Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Яша

21 июня 1941 года выпускникам третьей средней школы города Ташкента вручали аттестаты. Получил свой и Яша Рабинович, длинный, худой, сутуловатый парень по школьному прозвищу Вихрастый. Домой он пришёл под утро, ткнулся носом в подушку и мгновенно уснул. Разбудила мама:

– Проснись, Яшенька! Война.

Скоро прибежал его сосед и друг Тимур Бекербаев:

–              Слышь, Яшка, Безруков ребят агитирует идти в военкомат добровольцами.

Секретаря комитета комсомола Безрукова Яша не любил. Трепло и горлопан. Ему бы только лозунги толкать.

–              Чего горячку пороть, Тимур? Дело серьёзное. Подумать надо. На фронт успеем.

Впрочем, в тот день из их класса пошли в военкомат только двое. Остальных вызвали по повесткам. Разницы никакой.

За обедом Яша спросил совета у дяди Исаака. Дядю в их семье уважали. В германскую он заслужил два солдатских Георгия, потом всю гражданскую оттопал с винтовкой в Красной Армии. Осел в Ташкенте, подмастерьем у местного сапожника, бухарского еврея, женился на его дочери Риве, сам стал мастером

А нынче к дяде Исааку приезжают на «Эмках» большие начальники, заказывают мягкие, лаковые сапожки для себя, модные лодочки для своих жён.

Зимой 1932 года, в самый голодомор, дядька приехал в Павлоград и вывез из вымирающей Украины сестру Сару со всей семьей. Спас. Устроил зятя бухгалтером у себя в артели, отдал родным половину своего дома.

Дядя Яшку похвалил:

–              Спешить не надо. Война тебя не минует. Пока что есть выбор. Зайди-ка ты в Военно-химическое училище. Подай документы. От дома близко. Выйдешь лейтенантом. В солдатской казарме еврею уж слишком погано. И не стесняйся своего еврейства. Не прячь его. От этого только хуже.

В декабре 1941 года лейтенант Рабинович прибыл в Саратов и был направлен в 63-й отдельный кавполк под Татищево. От станции добрый час топал пешком до штаба полка. Промёрз до костей. Зима в тот год была знатная, хотя в прошлом году, в финскую компанию, – и того лютее.

Немолодой, лысоватый полковник оглядел вытянувшегося в струнку лейтенанта, улыбнулся. Взял документы, прочёл негромко, но внятно:

– Лейтенант Рабинович, ВУС 57 ⁸, направляется для прохождения службы в должности начхима полка, – и протянул руку. – Здравствуйте, Яков Изрилевич. Будем служить вместе. А я полковник Лазарьянц Ашот Григорьевич. Садитесь. Замёрзли с дороги? Здесь тепло. Верхом ездить умеете? Не приходилось? Не беда. Научим. Полк– то у нас кавалерийский

Командир взвода разведки старшина Саша Горленко, разбитной, черноусый джигит из терских казаков, подобрал Яше смирную кобылку и начал его учить.

Сашка гонял новичка нещадно, по пять часов в день, добродушно посмеиваясь над городским неумехой:

–              Надо же! Ни напоить коня, ни оседлать не умеет!

Скоро они перешли на «ты». Через неделю Яков вполне прилично держался в седле.

Полковник снова вызвал лейтенанта к себе.

–              Садитесь, Яков Израилевич! – сказал Ашот Григорьевич (в разговорах с глазу на глаз полковник Лазарьянц обращался к своим офицерам только по имени и отчеству). – Слышал, вы стали лихим кавалеристом. А как у вас с топографией? – полковник подвинул Яше развёрнутую карту-двухвёрстку. – Где мы?

Карты Яша полюбил ещё в пятом классе, когда зачитывался путешествиями Стенли и Ливингстона. Место штаба на карте нашёл тотчас.

– Неплохо. Представьте себе, что полк расположен в деревне Телегино. А штаб корпуса – в Сердобске. Фронт рядом. Немцы наступают. Обстановка неясная. Необходимо доставить в штаб корпуса секретный пакет. Как поедете?

Яша вгляделся в карту: «Единственная дорога через Камышлей. По ней – проще всего. Да ведь и немцы рвутся к дороге. Мессера там, небось, по головам ходят...».

– По змейке вдоль Хопра, – ответил лейтенант. – Дальше, зато надёжней. И если что, можно укрыться в кустарнике.

– Отлично! – кивнул полковник. – Я бы и сам выбрал этот маршрут. Думаю, Яков Израилевич, вы и сам понимаете, что начхиму в полку делать нечего. Немцы ОВ ⁹не используют. И вроде бы не собираются. – Ашот Григорьевич помолчал, отложил карандаш. – Вы думаете, немцы бьют нас за счёт своих танков и самолётов? Это не главное. У них великолепное взаимодействие родов войск. И хорошее управление боем. Связь налажена! А у нас командующий зачастую не знает, что делают его части. Телефонные провода рвутся. Радио ни к чёрту! Единственная надежда на офицера связи. По старинке. Доставленное вовремя донесение нередко решает судьбу боя. В полку до крайности нужен хороший офицер связи. Меняйте профессию, Яков Израилевич!

Невозможно отказать такому командиру. Яша согласился.

В пятницу Лазарьянц на единственном в полку грузовичке уехал в Саратов.

–              Людей и лошадей у нас почти полный комплект, – сказал Ашот Григорьевич начальнику штаба майору Окуневу. – А с вооружением беда. Одни карабины. Всего шестнадцать пулемётов. Ни артиллерии, ни миномётов совсем нет. Похлопочу в штабе округа.

Вечером Яша заступил на дежурство в штабе полка. Тихо, все спят. Чуть коптит семилинейная керосиновая лампа. Открыл «Посмертные записки Пиквикского клуба». Книг в округе было мало, перечитывал Диккенса в третий раз.

Под утро принялся за письмо домой. Покусывая деревянную вставочку, Яша писал:

«Мои дорогие! У меня всё хорошо. Служба идёт нормально. Кобыла «Веста» уже привыкла ко мне и тянется за корочкой или кусочком сахара. Старушка не слишком резва, но очень послушна. А вот с начальством мне жутко повезло! Полковник Лазарьянц – удивительный человек! И манеры как у аристократа. Хотел бы я узнать о нём побольше».

В полковника Яков просто влюбился. Ашот Григорьевич говорил мало. Зато почти каждое его слово хотелось запомнить. Через много лет он пересказывал своим внукам скупые афоризмы полковника. Яша не раз пытался осторожно расспросить Лазарьянца про его жизнь, но тот только отшучивался и мягко переводил разговор на другое.

***

Причины сугубой сдержанности полковника Лазарьянца Яша узнал только в мае 42-го подо Ржевом. Тогда они вместе с майором Окуневым попали под шквальный миномётный обстрел немцев – двести метров не дошли до НП полка. Успели добежать до неглубокой канавы и рухнули рядом, уткнувшись в молодую траву

Минные осколки летели низко, сбривая головки одуванчиков. Но их теперь могло достать лишь прямое попадание.

–              Хорошо, полковник задержался, не пошёл с нами, – заметил Яков.

–              Да уж! Ему скакать зайцем как-то не с руки, – засмеялся майор.

– Николай Иваныч, – спросил Яша, – почему полковник о себе никогда не рассказывает?

– Битый. Потому и молчит.

Майор испытующе посмотрел на лейтенанта. Вроде, парень надёжный. Трепаться не будет. Должно быть, Окунев и сам хотел поговорить о любимом начальнике.

– Война. Полегче стало. Не допытывают, что ты делал до 17-го года. А раньше ох как трясли. – Помолчав, он продолжил: – Полковник у нас – человек редкостный. Такого искать и искать. Да ведь родом он из купцов. Папаша в Нахичевани, под Ростовом, двумя элеваторами владел!

В шестнадцатом году Ашот Григорьевич пошёл добровольцем, воевать с немцами. Два офицерских Георгия заслужил. Не хухры– мухры. Теперь этим и гордиться можно. А раньше скрывать приходилось. Летом 17-го армия развалилась. Штабс-капитан Лазарьянц взял отпуск и вернулся в Нахичевань, к невесте. Обвенчались и уехали в Саратов, к родителям жены. Там его и мобилизовали в Красную Армию по приказу Троцкого.

Гражданскую кончил начальником штаба армии с орденом Красного Знамени. Тогда – большая редкость. Остался служить. А в двадцать шестом начались чистки. Дескать, «классовый враг». Спасибо, старый друг и однополчанин Саша Василевский помог перевестись в 48-ю территориальную дивизию, в Кашин.

В тридцать восьмом году бате повезло. Он был в отпуске, когда до их корпуса добрались чекисты. В штабе расстреляли почти всех. Из командиров полков уцелело меньше трети. Вернуться – верная смерть. Что делать?!

Тесть повёл в мединститут к другу, зав.кафедрой хирургии. Тот вырезал Ашоту Григорьевичу желчный пузырь. Бюллетень на полгода. Потом, пройдя медкомиссию, полковник Лазарьянц начал читать курс тактики в Саратовском военном училище. Так и уцелел. Там я с Ашотом Григорьевичем и познакомился.

Метрах в пяти рванула мина. Майор глянул на часы:

– Через двенадцать минут кончат. Обед у них. – Окунев закурил. – Тогда я крупно влип. Витька Костенко, сука поганая, подглядел у меня в тумбочке письмо от отца из Красноярского края. Ну и стукнул. Выдернули меня на комсомольское собрание исключать: дескать, кулацкий сынок, скрыл своё социальное происхождение.

Думаю – всё. Вышибут из училища с волчьим билетом. Пропаду. Тут и выступил Ашот Григорьевич. Не побоялся. Говорит: «Курсант Окунев – один из лучших на курсе. И товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает». Предлагаю ограничиться строгим выговором».

По гроб жизни я бате этого не забуду! – Окунев жадно затянулся.

–           А в октябре 41-го Ашота Григорьевича вызвали в штаб округа и приказали в кратчайшие сроки сформировать и подготовить кавалерийский полк. Лазарьянц и меня взял с собой.

***

Дежурство тянулось утомительно. Но вот уже и побудку сыграли– скоро лейтенант Кротов сменит. Грохнув дверью, вбежал капитан Семёнов, командир третьего эскадрона. Без шапки, полушубок нараспашку.

–              Беда! Двое солдат сбежали: Тимофеев и Артемьев. С оружием! И коней увели!

На шум вышел майор Окунев, стирая пену с лица, – брился. Длинно и затейливо выматерился:

– Побег! Куда ж ты глядел, раззява! От влипли. Патроны у них есть? Небось, на стрельбах наэкономили?

– На стрельбах я слежу строго, – устало заметил Семёнов. – У меня не сэкономишь. Да что толку? За пачку махорки у сержантов выменяют.

– Групповое дезертирство с оружием! Не спрячешь. Как же ты, капитан, батю подвёл! Теперь полковник Захаров из штаба корпуса его без соли съест. Он только повода ждёт. Ай, беда. Откуда твои беглые?

–              Здешние они. Из Скачихи, вёрст шестьдесят отсюда будет.

Майор посуровел:

–              Слушай приказ! Возьмёшь пару сержантов, поопытнее, лейтенанта Рабиновича, ну и Чалдона ⁹, конечно. Ты упустил, ты и верни! Чтоб до отбоя были в части! Тогда и никакого ЧП не будет. Всего-навсего самоволка! Для скорости возьми заводных коней. И пару ППШ прихвати.

Собирались офицеры спешно – и пошли крупной рысью, почти без остановок, лишь меняя уставших коней.

Позёмка мела ледяной крупкой. Холодно. Яков чувствовал себя неуютно. «Первое серьёзное дело. – думал он. – Неужели придётся стрелять в этих дураков?»

На перекрёстке дорог Семёнов долго лазил по карте.

«Да он и сориентировать её не может!» – сообразил Яков, и протянул руку:

–              Разрешите, товарищ капитан! Нам надо по левой дороге.

Семёнов повернулся к нему:

–              Разбираешься в картах? Будешь штурманом.

Капитан с облегчением отдал Яшке планшет. Почему-то сразу стало спокойнее. Всё-таки при деле.

Деревня Скачиха лежала в голой степи – вокруг ни деревца.

–              Дезертиры, небось, давно смылись, – ворчал Чалдон, – станут они ждать нас.

Семёнов отправил Иванова с сержантами к Тимофееву, а сам с Яшей поехал к избе Артемьевых.

Крытая соломой пятистенка с земляным полом. Беднота страшная. С русской печки выглядывали шесть испуганных детских рожиц, мал мала меньше, да стояла в углу каменно молчащая женщина, мать дезертира.

Искали тщательно. Но беглеца уже и след простыл. С тем же пришёл и смершевец:

–              Сбёгли! Небось, в лесу землянку вырыли и затаились.

Капитан Семёнов растеряно чесал в затылке:

–              Подвели батю. Беда! Что делать?

Зелёное пятно леса на карте тянулось до самого Хопра. Яков мучительно искал выход:

–              Лес большой. Не обыщешь. Да и вечер близко. Где они могли спрятаться? – и вдруг догадался: – Скорее всего, их надо искать вот здесь.

Яша ткнул карандашом.

–              Почему? – удивился Иванов.

–              Земля промёрзла. Копать землянку легче всего в откосе оврага. Если у беглецов нет на примете какой-нибудь избёнки в лесу, наверняка, тут.

–              Дело говоришь! – обрадовался Семёнов. – По коням!

На дне оврага, в неглубоком снегу, офицеры увидели следы двух лошадей! Парни совершенно не ждали быстрой погони и сдались сразу.

Из конторы совхоза «Красная Звезда» Яков позвонил в штаб:

–              Нашли. Везём.

Когда впереди показалось двухэтажное здание штаба полка, капитан Семёнов наклонился в седле и сказал негромко:

–              Ты меня нынче выручил, лейтенант! Не забуду.

Только что сыграли отбой. Полковник Лазарьянц ещё не вернулся. Офицеры сдали беглецов на губу и пошли в столовую – весь день ничего не ели.

Повар налил им по миске горячего густого борща. Довольный майор Окунев вынул фляжку. Но выпить не успели. На подъёме к штабу натужно ревел их старенький ГАЗ – нагружен так, что рессоры едва держат. Из кабины выбрался полковник, разминая затёкшие ноги.

Майор Окунев взял под козырёк, отрапортовал о ЧП и его успешном окончании.

– Сами справились. Молодцы! – похвалил Лазарьянц, пожимая руку начштаба. – Ну, и я не зря гонял. Рация, миномёты и много чего ещё. Пошли в столовую. Покормите?

–               Лихо! – ахнул Окунев. – Как же вам это удалось?

– Просто. Двух майоров из штаба округа сводил в лучший ресторан Саратова. Правда, оставил там половину своей сберкнижки. Да было за что.

***

В конце февраля полк подняли по тревоге, погрузили в эшелон.

«На фронт! – думал Яша, глядя на заснеженные поля и дороги. – Под Москвой наступление, как раз и мы попадём».

Но полк выгрузили на станции Щёлково, и он надолго обосновался на опушке леса у деревни Загорянка. Полковник Лазарьянц каждый день мучил своих бойцов учениями. Сколько солдаты окопов выкопали, не счесть.

Яша как-то не выдержал, спросил полковника:

– Мы здесь совсем в землю зарылись, как кроты. Всё ж таки – кавалерия!

Лазарьянц рассмеялся:

– С шашками наголо на танки и пулемёты? Бесполезно. Мы кавалерия для того, чтобы быть в нужном месте в нужное время. А земля и от танков, и от мессеров укроет.

Лейтенанта Рабиновича регулярно гоняли в Мытищи. Там и штаб корпуса, и райисполком. И в этот раз начштаба отправил с бумагами:

– В райисполком. И без подписи Коршунова не возвращайся!

Но Яше не повезло. Предисполкома укатил в Москву.

– Вернётся часа через три, – сказала секретарша. – Ждите.

Лейтенант уселся ждать у окошка. За окном грязный двор, помойка.

«И книги не захватил», – подумал Яша.

У соседнего окна долбила на стареньком «Ундервуде» девочка– машинистка. Яшка уже видел её в прошлые заезды.

Некрасивая, с короткой мальчиковой стрижкой, в старой бурой кофточке, аккуратно заштопанной на локтях. Воробушек. А вот печатала машинистка здорово – строчит, прямо как пулемёт. У локтя девушки Яша заметил томик в потёртой обложке.

«Интересно! – подумал лейтенант и перегнулся посмотреть. – Ничего себе! «Жизнь Клима Самгина», том третий».

Этот огромный роман Горького Яша начинал три раза. Но так и не дошёл дальше сороковой страницы – скукота и тягомотина. «А эта пигалица читает уже третий том! Сильна!» – Яков невольно зауважал Воробушка.

Тем временем девушка отстучала свою бумагу и раскрыла томик.

–              Вам нравится «Самгин»? – спросил Яша.

–              Третий раз перечитываю. Очень глубокая книга.

–              А я не одолел, – признался Яков. – Тяжело написано.

–              Это только сначала. Потом привыкаешь.

Познакомились. Олю недавно вывезли из Ленинграда по дороге жизни.

– Нас всех в Ярославле остригли наголо, – сказала девушка. – Я приехала в Мытищи к бабушке. А родители умерли с голоду ещё в январе.

Оля кончила школу перед войной. И пошла в госпиталь санитаркой. Потому и выжила. Девушка выросла в интеллигентной семье. Много читала. И Яша, воображавший, что знает о книгах всё, сразу почувствовал её превосходство.

Наконец вернулся Коршунов, подписал нужную бумагу, и Яков простился с новой приятельницей, пообещав:

–              Ещё увидимся.

Через день, погоняя Весту по грязной дороге, Яша тихо улыбался, предвкушая встречу с Олей. Он сдал в штаб под расписку засур– гученный пакет и поспешил в райисполком. Как раз попал к обеденному перерыву. Торопливо накинув пальтишко с вытертым каракулевым воротничком, Оля вышла. Целый час они бродили по тихим улочкам. Ужасно хотелось взять Олю под руку, но Яша робел. Говорили о школе, читали стихи. Яков любил раннего Багрицкого. Прочёл девушке «Контрабандистов», «Арбуз».

Оля слушала хорошо. Подсказала забытую строчку.

«Чем бы удивить её?», – думал Яша. Перед самой войной друг дал ему на три дня серенький томик Киплинга с парусником на обложке. Парень вспомнил «Балладу о трёх котиколовах».

Оле понравилось. Киплинга она не знала.

–              А ты кого любишь? – спросил Яша.

–              Пастернака.

Яков удивился:

–              Ну.. Там же всё о дождях, о природе.

Девушка улыбнулась лукаво:

– А ты послушай! – и прочла «Коробка с красным померанцем – моя коморка», потом «Любить иных – тяжёлый крест»:

– Все поэты пишут стихи женщинам, в которых они влюблены, до тех пор, пока не добьются ответа. И только Пастернак умеет писать о сбывшейся любви!

Это был какой-то совсем другой Пастернак. Однако Оле пора было возвращаться в контору.

– Скоро опять приеду! – махнул рукой Яша, проводив девушку до крыльца.

***

Ещё дважды Яшке довелось встретиться с Олей. А потом, рано утром, пришёл приказ: грузиться на фронт. «Уехать не попрощавшись? Невозможно!» – подумал Яша и кинулся к полковнику:

–              Ашот Григорьевич! У меня в Мытищах невеста осталась! Отпустите проститься! Честное слово, к погрузке я вернусь!

Лазарьянц задумался, посмотрел на часы:

– Риск! Но невеста – дело серьёзное. У тебя три часа двадцать минут! Опоздаешь – подведёшь и полк, и меня. Смотри.

Яков нещадно гнал свою Весту. Наконец Мытищи. Привязал кобылу к коновязи во дворе, вбежал в приёмную:

–              Оля! Мы грузимся. На фронт.

Толстая начальница посмотрела с сочувствием, кивнула:

–              Ладно. Иди. Обойдёмся без тебя.

Куда пойти? Стали в углу двора, отгородившись от любопытных окон широкой спиной Весты.

–              Любимая моя! – сказал Яша.

Как жадно они целовались! Как клялись, в вечной любви и верности! Яша забыл всё на свете. Впервые в жизни его целовала женщина!

Но неумолимая стрелка отсчитывала минуты. Пора! Оля, вытирая слёзы, поцеловала любимого в последний раз:

–              Пиши!

Потом Яков пытался вспомнить обратную дорогу и не мог. Он летел, как на крыльях, повторяя:

– Оля любит меня! Любит!

***

Полк уже грузился. Майор Окунев махнул ему рукой:

– Молодец, лейтенант! Вовремя. Отдай кобылу старшине Гор– ленко да беги в конец эшелона. Поедешь со связистами.

И только тут Яков вдруг сообразил, что не знает ни адреса, ни даже фамилии любимой – не спросил.

«Куда ж я ей напишу? Всего и запомнил, что до войны Оля жила на Большом проспекте Васильевского острова. Непременно найду её в Ленинграде после войны!» – решил Яша.

Половина теплушки была плотно забита имуществом роты связи: рация, мотки провода, телефонные аппараты, какие-то мешки. Напротив, на просторных нарах расположились комроты Юрьев, Яков и два сержанта-связиста.

Старшина роты – толстый, круглолицый Остап Семеняка, основателен, запаслив и скуп. Притащил откуда-то чугунную буржуйку, чей– то забор – запас дров на дорогу и даже керосиновую лампу со стеклом. Поедем со всеми удобствами.

Щуплый, вихрастый, беззаботный, как скворушка Вася Герак– лиди – его полная противоположность. Этот часами копался в брюхе своей рации, что-то перепаивал, насвистывал блатные песенки и материл рацию последними словами:

– Бандура старая! Позапрошлый век! Какой дурак тебя выдумал?!

Со старшиной радист ладил, хотя они и подкалывали друг друга непрерывно.

Яшка с капитаном Юрьевым как-то не сошёлся, хоть и познакомился с ним в первый же день в полку. Немногословный, замкнутый Костя Юрьев казался куда старше своих тридцати лет.

Теплушка едва тащилась: московский железнодорожный узел перегружен. Эшелон по много часов стол на полустанках.

–              Экспресс, девятый день – девятая верста! – ворчал Вася. – Как драный кобель, у каждого столбика остановится.

–              А куды спешить? – отвечал Остап. – Под пули да под бомбы завсегда успеешь.

Вокруг Москвы, до Покровского-Стрешнева, добирались сутки.

Ночь Яша пролежал на нарах, отвернувшись к стенке. Ругал себя последними словами: «Надо ж быть таким разгильдяем! Даже фамилии не спросил. Неужто теперь писать «Мытищи, райисполком, машинистке Оле»? Позорище! Ну, ладно, после первого боя что-нибудь придумаю».

Утром немного отошёл и сел к двери покурить. На нарах похрапывал капитан Юрьев. Остап тоже спал. А Вася подсел рядом.

–              Где ж ты так здорово рацию освоил? – спросил Яша.

–  В детдоме. Нас Алексей Петрович учил. Замечательный мужик! У самого академика Берга работал! Его в тридцать пятом из Ленинграда выслали. У нас в детдоме даже своя коротковолновая станция работала! Весь мир ловили: Австралию, Сан-Франциско, Бельгию, Японию.

–              А в детдом как попал?

– Родители бежали из Самары от голода. В Караганде мать заболела сыпняком и померла. Меня и определили в детдом. Сперва всё сбежать хотел, а потом мне там понравилось.

–              А мы в тридцать втором уехали из Павлограда. Дядька в Ташкент увёз. Тем и спаслись.

– Подвиньтесь, хлопцы! – окликнул старшина. – С утречка подымить треба.

От протянутой Яшей «Беломорины» отказался, свернул толстую «козью ножку» с махоркой и задымил.

–              Яка ж судьбина чудная! – сказал старшина задумчиво. – И тебя, лейтенант, голодомор с ридной Вкраины выгнал.

–              Что ли и тебя тоже? – удивился Вася.

–              А як же ж! Мы ж с пид Херсона. Тату в колгоспи счетоводом робил, а маты ще до того померла. Помню, тату пришов с правления, говорит: «Сбирайтесь, сынку, треба тикать, спасаться. Прислали приказ с центру: срочно сдать продналог в двойном размере, да чтоб до зёрнышка! К лету тут все с голоду помирать будут. Человечину станут исты.

Я у них в списке, уеду – ловить будут, як дезертира. А вы хлопцы ще молодые, вам жить надо. Тикайте до Сталинграду. Там велика стройка, где-нигде приткнётесь, будете живы».

Верно сказав тату, так потом и было! Мне тогда уже двенадцать стукнуло, меня тату за старшего назначил и наказал, чтоб и Тарас, и Андрий во всём меня слушались. Собрал тату нам торбы: одёжку, хлеба, шматок сала на дорогу, да, как стемнело, вывел на шлях, перекрестил. Мы и пошли.

Ночь шли, день в стогу отсыпались. А на вторую ночь вышли к станции, залезли в вагон с трубами. Он и привёз нас в самый Сталинград.

На завод меня не взяли, молод ещё, да и бумаг нияких. Устроился в столярную мастерскую подсобником. Вырыли мы землянку. Старую буржуйку Тарас где-то на свалке нашёл. Живемо. Братья в школу ходют, я работаю. Потом и паспорт получил, чин чином. Ось так. А нынче вот идемо помирать за тую радянску власть.

Остап выкинул остаток самокрутки под откос, замолчал, посмотрел Яше в лицо, поднялся:

– Пора и печку растопляты.

«Испугался, что я настучу на него!» – догадался Яков.

Позавтракали пшенкой из концентрата. Яков достал Олин подарок – томик Толстого, но читать не смог: впереди фронт. Страшно.

На вокзале в Саратове однорукий инвалид говорил, что в пехоте комвзвода редко доживает до второго боя.

«Офицер связи, конечно, не Ванька-взводный, – думал Яша. – Шансов уцелеть побольше. Хорошо, коли сразу насмерть. А если изувечит? По Ташкенту ездил на фанерке с подшипниками безногий инвалид, подорвался на мине в Финскую.

Пел, тянул: «Калека, калека!» Как там в песенке из кинофильма «Орлёнок»? «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет.». Мне, правда, уже почти девятнадцать. Главное, не опозорится, не показать свой страх перед товарищами. Лучше уж пуля!».

К ним подсел Юрьев.

– Товарищ капитан! – спросил Вася. – А вы долго были на фронте?

Юрьев пожал плечами:

– Как считать. Восемь дней. А кажется, целая жизнь.

– Расскажите! Как там?

Капитан поправил очки с толстенными стёклами:

–              Я ж человек сугубо штатский. Белый билет. Работал в Слободке старшим телефонистом. Кто ж тогда ждал, что немец до самой Москвы дойдёт? Шестого октября вызывают меня к начальству. Ирина Алексеевна, такая важная барыня, член райкома, а тут стала вежливая:

«Слышали? Немцы уже Спас-Деменск взяли. Районное начальство чемоданы укладывает, – а голосок-то дрожит. – Останьтесь за меня, Константин Петрович! Я вас очень прошу. Вы ж беспартийный, вас немцы не тронут».

«Эвакуация ещё не объявлена, вот она и трусит», – подумал я, и говорю:

–              Ладно. Возьмёте мою Машу с дочкой, тогда останусь.

Ирина замялась:

– Места в машине совсем мало. А куда вы их отправляете?

– В Ярославль, к тётке.

–              Только чтоб без вещей.

Пошёл домой, вижу, мужики затаскивают буфет Ирины на наш почтовый газик. Дубовый, тяжеленный, с резными колонками, ну, иконостас, да и только. Собрал я жену с дочкой, смотрим, грузовик уже битком набит: и мебель, и узлы, и чемоданы. Я освободил своим щель у заднего борта. Пару чемоданов и узел с тёплыми вещами всё же втиснул. Они уехали, а я остался.

С утра седьмого отправил я девочек-телефонисток по домам. Жду. К полудню загудели моторы. Выглянул, на дороге немцы-мотоциклисты. За ними танки с крестами. Поднял топор, крушить родной коммутатор жалко, а надо. Вдруг звонок:

– Слободка? Кто у телефона?

–              Дежурный Юрьев. А кто говорит?

–  Генерал-лейтенант Маландин из штаба фронта. Немцы далеко?

–              Да вот, под окнами танки ревут.

– Много их?

Я выглянул и отвечаю:

– Вижу шестнадцать штук. Но, наверное, больше.

Генерал выматерился и бросил трубку.

«Хорошо ж у тебя разведка работает!» – подумал я, разбил коммутатор и пошёл домой.

–              А немцы вас не тронули? – спросил с любопытством Вася Ге– раклиди.

–              Я ж не в форме. На фиг я им нужен. Дом наш стоял у оврага, на самом краю посёлка. Вечером стучат. Смотрю, наши! На пилотках – звёздочки, а автоматы немецкие.

Лейтенант и говорит: «Слушай, друг! Ты местный? Выведешь нас к своим, за Угру?»

Чего ж не вывести? Всего двенадцать вёрст. Я там каждую тропку знаю. Пошли.

В лесочке наших видимо-невидимо. Дивизия из окружения пробивается. Привели меня к генералу Попову. Невысокий, с меня ростом, а усы знатные.

Говорит: «Надо скрыто вывести колонну к броду на реке, чтоб немцы не заметили».

Повёл я окруженцев. Там всего один кусок по открытому полю, с полверсты. Да деревня далеко, никто и не увидел. А потом по просеке. Генерал всю дорогу шёл со мной рядом, впереди.

Перешли через брод, а там уже наши часовые. Приехал полковник из штаба армии, расцеловал генерала: «Как вы во время поспели! У нас тут почти никого нет. Занимайте оборону по берегу. А патронов и снаряды я пришлю».

Попов тут и приказал зачислить меня в штаб: «Принимай связь, старший лейтенант Юрьев! Да чтоб был порядок!». Так я и стал военным.

–              А воевали-то вы как? – спросил Вася.

–              Никак. Нарыли окопов и стояли. Немцы рвались вдоль шоссе от Юхнова. Мост наши успели взорвать, а оборону там держали курсанты из Подольского пехотного и артиллерийского училищ. Вот уж им досталось! Юнкерсы с утра до вечера висят, из пушек по ним бьют, а потом танки. Лезут и лезут! А ребята стоят! Пять суток держались. Я к ним телефонную линию тянул. Генерал все пушки на левый фланг поставил. Пока снаряды были, помогали им. У них на позиции живого места не было! Кто в госпиталь попал, тот и жив остался.

–              А потом что?

– Немцы прорвали фронт совсем в другом месте. Пришлось отступать. Мессера заметили нашу колонну в чистом поле и расстреляли из пулемётов. Попова насмерть. А я получил пулю в плечо и попал в госпиталь.

***

Эшелон остановился за станцией Шаховская. Поручив разгрузку майору Окуневу, полковник ускакал в штаб дивизии. Вернувшись, расстелил на патронном ящике карту:

–              Товарищи командиры! Дивизия ведёт наступление на юг, в направлении на Ховань.

Немцы сопротивляются упорно. Нам приказано прорвать оборону врага на западе, у деревни Муриково. Сколько там немцев, в штабе не знают. Думают, что оборона там слабая. Следует торопиться. Есть шанс прорваться, пока немцы не закрепились всерьёз. Слушайте приказ! Я с третьим эскадроном ухожу вперёд, на Муриково. Остальным поспешить с разгрузкой и двигаться следом. Лейтенант Рабинович, за мной!

Снег в поле ещё не стаял, да и грязь на дороге за ночь подмёрзла. Кони шли бодро. От деревни Паново одни трубы остались. Едко пахло гарью. В огородах копошились оборванные бабы.

–              Вот гады! Всё жгут напрочь, – выругался капитан Семёнов.

В Муриково уцелело пять домов. Немцы прорубили в стенах узкие щели-бойницы, превратив дома в блокгаузы. Разведку встретили пулемётным огнём.

Полковник долго разглядывал деревню в бинокль, лёжа в придорожной канаве.

–              Думаю, их тут не больше роты. Скачите назад, Яков Израиле– вич, и приведите сюда батарею, да поскорей. Без пушек нам штурмовать врага не с руки.

Яшка азартно погонял Весту. «Вот и фронт! – думал он. – И не страшно...»

Лазарьянц приказал выкатить пушку на прямую наводку. Командир батареи лейтенант Соколов сам стал за наводчика и с третьего снаряда попал в амбразуру. А ещё минут через десять немцы прекратили огонь.

–              Сбежали! – обрадовался Яков.

***

Полк третий день гнал немцев. Прошли почти тридцать километров! Враг отступал не торопясь, огрызаясь на каждом рубеже. Но отходил.

Яшка целыми днями мотался по эскадронам. Он уже считал себя бывалым фронтовиком! Правда, ни одного немца пока ещё не убил, но был уверен – это впереди.

К вечеру Яков вернулся с передовой в штаб, в деревню Борисово. Полковник сидел над картой. «Как же батя вымотался и постарел за эти дни!» – подумал Яков.

Лазарьянц поднял голову:

–              Докладывайте!

–              А что докладывать? У немцев плотная, хорошо подготовленная оборона. Без серьёзной артподготовки и соваться нечего. У Соколова по два снаряда на орудие осталось. Наступление захлебнулось.

Полковник озабоченно кивнул:

– Вы правы. Мы выдохлись. Да меня другое заботит. Посмотрите, Яков Израилевич! Полк втянулся в узкий мешок. Соседей ни справа, ни слева. Вам не кажется, что мы в ловушке? Генерал Штумпф ударит в основание прорыва – и полк пропал.

Окажемся в окружении без боеприпасов, почти без продовольствия. Через неделю немцы нас голыми руками возьмут. А из штаба армии погоняют: «Вперёд! Не останавливаться!». Я, конечно, оставил в Рябинках Николая Иваныча с третьим эскадроном. Наказал ему: следить за флангами. В сущности, вопрос только в том, где и когда ударит Штумпф? Может, вот здесь, вдоль заброшенной узкоколейки? Что, капитан, телефонной связи всё ещё нет? – обратился полковник к Юрьеву.