Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

На службе царю Московскому

Первый год в России

В августе 1661 года Патрик Гордон вступил на землю государства Московского вместе с другими завербованными офицерами. Ехали через Псков, Новгород, Тверь. Могучие стены и башни древних кремлей, соборы с огромными куполами, а вокруг грязь, вонь, нищета, курные избы.

В Москве поселились в Немецкой слободе. Господ офицеров допустили к целованию руки Его Царского Величества в Коломенском. Алексей Михайлович изволил благодарить Гордона за любезность и доброе отношение к пленным русским офицерам.

Назавтра всем приказали прийти на Чертолье ⁴¹. Там уже ждал глава Иноземного приказа, большой боярин, Илья Данилович Мило– славский, тесть государев.

Первым он вызвал Гордона:

–              Бери мушкет, пику, покажи, что умеешь.

Патрик удивился:

– Моё дело солдат учить да в бой вести! Кликну денщика, он артикулы лучше меня справит!

Толмач засмеялся:

–              Не горячись, майор! У нас такой закон, хучь и полковник, а покажи, что умеешь. Самозванцев много едет.

–              Ну, коли у вас закон.

Взял Патрик мушкет, пику, отработал артикулы с блеском.

Боярин остался доволен:

– Хорош. Пойдёшь в полк Кроуфорда майором. За приезд на службу государеву тебе положено деньгами двадцать пять рублей да соболями столько ж. А ещё сукна четыре локтя да восемь локтей дамаска. В приказе дьяк выдаст.

Вместе с Гордоном в тот же полк определили ещё трёх приехавших шотландцев.

Так началась для Патрика Гордона долгая служба России, почти сорок лет, до самой его смерти. И началась эта служба вельми трудно.

Пошел Патрик в Иноземный приказ. А дьяк Зарубин денег не даёт, невесть чем отговаривается. Взятки ждёт! Только не на того напал! Шотландцы народ упорный.

Гордон – к Милославскому. Пожаловался.

Тот милостиво кивнул:

–              Ништо. Заплатит.

Дьяк денег всё равно не даёт. Патрик снова к боярину. Тот опять пообещал.

Да Зарубину на боярские обещания начхать. Он гнёт своё:

–              Нет денег, и баста!

Гордый шотландец не стерпел. Встретил боярина, ехавшего в поместье, и спросил:

– Да кто ж у вас на Москве главный? Царский тесть, большой боярин Милославский, али дьяк Мишка Зарубин? Дьяк-то, видать, по– боле будет!

Такого уж Илья Данилович не выдержал. Вызвал Зарубина, излаял его матерно, драл за бороду, пригрозил в другой раз бить кнутом. Выдал дьяк всё положенное.

Осмотревшись, Патрик горько пожалел о своём приезде в сию варварскую державу. В Польше иноземцы жили в великом почёте и многие достигали больших чинов и состояний. Здесь же на чужестранцев смотрели как на наёмников. Надежда на карьеру ничтожная. Московиты грубы и необразованны. Приличных манер не знают. Редко кто владеет польским, а уж благородной латыни они и вовсе не ведали.

Гордон записал в дневник:«Люди в Москве угрюмы, алчны, скаредны, вероломны, лживы, высокомерны и деспотичны, когда имеют власть. Под властью же смиренны и даже раболепны, неряшливы и подлы. Однако при том кичливы и мнят себя выше всех прочих народов!»

Всего хуже плата в низкой медной монете. Ведь за серебряную копейку отдавали четыре медных! О богатстве и думать нечего. Но как отсюда вырваться?

Гордон решил, что никаких денег брать не будет и уедет при первой возможности.

Полковник Кроуфорд с огромным трудом отговорил его от сего намерения:

–              Пойми! Ты же католик! Решишь уехать, тебя наверняка сочтут лазутчиком и сошлют в Сибирь.

Пришлось остаться.

Гордон получил семьсот беглых солдат из разных полков, разместил по квартирам в Красном селе и принялся обучать: дважды в день при ясной погоде.

Из Риги приехали ещё тридцать иноземных офицеров, среди них было четверо шотландцев, старых друзей Патрика, ещё из лейб– роты генерала Дугласа. Стало повеселее.

Осенью перешли в слободу Огородники. Как всегда, беды с постоем! Гордона поместили к богатому купцу. Так тот, дабы досадить постояльцу, приказал разобрать печь в комнате. Такие фортели Гордону не впервой! Патрик перешёл к другому купцу, а к этому определил капральство, двадцать солдат, отнюдь не самых смирных. Через две недели купец с радостью уплатил сотню талеров, лишь бы избавиться от сей напасти.

О своих солдатах Гордон всегда заботился, старался защитить их от домохозяев и от городских властей. Помнил: за добро солдат в бою отплатит сторицей.

А бывало всякое. В воскресенье, когда он уехал в Немецкую слободу, в третью роту приперся Стряпчий со стрельцами. Кто-то донёс, что солдаты продают водку.

Сие в Московии под строжайшим запретом – хмельное можно купить лишь в царёвом кабаке, у целовальника.

Пока стрельцы ломились в дверь, солдаты успели спрятать водку в саду. Долгий обыск не дал ничего. Обрадованные солдаты дружно вышибли стряпчего и стрельцов из дома. Однако тем дело не кончилось. Стрельцы вызвали подмогу.

Полсотни стрельцов снова ворвались в дом и нашли-таки в саду водку! Но и к солдатам подоспела помощь. Стрельцов гнали до ворот Китай-города. Драка началась нешуточная! Сотня солдат выбила шесть сотен стрельцов за ворота. Да из Кремля подоспели ещё столько. Пришлось отступать.

Двадцать семь солдат, не успевших сбежать, повязали, после недолгого разбирательства били кнутом и сослали в Сибирь. Тут уж Патрик ничего не мог сделать.

Как-то вернулся Гордон к себе от капитана Мензиса, а Стас, принимая у хозяина плащ и шляпу, молвил:

– Вас сержант Хомяк дожидается. Погуторить хочет.

–  Хомяк? Зови.

Гордон заприметил сего коротышку в первый же день, когда пригнали дезертиров. Во-первых, он хорошо говорил по-польски. А Патрик тогда русский только начал осваивать.

Главное, Хомяк оказался опытным солдатом, из пленных. Два года прослужил в полку квартианеров. Патрик с ходу назначил его сержантом и не ошибся.

Хомяк низко поклонился от двери. Морда толстая, простодушная, а глаза хитрые.

–              Худо у нас в роте, пан майор! Капитан Спиридонов над солдатами измывается не по-людски. В субботу полдловил четверых за игрой в карты. Деньги и карты отобрал, ребят посадил в холодную. Ну, наказал за дурость, и будя. Так он их теперь вымучивает, грозит сгноить! Шестьдесят рублей отобрал! Не по-хрестьянски сие.

Гордон выругался. Даже чёрта помянул. Сколько раз говорил он Афоньке, предупреждал, даже к полковнику таскал. Без толку!

–              Ладно, Хомяк, ступай! С капитаном я завтра разберусь.

Вызвал Свиридова к вечеру, а всех слуг, кроме верного Стаса, из

дома услал.

– Заходи, Афанасий Константинович, садись! Наслышан я о твоих делах. Что солдат наказал, карты отобрал – добро. Но почему ж ты мне не доложил? Сие негоже. А уж деньги у своих солдат вымучивать – вовсе последнее дело. С офицерской честью невместное.

Наглец рыжий ус крутит, да смеётся:

–              Что за честь такая? Наша честь – государю угождать! А на тебя, майор, мне плевать. Ничо ты мне не сробишь. У меня дядька – ближний боярин.

Гордон схватил нахала за шкирку, сдёрнул на пол да отходил короткой дубинкой по спине и по бокам. Капитан едва ушёл, но у порога обернулся:

–              Ты у меня ещё поплачешь! Жаловаться буду!

Назавтра полковник Кроуфорд спросил у Патрика:

–              Что там у тебя со Спиридоновым было? Говорит, избил ты его до полусмерти.

–              Врёт нагло. Ничего не было!

Свидетелей-то не было! Капитан и боярину Милославскому жаловался, но тоже без толку. Дядюшка-боярин помог Свиридову перейти в другой полк.

Иноземцы в Москве жили своим кругом, в Немецкой слободе. С местными знались мало. Приезжему офицеру найти жену вельми не просто. В Немецкой слободе неженатые дамы и барышни наперечёт. А о русских красавицах – и не мечтай. Разве что решишься перейти в их веру. Да и то боярышню из хорошего дома за «басурмана» нипочём не отдадут.

Тем не менее, в ноябре там сыграли две свадьбы: ротмистр Рейтер женился на вдове полковника Мензиса, а капитан Ломе на девице Беннерман. Патрик плясал и веселился на обеих свадьбах, свёл доброе знакомство со здешними дамами.

Летом на Украине было спокойно. Поляки с собственной мятежной армией разобраться не могли. Как всегда, дрались за гетманскую булаву казацкие старшины.

Однако литовская армия в мятеже не участвовала и сильно утесняла московские гарнизоны в Быхове, Борисове, Витебске и Полоцке.

Государь Алексей Михайлович послал туда армию князя Хованского. Советником князю назначил думного дворянина Ордина-Нащёкина, мужа вельми мудрого и просвещённого, лучшего из российских дипломатов. Жаль, таланты Афанасия Лаврентьевича в сием походе не пригодились.

Иван Андреевич Хованский был весьма речист, заносчив и любил прихвастнуть. Недаром на Москве его прозвали Тараруй. Воинского таланта князю Бог не дал.

Поставил армию лагерем в пятнадцати верстах от Полоцка и ждал. Чего ? Неизвестно. А ведь имел явное превосходство над поляками.

Двухтысячный отряд Валентина, по прозвищу Кривой Сержант, отрезал подвоз фуража и продовольствия. В лагере начались голод, болезни, а пуще всего дезертирство. Скоро от армии осталась половина. А от Вильны на помощь к гетману Жеромскому уже шли отборные полки Яна Казимира. В короткой битве при Кулишках поляки разбили армию Хованского. Полторы тысячи убитых, многие попали в плен. Гродно, Могилёв и Вильна были потеряны. Лишь проливные дожди и страшная русская грязь помешали полякам воспользоваться плодами сией победы.

В Немецкой слободе жадно ожидали вестей из-под Полоцка. Наконец, приехал генерал Томас Делейл. На него набросились с расспросами:

–              Как? Почему?

Генерал устало махнул рукой:

– При этаком воеводе иначе и быть не могло! Чванливый дурак! Я пришёл к нему за два дня перед битвой, говорю: «Бездействие смерти подобно!». Тараруй меня и слушать не стал. Беспомощным свидетелем ждать неизбежной гибели войска? Сие не по мне. Я и уехал в Полоцк. Потому и жив. А полковник Дуглас погиб! Полковники Фор– рет и Бокхофен в плену.

–              Горестная история, – заметил Гордон. – Какую же кару понесёт князь Хованский за сие поражение?

– Никакой, – ответил Делейл. – Государь милостив и простил его. Молвил: «Видно, за грехи наши карает Господь». А вот боярину Милославскому досталось. Похвалился, что ежели бы государь послал с войском его, привёл бы пленником польского короля. Царь хвастунов не терпит. Вскочил, кричит: «Ты, страдник, худой человечишка! Да как ты смеешь, б.... сын, хвалиться своим могуществом в деле ратном? Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?». Дал старику пощёчину, отодрал за бороду и пинками вышиб его из палаты. Его Величество гневлив, да отходчив. Простит.

– Откуда вы узнали сие, генерал? – спросил полковник Кроу форд.

–              Ордин-Нащёкин рассказал. Я его как раз после думы встретил.

В ноябре боярин Милославский устроил полку смотр. Солдаты уверенно держали строй, дружно выполняли команды.

– Молодец, майор! – похвалил боярин Гордона. – Добро ты их выучил. Нынче я у тебя шестьсот солдат заберу. Новый стрелецкий полк Никифора Колобова ладим. Да ты бы подучил его маленько. Ни– кифор в конюшенном приказе служил, ваших пехотных дел не разумеет.

Горько было отдавать обученных солдат полуграмотному голове Колобову. Приказ! Впрочем, лучших из них, и Хомяка в том числе, Гордон не отдал.

Солдаты не хотели идти в новый полк. Горевали. Многие потом дезертировали. А Гордон получил шесть сотен новых солдат и принялся их обучать.

***

В Москву прибыли цесарские послы, бароны Колуччи и Майер– берг, толковать о замирении с Польшей. У них в доме капеллан ежедневно служил мессу. Католического храма в Немецкой слободе не было. Лютеран здесь терпели, а католиков считали заклятыми врагами своей веры. При всяком удобном случае Патрик ходил на мессу.

В Рождественский пост всех прибывших офицеров собрали в избе Иноземного приказа, принимать присягу.

На улице ясный день, а тут полутемно, душно. Слюдяные оконца пропускают совсем мало света. Только виднеется в красном углу, под иконами, окладистая борода боярина Милославского, да две свечи освещают толстый том Библии и чёрный сюртук голландского пастора.

Гордон уселся в углу, на лавке. Думал о чем-то своём, особо не вслушивался. Вдруг что-то задело его:

– Что он говорит!!!

«Служить Его Величеству верой и правдой во все дни нашей жизни.».

– Как же так?! – возмутился Патрик. – Я сговаривался в Варшаве с боярином Леонтьевым на три года! Нет! Такую присягу я не подпишу!

Два часа дьяк Прокофьев и сам боярин Илья Данилович уговаривали упрямого шотландца. В конце концов, он присягнул на службу Великому государю до конца войны с поляками.

Полковник Дэниел Кроуфорд был человек добрый и подлинный джентльмен. Однако утруждать себя излишними заботами не любил. Для решения полковых дел в Иноземный приказ посылал Гордона.

До чего же Патрик не любил туда ходить! Уж больно не хотелось встречаться с наглым Мишкой Кузовлёвым. Патрик частенько шел к другому дьяку. С седобородым Ефимом Прокофьевым сговориться было куда проще.

К Рождеству Гордону выдали в Сибирском приказе давно обещанных соболей. Вот Патрик и надумал наладить сердечное согласие с сиими канцелярскими крысами. Второго генваря Патрик устроил у себя богатый пир и пригласил весь приказ, окромя Мишки. За праздничным столом поклонился каждому соболиной шкуркой, кому и двумя, по чину.

С той поры в Иноземном приказе Гордона встречали как родного и не раз выручали из беды.

Жизнь и служба входили в накатанную колею: с утра обучение солдат строю, вечером отдых и развлечения в Немецкой слободе. На Валентинов день тянул по жребию возлюбленную, перед Пасхой долго и тяжко болел. Господь спас, выбрался.

Мучило одно: медные деньги дешевели на глазах. Когда Патрик приехал в Москву, за серебряную копейку давали три медных, к Рождеству шесть, а летом уже десять копеек. Офицеры жаловались много раз, наконец, им повысили оклады на четверть.

Умер ближний боярин, Борис Иванович Морозов. Он завещал выдать каждому иноземному офицеру месячный оклад серебром. Нечаянная радость.

На Троицу устроили конные бега. Гордон пришёл первым и выиграл сто рублей. Почти все деньги потратил на пирушку с друзьями.

Медный бунт

25 июля Гордон, как обычно, муштровал полк на поле у Новоспасского монастыря. Внезапно подскакал полковник Кроуфорд:

–              В городе бунт! Чернь поднялась из-за медных денег. Веди полк к Таганским воротам.

– Где же государь?

– Говорят, в Коломенском.

Подошли к Таганке. По наплавному мосту через Москва-реку валит толпа горожан. Вроде бы без оружия. Орут, машут палками. Полковник было подъехал к толпе. Его тут же окружили:

– Басурман! Изменник! Тащи его с коня, робя!

Кроуфорд выдернул палаш, да нападавших было уж очень много.

– Стой, братцы! Это ж полковник Кроуфорд! Добрый немчин, не изменник! Я у него два года отслужил, – крикнул бородатый стрелец.

В толпе нашлось ещё трое бывших солдат Кроуфорда:

–              То правда! Мы его знаем! Отпустите его, мужики.

Выдернув пистоль, Патрик гнал коня на выручку своему командиру.

Обошлось. Отпустили.

– Дело худо. Надо немедля вести полк на помощь государю! – заметил Патрик.

– Без приказа? Как можно! – не согласился полковник. – Да и где теперь царь? Может, в Кремль уехал? Подождём.

Послал в Коломенское на разведку лейтенанта Скворцова.

Полк стоял в ротных каре. Жарко. Время идёт. Что делать, непонятно.

Гордон медленно ехал мимо строя. В первой шеренге выделялась толстая морда и хитрые глаза Хомяка. Патрик подозвал его:

– Хорошо бы разузнать, что и как.

Сержант ухмыльнулся, кивнул:

–              У меня в Гончарной слободе кум живёт. Дозвольте, я сбегаю. Может, что и узнаю.

– Ступай!

Хомяк отдал мушкет солдату и пропал в толпе.

Жара. Из окрестных изб набежало любопытных. Разглядывают солдат, переговариваются. Гордон оттеснил их конём подальше от строя.

«В полку восемьсот человек – мордва и черемисы, – подумал Патрик. – На них можно положиться. Не сбегут. Москвичей, к счастью, совсем мало».

На всякий случай приказал офицерам строго следить за солдатами, из строя не выпускать, разговоров не дозволять. Опять подъехал к полковнику:

–              Сэр! Вы нынче упускаете редчайший случай отличиться перед Его Величеством! Представьте, вокруг царя – мятежники, а вы приведёте верный полк! Коль велика будет благодарность государя!

«Может, Гордон и прав? – задумался Кроуфорд. – Но вести полк без приказа? И кто знает, как повернётся сие дело?». К такому он не привык. Приказал ждать дальше.

Гордон раздал солдатам порох и пули, по три заряда на каждого – всё, что было. Вернулся Юрка Хомяк:

– Нашел я кума. Грит, с утра на Лубянке прибили к столбу бунташ– ную грамоту, а в ей прописаны изменники: Милославские, Фёдор Ртищев, да гость, Васька Шорин. Стрелец Кузьма Ногаев ту грамоту чёл, да и крикнул: «Православные! Постоим всем миром!» Ну, все и тронулись: большая часть в Коломенское, к царю, а кто и к дому Васьки Шо– рина, грабить. Там, слышно, в горницах все стены камкой да адамаском обтянуты! Колька, кумов племяш, припёр оттеда зерцало басурманское, зело знатное. Небось, рублёв двадцать стоит.

Подъехав к полковнику, Патрик рассказал о новостях, принесённых сержантом:

–              Самое время двинуть полк в Коломенское!

Кроуфорд вспылил:

–              Что ты ко мне привязался?! Скворцов из разведки не вернулся. Скачи в Коломенское сам! Привезёшь приказ, тут же и двинемся.

Гордон гнал коня крупной рысью. Кучки бунтовщиков старался объехать сторонкой.

«И что я нынче второго пистоля не взял! – думал он. – Даст Бог, доберусь!».

Вот и Коломенское видно. Вокруг дворца толпы гилевщиков.

Как проехать?

По боковой дороге шагала колонна стрелецкого полка. Патрик погнал коня к ним, по пашне, напрямик. Полковник Матвеев вёл свой полк в обход, дабы пройти во дворец через задние ворота.

–              Как там государь? – спросил Патрик.

–              Пока слава Богу. С утра стоял обедню. Всем ведомо, какой царь набожный. По праздникам более шести часов в храме выстаивает.

Тут ему и доложили, что гиль в Москве, что бунтовщики уже здесь и требуют государя. Алексей Михайлович первым делом отослал Милославских и Ртищева во дворец и приказал спрятаться в покоях Государыни. Потом вышел во двор. Гилевщики к нему, обступили вплотную, бунташную грамоту суют, требуют изменников на расправу. А царь им говорит: «Тише, детушки! Ступайте домой. Как обедня отойдёт, поеду в Москву и по вашим жалобам учиню полный сыск и указ».

Злодеи орут! Лучка Жидкий государя за пуговицу ухватил, молвит: «Чему верить?». Царь поклялся Господом Богом, что учинит сыск честный и доскональный, а виновных сурово накажет. Ударил с Лучкой по рукам. Тут толпа и повернула назад. Государь послал в Москву князя Ивана Хованского, а сам пошёл в церковь, слушать обедню дальше. Тогда князь Юрий Ромодановский и послал меня в Кремль. Приказал срочно вести полк сюда. Да, почитай, четверть стрельцов к гилевщи– кам утекла.

Гордон вздохнул: «Стоило ли рисковать, ехать в Коломенское? Государь в церкви, Милославский прячется» и спросил Матвеева:

–              Артемон Сергеич! Подскажи, Бога ради, кто ж ныне может отдать приказ нашему полку? Кроуфорд стоит у Таганских ворот и без приказа тронуться не желает.

– Разве что Ромодановский. Да где ты его сыщешь? Плюнь, майор, скачи обратно. Дураку ясно, что надо делать.

Гордон повернул коня.

Незадолго до возвращения Патрика в полк Крофорд получил приказ: занять Кожуховский мост и имать беглых бунтовщиков. До ночи солдаты взяли тринадцать человек и отправили их в Николо– Угрешский монастырь, где шёл сыск и дознание.

Вечером в Немецкой слободе азартно обсуждали Медный бунт.

–              Удивления достойно поразительное мужество и хладнокровие, проявленные Его Величеством в столь страшных обстоятельствах! – заметил генерал Делейл. – А ведь государь ещё молод! Всего тридцать три года.

–              У дома Шорина князь Хованский встретил огромную толпу ги– левщиков, – рассказывал один из офицеров. – Шел грабёж. Сам Шорин успел спрятаться в Кремле, а его пятнадцатилетнего сына схватили. Отрок, испуганный до полусмерти, послушно повторял за подсказчиками страшные слова, уличавшие отца в измене. Подъехавшему Хованскому крикнули: «Ступай, князь, пока цел! Ведаем, Иван Анд– реич, что ты в измене не повинен. Не боись! Тебя не тронем».

Князь и повернул на Коломенское, а за ним, посадив в телегу младшего Шорина, валила толпа. Гиль разбушевалась!

Встретили идущих из Коломенского, завернули обратно. За боярином Стрешневым погнались с дубинами, едва вплавь ушёл за Москва– реку.

Государь как раз садился на коня, собираясь в Москву, когда во двор ввалились гилевщики:

–              Измена, государь! Отрок – свидетель! Выдай нам изменщиков!

–              Так нельзя, детушки! – ответил царь. – Чать, я государь! Сыскать и наказать – моё дело. Ступайте домой и ждите. Суд учиню правый и суровый. Порукою в том царица и мои детушки!

Толпа бушевала по-прежнему. Тогда Алексей Михайлович махнул рукой. Сотня верховых дворян и два стрелецких полка, успевшие пройти через задние ворота дворца, дружно ударили по бунтовщикам.

До поздней ночи по городу имали и вязали бунтовщиков. Говорят, сотня утонула, пытаясь переплыть Москва-реку. Две сотни заводчиков казнили. А две тысячи семей рядовых гилевщиков отправили в Сибирь. Тем и кончился Медный бунт.

Все иноземные офицеры получили за сие дело небольшие награды, а Кроуфорд, наряду со стрелецкими полковниками, – дар весьма значительный. Теперь полковник уже сожалел, что не послушал в тот день советов Патрика. Ведь полк вполне мог прийти в Коломенское в нужный момент и принять участие в разгроме бунтовщиков.

Только через год царь Алексей Михайлович отменил медные деньги.

Женитьба

Осенью открылась вакансия подполковника, и Гордон получил очередной чин. Сие сразу освободило Патрика от множества хлопот по снабжению полка. Оные свалились на капитана Мензиса, занявшего место Гордона. Пол только что женился, и выгоды, всегда сопряженные с ведением интендантства, пришлись ему весьма кстати.

Получив прибавку к жалованию, Патрик перебрался в Немецкую слободу поближе к приятному обществу. Теперь он жил в одном доме с полковником Томом Кроуфордом, старшим братом полкового командира.

За последние годы в Москву приехало множество иноземных офицеров с семьями и без. Зимой у всех было куда больше свободного времени – можно и повеселиться.

До Рождества в Немецкой слободе сыграли шесть свадеб. На четырёх Патрик был резчиком ⁴², на одной – посажённым братом жениха. За неделю до святок полковник Патберг предложил Патрику и ещё двум офицерам устроить танцевальный машкерад или балет. Каждый должен был найти и пригласить даму. Впрочем, с этим трудностей не возникло. Патрик хорошо танцевал мазурку, полонез, краковяк. Полковник несколько лет жил в Париже, знал менуэт и другие придворные танцы. Аптекарь собрал небольшой оркестр. Четыре вечера офицеры упражнялись, готовились. Балет имел огромный успех! Их наперебой приглашали из дома в дом – две недели веселились.

В то же время в слободе произошли четыре дуэли. За картами полковник Мевис поссорился с ротмистром Бернетом. Перед рассветом офицеры вскочили на коней и поскакали стреляться. Гордон догнал соперников:

–              Господа! Как можно без секунданта?!

Уговорил спорщиков обойтись без дуэли. Офицеры помирились.

***

В Немецкой слободе все и всё обо всех знали. Стоило молодому офицеру лишний раз зайти в гостеприимный дом, как бдительные фрау замечали это, оценивали и делали выводы:

–              Четвёртый раз за две недели! Видно, подцепила Клерхен сего молодца. Невелика добыча: лейтенант, худ, как щепка, и беден, как церковная крыса. Да Клерхен не до выбора. Скоро девятнадцать, прослывёт старой девой.

– Вы правы, фрау Шнупке! К тому же приданое у Клерхен маленькое, а род не из знатных. Объявят ли о помолвке до Крещенья?

На завидных женихов, а из них Гордон едва ли не первый – знатного рода, подполковник, двадцать восемь лет, прекрасно воспитан, – шла форменная охота с загонщиками, засадами, внезапными нападениями.

Патрику пришлось употребить всё своё искусство, дабы сохранить свободу, и при сем не навлечь на себя ни вражды, ни ненависти. Не впервой! Сколько его сватали ещё в Польше, да за каких невест! От цепей Гименея оберегали любовь к свободе да забота о том, сможет ли он содержать супругу подобающим образом.

Ныне Патрик призадумался: «И в женатой жизни есть свои прелести и удовольствия». Особо манил свой дом. Собственный! И дети. Последнее время на ребятишек в знакомых семьях Патрик поглядывал с живым интересом. Намедни был он в гостях у приятеля, и пятилетняя шалунья Эльза залезла к нему на колени, обняла, ласково прижалась к щеке. Так сладко заныло сердце!

«Добрая жена – и друг, и помощник! – размышлял Патрик. – Да и не жить в грехе. Мои женатые друзья при том же доходе держат открытый дом, хороший стол, добрый выезд». Ночами ворочался в постели, не мог уснуть. Наконец, решил:

–              Пора! Надо жениться!

Невесту Патрик приметил заранее. Фрейлен Катрин, дочь полковника Филиппа фон Бокхофена, высокая, статная, хорошо сложенная. Милое лицо. В свои тринадцать лет хорошо воспитана, скромна, набожна. Самое главное – католичка! Отец её, благородный джентльмен, – старший полковник, любимец царя и знати. Два года назад он попал в плен к полякам в битве при Губарях. Мать Катрин – англичанка.

«Ежели свататься, то только к этой девушке!» – решил Патрик.

Он пришёл к Катрин после Крещенья. Девушка сделала книксен:

–              Будьте добры, посидите. Я сейчас схожу за матерью.

–              У меня дело к Вам, Кэтти.

Дома её звали Катринхен, но Патрику больше нравилось называть её Кэт.

Девушка потупила глазки, с поклоном по местному обычаю поднесла гостю чарку водки. Патрик поднял чарку:

–              Пью за здоровье Вашего милого!

–              Но у меня нет милого, герр подполковник.

–              Значит, мне повезло. Выходите за меня замуж, Кэт!

Девушка покраснела:

–              Если разрешат родители, Патрик.

Назавтра у Кэт был день рождения. Патрик купил на рынке, самые лучшие перчатки, лент набрал разных. Мать согласилась сразу, однако поставила условие: свадьба – после возвращения отца из плена.

Гордон стал женихом Кэтти. Вот тут и начались мучения.

Война с Польшей тянулась по-прежнему, и конца ей видно не бъшо. Поляки всё пытались закрепиться на левом берегу Днепра. Русские воеводы каждый раз вышибали их обратно. Памятуя о недавних поражениях, генеральной баталии избегали. Ян Казимир с большим войском осадил Глухов.

Однако русские защищали город отважно. Все штурмы отбили с большим уроном для поляков. Король ушёл несолоно хлебавши.

С великим трудом и огромными потерями весной 1664 года польский король отвоевал Могилёв —единственный успех за два года войны.

Тем временем на Украине шла бесконечная грызня за булаву гетмана. За титул «гетман всея Украины» каждый полковник готов был чёрту душу отдать.

Царь указал окольничему, князю Гагину, с шестью полками идти в Нежин и учинить Раду. Явились два претендента, оба со своими полками — Брюховецкий и Самко.Два дня князь и епископ Мефодий уговаривали соперников прийти на Раду без оружия – пустое дело. В первый же день гайдамаки Самковытащили сабли и выкликнули своего полковника гетманом. Тут достали оружие и запорожцы Брюховецкого – свалка, хоть святых выноси. Полковник Штрасбург, метнув в толпу несколько ручных гренад, остановил бойню. Наутро Рада объявила гетманом Брюховецкого. На Евангелии он торжественно поклялся в вечной верности царю. Самкобежал, но его выдали свои, и новый гетман, после краткого суда, отрубил ему голову.

В полк пригнали 1200 солдат на обучение. Через три дня назначили смотр и примерные стрельбы перед государем. С рассвета и до темна на Неглинном ручье Гордон учил новичков. Благо, Иноземный приказ пороху и свинца отпустил в достатке. На обед Патрик давал час отдыха.

В поле перед Новодевичьим монастырём для царя и бояр построили возвышение. Полки выстроились шпалерами, Стремянной полк – у царского места. Наконец, прибыл государь, уселся в кресло, махнул платочком:

– Начинайте!

Первым стрелял Стемянной, потом прочие стрелецкие полки. Впрочем, весьма не дружно. Наступил черёд полка Кроуфорда. Выпалили из шести пушек, потом стреляли залпом, побатальонно, словно единым выстрелом. Государю весьма понравилось. Указал выпалить ещё раз. Дали четвёртый залп, не хуже первых. Полковник Кроуфорд, отнюдь не утруждавший себя обучением мужичья, получил за отличную стрельбу вельми щедрую награду. Гордон и прочие офицеры – царское спасибо и добрый обед.

В феврале в Москву прибыл британский посол, граф Карлайл. Англия мечтала возобновить привилегию, данную ещё Иваном Грозным: тогда торговать в Архангельске могли токмо британские купцы.

После казни Карла I сия привилегия была утрачена. Место англичан заняли голландцы. Старания графа Карлайля оказались тщетными. Так и уехал он в Лондон, не подписав никакого трактата.

Всё это время в Смоленске генерал Драммонд договаривался с польскими уполномоченными об обмене пленных. Гордон много раз писал генералу, умоляя помочь с освобождением фон Бокхофена. Казалось, вот-вот храбрый полковник вернётся в Москву. Но поляки выставляли всё новые условия.

Патрику поручили стеречь в Муроме пленных польских офицеров. Гордон ударил челом Милославскому: просил обменять их на полковника Бокхофена. Тот, наконец, согласился, добыл указ государя, повелевшего отдать за Бокхофена любых польских пленных, кого бы ни запросили. Поляки упёрлись. Три раза этот обмен был в шаге от успеха. И опять не вышло. Переговоры прервались.

Начиналась новая кумпания. Весной 1664 года полк двинули к Смоленску. Кроуфорд уехал вперёд, а Гордон провёл полк пред очами государя, отдыхавшего в своём имении Покровское. Прошли браво. Царь стоял у окошка и махал солдатам ручкой.

Вот тут Патрик остро почувствовал, как ему не хватает Кэтти. Тоненькая, немногословная девушка с ласковыми серыми глазами и доброй улыбкой незаметно овладела его сердцем. Патрик писал Кэтти: «Любовь моя.».

У него была явная склонность к эпистолярному жанру. За полгода влюблённый отправил Кэтти и её матери больше тридцати писем. Он не пропускал ни единой оказии, а уж, коли оказии не было, посылал с письмом Стаса или кого ещё из слуг.

В Смоленске Гордон первым делом отправился узнать, что можно сделать для скорейшего освобождения Филиппа фон Бокхо– фена и встретил старого друга, генерала Делейла.

–              Опоздал, Патрик! – усмехнулся Томас. – Нынче Драммонд для тебя уже ничего сделать не может. Переговоры в Красном ведёт Ордин-Нащёкин. Всё в его руках! Да ты не грусти. Афанасий Лаврентьевич среди русских вельмож – редкое исключение. Умён, начитан. А главное, своё слово держит! Истинный джентльмен. Сие тем более удивительно, что он не знатного рода, из мелких псковских дворян. Пока даже не боярин, всего думский дворянин. Но при том один из ближайших друзей государя. Рекомендательное письмо мы тебе напишем, и езжай. До Красного всего сорок вёрст.