Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

На перроне Таня робко клюнула Валю в щёку. Ведь он ни разу даже не попытался её поцеловать!

Друзья обещали писать друг другу. Валя прислал четыре письма. Но Таня так и не смогла ему ответить. Не получилось. Зато читала и перечитывала стихи с заветной полочки.

***

Летом Алёша Середин привёз на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку гордость Туркмении – своих каракулевых овец.

Дня через три приехала и Маша с годовалым Андрюшкой.

Внука тётя Лида увидела в первый раз. И такое счастье светилось у неё на лице, что Таня отвела глаза – неудобно.

Крупный, неуклюжий пацан глядел на всех настороженно. Но к бабушке на руки пошёл сразу. Признал.

Назавтра все вместе поехали на выставку, в Останкино. По жаре, двумя трамваями. Алексей ждал родных у служебного входа: не пришлось стоять в длинной очереди за билетами.

В просторном загоне меланхолично жевали сено большой горбоносый баран и три овцы. Публика с восторгом разглядывала маленьких ягнят, их роскошные, в шёлковых локонах шкурки.

– Эти большие. Рисунок уже совсем не так хорош. В дело идут шкуры ягнят, забитых на первый-второй день жизни. Сейчас я вам покажу, – пояснил Алёша и вынес угольно чёрную и золотистую шкурки. – Вот за такие платят золотом. Особенно за «сур», золотистую.

–              Таких маленьких и убивают?! Жалко! – огорчилась Таня.

– Мы отбираем только барашков, и то одного из четырёх, – засмеялся Алёша.

Бродили по выставке, ели мороженное, но от шума и духоты у тёти Лиды разболелась голова. Вернулись домой.

Таня влюбилась в двоюродную сестру ещё пять лет назад, когда папу переводили с Украины на Дальний Восток. Тогда семья Коровиных три недели прожила в Москве.

И теперь Таня просто не отходила от Маши.

–              Как же ты живёшь в пустыне с малышом?

– Нормально. У нас свой дом из самана, под камышовой крышей. Летом, конечно, жарко. Повешу на окна мокрые простыни – и ничего. Терпимо.

–              А речка там есть?

–              Нету. Овцы пьют солоноватую воду из местных источников. А нам каждый день водовоз привозит на верблюде большую бочку. Да всё это ерунда. Жить можно.

Другое трудно. Каракуль, он как золото. Приедет комиссия из области: «Дай!». Из района: «Дай!». Милиция каждый месяц: «Дай!». А шкурки на строгом учёте.

–              Как же твой Алёша выкручивается?

– Есть свои хитрости. Главное, он хорошего человека пробил главным бухгалтером. Иннокентий Андреич, ссыльный, из Ленинграда. Не хотели брать. Такой человек! Бухгалтерия в полном ажуре, ни один ревизор не подкопается!

–              А как же шкурки для начальства?

– Так у наших чабанов в степи, вместе с совхозными, и свои овцы пасутся. Кто их сосчитает? Алёшка с чабанами в большой дружбе. Выручают.

Маша пообещала приехать через год. Но в мае 41-го от неё пришло письмо: овцы болеют – отпуск Алёше не светит.

–              Отдохнуть всё равно нужно! – заметила тётя Лида. – Поедем в Белоомут, к кузине Наташеньке! Это ж моя любимая двоюродная сестра. Больше двадцати лет она учит ребятишек грамоте в этой деревне.

Всю войну, и ещё долго после неё, в голодное и холодное время, Таня вспоминала эти две недели отдыха как островок тихого счастья.

Кружка парного молока с тёплым ржаным хлебом на завтрак, тарелка с мёдом из собственных ульев на столе – ешь, сколько захочешь, – и усыпанный крупными ягодами малинник на опушке, куда девочку привели Катя и Лёша – внуки строгой тёти Наташи.

Но 22 июня началась война, и через несколько дней тётя Лида и Таня вернулись в Москву

Поезд подошёл к Москве поздним вечером. Из окна вагона Таня со страхом и любопытством вглядывалась в тёмные московские улицы. Нигде ни огонька! Война.

В неосвещённом трамвае кондукторша наощупь взяла деньги, и также наощупь оторвала билеты. Кое-как добрались до дома.

Утром тётя Лида побежала на свой Шрифтолитейный, а Таня развела крахмальный клейстер, нарезала газету и принялась наклеивать на оконные стёкла косые бумажные крестики. Все соседи так уже сделали, чтобы при бомбёжке не ранило осколками.

Потом пошла к Варе. Та обрадовалась:

–              Вернулась! Вот здорово! Айда в центр. Говорят, на бульварах вырубают липы, освобождают место для аэростатов заграждения.

И вправду, на прогалинах бульвара лежали огромные серые бегемоты аэростатов. Девушки в сапогах и гимнастёрках держали их на верёвках, словно на привязи.

–              Вечером аэростаты поднимут, – объяснила Варя, – чтоб немец не смог бомбить с малых высот.

Большой театр для маскировки раскрашивали разноцветными бурыми и зелёными пятнами.

Начались воздушные тревоги. Услышав истошный вой сирены, люди собирали узелки и чемоданы и спускались в подвал – в бомбоубежище.

На четвёртый раз тётя Люда сказала:

– Не пойду! – Вся эта суета оскорбляла присущее ей чувство собственного достоинства. – Ежели убьют, то хоть в собственной комнате. А ты иди, Танюша.

Но девочка уже записалась в пожарную дружину и, услышав сирену, торопилась на крышу. Скоро там сложилась дружная компания подростков: Эдик, тринадцатилетний, застенчивый книгочей, страстный футболист и спортсмен Витька из первого подъезда, кокетливая Рита с первого этажа, и Таня. Совсем недавно они едва замечали друг друга. А тут сошлись.

На крыше было так интересно! Дожидаясь отбоя, ребята тихонько трепались или слушали рассказы Эдика о путешествиях капитанов Кука и Лаперуза. Он бредил морем и твёрдо решил выучиться на капитана дальнего плавания.

Рита явно заигрывала с Витей. Но тот на неё и не смотрел. Его больше тянуло к Тане. Прежде она побаивалась этого рослого, грубоватого парня. Он открыто курил, часто матерился. Теперь Витя выглядел совсем по-другому.

«Какой парень! – думала Таня. – Как же я его раньше не видела? Сильный, немногословный. И, главное, надёжный. Правда, читал мало, но ведь он совсем не глуп».

Газетам и радио Виктор не верил:

– Врут! Сколько кричали «непобедимая и легендарная.»! А немец уже под Смоленском. Помяни моё слово, война будет долгой. Скоро и мне в армию.

В первый раз немцы долетели до Москвы в ночь на 23 июля, через месяц после начала войны. Ребята сидели у брандмауэра, тесно прижавшись друг к другу и жадно смотрели на небо. Там бродили призрачные полосы прожекторов. Изредка им удавалось поймать немецкий бомбардировщик в перекрёст лучей. Тогда вокруг вспыхивали частые разрывы зениток. Самолёт круто сворачивал и вновь исчезал в темноте.

Глухо грохнуло далеко, в районе Арбата. Потом ребята узнали, что эта фугаска развалила театр Вахтангова. Где-то полыхали пожары. Рита наклонилась к самому уху Тани, прошептала:

–              Страшно!

В тот первый налёт район Таганки не тронули. Но через две ночи юнкерсы засыпали старенькие деревянные дома тысячами мелких, килограммовых зажигалок.

Одна попала и к ребятам на крышу, пробила жесть на скате, у самого края. Витька схватил раскалённую гадину за стабилизатор прямо рукой в брезентовой рукавице, выдернул и сбросил во двор, на клумбу. Пожар не успел начаться. Потом все хвалили Витю за храбрость. На всех крышах дежурили люди, и пожаров в районе было немного.

С конца июля немцы бомбили Москву дважды в день, по часам: в полдень и в восемь вечера. Люди загодя тянулись в метро с узлами, рюкзаками и свёртками. Но от Таганской площади до метро «Курская» было слишком далеко.

Наши истребители перехватывали юнкерсы на дальних подходах к столице, и до Москвы долетали немногие.

Шрифтолитейный готовили к эвакуации в Челябинск. Тётя Лида попросила Таню помочь ей упаковать лабораторию.

Два дня девушка осторожно укутывала в старые газеты химические стаканы и колбы, а потом укладывала их в ящики, пересыпая сухими опилками. Мерную посуду тётя Лида племяннице не доверяла:

–              Это ж йенское стекло! Такого теперь нигде не достанешь.

Наконец объявили погрузку. Эшелон стоял на станции Москва- Товарная. Тут тётя Лида взбунтовалась:

– Скитаться по чужим углам на старости лет? Не поеду! Обойдутся и без меня. И совсем не все уезжают из Москвы. Левинсоны? Так они ж евреи. Им обязательно надо уехать. А мы кому нужны? Старуха и девчонка. Да и не сдадут наши Москву! Этому Гитлеру ещё набьют морду! Тоже мне, Наполеон нашёлся. Остаюсь.

30 сентября, прорвав фронт мощными ударами танковых клиньев, немцы начали операцию «Тайфун» – генеральное наступление на Москву

Витя записался в народное ополчение, и Таня пошла его провожать. Во дворе школы толпились ополченцы: подростки, пожилые люди. Все ещё в штатском, без оружия.

У входа Таня вдруг заметила Берту Моисеевну. Старуха обрадовалась:

– А ты кого провожаешь, Танечка? Вэйз мир! У меня Сеня, внучек, записался. Он же близорукий, минус семь, без очков ничего не видит. Какой из него солдат? Такое горе! А ведь Сеня – талантливый учёный, кандидат наук. Я им так гордилась. Завтра и мы уезжаем в Казань. Представляешь, и проводить некому. Наши все уже уехали. Как с чемоданами до вокзала доберёмся?

–              Да вы не тревожьтесь! Мы с тётей Лидой придём и поможем.

–              Спасибо, девочка! Дай Бог тебе счастья. Поезд в шесть вечера. Придёте?

–              Обязательно.

Таня заметила в толпе ополченцев Витю и, извинившись, побежала к нему.

– Как хорошо, что ты пришла, Таня! – сказал Витя серьёзно, и вдруг обнял её и крепко поцеловал: – Будешь ждать меня?

–              Буду, – сказала Таня дрожащими губами. – Только ты пиши!

–              Жди меня один год. Если год не будет весточки, значит хана. Но год жди.

Седоусый, толстый майор зычно скомандовал:

–              В шеренгу по два становись!

Витя ещё раз поцеловал Таню и побежал в строй.

Во двор въехал грузовик. Двое красноармейцев начали раздавать ополченцам винтовки. В свой черёд и Виктор получил старенькую трёхлинейку с потёртым прикладом, сунул в карман пиджака две обоймы, снова стал в строй. Оркестр пожарных в медных касках грянул бодрый марш Дунаевского:

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля...».

Майор скомандовал:

–              Шагом марш! – и колонна тронулась.

Ополченцы шли нестройно, не в ногу. Многие женщины крестили уходящих.

Таня вдруг представила своего Витю в чистом поле со старенькой винтовкой и десятком патронов. А против него танки, немцы с автоматами, а в небе юнкерсы. Девушке стало страшно и ужасно захотелось заплакать.

Больше Таня никогда не видела Виктора. И писем от него не было. Московское ополчение бросили под гусеницы немецких танков. Мало кто из ополченцев выжил.

В квартире Абрама Соломоновича всё вверх дном: шторы сняты, на полу мусор. А как тут было чисто и красиво!

– Дожили на старости лет! – ворчал хозяин. – Всё бросить, ехать невесть куда. Берта! Сколько раз я тебе говорил? Берём только самое необходимое. Пять чемоданов и узел! Как мы их дотащим? Машину-то мне не дали.

– Глаза страшат, а руки делают, – улыбнулась тётя Лида. – Не тревожьтесь! Мы с Таней возьмём по паре чемоданов, потихоньку донесём до трамвая.

Казалось, вся Москва тронулась с места. Вокзальная площадь забита людьми и вещами. С огромным трудом, останавливаясь каждые двадцать-тридцать шагов, чтобы дать отдышаться Берте Моисеевне, добрались до поезда. К счастью, старому бухгалтеру выделили два места в купейном вагоне. Наконец, вещи разложили по местам, и старики смогли сесть. Пожелав им доброго пути, тётя Лида с Таней вышли на перрон.

На трамвайной остановке они вдруг столкнулись с доктором Крупеник. Та была в военной форме – две шпалы в петлице.

«Военврач второго ранга», – сообразила Таня.

Ольга Яковлевна бросилась к подруге:

– Лидочка! Я тысячу лет тебя не видела! Не заходишь, не звонишь. Чем ты занята?

– Занята? – грустно усмехнулась тётя Лида. – Поздравь меня! Я четвёртый день безработная. Завод уехал в Челябинск, а я осталась.

– Безработная? С ума сойти! – ахнула Ольга Яковлевна. – А я-то извелась, думаю, где бы отыскать хорошую операционную сестру. Немедленно приходи ко мне. Я тебя в пять минут оформлю.

– Что ты, Оля! Какая из меня медсестра, тем более, операционная?!

– Глупости! Мы же вместе кончали курсы сестёр милосердия в шестнадцатом году. У тебя ж золотые руки и отличная голова. За неделю всё вспомнишь. Я помогу.

– Может, и вправду в госпиталь, медсестрой? – задумалась тётя.

– Не сомневайся! Жду тебя завтра в восемь утра. Третья хирургия, сразу всё и уладим.

—Тётя Оля! – робко спросила Таня. – Можно и мне в госпиталь? Мне скоро семнадцать.

Ольга Яковлевна критически осмотрела девочку.

– Грязной работы не боишься? Санитарки всегда нужны. Имей в виду: в гнойной хирургии тяжёлые раненые, вонь. Будет трудно. Не запищишь?

– Честное слово! Я справлюсь! Только возьмите.

Ольга Яковлевна кивнула:

–               Ладно. Приходи завтра и ты.

У ворот госпиталя Лидию Петровну и Таню уже ждала тётя Оля. Взглянула на часики, похвалила:

– Лида точна, как всегда! Без шести восемь. Пошли к главному врачу.

Всё решилось тут же. Рекомендации доктора Крупеник вполне хватило. В раздевалке тётя Лида критически оглядела измятый халат:

–               Ладно! Дома подштопаю, накрахмалю и выглажу.

В вестибюле гнойной хирургии Таня чуть не грохнулась в обморок от густого, страшного запаха, но вовремя одёрнула себя: «Держись! Не показывай вида».

Через несколько дней она привыкла и совершенно перестала замечать эту вонь.

Среди пожилых санитарок в отделении Таня казалась совсем девочкой, и старая тётя Глаша тут же взяла её под своё крыло.

Девушка быстро освоилась, а тяжёлая работа помогала не думать.

В Москве стало тревожно. Теперь бомбили уже три-четыре раза в день. Возле Никитских ворот тяжёлая фугаска развалила разом четыре дома, скрутила кольцом трамвайные рельсы и сбросила на землю памятник Тимирязеву. Правда, к утру пути исправили, а памятник поставили на старое место.

Благополучным сводкам Совинформбюро никто не верил. Ходили слухи, один страшнее другого: дескать, наши армии попали в окружение под Вязьмой (позднее это подтвердилось), а Гитлер прёт на Москву и седьмого ноября въедет в Кремль на белом коне (а вот это оказалось ложью). Вдруг замолчало радио. Стало совсем страшно.

Старшая сестра послала Таню в тринадцатую палату приготовить постель для нового раненого. Тринадцатая палата, маленькая, на три койки, считалась привилегированной. Обычно в ней лежали генералы или особо заслуженные командиры. Сейчас там было пусто. Таня едва успела застелить постель, как двое санитаров внесли раненого майора. Правая нога его была в толстом коконе бинтов. За ними шла Ольга Яковлевна. Она брезгливо оглядела палату:

– Грязно! Надо вымыть пол.

–               Я сейчас! – отозвалась Таня.

Когда она вернулась с ведром и тряпкой, Ольга Яковлевна, придвинув табуретку поближе, дружески беседовала с раненым майором.

«Похоже, доктор его уже оперировала раньше»,– сообразила девушка.

– Ногу мы вам вылечим, Василь Васильич, – убедительно говорила доктор Крупеник. – Мы применяем новую методику профессора Войно-Ясенецкого. Результаты хорошие. Меня другое тревожит. Что на фронте? Упорно говорят о скорой эвакуации. Вы ведь служили в штабе у Рокоссовского. Должны знать!

Майор замялся и выразительно посмотрел в сторону Тани.

– Не беспокойтесь! Таня – человек надёжный, лишнего слова не скажет. Да вы, может быть, и знали её отца, полковника Коровина.

Василь Васильич резко повернулся:

– Таня Коровина?! Как изменилась за четыре года!

Девушка вдруг вспомнила вихрастого, тоненького, похожего на подростка капитана, который тогда почти всю ночь напролёт вполголоса толковал о чём-то с отцом.

– Так что там случилось под Вязьмой? – настойчиво спросила Ольга Яковлевна.

Майор откинулся на подушку:

– Большая беда. Классические немецкие Канны, как летом в Белоруссии. И наши прошляпили! Связи нет, потеря управления, резервы чёрт знает где. В котёл попали четыре армии и группа Болдина. Наши лучшие части! На фронте дыра в пятьсот километров. На Можайской линии обороны почти пусто. Правда, и мы кое-чему научились. Окружённые не разбежались по лесам, а дрались, пока не кончились патроны и снаряды. Немцам пришлось неделю потратить на их ликвидацию.

Тем временем Ставка вызвала из Ленинграда Жукова и бросила на Можайскую линию всё, что смогли собрать. Жуков навёл порядок! Ключевые направления: Волоколамск, Можайск, Медынь, Калуга худо– бедно прикрыты. Главное, туда выдвинули полки противотанковой артиллерии, ИПТА. Отчаянные ребята! Гибнут, а немецкие танки выбивают. Так что надежда есть. Думаю, Москву не сдадим!

Таня напряженно вслушивалась в тихую, неспешную речь майора.

«Не сдадут Москву! – думала она с радостью. – Не сдадут!».

Утром 16 октября, окончив дежурство, Таня заглянула к тёте. Но той предстояли ещё три тяжёлых операции.

– Иди домой сама, девочка! Я приду попозже, – сказала Лидия Петровна.

Вместе с тётей Глашей (та тоже жила возле Таганки) Таня пошла домой.

Они ещё не знали, что немцы начали вторую фазу наступления на Москву. Что уже взята Калуга, немцы скоро займут Боровск и Калинин. До Москвы им останется рукой подать.

15-го вечером Сталин подписал приказ о срочной эвакуации в Куйбышев наркоматов, Генерального штаба и дипломатических миссий. Все ключевые объекты в Москве приказал подготовить к взрыву.

И совсем никто не мог угадать, что планы Вермахта на этот раз дадут сбой.

Что на удобных путях к Москве встанут насмерть подольские курсанты и свежие дивизии Панфилова и Блобородова А тяжёлая распутица не позволит немцам их обойти.

Что танки Гудериана так легко, сходу захватившие Орёл и Брянск, упрутся под Тулой в железную оборону местных оружейников, прикрытую дивизионами зенитных пушек, и ничего не смогут сделать. Что русские будут драться с невиданным упорством.

На трамвайной остановке было пусто. И на улице – никого. Таня и тётя Глаша постояли.

– Чего ждёте? – крикнула какая-то баба. – Трамвай нынче не ходит. И метро закрыто.

Пошли пешком. На Красноказарменной улице безлюдно. Город будто вымер. Вышли на шоссе Энтузиастов. Сразу всё изменилось!

Во всю ширину шоссе катил нескончаемый людской поток. Тысячи и тысячи! Из Москвы! Скорее!

Грузовики с барахлом и мебелью разных начальников, переполненные автобусы. Ломовые извозчики на грузовых платформах, запряжённых тяжёлыми лошадьми, увозили свои многочисленные семьи. В чёрных «Эмках» драпало начальство.

Но больше всего народу шло пешком. С рюкзаками, с тюками, с чемоданами, с детскими колясками. Только бы уйти из обречённого города!

Таня с тётей Глашей шли им навстречу, по тропке, прижимаясь к палисадникам ветхих домиков. Испуганная старуха вцепилась в Танин локоть и бормотала тихонько:

–              Господи! Спаси и помилуй! Господи! Спаси и помилуй!

«Как страшно и противно идти против течения! Против всех!» – думала Таня.

На площади Ильича уже посвободнее. Возле трёхэтажного универмага стояла густая толпа. Кто-то кричал, звенело разбитое стекло витрин. Рыжий парень торопливо пробежал мимо, прижимая к груди два новых ковра.

«Грабят универмаг! – поняла Таня. – И ни одного милиционера в округе!»

–              Что делают! – закрестилась тётя Глаша. – Матерь Божья! Пойдём скорее отседа, от греха подальше.

Наконец, дошли до Андроньевской площади. Тут тётя Глаша свернула вправо, к Яузе, а Таня побежала домой по Большой Коммунистической.

Ей было совсем худо. Крепко сжав кулаки, чтобы не разрыдаться, она пыталась как-то примирить в своей голове этот Великий Исход, массовое бегство москвичей из своего города, со всем тем, чему Таню учили всю жизнь, чему она до сих пор верила. В ушах назойливо звучали мажорные слова бодрых песен: «И на вражьей земле мы врага разгромим,, малой кровью, могучим ударом»; «Красная Армия всех сильней.».

«Но Василь Васильевич сказал: «Москву не сдадим!» – уговаривала себя девушка. – Он ведь лучше знает!».

Так не хотелось идти одной в пустую комнату... Навстречу шёл невысокий мужчина с копной чёрных, курчавых волос.

«Это ж Григорий Петрович, Варин отчим! – обрадовалась Таня. – Он работает на ЗиСе инженером. И Варькин дом – вот он».

–              Ты к нам? – приветливо спросил Григорий Петрович. – Варя будет очень рада. Ты давно не показывалась.

По парадной мраморной, но такой грязной лестнице поднялись на второй этаж. Варя всегда хвасталась тем, что живёт в доме купцов Алексеевых, где родился и вырос сам Станиславский.

Наташа, младшая сестра Вари, кинулась Тане на шею:

–              Ура! Танька! А Вари нет. Но ты садись, она скоро вернётся. Мы тебя обедом накормим.

С кухни прибежала Катерина Ивановна, хозяйка:

–              Гриша! Что случилось? Почему ты днём дома?

Мужчина устало вытер большим платком пот с лица и с шеи:

–              Поспать отпустили. Ночью будем готовить завод к взрыву.

Таня похолодела от ужаса:

–              Взрывать завод имени Сталина?!

–              Как же так? Ведь вас должны эвакуировать! – ахнула поражённая Катерина Ивановна.

– Должны. И меня оставили в Москве демонтировать и отправлять станки. А утром пришёл новый приказ, – сказал Григорий Петрович и замолчал. Должно быть, он очень долго сдерживал накопившийся гнев и возмущение. А тут прорвало: – Чёрт знает что! Орали на всех перекрёстках: «Защищать до последней капли крови!». А дошло до дела – и все в кусты! У парторга цеха, Захарова, руки трясутся. Выдают рабочим деньги под расчёт и трудовые книжки – выбирайтесь, как хотите. Позор!

–              Что ж это делается, милый?

– Паника. Самое страшное, что может случиться, – паника. И, чтобы прекратить её, нужна железная воля и много крови. Ладно. Что об этом говорить. Давайте обедать.

В середине обеда пришла Варя.

–              Ой, Таня! А почему ты в гимнастёрке?

–              Санитаркой работаю в госпитале, на Красноказарменной.

–              Здорово! А я тоже записалась на курсы радисток. Осваиваю азбуку Морзе. Инструктор сказал, что самых лучших пошлют в тыл врага, к партизанам.

А на улицах что творится! С неба сыплется пепел и горелые бумажки. Над площадью Ногина чёрный дым столбом. Документы жгут. Ужас!

В дверь постучала соседка:

– Катерина Иванна, в магазине всё даром раздают! Ей-богу! Пошли своих девок, пока там всё не расхватали.

Катерина Ивановна задумалась:

–              Как ты считаешь, Гриша, этично ли брать эти продукты?

– Раздают, чтобы не достались немцам. Не верю я, что Гитлер войдёт в Москву. Но зима будет трудная. Продукты пригодятся.

Таня с Варей взяли по сумке и пошли в угловой магазинчик напротив храма Святого Мартина Исповедника.

Там уже и вправду мало что осталось. Но мордастая продавщица вытащила из подсобки ящик с консервами:

–              Забирайте! Армейские.

Голодной зимой 1941 года Катерина Ивановна позволяла иногда разогреть и открыть эти баночки ароматной гречневой каши со свиной тушёнкой. Какой это был праздник!

***

Вечером по улицам пошли военные патрули. Мародёров расстреливали на месте. Вновь заговорило долго молчавшее радио.

Таня пришла домой поздно.

– Слава Богу! Живая! – обрадовалась тётя Лида. – Я места себе не нахожу.

Усевшись за стол, покрытый зелёной бархатной скатертью, Таня спросила:

–              Если бы папу и других командиров не расстреляли тогда, в тридцать восьмом, дошли бы немцы до самой Москвы?

Тётя качнула головой:

–              Не знаю. Вряд ли.

–              А что мы будем делать? Тоже побежим?

–              Ну что ты! Мы же при раненых. Разве можно их бросить? Если эвакуируют госпиталь, тогда уж и мы с ним.

Таня уже легла спать, когда в дверь постучали. Зашел сосед Семён Игнатьевич, пожилой вдовец из комнаты у входной двери. Он работал в охране здания ЦК ВКП(б) на Старой площади. Был молчалив, почти не пил и большую часть своей зарплаты отсылал дочке и внукам в Камышин.

–              Извините, Лидия Петровна, можно к вам на минутку?

Сегодня Семён Игнатьевич был выпивши, но на ногах держался твёрдо. Он тяжело уселся на стул. Помолчал. Но, должно быть, уж очень ему хотелось выговориться.

–              Вы – хороший человек, Лидия Петровна, – сказал сосед и оглянулся на Таню. Та притворилась спящей. – Вы ж на меня не настучите. Что ж это делается?

Семён Игнатьевич снова помолчал, потом продолжил почти шепотом:

– Нам внутрь заходить не положено. Мы ж наружная охрана. Нынче начальник говорит: «Приказано проверить помещение». Ну, мы и пошли. А там никого! Как есть – ни души. Всё брошено! И везде документы на полу. Секретные! Драпанули, суки! Зашли в кабинет товарища Жданова, а там на столе пять пакетов. Засюргученных! Совершенно секретных! Как такое могло быть?

***

17 октября у перрона вокзала, окружённого тройной цепью чекистов (мышь не проскочит!), стоял бронированный спецпоезд.

Низенький, рябой человек, совсем не похожий на миллионы своих официальных портретов, вышел из лимузина, огляделся, подошёл к салон-вагону. У открытой двери, преданно глядя на хозяина, вытянулся начальник охраны – генерал Власик.

Сталин неспеша прошёлся по перрону. Вновь и вновь он прокручивал в голове варианты. «Фронт рухнул. Жуков изо всех сил штопает дыры. Справится ли? В Ленинграде он смог. Сибирские дивизии ещё далеко. Вдруг немцы прорвутся ?»

Утром на стол Сталина положили агентурные донесения о панике в Москве. Паника страшнее всего.

«Ещё есть время», – подумал Сталин, резко повернул к машине и приказал:

–  На ближнюю дачу.

Испуганный начальник доложил в воротах, что дача минирована

–  Протопите в маленьком доме, – сказал Сталин. – Я посижу там. А минирование снять!

То, что Сталин остался, не уехал, помоло городу выстоять.

Немцы рвались к Москве отчаянно. Им казалось, победа вот она, рмдом.

Под Вязьмой и Брянском в плен попало 650 тысяч русских! Фельдмар шал фон Бок, командующий группой армий Центр, считал, что от Красной Армии остались одни ошмётки, и отборные танковые дивизии без труда сокрушат их.

После тяжелых боёв 18 октября немцы вошли в Можайск и Малоярославец. До Москвы оставалось всего девяносто километров.

Но за каждый километр немцам приходилось платить кровью. В ротах у них оставалось по двадцать-тридцать солдат. Танки подрывались на бесчисленных минах. Но больше всего немцы боялись русских гигантов, танков КВ. Их пушки за километр крушили немецкую броню, а снаряды немецких танков отскакивали от их башен, не нанося никакого вреда. К тому же люфтваффе потеряло былое господство в небе, и юнкерсы не могли, как раньше, в трудную минуту выручать своих гренадеров. Вдобавок начались русские морозы.

Ещё бывали удачи. Лихой отряд немецких мотоциклистов выскочил аж к Химкинскому мосту через Москва-реку. Их тут же перестреляли.

А с Дальнего Востока шли эшелон за эшелоном. Сталин, наконец, поверил своему лучшему разведчику Зорге, что Япония не вступит в войну.

Сибирские дивизии в полушубках и валенках, с новым вооружением, пятого декабря ударили немцам по флангам. И миф о непобедимости Вермахта рухнул.

Весной 1942 года при госпитале открыли курсы медсестёр. Занятия вели свои же врачи. И вели интересно. Таня записалась сразу. Тётя Лида полезла на антресоли и достала запылённую коробку со своими учебниками 1916 года. Многие из них были куда лучше рекомендованных на курсах пособий.

Сдав экзамены на отлично, Таня получила три треугольника старшего сержанта в петлицы и новое назначение в лёгочное отделение. Легкораненых там совсем не было, а всё ж не так тяжело, как в гнойной хирургии.