Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Осада

Восьмого июля показался авангард турок. Нашлись удальцы – понеслись навстречу.

Сердюцкий полковник Рубан налетел на турецкий разъезд, выпалил из пистолета, круто развернул коня, да неудачно. Упал и. остался без головы.

В полдень молдаване начали ставить палатки. От перебежчика– серба узнали, что турок пришло до семидесяти тысяч, 160 пушек, пятнадцать мортир, амуниция, несметные стада овец с пастухами да всякий провиант – много.

Гордон приказал выставить на вал знамёна и обстрелять из длинных барских пушек шатёр паши. Шатёр отодвинули подальше. Палатки турок покрыли всю равнину.

С утра спешно укрывали дёрном голые места на валу. Гордон, взяв заполночьвосемьсот человек пехоты, пошёл на вылазку за контрэскарп. В авангарде шла рота Фишера. Поначалу турки только разбегались из недостроенных траншей, но скоро они опомнились – и с криком «Аллах акбар!» на наших бросилась тысячная толпа басурман.

Лёха впервые видел регулярное карре в деле. Рота шла, как на учении, ощетинившись короткими копьями. Набежавших турок встретили дружным залпом. Те откатились. Бей в нарядном алом кафтане и богатой чалме кричал, поворачивал бегущих. Из лагеря им на помощь спешило свежее знамя.

–              Гренадиры! – закричал Фишер. – Готовься!

Лёха запалил фитиль, досчитал до пяти и, широко размахнувшись, швырнул гренаду в толпу турок. Один за другим грохнуло пять взрывов. Атакующие бросились врассыпную.

«Боятся гренад-то! – подумал Лёха. – Славно!»

Остапенко всё ещё нянчил в большом кулаке свою гренаду, поглядывая на фитиль.

–              Короче надо обрезать фитиль-то, – заметил Лёха.

Но тут Сёмка высоко запулил гренаду. Она лопнула в воздухе. Схватился за лицо и тоненько закричал бей в алом кафтане. Раненого оттащили.

Двинулись дальше, но наперерез уже спешили три отряда турок с пушками. Первый – в лоб, два заходили сбоку, норовя отрезать от крепости. Гордон скомандовал отход.

Теперь рота шла в арьергарде, заслоняясь испанскими рогатками. Отойдя шагов на сорок, русские останавливались, отшибая турок залповым огнём. У самого контрэскарпа янычары пошли в яростную атаку – и стрельцы не выдержали, бросились к валу. А ведь на вылазку брали только добровольцев!

Гордон кричал, размахивал шпагой, пытался остановить. Куда там! Хорошо, рота Фишера удержала строй, прикрыла. Турок разогнали гренадами. У нас – пятнадцать убитых, турки своих унесли.

Беда: погиб грек Теодаракис, единственный минёр в городе. Сдуру сунулся в самый огонь.

В город пришли ещё два казачьих полка, две тысячи двести бойцов. Ахтырцев поставили на вал к реке, сердюков – в город.

Турки яростно окапывались, прикрывшись соломой и мешками с шерстью, за восемьдесят сажен от рва. За день вырыли три траншеи, за ночь ещё три. Через пять дней подошли траншеями к нашим рвам.

Писанины в штабе поубавилось, и Ваня с утра отправился на больверк, к другу.

–              Гля, Лёха, на откосе земля шевелится. Лезет кто-то!

Лёха приладил в бойнице фузею.

–              Ща, я ему вылезу!

Из дыры появилась грязная голова и заорала:

–              Не стреляйте! Свой! Крещёный!

Трое беглецов бросились через ров к палисаду. Им дружно помогли пролезть в бойницу. К перебежчикам в городе уже привыкли.

– Свои мы, свои! – твердил худой, оборванный мужичонка. Он размазывал по лицу слёзы и никак не мог успокоиться. – Пленные мы! Утекли от басурманов. Матерь Божья, Никола Угодник! Теперь до хаты! Как там моя Мотря тай дитыны? Живы ли?

–              Тебя как звать, крещёный? – спросил перебежчика Иван.

–              Остапом кличут.

–              С Никольского? Это тебя на Яблочный Спас татары скрали?

–              Эге ж. А вы, пан, видкиля знаете?

–              Жива твоя Мотря и малые тоже. Отмолила она тебя у Николы Угодника. Мы там ночевали, как шли на Чигирин.

Беглецов покормили, а Остапу Ванька дал пятак на дорогу: – Мотре кланяйся.

По ночам турки не стреляли. Вернувшись с вечернего обхода крепости, Ландельс застал Гордона в горнице. Стас подал ужин. Выпили по стопке, принялись за борщ.

–              У водяного бастиона слышал под землёй шум. Готовят мину, – заметил Ландельс.

– Прикажи вырыть глубокие ямы рядом с валом. Взрыв уйдёт в ближнюю яму, и вал уцелеет. Жаль Теодоракиса! Сунулся в пекло в первый же день. Минёра нет, и взять негде! Турки в этом деле – мастера.

–              До чего ж быстро они ведут траншеи! Понять не могу.

– И я дивился, – ответил Гордон. – Да серб-перебежчик объяснил. Кара-Мустафа привёл пятнадцать тысяч только вольных землекопов. А сколько ещё пленных и рабов. Он платит вольным по гульдену в день! А тем, кто роет минные галереи, и того больше: по червонцу за сажень. Вот и скорость.

Стас подал жаркое, выпили ещё по стопке.

–              Стрельцы и казаки хороши в обороне, а в чистом поле робеют.

– Не привыкли, – кивнул полковник. – Без стен боятся. Их ещё учить и учить.

– Тяжко нам придётся, – грустно сказал Алекс. – А что бояре?

Идут?

–              Бояре не торопятся, – хмыкнул Гордон.

Назавтра офицеры наметили вылазку. Вызвались четыреста казаков из Ахтырского полка, да Лёха Куницин с двумя десятками драгун. Утром Гордон пошёл по валу и увидел турецкие траншеи уже в двадцати саженях от гласиса!

– Вылазку немедля! Слишком близко вражеские окопы и батареи.

Вывели ахтырцев, пошли. В рядах разорвалась случайная гренада, и казаки, побросав оружие, толпой бросились назад, в ров. Полковник Давыдов, матерясь, остановил бегущих, построил, повёл снова:

–              Вперёд! За мной!

Солдаты шли вяло, оглядывались. Лёха вывел своих драгун вперёд, за ними казаки пошли бодрей. Вышибли турок, погнали к прежней линии траншей. За вылазку у русских – пять убитых, двадцать восемь раненых.

На городском валу после полудня осколком бомбы в грудь был убит Александр Ландельс. Патрик очень горевал. Более близкого друга у него не было. Но такова судьба солдата.

Гордон записал в дневник:«В ночь на 11-е турки устроили ещё 3 батареи... Турки усиленно стреляли весь день, сделали несколько проломов в бруствере. Ночью Гордон велел их заделать. Турки разбили лафеты у двух пушек, взорвали одну и разрушили несколько бойниц. Осаждённые тоже деятельно стреляли, но вследствие неопытности канониров большая часть выстрлов не причиняла вреда неприятелю. Турки же, хотя и стреляли реже, почти всегда попадали. Янычары стреляли из своих траншей в бойницы настолько удачно, что ни один русский не мог выглянуть, не подвергаясь опасности быть убитым В этот день в замке было убито 18 человек и ранено 25. В город и замок попало 268 ядер и 246 бомб из 7 мортир».

Местами турки совсем близко подошли апрошами к городским укреплениям. До того дошло, что басурманы перекидывали ручные гренады через палисад.

Собрались драгуны в кружок, покурить, тут из-за стены гренада, прямо в середину. У всех душа в пятки! Крутится на песке железный шар, фитиль дымит. Рванёт – и амба!

Тут Серёга Васькин, шустрый костромич, схватил гренаду и сунул в пожарную бадью. Фитиль погас. Все живы! Перевели дух.

Фишер рассказал этот случай полковнику. Гордон выдал Вась– кину рубль за храбрость и велел класть в пожарные бадьи рогожу. Солдаты наловчились: кинут турки гренаду, на неё быстро накинут мокрую рогожу – фитиль и потухнет. Потом наши, укоротив фитиль, швыряли ту же гренаду в турок.

Наместник вновь приказал вылазку. Выстроив три тысячи отобранных, Гордон пообещал пять рублей из своего кармана за взятое знамя или пленного.

В три пополудни вышли за ров. До первых траншей дошли бодро. Турки дрались храбро, но их забросали гренадами и погнали. Драгуны взяли два знамени, подрались из-за них, изорвали в клочья. Гордон потом не знал, кому давать награду. Из лагеря вышел полк янычар, и наши отступили в порядке. Погибло два стрелецких сотника, сержант Хомяк и одиннадцать рядовых. Ранено – двадцать семь.

Пришла весть: Ромодановский с гетманом побил татар и турецкую кавалерию. Все обрадовались, думали: скоро конец осады. Но армия по приказу государя встала в тридцати вёрстах, ждать подмоги. Князь Черкасский вёл татарскую и башкирскую конницу.

Казак перебросил через ограду грамоту от Юрки Хмеля полковникам и сотникам:«Не губите себя, сдайте город. Султан вас помилует и наградит щедро! Георг Гедеон Вензик Хмельницкий, князь Украинский».

Да Юраска – ведомый пустозвон и горький пьяница. Кто ж ему поверит? Грамоту отослали воеводе.

Турки готовили мину у Крымских ворот. Гордон велел вырыть глубокие ямы и галлереи под валом. Его ещё раз ранило: сильно повредило нос и подбородок.

Мучила жара. Дождя не было с середины июня. Пруды пересохли, и даже грязь на дне покрылась сухой коркой. Гордон приказал ежедневно заполнять водой пожарные бочки, но водовозы не успевали. 28-го с утра турки притихли.

Только на батареях суетилась прислуга, да поднимались столбы дыма.

– Какую там пакость басурманы задумали? – заметил Лёха, вытирая пот. – Как мыслишь, Генрих?

Генрих ван Дорен, плотный, русоголовый канонир, пожал плечами:

–              Увидим.

Гордон тоже был обеспокоен. Долго смотрел в подзорную трубу. За эти дни полков-ник почернел, морщины на щеках выступили резче.

– Турки калят ядра! – сказал он капитану Фишеру. – Хотят поджечь город. Распорядитесь, чтоб водовозы заполнили всё, что возможно. Не дай Бог, ветер.

В два часа пополудни началась канонада. Сразу заполыхали соломенные крыши. Гордон послал весь резерв, триста стрельцов, тушить. Куда там! Загорелась шатровая Вознесенская церковь, высокая, деревянная красавица. Поп с причтом торопливо выносил иконы.

С полудня потянул жаркий крымец. Пучки горящей соломы и головни легко перелетали с крыши на крышу. Пожар уже охватил полгорода. Много народа уехало раньше, остальные грузили спасённый скарб на телеги. Дорога к Днепру была ещё свободна.

– Что делают, гады! – выругался Лёха. – Заряжай, Генрих! Вдарим по их пушкарям.

Присев за лафетом, ван Дорен сосредоточенно направлял длинную, привезённую ещё Хмельницким пушку. Ядро ударило в двух саженях от большой мортиры.

–              Рехтс. – проворчал Генрих, – нох айн маль! Фойер! ⁵

Второе ядро угодило в лафет. Прислуга полетела в разные стороны.

Под вечер, прикрываясь фашинами и мешками с шерстью, янычары пошли на штурм пониженного вала. Драгун забрасывали камнями и ручными гренадами. Но гренад уже не боялись: их тушили мокрой рогожей или сбрасывали в нарытые ямы. Турки отступили с большими потерями.

В сумерках смертельно усталый Лёха пошёл домой. Но там только русская печь чернела на пожарище. Рядом, возле уцелевшей баньки, рыдала в голос дьяконица. Ксана с сёстрами разбирала и раскладывала по кучкам спасённые из огня вещи. Парфён, в прожжённой на спине рясе, сидел на бревнышке. Молчал. Курил. Лёха присел рядом:

–              Куда теперь, отец дьякон?

Парфён сплюнул:

–              А некуда. У сестры в Никольском муж пономарём. Так хата махонькая, а детей восемь душ.

Там и лечь негде. Ну, трёх, может, четырёх Настя примет. А остальных куда?

Лёха почесал в бороде:

– Вот что, отец. Делать нечего, придётся венчаться без родительского благословения. Во время Ксана заставила меня написать батюшке. Законную-то жену матушка примет. Да и младших девочек можно с ней отправить в Духовщину. Матушка у меня – добрая душа. Михайловская церковь, что в верхнем замке стоит, не сгорела?

Ксана стояла невдалеке, как каменная, прикрыв рот платком, – только глаза горели.

Фишер дал поручику Куницину на венчанье полдня и ночь. Утром Лёха довёл семью до городских ворот, поцеловал жену:

–              Останусь жив, встретимся.

На рассвете турки снова начали штурм пониженного вала. Русские едва отбились! Гордон пошёл к Ртищеву: пришла пора сменить драгун: уж очень большие потери. Стрелецкие полковники просили Гордона продержаться ещё сутки, но наместник приказал сменить.

В девять часов драгуны ушли. Скоро турки обрушили на вал огонь семи батарей. Янычары снова пошли на приступ и вышибли стрельцов, тут же разобрали и унесли палисад. Теперь полковники прибежали к Гордону:

–              Что делать?

«Будто я волшебник», – подумал Патрик. Ответил жёстко:

– Сражаться! Во время поставили ретраншемент поперёк угла среднего больверка, теперь есть где зацепиться.

В два часа дня турки взорвали мину у Крымских ворот. Однако на штурм не решились.

Лёгких дней у полковника Гордона за время осады не было. Но 30-е июля выдалось из ряда вон. Утром солдаты рыли ход для контрмины и наткнулись на турецкий подкоп. Под землю не полезли, побоялись. Бросили гренаду. Галерея обрушилась.

В полдень донесли, что турки готовят приступ.

– Приготовьте картечь, – сказал Гордон полковнику Корсакову. – Отведите солдат из угла больверка, оставьте только часовых.

Толстый увалень не спешил выполнить приказ: дескать, обойдётся. Гордон послал к нему вестового, затем пошёл проверять сам. Не успел. Мощный взрыв поднял весь угол. Вал, палисад – всё обрушилось в ров. Пролом почти двадцать саженей. Погибло много солдат, не ушли вовремя.

Турки тут же пошли в атаку. А ретраншемент был ещё пуст, не занят нашими!

«Турки ворвутся в город!» – Гордон со шпагой в руке кинулся вперёд:

– За мной!

За ним бежало только восемь солдат и майор Дей. Стрельцы заробели. На открытом месте их встретили частым огнём. Трое солдат упали сразу, майора ранило, полковника спасла кираса. А турки уже бежали, стараясь отрезать Гордона от палисада.

«В плен к туркам? – мелькнула мысль. – Какая нелепость! Помилуй, Господи!»

Но тут из-за палисада выскочила полусотня стрельцов. Выставив широкую бороду и яростно матерясь, впереди бежал Корсаков – откуда прыть взялась? – выручил.

Убедившись, что стрельцы надёжно заняли ретраншемент, Гордон собрал лейб-роты обоих полков и с развёрнутыми знамёнами повёл к пролому. Дружного удара враг не выдержал и ретировался. Тут, наконец, подошёл вызванный резерв. Гордон приказал всем срочно работать, закрыть пролом. С полчаса турки не стреляли, а потом началось!

Вражеские пушки осыпали больверк ядрами, бруствер ретраншемента разрушили в трёх местах, но русские не побежали. Атаку янычар встретили картечью и дружным огнём с флангов. Турки взорвали вторую мину под куртиной слева. К счастью, вырытые ямы погасили силу взрыва, вал уцелел, да и балки палисада были скреплены на совесть, устояли. Янычары лезли отчаянно, не глядя на огромные потери. Наши не уступали. Появился кураж. Бой длился четыре часа. Полковников не осталось: кто ранен, кто бежал. Корсакова унесли с дырой в плече, у Гордона – ещё три раны в правой ноге.

У наших – сорок семь убитых, восемьдесят раненых, а всё-таки штурм отбили, выстояли. В тот день на город обрушилось 945 ядер и 328 бомб.

После пожара в городе стало трудно с жильём. Лёха с Остапенко перебрались в землянку, к своим драгунам. Иван долго ходил по верхнему замку, пока нашёл угол.

В той же хате квартировал командир Ахтырского казачьего полка, Павел Григорьевич Давыдов. Ванька поначалу опасался осанистого, строгого, немногословного полковника.

Но через пару дней тот попросил его отписать весточку жене в Ахтырку. Читать полковник умел, а писал с большим трудом. Любуясь красиво написанной грамоткой, Пал Григорьич вдруг улыбнулся в длинные усы и сказал:

–              Добро! Пийдем, хлопчик, поснидаем, чим Бог послал.

Денщик выставил на стол кварту горилки. И третью стопку они

уже пили, как близкие друзья.

–              Ты хлопец добрый, да прост! – доверительно говорил полковник, подливая горилки. – Простым нынче худо. Я, на что тёртый калач, а сдурил, вступился за Дорошенку. Теперь Самойлович мени со свиту сживает. Загнал в самое пекло!

– С начальством не поладишь, хлебнёшь лиха! – согласился Иван. – Да тут у вас на Украине свои порядки, в них сам чёрт не разберётся.

Пал Григорьич разлил горилку по чаркам, нарезал сало.

– То так, – Давыдов поднял палец. – Москали про Вкраину ничого не ведають. У вас и хлоп, и боярин в одну церкву ходят, одному Богу молятся. А в нас паны! Для пана любой православный – хлоп, быдло, пся крев! Гуторят: «Руси нет, тильки попы да хлопы» У мойого бати пидо Львивом була хата добра, тай волов пара, тай садок. Наш пан, Краснивский, в Кракове проигрался в карты, вдрызг. Вернулся в маетность ⁵, враз вси поборы вдвое! И барщина пять дней. Не можно житы.

Вси животы бросили, втекли на Слободскую Украину. Там полигше. Я тоди щё хлопчиком був. На Москве, что царь скажет, то и буде. А в Польше пан Круль – ништо. Всё в руках панов. И суд, и войско. Воны: «народ шляхетский», што хочут, то и робят.

Дорошенко-то думав от панов отбиться, як Богдан! Тай сил маловато. Я, как подрос, пошёл к нему казакуваты.

Тут султан собрал на панов велику силу. Добрый час! Дорошенко и подавси к султану. Красче басурман, чем паны. Тай и до того Царь– граду неблизко. Угадав! Побил Султан панов, отдали воны йому всю Подолию и Каменец, да и дань платить кажный год обещали. Султан и оставил Украину на Дорошенку.

Самойловичу то — нож вострый. Начал он царю на Дорошенку доносы слать. Дескать, пойдёт царь на Крым походом, вся Украйна його буде. Не вышло.

Царь Алексей Михайлыч преставился, а новый, Феодор Алек– сеич, мириться с Дорошенкой задумал. Так Самойлович в своём Батурине из кожи лез, помешать!

И добився: князь Ромодановский пийшов с ним на правый бериг. Дорошенке куды деваться? Тильки к басурманам. Весной прийшли турки да татарва, принялись Вкраину жечь и грабить. Правый берег наскрозь пожгли. А сколько хрестьян угнали в рабство, не счесть. Как воны ушли осенью, так уся Вкраина от Дорошенки и отвернулась. Тай и Мазепа пид него тоди вже копать начал.

–              Что за Мазепа?

– Мазепы не знает! Ну, москаль. Той хытрый лис — вже второй чоловик на Вкраине. Ласковый, тихий, а нож за пазухой держит. Дорошенко його из грязи подняв, своим другом сделал. А той змий благодетеля-то и продав.

–              Откуда ж он взялся?

– Вин православный, а вырос в Варшаве, при двори Яна Казимира. Да закрутил Мазепа с одной паненкой, а муж провидал. Пришлось тикать голу и босу в казаки. Тут його Дорошенко и приветил, стал он не Ванька, а Иван Степаныч, войсковой писарь. От тоди хотив вин хапнуть гроши из войсковой казны. Тай не вийшло. Я помешав. Потому и став я для Мазепы злейшим ворогом.

–              Что ж дальше? – Ивану было весьма интересно.

–              Послал гетман його в Цареград, отвезти султану в подарок пятнадцать рабов-христиан. Запорожцы його пымали, да и отдали воеводе Ромодановскому. И тут вывернулся! В Москве к большим боярам подольстился, с самим Голициным подружився, тай стал у Самойловича войсковым товарищем. Тильки Самойлович ещё поплачет. Предаст його Ванька, як Дорошенку предал.

Полковник снова налил горилки. Иван пил осторожно: уж больно любопытные вещи рассказал Давыдов.

– Прижали Дорошенку в Чигирине. У нас пять тыщ казаков, а у Самойловича и москалей – втрое. Чого робиты, повинился гетман перед царём. Отдал клейноды: и булаву, и бунчук, и знамя. Государь простил його, хучь и послал в Вологду, а воеводой оставил. Самойлович от радости пляшеть. А Мазепа вже царю донос пишеть на запорожского гетмана Серко. Да тут обиделся султан за Дорошенко, послал войско...

Вкраина ты моя горькая, ненька Вкраина! Рвут тоби на части, жгуть, грабять и паны, и татарва, и султан. Да и москали тож на тоби зарятся. Тяжка рука Москвы, да вона хучь от разбоя прикроет. Видать, никто, окромя неё, Украйне не поможет.

Полковник заплакал и уронил голову на стол.

–              Спит, – через некоторое время молвил денщик. – Помоги уложить.

Два дня ждали генерального штурма. Турки взорвали две мины – первый раз не полезли, во второй пролом ворвались, но янычар довольно быстро вышибли. Узнали от перебежчика, что Каплан-паша привёл туркам на помощь три тысячи бойцов, много тысяч овец и подвод с продовольствием. Утром кавалерия с сотней знамён прошли через мост к Днепру. Издали послышалась канонада.

Вечерний обход крепости полковник Гордон, как обычно, заканчивал у своих драгун. Там Фишер оборудовал для себя просторную полуземлянку: две лавки, стол, покрытый вышитой петухами скатертью, на полке – Библия, кувшин с квасом, несколько кружек – гемютлих ⁵, как любил говорить Ганс.

–              Что слышно из армии? – спросил Фишер. – Пора бы им пошевелиться.

– Князь Черкасский привёл, наконец, четыре тысячи конницы. Какой смысл ждать столь ничтожную подмогу? – ответил Гордон. – Армия двинулась. Лазутчики донесли, вчера началось сражение с Ка– план-пашей. Молю Господа о победе. Иначе нам не выстоять.

–              Так и есть, – ответил Ганс и набил короткую голландскую трубочку. – Маркитанты продают отличный турецкий табак. И недорого. Откуда берут? Не хотите ли, господин полковник?

Гордон отказался.

–              Здесь становится жарко, – неторопливо продолжил Фишер. – Скоро турки будут нас взрывать. Я слышал, стрелецкие полковники хотят отступить за ретраншемент.

– Знаю. Начни отступать, не остановишься. Нынче ко мне пришла целая делегация, дюжина пятидесятников из стрелецких полков. Уверен, их же командиры подучили. Говорят: «Пошто зря губить государевых людей? Надо отступить!».

Я, со всей учтивостью, отправил их к наместнику Ртищеву. Решает он. И к их собственным полковникам. Пусть не прячутся за мою спину. Кстати, Ганс, что у тебя с рукой?

Левая рука Фишера была замотана несвежим рушником.

Капитан сморщился:

–              Чепуха! Третьего дня повредил щепкой. Ядро ударило в палисад. Правда, немного нарывает, да у меня есть волшебная мазь. Заживёт, как на собаке.

–              Смотри! А то я пришлю лекаря.

Гордон встал.

В этот день на город обрушилось 1008 ядер и 387 бомб.

Наутро в лагере турок было заметное смятение. Кто рвался к мостам, кто отступал. Многие уверяли, что осаду снимут уже сегодня. Однако перебежчик рассказал, что турки заготовили множество штурмовых лестниц и снаряжают новые мины.

Надо было воспользоваться замешательством врага и очистить пролом в замке. Наместник Ртищев одобрил план Гордона. Каждому полку выделили узкий участок штурма. Драгунам досталось четыре сажени. Полковник сам отобрал лучших: впереди два десятка с лопатами и заступами, за ними солдаты с длинными пиками и с фузеями, сзади десять гренадёр. Пошли дружно. Турки встретили атаку гренадами и градом камней. Впрочем, от них большого вреда не было: драгуны шли в железных шлёмах. Однако отваги стрельцов и казаков хватило ненадолго. Они начали останавливаться, а там и попятились. Пришлось отступить и драгунам. Наместник был вне себя от гнева!

После полудня справа от пролома грянул мощный взрыв. И тотчас двенадцать знамён янычар бросилось на штурм – два часа кровавой резни, но наши всё-таки вышибли янычар из пролома.

Тем временем армия Ромодановского после жаркой битвы заняла Стрелецкую гору. Победа! Взято много пушек. Эскижер-паша убит, Осман-паша ранен. Враг отступал.

Передовые части наших были уже видны с верхнего замка! Наместник поспешил сам увидеть идущую помощь! И тут, на валу, осколок турецкой бомбы раздробил ему челюсть. Так погиб наместник государев, боярин Иван Иванович Ртищев.

По единодушной просьбе всех полковников Гордон принял командование крепостью Чигирин. Ночью Патрик послал в армию казака с грамотой:

«Турки бегут. Нельзя медлить ни часа! Поспешайте!»

Русская армия и казаки гетмана остановились в трёх верстах от Чигирина и принялись окапываться.

Назавтра было потише. Утром турки сняли с позиций четыре самые большие пушки. Со стены верхнего замка Гордон долго смотрел, как упряжки по восемь пар волов медленно тащили их на юг, по Крымскому тракту. Это был добрый знак. «Боятся Ромодановского!» – подумал Гордон. Однако русская армия всё ещё стояла в трёх верстах от города за вагенбургом и, судя по батареям на флангах, вперёд не спешила. Патрик не мог понять нерешительности воеводы. Ромоданов– ский трусом не был.

Подьячий Гаврила вчера нос задирал, слово через губу цедил, а после гибели Ртищева стал перед прапорщиком Бекбулатовым заискивать: ближний человек полковника Гордона. Даже штоф водки подарил – помянуть боярина. Водку Иван взял, а вот пить с подъячим отказался:

– Извини. Не время сейчас. Дел много.

Ближе к вечеру пошёл к своим хлопцам. Сёмка даже заржал от радости:

– Горилка! От добре! Утречком не выпив, так сейчас.

– Полковник утром скликал охочих людей на вылазку, да Семён не пошел, – улыбнулся в усы Лёха. – Дескать, нема дурних, за горилку в пекло лезть.

– Так и ты не пийшов.

Семён споро достал откуда-то свои запасы: толстый шматок сала, цибулю ⁵, полкаравая. Постелил в тенёчке замызганный плат, поставил оловянные чарки. Уселись на краю широкой ямы.

– Турок мину готовил, – рассказал Лёха, – а солдаты услышали. Ну, мы подрылись до их сапы да сбросили туда бомбу. Их и завалило.

Ваня поднял чарку:

– Помянем боярина Ивана.

Мужики выпили. Лёха сидел хмурый, молча жевал хлеб с салом.

– Ты што, хлопче, смурой такой? – спросил Сёмка, разливая по второй. – О смерти задумалси? Не журись! Вси там будем.

– Ксана из головы не выходит. Где-то она? Одна, с тремя малыми. Любой обидит.

– Брось, Лёха! Свет не без добрых людей. Да Ксана – девка бедовая, себя в обиду не даст.

– А ты де жинку да дитей оставив? – спросил Опанасенко у Ивана.

– В Казани моя Марьюшка, у тестя. Он там протопоп в Успенском соборе. Будут сыты. Вот вернусь осенью, куплю дом, да и вызову их, – ответил Иван. – Ты-то женат, Сёмка?

Семён помрачнел:

– Вдовею. А яка у мени жинка була, хлопцы! Така гарная. Я её у татар из ясыря отбил. Гречанка. Чёрненькая, тоненькая. Плясать пойдёт, глаз не отведёшь. Я с ней обвенчался, в законе жили. Померла родами. Помянем рабу Божью Агафью. Пора вже другу жинку завести. От гулящих девок с души воротит. Да де таку кохану найдёшь.

Семён долил в чарки. От палисада спешил драгун с известием:

– Господин поручик! В траншее басурманы колготятся.

С сожалением глянув на полупустой штоф, Лёха пошел к бойнице. Саженях в двадцати, в траншее, столпились янычары.

–              Гля, Ванька, ща я им устрою, – сказал он.

Лёха в полку считался лучшим стрелком. Взяв у драгуна фузею, он неторопливо приладился у бойницы. Грохнул выстрел. Один турок осел. Лёха протянул руку – и драгун тотчас вложил в неё заряженную фузею. Лёха стрелял трижды. Трое упали. Турки начали разбегаться. Лёха присел:

–              Ну всё. Пора уматывать.

На бойницу обрушился град пуль, но мужики уже сидели у ямы. Сёмка разливал.

–              Что там наверху слышно? – спросил Лёха. – Турок дожимает. Неужто воевода с гетманом и впрямь продали нас султану?

Ванька не ответил. Что он мог сказать? Сам Гордон не мог понять, почему встала русская армия. Слал гонца за гонцом, но воевода Ромодановский всё отмалчивался.

К вечеру в Чигирин вошел драгунский полк.

«Гарнизон истощён, – диктовал Гордон Ваньке донесение воеводе Ромодановскому. – Наши силы на исходе и энергичного штурма можем не выдержать. Дабы избежать катастрофы, армии следует подойти вплотную к городу, занять острова на Тясмине и поставить там мощные батареи. Но более всего переломить дело может решительный удар по врагу. Ежели боярин не считает возможным генеральное сражение, то хоть провести демонстрацию, сделать вид. Турки напуганы».

Ромодановский не спешил. А Кара-Мустафа ждать не стал. В два часа пополудни сильный взрыв разрушил вал перед средним больверком. Не успел ещё дым рассеяться, как в пролом ринулся отборный полк гвардии султана. Русские встретили турок плотным огнём из-за ретраншемента. Началась рукопашная.

Гордон собрал лейб-роты из трёх полков. Их удара турки не выдержали и отошли с большим уроном. Опять отличился Опанасенко, взял знамя.

У нас – шестеро убитых и пятнадцать раненых.

В город к вечеру пришли из армии шесть полков и восемь сотен стрельцов. Ромодановский приказал сделать вылазку из крепости. В сумерках сели обсуждать план вылазки. Слушая хвастливые планы и прожекты прибывших в город командиров, смертельно уставший за эти дни Гордон только улыбался в усы. Решили атаковать тремя отрядами по тысяче солдат.

За ночь наши исправили бруствер ретраншемента, заделали проломы. Но и турки копали, как бешеные! К городскому валу подошли во многих местах, а особо укрепили траншеи супротив ворот, предназначенных для вылазок.

На рассвете пошли! Необстрелянные солдаты новых полков робели и норовили спрятаться. Офицеры тщетно пытались увлечь бойцов, потери в командирах были очень велики. Весь день протоптались без толку! Тридцать семь убитых, сотня раненых.

Гордон доложил боярам, что вылазки из этих ворот бесполезны. В ответ Ромодановский приказал вернуть полки.

– Пиши, Иван! – сказал полковник. – Потери гарнизона настолько велики, что генерального штурма не выдержим! Необходимо срочно возвести ретраншемент посреди новых укреплений. Не медля, пришлите брёвна и туры для него.

Воевода милостиво разрешил оставить присланные полки в Чигирине и прислал ещё тысячу восемьсот казаков. Более того! Ночью подполковник Касогов захватил остров на Тясмине и поставил там две пушки. Да не успел закрепиться. На рассвете полк янычар вброд бросился на казаков в атаку! Русских было вдвое меньше, и, выпалив пару раз, казаки отступили. Пушки увезли.

Как обрадовались турки, какой шум поднялся в их лагере!

Вскоре наши захватили на реке остров ниже по течению и поставили там батарею. Но остров был слишком далеко, ядра с трудом долетали до крайних палаток. Турки переставили их подальше и успокоились.

И снова Гордон писал воеводе и умолял его двинуться вперёд. Действуя под защитой крепостных батарей и прикрывшись от кавалерии испанскими рогатками, армия практически ничем не рисковала! А визирю пришлось бы снять осаду. Но князь Ромодановский не хотел переходить через Тясмин.

Кара-Мустафа прилагал все силы, чтобы ворваться в город. Понимал – это его последний шанс.

В полдень турки взорвали мину у куртины городского вала. Однако полк Давыдова и сумские казаки отбили атаку янычар. Второй взрыв под фасадом крепости повредил пять сажен пониженного вала. К счастью, основная сила взрыва ушла в выкопанные ямы. Тем не менее, стрельцы разбежались, оставив вал пустым. Полковник Гордон в который раз спешил, пытаясь повернуть бойцов, занять брошенную позицию. Увидел Бекбулатова:

– Прапорщик! Бегом к полковнику Кроу! Полк к прорыву, срочно!

Кроу привёл полк, но к тому времени янычары уже заняли пониженный вал и принялись окапываться.

– Проклятье! – рявкнул Кроу. – Мы им покажем, где раки зимуют.

Он выстроил своих драгун и повёл с барабанным боем. Турки не приняли удара и разбежались. Собрав отступивших, Гордон послал их исправлять пониженный вал, но тут вызвали в верхнюю крепость. Надо было поспевать везде.