Текст книги "Солдат удачи. Исторические повести"

Автор книги: Лев Вирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

–               А нельзя ли и Митрополита попросить? – спросил Ондрей.

– Без пользы. Робок. Коли государь гневен, у Митрополита колени дрожат.

Подождём до Рождества Богородицы. Государь большой корм архиреям в Кремле давать будет. Попечаловаться святым отцам удобный случай. Гнев-то у него к тому времени пройдёт. А спешить у нас на Москве негоже.

***

Ондрею отвели в Чудовом монастыре маленькую, полутёмную, но тёплую келью. Туда и приходил каждый вечер Васька Ворон.

– Кормят синьора хорошо, с барского стола, – рассказывал он. – А пройти к нему никак невозможно. Пускают только Донателло, да и то под надзором. Там Фома, дворовый, здоровенный такой мордоворот, все норовит в харю въехать. Но нынче воевода в Торжок отъехал. Говорят, недели три не будет. Я придумал, как к хозяину добраться. Завтра попробуем, как стемнеет.

Назавтра к вечеру Ондрей пришёл в усадьбу воеводы Образца. Дотемна сидел в людской. Челядь, поужинав, начала расходиться – спать. Выждав, Ондрей с Вороном вышли потихоньку во двор. Здоровенный кобель Хватай подошёл к Ваське, ткнулся мордой в руку. Васька отдал ему горбушку:

–               Я его уже третий день прикармливаю. Пошли.

В углу, за поленицей дров, стояла лестница. Они подтащили её к дому и поставили под окошком горницы синьора.

–               Лезь, Ондрей. Я покараулю.

Под окошком, забранным частым свинцовым переплётом с кусочками слюды, была продушина для свежего воздуха, задвинутая изнутри липовой доской. Дьякон осторожно, кончиком ножа, отодвинул доску, и тихонько позвал:

– Синьор Гвидо! Синьор...

В продушине показалось бледное лицо синьора.

– Андрео! Ты на свободе? – удивился синьор Спинола и стал жадно расспрашивать Ондрея обо всём, что произошло после его заточения.

– Я ничего не знаю! Московиты не понимают человеческой, тосканской речи, а Донателло знает по-русски пять слов.

Узнав о хлопотах Ондрея, синьор приободрился:

– Старайся, Андрео! Да поможет тебе Святая Дева. Но неужто я просижу здесь до Рождества Богородицы?

«Да ежели хоть после Рождества Христова удастся тебя вытащить, – подумал Ондрей, – так я Николе Угоднику большую свечу поставлю!».

–               Здесь так тоскливо! – пожаловался синьор и попросил взять у Пьетро Солари Библию и что-нибудь ещё из книг, а также бутылку вина и принести ему.

Осторожно, стараясь не шуметь, Ондрей выбрался со двора воеводы через дыру в заборе. Ворон присмотрел её заранее.

***

Протопоп Алексий провёл Ондрея в ризницу. Разгладил тщательно расчёсанную и подвитую бороду.

– Так что за пакость учинил Иосиф Санин твому хозяину?

Ондрей рассказал.

– Говоришь, епископ Прохор обещал печаловаться за него перед Великим князем? Добро. Будет случай, и я замолвлю словечко. Слышал я, ты книги редкие привёз, труды Василия Великого и Исаака Сирина. А других книг у тебя не было, тайных?

–               Да нет, отче Алексий. А что за тайные книги ты разыскиваешь?

Протопоп осторожно выглянул за дверь. В церкви уже никого не было.

– Есть такая тайная книга. В ней великое знание сокрыто. И человек, познавший сии тайны, обретёт великое могущество.

– Не слыхал я о сем. А что за книга-то?

Протопоп понизил голос:

– Каббала. Книга сия на жидовском языке написана. У вас в Крыму, я слышал, много жидов?

–               Хватает. И жидов, и караимов. Я многих знаю, но о Каббале ни– коли не слышал.

Протопоп встал.

– Жаль. Говорят, есть там и секрет вечной молодости, и как золото из свинца варить, и как чудеса делать. Такую книгу не каждому покажут. Вернёшься в Кафу, поспрошай. А насчёт твово фрязина, я запомнил. Что смогу, сделаю.

Вечером Ондрей осторожно спросил отца Анфима:

–               Чего это Успенский протопоп жидовской Каббалой интересуется? Зачем ему?

Монах встревожено посмотрел на Ондрея:

– Отец Алексий? Ох, дьякон, держись от него подале. Он хоть и ближний поп государев, а бают люди, что тайный еретик. Сказывают, не одного хрестьянина совратил в ересь жидовствующих. Геннадий, архиепископ Новгородский, да Волоцкий игумен Великому князю донос за доносом пишут на этих еретиков. Да государь прикрывает их до времени. Должно, нужны они ему. А ты, Ондрюша, поберегись! В ересь впутаться просто, выйти трудно.

–               А в чём сия ересь, отец Анфим?

– Ну, досконально-то я не ведаю. Слышал, что признают они только Бога Отца. А Иисуса и Матерь Божью не признают.

–               Вот еретики! Да как же без Божьей Матери, заступницы за нас грешных? Зачем им это?

– Блазит их волшебство, якобы в Каббале сокрытое. Все хотят всемогущества. Гордыня, Ондрюшенька, – корень всех грехов. А смирение – первая добродетель христианская. Не заносись, сын мой.

***

Ондрей тайно посещал синьора Гвидо. Приносил ему книги, вино, вкусную рыбку. Старался утешить бедного узника. В этот раз, как обычно, он допоздна засиделся с Вороном в людской, дожидался, пока дворовые разойдутся спать. Потом они вытащили лестницу, и дьякон, передвинув на спину кожаную суму с гостинцами, полез к окошку. Синьор Спинола ждал его, отодвинув досочку.

– Ну что ты нынче так поздно? Я замёрз совсем.

Однако Ондрей не успел ответить.

– Берегись! – крикнул снизу Ворон.

Ондрей оглянулся. К лестнице бежало четверо мужиков с дубьём. Дьякон спрыгнул. На него сразу навалились трое. Но Фому перехватил Васька и сходу ударил его в зубы. Ворон вложил в удар всю свою силу. Но Фомушка даже не качнулся, и занёс правую руку. Ворон укрылся от удара. Тут Фома достал его левой. Недаром его считали лучшим из московских кулачных бойцов. Вася рухнул, как подкошенный.

Ондрей стряхнул повисших на нём мужиков и рванулся к Фоме. Тот ловко перехватил правую руку дьякона и завернул за спину. Ондрей попытался вывернуться, однако Фомушка уже схватил его за ворот тулупа.

– Левую давай! – рявкнул он на мужиков. – Вяжи! Да что ж вы раззявы трое с одним управиться не смогли!

– Почто ты, ирод, Ваську убил! – крикнул дьякон.

Фома усмехнулся:

– Жив твой Ворон. Я его легонько. Ничо, отлежится на сеновале, оклемается. А ты шагай в дом, к хозяйке!

Боярыня в высокой кичке и бобровой душегрейке сидела в красном углу на лавке. За её плечом стояла старуха Аксинья, ключница. И такое торжество светилось на её лице, что Ондрей сразу понял, кто их выследил.

– Поймали вора, – сказал Фомушка. – Прикажешь на конюшню и в батоги?

–               Я его знаю, – молвила боярыня. – Это ж толмач фрязина! Дьякон из Кафы. Отвечай, какое воровство задумал в моём доме? Да не ври!

– Помилуй, государыня! – ответил Ондрей, низко кланяясь. – Никакого воровства я не творил. Да ведь к хозяину не пускают. А он тоскует в заключении. Вот я и принёс ему гостинцы. Взгляни сама, государыня. Я не из дома тащил, а в дом.

Дворник Тихон снял суму, поставил на стол перед боярыней:

– Прикажете развязать, Наталья Денисовна?

В суме лежали мешочек орехов, две дюжины румяных яблок, горшочек мёда и маленькая книжка. Пока хозяйка осматривала гостинцы, Ондрей потихоньку разглядывал набелённое лицо женщины. До сих пор он видел хозяйку мельком, пару раз издали.

«Что скрыто за этим уверенным ликом с насурьмяненными бровями? Что прячет сарафан из дорогого сукна? Молодая ещё баба, красивая, лет за тридцать. Лицо властное. Да видно, что не дура. Врать такой – только запутаешься. Не ошибись, Ондрей, судьба твоя решается», – думал дьякон.

– Сласти, словно дитю малому! А что за книжка? Дай-ко! – сказала боярыня и открыла книгу. – Не по-нашему написано. Да и ровно– то как! Буковка в буковку. Хороший писец видать делал.

–               Сия книга не писана, а печатана с деревянных литер. Фрязины вырезают буковки из дерева, складывают книгу и печатают сколько надо, хоть и сто штук, – сказал дьякон.

– Эвона! А что тут? Евангелие?

– Евангелие я ему сразу принёс, – ответил Ондрей. – Это светская книга. «Декамерон» называется. Господин мой сказывал, недавно у них напечатана.

– О чём она? – спросила Наталья Денисовна.

Ондрей смутился:

– Тут, боярыня, скоромные побасенки о весёлых женках да монахах латинских.

–               Скоромные, говоришь? – хозяйка отложила книгу и с любопытством стала разглядывать Ондрея. – Ладно. Потом посмотрим. А пошто ты заради сего еретика так стараешься? Он ведь государев преступник. А ты живота не жалеешь. Верный слуга?

– Служу, как могу, – ответил дьякон. – Дело-то не в сем фрязине. Он, правда, хоть и латынец, а всё же христианин. Да вся семья моя в Кафе осталась заложниками за его жизнь и здоровье. Пропадёт он – хозяин отдаст моих родных на муки. Как же мне, Наталья Денисовна, не стараться. Да и не виновен он перед государем. Оговорили его.

Боярыня задумалась. Потом кивнула мужикам:

–               Ступайте. Я сама с ним разберусь. Садись, дьякон. Расскажи-ка толком.

Мужики поклонились в пояс и ушли, а Ондрей в который раз пересказал всю историю. Старался говорить так, чтобы боярыня поверила.

«Коли она мне поверит, значит, Господь меня не оставил», – загадал он.

Хозяйка слушала, подперев ладонью щёку.

– Горемычная твоя головушка. Сгноят твово господина. И ты пропадёшь, и семья.

–               Ежедень молю Пресвятую Деву и Николу Чудотворца, дабы миновала нас чаша сия. Государь казнит, да государь и милует.

– Да он и думать забыл о твоем фрязине. А тебя пред лицо государево не пустят.

–               Верно, боярыня. Я человек малый. Но через неделю Рождество Богородицы. Государь будет угощать архиреев и попов московских. Отец Митрофаний, игумен Чудова монастыря, обещал печаловаться пред Великим князем за невинно осуждённого. Да епископ Прохор. И протопоп Алексий.

Боярыня удивлённо подняла брови:

– Как же ты в столь краткое время самых именитых мужей церковных сговорил?

– Не за себя, а за правду прошу. И матушка моя говорила: «Доброе слово и гору сдвинет».

Наталья Денисовна улыбнулась. Лицо её похорошело.

– А ты не глуп. Развяжи ему руки, Аксинья. Да принеси мёда сычёного да заедок. На Руси бают: сперва гостя напоить, накормить, а потом уж расспрашивать. Экий ты большой вымахал да ладный... Как тебя крестили? Ондреем? Садись поближе, Ондрюша. Почитай-ка мне из этой фряжской книги.

В Чудов монастырь Ондрей вернулся перед заутренней. Отец Анфим после службы завёл его в свою келью. Взял батожок.

– Становись на колени, грешник! Котуешь? – строго спросил монах и начал лупить батогом по плечам и по спине.

Дьякон вспоминал свою Марьюшку, терпел молча. Затем Анфим наложил на Ондрея епитемию: каждый день пятьдесят раз читать на коленях «Отче наш» и «Богородицу».

–               Ладно. Хватит с тебя. Ступай, поспи часок, а то клевать носом будешь.

Вечером пришёл Васька, отвел Ондрея в сторонку и сказал:

– Счастлив твой Бог, дьякон! Я думал, пропали мы. Ан вон куда повернуло. Экую красавицу дебелую прельстил. Аксинья приказала передать тебе: приходи, как стемнеет да людишки уснут. Дыру в заборе знаешь, боковая дверь в хоромы будет не заперта. Ждёт тебя боярыня. Греха не боится.

Наталья Денисовна поцеловала Ондрея в губы:

–               Пришёл, желанный! Нынче гонец прибыл из Торжка. Воевода извещает, что должен там задержаться. Две недели у нас, радость ты моя.

Время бежало быстро. Ондрея постоянно тянуло поспать. Иногда он ухитрялся вздремнуть ненадолго среди дня. Отец Анфим несколько раз лупил его своим батожком, но без злобы, приговаривая:

–               Молод ты еще, вьюнош. Вот и грешишь. Покаешься, замолишь грехи свои тяжкие.

***

Настал праздник Рождества Богородицы. В столовую палату Теремного дворца, где Великий князь «давал корм» пастырям Православной Церкви, Ондрей, конечно, не попал. Но вечером отец Анфим рассказал ему, что игумен, отец Митрофаний, первым ударил челом государю за невинно осуждённого:

–               Смилуйся, Великий государь, он, хоть и латынщик, а всё ж душа христианская! Оговорили его венецийцы ради вражды торговой.

За ним о том же печаловался епископ Прохор, а следом и протопоп Алексий. К счастью, Волоцкого игумена не было в Москве.

Государыня тотчас возразила:

– Отец Иосиф своми ушами слышал! Нешто он лжёт?

– Кто ж посмеет обвинить Преосвященного Иосифа во лжи! – ответил епископ Прохор. – Да ведь по-фряжски он не разумеет. Толмач мог и переврать либо обмануть.

–               Дело тонкое. Надо бы разобраться, не рубить с плеча, – сказал Суздальский епископ Нифонт.

Государь, подумав, приказал боярину Беклемишеву разобраться, где правда, где ложь, и доложить.

В обед в монастырскую трапезную заглянул молодой, безусый подьячий и приказал Ондрею тотчас идти в Иноземный приказ для допроса. Дожевав ломоть хлеба с пареной репой, Ондрей пошёл. В дверях приказа дьякон столкнулся с синьором Спинола. Гордого генуэзского патриция вели в цепях двое детей боярских с бердышами. Синьор, увидев Ондрея, посветлел. Кивнул ему на ходу, дескать, держись!

Боярин сидел, выставив широкую, полуседую бороду, и глядел строго. На углу стола Степан Фёдорыч записывал скаску – протокол допроса. Степан незаметно подмигнул Ондрею и вновь уставился в лист бумаги: вроде и не знаком. От страха противно заныло где-то под ложечкой.

«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» – взмолился про себя дьякон.

–               Ты ли дьякон Андрюшка из Кафы, толмач фрязина Спинола? – спросил боярин Беклемишев.

–               Я, боярин.

–               Отвечай честно и без утайки. Соврёшь, будешь бит кнутом. Был ли ты с хозяином на том пиру, что в его честь устроили здешние фря– зины?

– Был.

– Какие речи вёл тот Спинола о еретике кардинале Коралли и об унии с папистами?

– Синьор Антонио Венецианец начал сей разговор и спросил, здоров ли кардинал Коралли. Хозяин ответил, что здоров. Тогда тот спросил, как подвигаются его дела по унии. А хозяин сказал, что сего не знает. Антонио опять спросил, согласен ли хозяин, что уния будет великим благом и победой над сатаной. А мой хозяин ответил, что сие дело сложное и много трудностей, но он, дескать, в сих делах мало знает. А что боярин Рало толмачил на ухо Волоцкому игумену, того я слышать не мог.

– Не врёшь? Ежели что солгал, выгораживая хозяина, я с тебя три шкуры спущу!

Ондрей перекрестился на образ Спаса.

–               Господом Богом клянусь и спасением души своей! Ни слова не солгал.

Боярин посмотрел на него хмуро:

– Коли так, ступай.

Вечером Степан Фёдорыч рассказал Ондрею, что Беклемишев допрашивал фрязинов, и четверо венецианцев показали, что Спинола хвалил унию и говорил, дескать, пора Православную Церковь папе подчинить. Но в их скасках было много противуречий. А трое и, главное, Аристотель Фиорованти, показали согласно словам Ондрея. А дальше – как решит государь. В пятницу Степан Фёдорович сказал:

– Государь решил пока оставить всё как есть. Дело, дескать, сум– нительное. А с фрязина разрешил железа снять, но из дому его отнюдь не выпускать. Тебя к нему теперь пустят свободно. Не придётся таскать по ночам лестницу.

***

Когда Ондрей рассказал господину о решении царя, тот пришел в отчаянье:

–               Чем я так согрешил, чем провинился, что Пресвятая Мадонна забыла меня?! Будь проклят день и час, когда я решил ехать в эту ужасную Московию, – рыдал синьор, вытирая слёзы с поникших, уже совсем не франтоватых усов.

Ондрей никак не мог его успокоить:

– Господь вас не оставит, синьор, – говорил он. – Скоро Рождество Христово! Снова будем молить государя. Преосвященный обнадёжил: дескать, если попросим хорошо, государь во второй раз простит. И железа с вас сняли.

Но Спинола был безутешен:

– Зачем я оставил мою прекрасную Тоскану?! Понадеялся на улыбку Фортуны! Вот он, мой успех и моя выгода. Фортуна – неверная девка! А Пьетро Солари и не пытается выручить меня! Друг называется. До первой беды.

– Синьор Пьетро ничего сделать не может. Его слово слишком мало значит в Москве.

–               А Фиорованти? Его здесь все уважают.

–               Я схожу к синьору Фиорованти. Но вряд ли и он что-то сможет. Не горюйте, синьор! Надейтесь на Господа и на святого Николая Мир– ликийского. Никола Чудотворец не раз выручал невинно осуждённых, – Ондрей, достал из-за пазухи данный матерью образок и поставил на стол. – Матушка благословила меня образком. Говорила она, что образ сей чудотворный. Помолимся Угоднику от всей души. Он услышит.

Синьор встал на колени рядом с дьяконом, и они вместе долго молились Николе о помощи и защите. Ондрей по-русски, Гвидо по-ла– тыни.

Потом Ондрей пошел к Аристотелю Фиорованти, но тот наотрез отказался просить за соотечественника:

– Он был неосторожен! В Москве нельзя говорить не думая, здесь полно доносчиков. И моё вмешательство ему не поможет.

***

Ондрей дочитал очередную новеллу Бокаччо и отложил книгу.

– Ну что, милый, – сказала Наталья Денисовна, заплетая косу. – Не помогли тебе пастыри именитые? Не удалось вызволить твово фря– зина?

Ондрей помрачнел:

– Епископ Прохор говорит, что с первого раза редко когда добьёшься. Ничего, скоро Рождество Христово, попытаем счастья в другой раз.

– То-то, Ондрюшенька, ежели узелок баба завязала, без другой бабы его не развяжешь. Ладно. Завтра я в гости иду к старшей сестричке. Княгиня Холмская при дворе Елены Стефановны – ближняя боярыня.

Невестка у государя нынче в чести. Ежели и она попросит, Великий князь не откажет. Приходи в обед в дом князя Холмского да жди в людской, пока позовут.

Дом у Холмского богатый. Дворни много. Наконец, пришёл дворецкий и вызвал Ондрея в горницу. Княгиня Алёна Денисовна рассмотрела дьякона с ног до головы.

–               Хорош, молодец. Ну, так о чём просишь?

Ондрей рассказал.

– Добро. Выручу сестрицу. Но, ежели хочешь, чтобы княгиня Елена про твою мольбу не забыла, поднеси ей хорошие поминки. Поговори со своим фрязином.

Узнав, что Ондрей старается привлечь княгиню Елену Стефановну, синьор весьма обрадовался:

– От женщин при дворе всегда зависит очень много. Да вот что ей поднести? Когда меня схватили, всё имущество отписали на государя. К счастью, у Пьетро Солари остался один мой сундучок. Я напишу ему, выберите, что покрасивее.

В сундучке нашлось венецианское зеркало в две пяди в резной костяной рамке.

– Пойдёт. Хорошие зеркала в Москве – редкость, – решил дьякон. Потом за три алтына купил на торгу шкатулку моржового зуба, вложил в неё зеркало и отнёс княгине.

–               Достойные поминки, – сказала Алёна Денисовна, полюбовавшись зеркалом. – Поговорю с Еленой Стефановной.

***

Подвинув поближе подсвечник, Ондрей задумался над фразой в книге Исаака Сирина. Работа шла неровно. Бывало, он без особого труда переводил за день две-три страницы. Бывало, полдня не мог одолеть одну фразу. Иногда выручал его старец Ефросин. Он, хотя греческий знал слабо, а умел помочь. Несколько раз ходил Ондрей в Иноземный приказ к тамошнему толмачу Евлампию Гречину. Но толку от этого было мало. В мудрёных книгах святых отцов тот разобраться не мог.

Отец Митрофаний заходил каждый день. Смотрел через плечо, кивал головой. Нередко приходил и епископ Прохор. Усаживался в подставленное послушником деревянное кресло, пододвигал шандал со свечами:

– Покажи, отрок, что наработал.

Епископ чаще других помогал Ондрею разобраться в трудных местах. Он подсказывал нужное слово, но иногда откладывал перевод, говоря:

– Подождёт до приезда Нила. Старец обещал приехать на Николу зимнего.

Устав от работы, Ондрей прикрыл глаза. В памяти всплывало лицо Натальи Денисовны. Уже неделя, как вернулся воевода. Слава Богу, никто не донёс об их грешной связи. Старая Аксинья, кормилица Натальи Денисовны, сумела спрятать концы в воду.

«Да, сладкое дело – грех», – размышлял Ондрей.

– Что задумался, вьюнош? – окликнул его Ефросин. – Устал? Пошли, пройдёмся по Москве. Солнышко нынче. И снежок славный. А мы тут света Божьего не видим.

– Погуляйте, – кивнул отец Анфим. – Надо и передохнуть от трудов.

Мимо Успенского собора и Ризположенской церкви старец и Ондрей вышли к Боровицким воротам и пошли вдоль Москва-реки. Ребятишки с криком и визгом катались с берега на салазках.

–               Хорошо. В Кафе-то снега не увидишь, – сказал Ондрей, улыбаясь.

– Удивительны судьбы людские. Жили мы на разных концах света. Ты в Крыму, я под Вологдой, в Кирило-Белозерском монастыре, а встретились в Москве. Где ты греческий так здорово выучил?

– В Кафе греков много. А грамоте меня учил отец Иларион.

– Слышал я о нём. А не попадались ли тебе, дьякон, книги светские?

– Случалось. Читал я «Александрию» и «Сказание о царстве Индийском».

– Эти я знаю. А вот на греческом?

Ондрей ответил не сразу:

– Греческой грамоте я учился по Евангелию. А потом отец Иларион брал у богатого гречина книгу песен Омировых, «Одиссея» называется. Говорил, есть ещё и книга о войне Троянской, «Илиада», но той не нашлось. Отец Иларион сказывал, что в мире книги, славнее «Одиссеи», не сыщешь. Зело знаменит этот древний слепец Омир.

–               Знамо дело. А пересказать сможешь сию «Одиссею»?

– Постараюсь.

–               Постой-ка, отрок! Тут близко живет баба Домна. Пьяный мёд у нее весьма хорош. А у меня копеечка есть. Зайдём?!

В грязном дворе толстая бабища загоняла овец в закут.

–               А, отец Ефросин! Пошли в избу, сейчас налью тебе медку.

Домна засветила лучину и из бочки начерпала в кувшин густого,

пахучего меда. Старик протянул ей копеечку.

– Ишь ты, новенькая, – молвила баба, разглядывая монетку в свете лучины. – Возьми, отче, пирог с требухой на заедку.

–               Что ты, Домна Матвеевна! Нынче ж пост!

– Ин, правда. Ну, возьми пирог с карасями...

– Спаси тя Христос.

Они уселись на брёвнышке возле Москвы-реки. Отец Ефросин срезал кусок берёсты и ловко свернул ковшик.

–               Промажу шов тестом от рыбника – и ладно. Начинай, вьюнош.

Ондрей поднял ковшик:

– Благослови, Господи! Во здравие!

Выпили, закусили пирогом, выпили ещё.

–               Хорошо! – молвил старец. – А скажи, дьякон, у вас в Кафе, небось, купцы бывают из дальних стран? Может, и из Индии? Слышал я, живут там блаженные люди. Рахманы. Ходят голы, босы, мяса николи не едят, и в их стране нет ни войн, ни свар, ни денег, ни царя.

Ондрей задумался. Как-то вечером в степи, у костра армянских купцов, синьор Гвидо расспрашивал Армена о далёкой Индии. Алачьян бывал там трижды. Рассказ его дьякон запомнил:

– Один купец рассказывал: в Индию дорога тяжкая. Сначала морем до Трабзона или Синопы. Там снаряжают караван, идут через владения султана, потом через Персию, через горы и пустыни. Путь страшный. И бури песчаные, и воды нет. Воду с собой везут в кожаных бурдюках. А едут на горбатых зверях, велблюд называется. Конь той жары не выдержит.

Потом приходят в Индию. Страна богатая, а народ бедный. Сказывал купец, в Индии два сорока царей и князей. Каждому мыт плати за проход. А товары там богатейшие и звери удивительные. Лев лютый и тигр, слон огромный с носом до земли. То зверь добрый, на нём грузы возят. И птицы разноцветные, и чудеса всякие. Есть там кусты, а на них шерсть растёт белая. Ту шерсть, её хлопок называют, собирают, прядут и ткут дорогие материи. Видал он и мудрецов нагих. Живут подаянием, мяса не вкушают и даже букашку малую убить не смеют. Однако деньги и обманы, войны и свары в Индии, как у нас грешных.

–               А говорят, есть там за морями и горами царство премудрого и святого пресвитера Ивана.

– Спрашивали того купца о сем царстве. Николи он о нём не слыхал. Баял, ежели и есть такое, то не в Индии, а того дальше, – Ондрей глянул на старика. – А говорил мне в Кафе один караим, дескать, где– то на полуночь живут хозары, коих царство когда-то порушил князь Святослав.

– Нет. Не слыхал я об этом. Живут там остяки да самоеды.

Отец Ефросин налил в ковшик остаток мёда, друзья допили и

поднялись.

– Пора нам за работу. Отец Анфим – мужик добрый, да надо и честь знать.

Ефросин вернул Домне пустой кувшин, и они пошли в Кремль. По дороге старец попросил:

–               Так расскажи про Одиссея.

И Ондрей начал...

***

Ближе к вечеру в Чудов монастырь зашёл Васька, и они пошли в усадьбу воеводы Образца. Солнце уже низко спустилось над крышами, блестел снег. Ворон шёл, распахнув тулуп, заломив шапку на затылок.

–               Запахнись, простынешь, – сказал Ондрей.

–               А ничо! – отмахнулся Василий.

Ондрей улыбнулся:

– Раздобрел ты, Ворон, на барских хлебах. Щёки-то со спины видно. Да и рубаха стиранная, на всех дырах чистые заплатки. Какая же баба на тебя глаз положила, Вася? Уж больно ты стал гладкий да ухоженный.

–               Одному тебе что ли с бабами миловаться? До боярыни мне, конечно, далеко, мне и стряпуха сойдёт.

Ондрей вспомнил румяную, русую стряпуху

–               Ольга? Хороша баба. И с голоду не помрёшь. В Одоеве-то у тебя кто остался?

Ворон помрачнел.

– Жена. Да детишек трое. А вот живы ли? Может, я и овдовел уже, а может, живы, в рабство попали.

В усадьбе разделились. Ворон пошёл в людскую, а Ондрей поднялся на второе жильё, в светёлку господина. Синьор Гвидо читал Библию. Увидев Ондрея, он обрадовался. Давно уже гордый патриций относился к Ондрею не как к слуге, а как к другу.

– Привет, Андрео! Что нового узнал?

–               Да пока ничего. Ждём Рождества.

– Истомился я взаперти. Как долго ждать...

Дьякон достал припасённые лакомства. Синьор Спинола был сладкоежка. А что ещё оставалось узнику? Потом он вынул игральную доску, расставил деревянные фигурки:

– Сыграем, Андрео?

Синьор любил шахматы. А Ондрею хитрая игра давалась с трудом. Он почти всегда проигрывал. Но при этом не огорчался.

В сенях дьякон столкнулся с хозяйкой.

– Здравствуй, желанный мой! Истомилась я без твоей ласки. Даст Бог, ушлёт государь моего старого куда подале.

–               Осторожно, боярыня! – предупредила Аксинья, махнув рукой.

Наталья Денисовна, дробно постукивая каблучками, побежала наверх, в свою горницу.

Вскоре Государь, озабоченный делами на западной границе, решил послать Василия Фёдорыча Образца воеводой во Псков на год.

На великомученицу Варвару воевода со всем семейством отъехал во Псков. Больше Ондрей не видел свою боярыню.

***

Наконец, пришёл и Никола зимний. После вечерни отец Анфим остановил Ондрея:

– Приехал старец Нил. В Андроньевском остановился. С утра ступай к нему

Наутро, помолясь, Ондрей уложил в суму книгу Сирина и толстую стопку листов своего перевода да поспешил в Андроньевский монастырь. Переходя Яузу по протоптанной на льду тропке, он всё любовался красой Андроньевского Спаса.

«Умеют люди такую лепоту выстроить, – думал дьякон. – Аж на сердце теплеет».

В монастыре его провели в келью гостя. Знаменитый старец оглядел Ондрея выцветшими голубыми глазами, кивнул:

–               Садись, отрок. Отец Митрофаний говорил, что учил тебя отец Иларион. Так ли? А жив ли он?

Ондрей рассказал подробно. Старец вздохнул:

– Преставился, значит. А я всё скриплю в сей юдоли. Мы с Ила– рионом в Афонском монастыре пять лет рядом на клиросе пели. По– стовали и молились вместе, только жили в кельях у разных старцев. Я у отца Агапита, а он у Василия. Повезло Илариону. Под старость нашёл ученика достойного. Ну, ин ладно, покажи, что натолмачил, – старец пододвинул свечи.

Ондрей выложил на стол греческую книгу и стопку своих листов.

– Читай своё, – молвил старец. – А я буду по книге Сирина следить. С Богом!

Работа пошла. Ондрей читал внятно, не торопясь. Отец Нил кивал седой головой:

– Так. Так... – одобрял он, но вдруг вскидывал вверх палец: – Стой! Тут ведь совсем иной смысл заложен! Сие место нужно толковать иначе.

Ондрей вписывал на полях поправки.

Ко дню зачатия святой Анны правку закончили. Отец Нил поднялся и, опираясь на клюку, прошелся по келье, вздохнул:

– Благое дело завершили! Книжка больно нужна нынче, когда у нас такой спор идёт с осифлянами. Ну что ж, дьякон, садись, пиши набело. Благословляю.

***

Назавтра пришёл епископ Прохор, кивнул Ондрею.

– Закончил книгу? Слава Пресвятой Богородице! Теперь перебеливай. Добро, дьякон! Старец тебя похвалил. Заслужил награду. Проси.

– Мою нужду вы знаете.

– О фрязине речи нет. Придёт Рождество, ударю челом государю. Проси для себя.

Ондрей встал на колени:

– Грешник я великий! Каюсь, Владыко. За своими бедами забыл о просьбе православных братьев. У нас в Кафе Русское братство осталось после смерти отца Илариона без пастыря. Худо, отче. Греческий поп по нужде главные требы нам исправляет, да язык греческий непонятен нашим. Тоскуем по русскому попу! Смилуйся, Владыко, пошли какого-никакого священника, чтоб окармливал русских а чужом краю, дабы не теряли наши веры православной и надежды. А Русское братство его и жильём и кормом обеспечит.

Епископ улыбнулся:

–               Отпускаю тебе сей грех! А с попом поможем. Ты сам-то в церкви вырос? Службы знаешь? Ну-ка, что поют на литургии в предпраздник Рождества?

Владыка долго проверял знание церковной службы и правил. Но Ондрей помнил их с детства.

–               Молодец! – сказал епископ. – Готовься. Завтра же рукоположу тебя в чин священника. Лучше тебя попа для Кафы не отыскать.

В день пророка Даниила и трёх отроков в пещи огненной Владыка возложил на Ондрея бронзовый наперсный крест священника. Выйдя из церкви, Ондрей с гордостью поправил на груди знак нового достоинства, и подумал:

«Вот я и стал священником, как мечталось. Привёл бы Бог вернуться в Кафу живым. То-то матушка обрадуется».

В рождественские предпраздники Владыка взял Ондрея сослужить литургию в Ризположенской церкви Кремля. Торжественная служба всегда нравилась Ондрею. С клироса неслись сладкие голоса певчих:

Вифлееме, готовися, отверзи врата, Едеме.

Услышите горы и холми и окрестныя страны Иудейския.

Се бо Сын и Слово Бога и Отца, приходит родитися от Отроковицы неискусомужныя.

После обедни Ондрея кто-то окликнул. Обернувшись, он узнал боярина Шеина.

– Постой, дьякон, – удивился тот. – Когда же ты попом успел стать?

– Намедни Преосвященный Прохор рукоположил меня.

– Ты, я гляжу, времени не теряешь, – ухмыльнулся боярин. – Пока твой фрязин в узилище сидит.

Обида сжала Ондрею горло.

– Не так дело, Дмитрий Васильевич! На Рождество Богородицы трое иерархов Русской церкви печаловались государю за мово господина. С первого раза не вышло. Надеюсь, ради Рождества Христова государь смилуется.

–               Так это ты умолил Сарского епископа и отца Митрофания вступиться за фрязина? Я ещё удивился, с чего они? Тогда я не прав. И то сказать, из-за пьяных речей загубили полезный для Державы договор.

– То козни веницейцев, – молвил Ондрей. – Да и государыню обидели ненароком. Ошибся мой господин, поднёс в поминки царевичу Дмитрию пояс серебряный, а Василию доспехи.

– Вот оно что! Ну, наказали глупца, можно бы и простить. Договор с Генуей нужен.