехал в крепость. Горная дорога круто шла вверх. Над скалами поднимались каменные стены Кырк-ор. Ворот не было видно. Но вот за последним поворотом открылись тайные южные ворота.

– Кто строил эту крепость? – восхитился синьор Гвидо. – При подъёме мы все время едем к стене правым, незащищённым боком. Нападающий беззащитен! А лощина перед воротами – настоящая ловушка...

Просторный дом рэб Иосипа прилегал к городской стене рядом с кенассой, караимской синагогой. Во дворе их встретил молодой, ярко-рыжий караим. Он придержал стремя, помогая гостю сойти, и учтиво приветствовал отньора на хорошем тосканском наречии:

– Рэб Иосип бен Моше счастлив видеть благородного синьора Спинола в своём доме. Пройдите в покои. Рэб Иосип сейчас выйдет.

Гости сели на подушки в комнате, богато украшенной коврами. На восьмиугольном столике стояло персидское блюдо с фруктами.

– Этот наглый еврей мог бы и встретить меня, – раздраженно бросил синьор Гвидо. Но тут послышались грузные шаги, и в комнату вошёл хозяин.

– Извините меня, ради Бога! – он учтиво поклонился. – Старые ноги плохо ходят. Я не успел спуститься, встретить вас. Боярин Шеин живёт в моём доме. Попросить его принять вас?

– Вот это удача! – обрадовался синьор Спинола. – Буду Вам крайне благодарен.

– Вы посланы герцогом Лодовико?

–               Нет. Я еду по поручению банка св. Георгия для заключения торгового договора.

– Торговля полезна всем. В Москве нужны умелые итальянские мастера: литейщики и рудознатцы, пушкари и врачи. А проехать туда куда проще через Кафу. Литва ведь мастеров в Москву не пропускает.

Не удивляйтесь, если боярин будет обращаться с вами несколько свысока. Он посол, а московиты весьма чувствительны к этим вопросам.

Иосип хлопнул в ладоши. Немолодая, худощавая женщина в чёрном шелковом платье и расшитой золотом душегрейке внесла кофе на серебряном подносе.

«Китайский фарфор! – ахнул про себя синьор. – Этот еврей богат, как князь!»

– Я слышал, в Италии кофе вошёл в моду. Попробуйте, это настоящий йеменский. Да и наши сладости хороши. Я пойду, поговорю с боярином. Если что понадобится, скажите Исаку, – сказал хозяин и кивнул на рыжего. – Ещё раз извините меня.

Пока синьор Спинола смаковал кофе с прекрасными караимскими лакомствами, рыжий Исак подсел к Ондрею:

–               Ты из Кафы, дьякон?

–               Да. Еду толмачом в Москву.

Рыжий вздохнул:

– Повезло тебе.

– В чём повезло-то?

– Поедешь в дальние страны, увидишь незнаемое. Хотел бы и я побывать в тех краях. Да дядя не отпускает. Нужен я ему.

–               Это рэб Иосип – твой дядя? Чудак ты, право. Я бы жил дома со своей семьёй, никуда бы не ездил, только радовался. Что ты там потерял?

–               За пять веков до нас было здесь могучее Хазарское царство. От моря Хвалынского до Дуная простирались его владения. И славянские племена платили им дань. А хазары – наши предки. Потом русский князь Святослав покорил хазар. А после потопа монгольского их и следа не осталось. Я купцов расспрашивал. Но дальше, в полуночных странах, где Пермь Великая, Югра, Мангазея, может, там сохранились осколочки Хазарского царства? Туда монголы не дошли. Вот бы разыскать!

–               Кто знает? Пермь нынче за Великим князем, я слыхал. А в дальних-то краях всякое может статься.

Пришёл хозяин, сказал, что боярин примет синьора. Синьор Гвидо достал карманное зеркало и начал поправлять усы и причёску.

«Эк прихорашивается! – подумал Ондрей. – Красавцем себя считает. Гордец. Мнит, что всякого обведёт вокруг пальца. Да больно высокоумен. Гордость до добра не доводит».

Ждать пришлось долго. Наконец, их провели к русскому послу.

Боярин Дмитрий Васильевич Шеин сидел в высокой бобровой шапке. В палате, правда, было прохладно. Второго сиденья в комнате не было. За его креслом стоял седой дьяк в зеленом кафтане и молодой, худощавый подьячий.

Синьор поклонился, взмахнул алым с золотом беретом, и спросил о здоровье Великого князя и государя всея Руси Ивана Васильевича. Государев титул они с Ондреем вытвердили перед встречей наизусть. Не дай Бог хоть в букве ошибиться! Ондрей толмачил. Боярин встал, поклонился малым поклоном и спросил о здравии государя Миланского Лодовика.

«Этот варвар пытается унизить меня, генуэзского патриция! – подумал синьор Гвидо. – Ничего! Видали мы спесивых господ».

Спинола сделал вид, что не замечает заносчивости боярина, и был «сама любезность». Скоро боярин оттаял, стал говорить охотнее. Торговый договор с прославленным банком сулил России явные выгоды.

–               Венецианцы считают, что, кроме них, нам и товаров фряжских купить негде, тем более, и добрых мастеров не сыскать, – молвил он. – Придётся им хвост поджать да цены скинуть. Доложу Великому государю. А уж там, как он решит, так и будет.

Из крепости синьор возвращался довольный.

– Этот важный боярин – крепкий орешек, – говорил он Онд– рею. – Не беда, и не таких удавалось приручить, а при случае, и вокруг пальца обвести. Толмачил ты бойко, не запинался. Разузнай у московитов, влиятелен ли Шеин при дворе, близок ли к государю.

***

Рэб Иосип предупредил, что завтра с утра состоится отпуск, прощальная аудиенция посла Шеина ханом Менгли-Гиреем. Отпуск будет на площади перед ханским дворцом. Однако перед этим посла позовут внутрь для разговора.

–               Я договорился, – сказал старик. – Хан замолвит о вас доброе слово Шеину.

Утром, вместе с другими купцами, синьор въехал в Кырк-ор через южные ворота. Миновали караимский город, проехали ещё одни ворота в могучей внутренней стене и оказались в Ханской ставке.

На небольшой площади перед дворцом собралось всё посольство, купцы и охрана, возглавляемая Исмаил-беем.

Ждали, не сходя с сёдел. Вот из дворца вышел толмач хана и пригласил посла. Ждать на жарком южном солнце было тяжело. Невысокий, широкоплечий татарин подъехал к Ондрею и спросил насмешливо:

–               А ты, урус мулла ⁵, что здесь делаешь?

–               Я толмач, – ответил ему дьякон. – А ты кто?

–               А я Сафи-бей, есаул Измаил-бея. Охранять вас буду. Страшно ехать через степь?

– Ну, коли нас хранит такой богатырь, то бояться нечего.

Сафи-бей засмеялся.

– Молодец! Правильно говоришь, – он поправил саблю в украшенных серебром ножнах и отъехал на свое место.

Толмач хана поманил синьора Спинолу. Вместе с ним прошёл во дворец и Ондрей. Чернобородый, чем-то озабоченный хан восседал на резном помосте, покрытом мягкими подушками, в тенистом дворике. Пониже, тоже на подушках, сидели пятеро смуглых стариков в роскошных халатах.

«Главы родов», – сообразил Ондрей.

Посол стоял перед ханом, за ним – дьяк и молодой подьячий.

– Так весной, только лёд сойдёт, Великий государь отрядит касимовского царевича и своих воевод разорять улусы Саид-Ахмеда, – сказал посол и оглянулся на молодого подьячего. – Чего запнулся, Степка? Толмачь! А ты, хан, отпусти с весны своих молодцов на Украину.

«Молодой – толмач у Боярина», – отметил про себя Ондрей.

Хан важно кивнул.

– Отряжу. Дорога на Украйну нашим молодцам ведома. И передай брату моему, Ивану Васильевичу: дружба наша с Москвой нерушима, как луна на небе. И за поминки спасибо. Рысья шуба согреет меня в степи, как поеду зимой на охоту. А ещё, боярин, едет с тобой знатный фрязин ⁶из Генуи, – хан показал на синьора Спинолу. – Сей фрязин – мой друг. Пусть Великий князь его пожалует. Ну и ладно. Добрый путь.

Все низко поклонились хану и пошли на площадь. Хан вышел на балкончик. Измаил-бей на тонконогом, красивом жеребце подъехал к балкону и склонился перед ханом.

– Береги посла, Измаил-бей, – сказал Менгли-Гирей. – В степи тревожно. Головой отвечаешь за боярина. Да хранит вас Аллах, великий, милостивый и милосердный!

Отпуск кончился.

Дорога

Первый день ехали неспешно. Для татар седло – дом родной. А синьор Спинола с трудом привыкал к высокому татарскому седлу.

Впереди каравана ехал, смежив узкие глаза, Измаил-бей. Глянешь со стороны – дремлет. На самом деле он всё видит и все замечает. Железный порядок в караване поддерживался с первого и до последнего дня. Впереди и по бокам, на полёт стрелы, скакали конные разъезды. За главным отрядом стражи следовал боярин Шеин со свитой, потом купеческий караван, за ним полуголые пастухи гнали табун в четыре сотни коней на продажу в Рязань. Два десятка всадников охраняли караван с тыла. Сафи-бей не спеша разъезжал по всему каравану, наблюдая за порядком.

Измаил-бей знал степь, как свою ладонь. Он вел караван по сухим междуречьям, а к вечеру выводил на поляну у тихой степной речки. Тут была и вода, и топливо для костров. Помнил все броды, все родники в степи, все опасные места, где можно ждать засаду.

Вечером старый Донателло с Васькой Вороном поставили для синьора шатёр. Ашот на двух таганках готовил хозяину ужин. Стреножив лошадей, Ондрей с Вороном пустили их пастись на мягкой травке. Поужинали хлебом с луковицей и солёной рыбкой. Варить кулеш в первый вечер поленились.

–               Вёдро нынче. Роса богатая. Дождя вроде не будет. Можно и без шалаша обойтись, – сказал Ондрей.

Они завалились спать под кустом калины, укрывшись овчинным тулупом.

* * *

На второй день синьор Гвидо спросил Ондрея:

– Как следует обращаться к послу?

– Боярин Шеин, Дмитрий Васильевич.

– Димитри, это понятно. Василэвич, Василэвич. Варварские имена! – молвил Гвидо и тронул коня, догоняя посольство.

Ондрей погнал свою кобылку следом. Синьор Спинола, вежливо поздоровавшись, с боярином сказал:

– В Европе сейчас много говорят о Московии. Полвека назад никто о Москве и не слышал, а при нынешнем государе она явилась перед нами, аки прекрасная Венус из пены морской.

– Стёпка, о чем это фрязин толкует? – спросил боярин, повернувшись к подьячему

– Венус – богиня языческая, у древних римов до Христа почитавшаяся, – объяснил Степан.

– Сие сравнение не к поношению Москвы, а к прославлению её служит, – поторопился исправить оплошность хозяина Ондрей. – Синьор говорит, что Держава Московская возвысилась, словно чудесным Божьим изволением.

Интерес знатного чужеземца к истории Москвы понравился боярину, и он с удовольствием начал рассказывать:

– И верно, Божьим изволением и покровительством Царицы Небесной возвысилась Держава наша. Два века прошло, как получил в удел Москву князь Данило, младший сын князя Александра Невского. Самый бедный и захудалый удел достался ему.

Да, видно, Пресвятая Богородица хранила сей город. Московские князья по деревеньке, по городку собирали воедино Державу. Тяжко им приходилось! Сколько серебра отвезли в Орду ханам да ханшам. Сколько накланялись чванным татарам. Тогда царь Ордынский в силе был, всё от него зависело.

Зато стала Москва Великим княжеством, возвысилась и разбогатела. В соседних княжествах споры и свары, а у нас завсегда тишь да порядок. И престол княжеский переходит не от старшего брата к младшему, как велось у суседей, а от отца к сыну. Старший сын получал главную часть, а не поровну с другими. И для младших братьев был он завсегда вместо отца.

Служили братья государю честно и грозно, и из воли его не выходили. Недавно князь Андрей Угличский, брат государя, не послал дружину супротив Ахмед-хана да тайные письма в Литву королю Казимиру отправил. А письмо-то и перехватили! Сидит теперь князь Андрей в железах, ждёт, может, государь и смилуется, пожалеет брата. Зато в Москве един государь и нет мятежей!

–               А почто ж покойного государя прозывали Тёмным? – спросил Ондрей.

Боярин посмотрел на него гневно, и с минуту молчал. Подумав, ответил:

– Верно ты баял, отрок. Должно, за грехи наши послал Господь тяжкое испытание на землю Русскую. Первый раз за два века! Когда преставился Великий князь Василий Дмитриевич, дед нынешнего, сын его ещё в разум не вошёл, десять лет ему было. Но князь есть князь, и вся земля Московская, все бояре и сам Митрополит ему присягнули, —боярин говорил неторопливо, давая Ондрею время перетолмачить. – Однако ж дядя Великого князя, Юрий, и сыновья его, Василий Косой да Дмитрий Шемяка, присягать отказались. Пошли добывать великое княжение.

Последнее дело – мятеж в государстве! Грехов-то. Помер Юрий, а сыновья его всё злобой пышут на Великого князя. В который раз поднялся Василий Косой на двоюродного брата и государя. Да не в добрый час: разбежалась его дружина, а он в плен попал. Разгневался Великий князь и повелел ослепить пленника. Согрешил перед Богом. Вот и отвернулся Господь от Москвы. Скоро попал он в плен к Казанскому царю. Всей землёй собирали ему на выкуп. Выкупили Василия Васильевича. Вернулся.

Так через краткое время прознал Дмитрий Шемяка, что Великий князь поехал на богомолье в Троицкий монастырь, ко гробу святого Сергия Радонежского.

Собрал полки да налётом и взял Москву. А подручника свово, князя Ивана Можайского, послал имать Великого князя. И схватили несчастного в самой Троицкой церкви, у гроба святого Сергия, бросили в мужицкие сани и повезли в Москву.

Ослепили Василия Васильевича и посадили в темницу в Угличе. От века сила князей московских в верных слугах и в заступничестве Святой Церкви.

Князья и бояре московские не схотели служить захватчику. Многие из них, да и мой батюшка, решили освободить Великого князя из заключения. Не дал им Бог удачи, пришлось уходить с дружинами в Литву.

Однако чем дальше, тем больше рос гнев супротив Шемяки. И принялись епископы и игумены русские стыдить его и требовать: отпусти на волю слепого страдальца.

Выпустил Шемяка Василия и дал ему в удел Вологду. Тут пришли к нему из Литвы убежавшие князья и бояре с войском. Со всей Руси шли люди на помощь законному государю. Испугался Шемяка, бежал из Москвы. А князь Василий Васильич, хоть и слепой, правил Державой Московской до своей кончины. Всё ведь в воле Божьей: Он и накажет, Он и помилует.

–               Коли князья начнут за престол биться, ни брата, ни отца не пощадят, – заметил синьор Гвидо, слушавший боярина с огромным интересом, – что в Московии, что в Италии.

– Чегой-то он сказал? – спросил Шеин.

Ондрей перевел.

–               Ан, верно. А нынешнему государю, Ивану Васильевичу, Господь дал премудрость, аки царю Соломону. Хитёр царь, осторожен да нетороплив!

Важные дела враз не решает. Посоветуется с избранными князьями и боярами, со святыми епископами, зато уж, коли решит, своего добьётся.

Едва он отчий престол занял, принялся Казанский царь грабить да разорять Русь.

Четыре похода на Казань совершил Великий князь. Зато сидит теперь в Казани царём Магомет-Аминь и без ведома посла московского чихнуть не смеет! В полной воле государя. Только считается, что царь. Теперь Новгород. Чать слышал о Новугороде?

– Кто ж не знает Неополиса, богатейшей торговой республики! – кивнул Гвидо.

–               Три похода на Новгород провел царь Иван. Кончилась их воля. Теперь Новгород в полной власти московского князя.

– А правда ли, что московский Великий князь закрыл в Новгороде Немецкий торговый двор?

– Правда. Хоть и упала выгодная для нас торговля с Ганзой, но так решил царь.

– Царю виднее, – сказал генуэзец и довольно улыбнулся. – А царица Софья, я слышал, – вторая супруга у государя?

–               Рано овдовел Великий князь и взял в жёны племянницу последнего византийского императора Софью. Зело премудра новая царица.

–               А правда ли, что Москва перестала платить дань хану Золотой Орды?

– Правда. При отце нынешнего Великого князя перестали платить позорную дань татарам.

– Как же стерпел хан такое?

– Не стерпел! Разгневался царь Ахмат на нашего Государя, грозился Москву сжечь, а всех русских в рабство продать. С Казимиром Литовским сговорился, чтоб враз, с двух сторон, ударить на Русь. Да не на того напал!

Собрал Казимир своё войско, ан весть с полудня: Менгли-Гирей его владения жгёт и грабит. Не до битвы с Москвой.

Привёл царь Ахмат войско к Оке, а там на всех бродах русские дружины стоят, все тропки, дорожки стерегут. Он к Угре, с Казимиром встречаться. А, заместо Казимира, стоит там войско русское, Иван Васильевич и братья его, к бою готовое. Сунулись татары через Угру, да и кровью умылись. Так и стояли два войска всё лето: татары на правом, а мы на левом берегу Угры.

Тут, правда, ближние бояре, Ощера и Григорий Мамон, стали государю на ухо нашёптывать, дескать, битва – дело неверное. Двести лет была Москва татарским улусом. Вон князь Димитрий пошёл воевать Орду. Разбил Мамая. Так потом хан Тохтамыш Москву дочиста выжег. Дескать, лучше помириться. Надёжнее платить дань татарам.

Смутился государь. В Москву приехал.

Но встала вся Москва: и первыми – архипастыри русские. Особо Вассиан, епископ Сарайский и Подонский. Он-то татар хорошо знает. Написал Вассиан Великому князю:

«Отложи страх и возмогай о Господе в державе крепости его! Иди, аки прадед твой Дмитрий, супротив нечестивых!».

Устыдился государь слова сего святителя, ободрился и, как прадед его после благословения Сергия Радонежского, поехал к войску. А в ноябре, как замёрзла Угра, бежали татары! Спас и сохранил Бог землю Русскую. Не ждали татары морозов.

Да главное тут – мудрость государева! Загодя отправил он воеводу Ноздроватого и царевича Нордоулата с татарами по Волге. Я тогда в помощниках у воеводы был. Шли на стругах по Волге тишком, Казань проплыли ночью. А как добрались до Сарая – там одни старики и бабы. Всё войско на Оку ушло. Ох, и добычи взяли! Сарай зажгли с трёх сторон.

Всю бы ханскую столицу выжгли, да улан Обуяз остановил царевича, сказал:

«Что ж ты, Нордоулат, делаешь? Все ж таки Золотая Орда – мать наша. Долг свой перед Великим князем выполнил, ну и будет».

Тут царевич и дал команду к отходу. Ахмат как услышал об этом, так и повернул свое войско домой.

***

После Перекопа Измаил-бей круто повернул на восход.

– Куда он ведёт нас? – дивился синьор. – Я думал, Москва к северу.

– Прямо-то не проедешь, – объяснил Ондрей. – Здесь на полуночь всё владения литовского государя. И Брянск, и Мценск, и до самой Тулы.

Ондрей привык подниматься рано. Вылез из шалаша и по мокрой от росы траве спустился к реке умыться. Над камышами торчала длинная удочка.

–               Рыболов! – ахнул дьякон. – Сколько лет я не рыбачил. С Оки...

С удочкой сидел Степан, подьячий.

– Клюёт, Стёпа? – спросил Ондрей.

Тот ловко подсёк подлещика, снял с крючка и, насаживая на кукан, ответил важно:

– Кому Стёпа, а кому и Степан Фёдорович.

–               Попутал бес! Ошибся в титле! – сказал Ондрей. – Прости, Степан Фёдорыч, я не по злобе, по незнанию.

Степан ухмыльнулся:

–               Ладно! Другой раз не ошибайся. Клюёт! – вскрикнул подьячий и выдернул крупную краснопёрку. – С полдюжины надёргаю, да и пойду ушицу варить. А ты сам-то откуда? Вроде нашенский, дьякон, а говоришь, как фрязин.

– Как попал рабом в дом синьора Дель Пино, выучил. А родом я из деревни Гавриловка, под Рязанью. Только нет уже ни деревни, ни нашей церкви, ни батюшки моего, отца Ивана. Как пришли татары, так всё и кончилось. И попали мы с матерью на рынок рабов в Кафе. Меня-то выкупило Русское братство, а матушка и сестрёнка малая до сих пор рабынями у синьора Алессандро. Ты-то, небось, коренной москвич, Степан Фёдорыч? – спросил дьякон.

–               Нет, я мещерский. Отец у меня тоже попом в Касимове. Семья большая, я четвёртый, приход не светит. У нас в округе татар-то больше, чем православных. По-татарски балакать начал с детства, мулла жил через дорогу. Я и выучил у него татарскую грамоту. Потом в Москве пригодилось, как попал в Иноземный приказ.

Степан остановился и внимательно глянул на Ондрея.

«Чегой-то я так разговорил-ся? Отродясь никому о себе не рассказывал, – подумал он. – Но этому лобастому сразу веришь. Такой не продаст. Зря я испугался».

–               А какие ты ещё языки знаешь?

– Татарский, греческий. Меня отец Илиодор и грамоте выучил. Армянский – похуже. Разговор понимаю, а читать по-ихнему не могу. У нас в Кафе кого только нет.

– Повезло тебе. Греческий и итальянский нынче вельми нужны. Попросись – возьмут толмачом в Иноземный приказ.

– Нельзя мне. Должон обратно в Кафу вернуться. Семья в заложниках.

–                Поучишь меня греческому? Нынче в Москве гречанка царицей.

– Конечно, Степан Фёдорыч. Дорога до Москвы дальняя. Постараюсь.

–                Добро, дьякон, пошли уху варить.

– Погодь. Мать мне лавровый лист положила в торбу. С ним вкуснее.

Уха удалась. Вокруг бронзового котелка вместе с ними уселись трое боярских детей из охраны посла, Васька и конюх Анисим.

К костерку подошёл есаул:

–                Что, урус мулла, рыбкой завтракаешь?

– Попробуй нашу ушицу, Сафи-бей! Духовита да вкусна, – Степан протянул есаулу свою ложку.

Тот подсел, похлебал немного:

–                Хороша. Но молодой жеребёнок вкуснее.

***

Каждое утро синьор Спинола догонял посольство и затевал с боярином длинные разговоры. Расспрашивал о московских порядках и обычаях. Ондрей толмачил.

Итальянца интересовало многое. Прежде всего, он спрашивал о «нобилях», знатных людях. Его поразило, что почти все русские князья одного корня – Рюриковичи.

–                Ни в одном европейском государстве такого нет!

– Не все, – улыбнулся Шеин. – Есть и Гедиминовичи. Но таких немного. Однако для Великого государя княжеское титло мало что значит. Не в меньшей чести у него и старые московские бояре: Шеины, Морозовы, Шереметьевы. Мы из рода в род служим государям московским.

Молодой дипломат умел слушать. И Шеин рассказывал охотно. Бывало, и посол принимался расспрашивать Гвидо об Италии, о тамошних государях и порядках. Ему тоже многое казалось странным.

– Как же ваш Папа владеет своим особым Государством, – отметил Шеин. – Сие негоже. Сказано бо в Святом Писании: Царство мое не от мира сего! Власть церкви – в царстве Духовном. И не дело Иерарху Церковному вступать в дела мирские.

Синьор Спинола задумчиво кивнул головой:

– Может, оно и так. Много зла принесло Италии самовольство да интриги папские. Рвут страну на части чужеземцы, испанцы, немцы, французы. А мы сами же их призываем в спорах междоусобных. Горе стране, коли нет в ней единого да могучего государя!

– То правда, фрязин! Единая держава и супротив злых врагов устоит, и порядка в ней завсегда больше.

***

Две недели шел караван по степи. Пусто. Ни человека, ни жилья. Казалось, что людей тут вообще нет, только птицы да сурки в степи.

– Как можно оставить такую землю пустой, без хозяина! – удивляется синьор Спинола.

–               Вот он, хозяин, – отвечает Ондрей. – Как раз Сафи бей едет. У него и спросим. Скажи, Сафи бей, чьи это земли? – спросил он по-татарски.

–               Наши. Рода Мансур, – ответил тот. – Дядька мой, Омар-бей кочует со своим улусом сейчас севернее. А дней через десять будет пасти свои стада как раз тут. Правда, трусы – ордынцы из рода Сулеймания – тоже считают их своими. Да не видать им этих земель, как своих ушей!

–               А то синьор удивляется, что здесь так пусто, людей нет.

–  Как это нет? – засмеялся Сафи-бей. – Вон, впереди на холме, рощица. В кустах спрятана лошадь, а на дереве сидит человек.

Как ни вглядывался Ондрей, никого не увидел.

–               Да где ж он?

– Глянь, там, на высоком дереве, у вершинки чернеется, – заметил Ворон. – А в кустах, справа, видна голова гнедой лошади.

– Молодец, глаз у тебя, как у сокола! Я-то давно дозорного углядел. Где-то здесь он и должен быть. Через час приедем к казакам. На Донце их станица Волчья. А на холме казачий караул, – сказал Сафи– бей, сорвал с головы лисью шапку и замахал ею.

Издали послышался свист. Теперь уже и Ондрей увидел, как с дерева спрыгнул человек, вскочил в седло и поскакал навстречу путникам. Сафи-бей погнал своего коня галопом. Два всадника неслись навстречу друг другу, как на поединке. Ондрей подгонял свою кобылку как мог. Вот всадники съехались, разом остановили коней и обняли друг друга.

– Ваня, жив, чёрт долговязый.

– Сафи, брат, здравствуй! – Они радостно колотили друг друга по плечам.

– Как ты, Волчонок? Как семья?

– Всё путем. Весной сын родился. Саввой назвал в твою честь.

– Ну, и у меня сын. Пятый, правда, – засмеялся Сафи-бей.

Ваня, наконец, оторвался от друга и поехал рядом. С его лица, изуродованного глубоким, от виска до подбородка шрамом, не сходила улыбка.

–               Ладно. Поскачу вперёд, надо ж отца предупредить.

– Кто он тебе? – спросил Ондрей.

– Побратим. Он мне жизнь спас. Теперь ближе брата.

– Расскажи! – попросил Ондрей.

– Право, расскажи! – поддержал Васька по-татарски.

Сафи-бей прищурил и без того узкие глаза и начал рассказ:

–               Узнал мой дядька, Омар-бей, что ордынцы пасут на наших землях скот. Он тогда впервые взял меня в набег. Выследили мы табун, пастухов разогнали и погнали домой с тысячу лошадей. Едем – не спешим. Думали, хозяин, Дауд-бей из рода Сулеймания, у устья Дона кочует. А он на Донец вернулся!

Загнали нас в излучину реки, не уйти. Нас-то дюжина, а у Дауд– бея в пять раз больше. Принялись они нас из луков расстреливать. Ранили коня у Омар-бея. Когда в тебя разом пятеро стреляют, не увернёшься.

Омар-бей крикнул: «Жизнь наша в руках Аллаха! За мной, братья!». Прорвались мы. Троих они свалили, а остальные ушли. Да они-то гонят нас одвуконь, а наши лошади пристали, едва бегут.

«Не уйти», – говорю я дядьке. А он отвечает: «Если до той рощи доскачем, значит, Аллах нас не оставил». Хлещем мы коней, гоним изо всех сил. Вот и роща. Вижу, в кустах вроде сталь блеснула. Тут я и понял: донские казаки!

Для них ордынцы – первый враг. Как те подскакали близко, казаки и вдарили из пищалей. Четверых убили сразу, Дауд-бея в плечо ранили. Ну, мы повернули и на них! Ордынцы – дёру.

Засадой как раз Ваня командовал. Тогда мы и побратались.

В позапрошлом году Менгли-Гирей воевал с Литвой. Ходили к Полтаве. Так я свою долю ясыря, пятнадцать пленных девок, пригнал к Ване в станицу.

У казаков в бабах завсегда нужда, одна на трёх мужиков. Ваня из них и выбрал себе жёнку. Казаки их не в рабыни берут, а в жёны. Церковь в станице есть, и поп свой, венчает.

***

Скоро появилась станица. На высоком речном мысу поднимался земляной вал и тын из дубовых брёвен. Над ним виднелась крытая осиновым лемехом маковка деревянной Михайловской церкви.

Седой атаман, Волк Андреич, встречал гостей у ворот. Обнял старого приятеля Измаил-бея, но тут подъехал посол. Атаман в пояс поклонился боярину Шеину и, взяв под уздцы его коня, повёл в станицу, к атаманской избе.

Матушка-атаманша с поклоном поднесла боярину чарку хмельного мёда и ломоть тёплого хлеба с солью. Поп возгласил: «Многая лета!» Ваня придержал стремя, помог сойти дорогому гостю.

В горнице был уже накрыт большой дубовый стол. Пятница, ничего скоромного. Но рыбный стол казаки приготовили – царя угостить не стыдно!

Боярина усадили в красный угол, под иконы. По правую руку – дьяк, по левую сел атаман. За дьяком посадили синьора Спинола. Ондрей стоял у него за плечом, тихонько переводил на ухо. Первую чару выпили во здравие государя. Потом пир покатился.

– Отправил ли ты, атаман, своих в Серпухов, в городовые казаки? – спросил боярин.

– Лучших отобрал. сорок шесть человек, – ответил Волк Анд реич.

– Почему сорок шесть? – рассердился посол. – Велено было послать сотню! И двух пушкарей. Гляди, атаман, вы теперича царские казаки. Это раньше у вас была вольница.

–               Помилуй, Дмитрий Васильич! Где ж мне взять сотню? Мы ведь в степи не зря стоим, несём службу государеву. Подымутся ордынцы али ногаи в набег, а у нас все броды, все тропы на виду. Тотчас пришлём гонца в Серпухов, предупредим Великого князя. А отдам я всех своих молодцов, так меня враз степняки выжгут. Уж и так с великим трудом отбиваемся. Хорошо с Менгли-Гиреем в дружбе. А пушкарей в нашей станице отродясь не было. Да где ж их взять, коли пушек нету. Глянь, боярин, какие поминки мы государю приготовили!

Трое казаков внесли в избу два сорока отличных бобровых шкур, три больших медвежьих и отдельно чёрно-бурую лису.

– Какова красавица! Володька, младшой мой, добыл...

Шеин со знанием дела погладил, помял шкурку, поглядел изнанку:

– Впрямь хороша! А кто ж это у тебя так красно шкуры выделывает?

–               Да прибежал к нам мужичок из Берестова, что под Киевом. Мастер! А ещё икры осетровой два бочонка добрых. И тебе, боярин, тож бочонок приготовил. Не откажи, прими.

– Ладно. Хитёр ты, Волк, – подобрел Шеин. – Чего тебе прислать-то?

– Как всегда, хлебушка, соли, пороху да свинцу...

– Скажу государю. По первому снегу пошлём обоз.

–               Спасибо, боярин! А государю скажи, донские казаки служат ему честно и грозно.

* * *

Наутро купцы выложили товары на церковной паперти: прямо ярмарка! Котлы, ножи, топоры, косы, дешёвые турецкие материи, соль, но главное – оружие. Алачьян выставил на продажу две пищали и бочонок пороха, Коста – бочонок свинцовых пуль.

Оружие шло нарасхват. Пищали, свинец и порох сразу отложил себе атаман. Казаки пробовали сталь клинков, примеряли на себя кольчуги и панцири. Отобрав, начинали торговаться. Серебром платили редко, чаще шел обмен. В уплату шли большие круги воска, бочонки лесного мёда, икры, а главное, шкуры лис-огнёвок, бобра, волка, медведя.

Синьор Гвидо приказал Донателло принести и развернуть шестой вьюк. Там хранились прославленные миланские клинки: тонкие мечи и шпаги, кинжалы с кружевными бронзовыми эфесами, треугольные стилеты, широкие кинжалы «коровий язык».

Однако казаки не оценили непривычное нарядное оружие. Ваня вынул из ножен красивый меч, повертел. Не по руке. Правда, за кинжал отдал две лисьих шкурки и горностая. Еще три кинжала купили другие казаки.

– Нам придётся везти эти меха в Москву, а потом обратно? – спросил синьор Гвидо Алачьяна.

–               Зачем? Всё, что здесь выменяли, мы сложим в подвал под церковью, а на обратном пути заберём. Казаки – народ честный.

После плотного завтрака посол отстоял в церкви раннюю обедню. Ондрей пел на клиросе. Потом они тронулись дальше, к русским пределам.

***

Измаил-бей вывел караван точно к броду через Оку, возле Белоомута. Вечерело. Решили тут и заночевать. Фряжского гостя определили на постой к попу, отцу Варлааму.

После обильной трапезы гостей повели в баньку. Синьор Спинола подняться на полок не решился и очень дивился столь странным обычаям московитов. Донателло вымыл господина внизу, в большой лохани. А когда синьор Гвидо уснул на поповской постели, Ондрей долго сидел на крылечке, толковал с хозяевами. Они слушали его историю сочувственно.

–              Страсти-то какие! – молвила матушка Анна Ивановна. – Так вы и шли голые, босые отсюда до самого Крыма? А отец-то твой в какой церкви служил? Архангела Гавриила? Это в Гавриловке, за Рязанью? А мать-то как зовут? Матрёна Ивановна? —спросила попадья и, всплеснув руками, бросилась обнимать гостя: – Ондрюшенька! Племяш ты мой родный! Не помнишь тётку? Да где ж помнить, тебе года четыре было, когда меня за отца Варлама замуж выдали. Жива, значит, сестричка моя старшая!