Текст книги "Расследования Марка де Сегюра 2. Дело о сгоревших сердцах (СИ)"
Автор книги: Лариса Куницына
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)
Барбаросса заворчала. Если что и спасло душечку Кузину от вышибающей зубы оплеухи, которой ее вознамерилась одарить «Кокетка», так это хрупкая глиняная банка, которую она вынуждена была держать в руках. Хитрая бестия. Она наверняка и это предусмотрела.
– Ну, а теперь, если вы не против, мы с милашкой Кло хотели бы откланяться.
Кузине не потребовалась помощь возницы, чтобы запихнуть бесчувственную Кло в фаэтон. Наклонившись, она приподняла ее так легко, будто та была всего лишь тряпичной куклой. Барбаросса ожидала, что она усадит ее на сидения, но Кузина вместо этого, распахнув дверцу поменьше, опустила бесчувственное тело в недра багажного отсека. Осторожно и бережно, как дорогую безделушку.
– Салют, Барби!
Легко запрыгнув на подножку, Кузина скрылась внутри фаэтона, захлопнув дверцу. Не дожидаясь сигнала, а может, получив его, лошади тотчас пришли в движение. Они вели себя точь-в-точь как обычные, если бы не оставляли за собой лужицы шипящей жижи на мостовой. Возница, как и прежде, неподвижно сидел на козлах, сжимая руками вожжи, его мертвые глаза равнодушно разглядывали истертый бесчисленными колесами камень мостовой. Кажется, его участие вовсе не требовалось.
Барбаросса не собиралась глядеть фаэтону вдаль или махать ему платком. Секундой позже она сама двинулась прочь – в противоположную сторону.
Идти было легко. Отчасти потому, что глиняная банка с гомункулом оказалась очень легка, ее спокойно можно было держать без всякий усилий под мышкой, точно какой-нибудь горшок. Мелкий ублюдок, съежившийся внутри, которому только предстояло стать гомункулом, весил почти что ни хера. Неудивительно для комка плоти. Отчасти… Барбаросса улыбнулась своему отражению, мелькнувшему в оконном стекле. Нет смысла скрывать, она была горда собой.
Сестрица Барби, иногда ты можешь быть кромешной тупицей, и сама знаешь об этом, но иногда ты кажешься не совсем безнадежной. Ты порядком глупила поначалу, потеряла до черта времени, подставилась под удар, пару раз рискнула головой, но… Она с трудом удержалась от того, чтобы не подкинуть банку в воздух – нежные потроха гомункула могли не выдержать такой встряски. Но посмотрите-ка, кто возвращается в замок с добычей в зубах!
Она не станет хвалиться перед Котейшеством. Не станет набивать себе цену, описывать все злоключения сегодняшнего дня, славный бой с выводком проституток, беседу с Кузиной… Нет. Просто сунет в руке растерявшейся Котейшеству банку с гомункулом и небрежно кивнет. Как обычно кивают люди, выполнившие какое-нибудь ерундовое поручение, не стоившее им особого труда. Что? Гомункул? Где я добыла гомункула? Черт, а что, с этим была какая-то сложность? Сестрица Барби может добыть тебе гомункула в этом блядском городе в любое время дня, дорогуша, только свистни!
Котейшество, конечно, попытается выпытать у нее правду. Она умна и настойчива, а еще чертовски любопытна, как и полагается ведьме. Мучимая неизвестностью, она еще несколько недель будет пытаться вывести разговор на эту тему, действуя то хитростью, то внезапностью. И ровным счетом ничего не добьется.
И только спустя год или даже больше, каким-нибудь пригожим вечером, выпив вина, она как будто бы случайно вспомнит про этого злосчастного гомункула – и тогда, понукаемая испуганно охающей и хихикающей подругой, наконец сжалится и выложит историю до конца. Котейшество будет прижимать руки ко рту, шутливо колотить ее кулаками по животу, целовать руки, бранить, но в конце концов бросит все это – и просто улыбнется. И…
Барбаросса ощутила, что идти сделалось немного труднее. Башмаки, прежде бодро выстукивавшие по брусчатке, как будто бы немного потяжелели. А может, это потяжелели мысли, сладким туманом клубящиеся в голове.
Не расслабляйся, когда-то учила ее Панди, мудрая разбойница Панди, познавшая Броккенбург во всех его ликах. Помнишь сказку про мышку? Одна уставшая замерзшая мышка мыкалась по залитому лужами двору, мечтая найти теплое местечко и отдохнуть. Она нашла такое местечко, теплое, сухое и тихое. Она забралась туда через щелку, согрелась, задремала и сгорела нахер. Потому что это местечко было печкой, которую растопила хозяйка! Если все идет слишком хорошо, пусть это не убаюкивает тебя, точно пуховая перина, напротив, пусть жжет адским огнем. Когда все очень хорошо – это очень плохо, Красотка.
Барбаросса сама не заметила, как замедлила шаг.
Ерунда. Просто дурные мысли по инерции тянутся за нею, точно демоны. Не имея над ней власти, они пытаются отравить миг ее торжества, только и всего. Гомункул у нее в руках, партия сыграна если не безупречно, то, по крайней мере, в ее пользу. И сама Панди, надо думать, увидев ее с банкой в руках, вынуждена была бы признать, что победа вышла чистой. Барбаросса мрачно усмехнулась. Панди всегда воображала себя дохрена умной и, по правде сказать, имела на это право, но где она сейчас?.. То-то же. Там, где оказываются все ведьмы, не выдержавшие испытания Броккенбургом, трусливо сбежавшие, испугавшиеся, сломавшиеся.
Барбаросса взвесила в руке глиняную банку с гомункулом. И верно очень легкая. Если аккуратно потрусить ее, внутри почти не ощущается шороха, должно быть, новосозданный гомункул очень мал. Чары «бартианок» лишь недавно дали ему жизнь, так что выглядит он наверняка весьма жалко. Как какая-нибудь опухоль, перевитая, точно ленточками, кровеносными сосудами, из которой только прорастают ручки и ножки. А если…
Барбаросса остановилась, ощущая неприятное жжение в желудке. Что, если Кузина делала его наспех, без прилежания? «Бартианки», бесспорно, сведущи в чарах, но только когда сами того хотят. Что, если эта Сури окажется какой-нибудь уродкой? Например, с вывернутой наизнанку головой или там щупальцами из живота?.. Вот блядь. Профессор Бурдюк определенно не будет в восторге, получив вместо ассистента подобие препарата в банке. Ох черт, определенно не будет.
И Котейшество не взвизгнет от удивления и радости, увидев принесенную сестрицей Барби добычу. Лишь вздохнет устало и попытается погладить ее по голове, как убитый горем хозяин гладит собаку, притащившую ему вместо подбитого тетерева дубовую ветку…
Сука. Сука. Сука!
Барбаросса отыскала взглядом переулок потемнее. Кузина сказала, гомункул боится солнечных лучей, банку нельзя открывать еще часов пять-шесть. Но, верно, большой беды не случится, если она сделает маленькую щелочку и глянет на него – одним глазком. Просто убедится, что все в порядке и тогда с чистой совестью продолжит путь к Малому Замку, где уже наверняка дожидается ее, беспокойно меряя шагами подворье, Котейшество.
Прикрывшись ладонью от солнца, Барбаросса осторожно отодвинула пальцем край закрывающей отверстие тряпки и заглянула внутрь. Ей потребовалось немало времени, чтобы разглядеть в полумраке съежившееся тельце гомункула. Он в самом деле был крохотным, не больше детской ладошки. Крохотным, серым, с тончайшими лапками и…
И хвостом. Барбаросса ощутила, как грудь под рубахой и дублетом покрывается горячим и липким, как смола, потом. Хвост у гомункула? Кузина где-то ошиблась, наводя свои блядские чары? Что-то не предусмотрела? Допустила оплошность? Она не может преподнести профессору Бурдюку гомункула с хвостом! За такой фокус он точно набьет чучела из них обеих! Мало того… Барбаросса обмерла, глаза слишком медленно приспосабливались к полумраку. Мало того, черты лица у этого гомункула были странными, чересчур деформированными даже для несозревшего плода. Вытянутый нос, крохотные глаза-бусины, зато уши – неестественно большие для создания такого размера, топорщащиеся и…
Барбаросса медленно отняла банку от лица. Тщательно закупорила отверстие тряпкой, перевела дыхание, улыбнулась сама себе. И, коротко размахнувшись, швырнула банку о стену.
Банка с гомункулом лопнула точно граната, прыснув глиняными осколками. Наверно, она сделала это слишком внезапно – несколько прохожих вскрикнули от неожиданности, кто-то выругался, где-то испуганно всхрапнула лошадь. Плевать. Барбароссе не было до них дела. Подойдя к лопнувшему снаряду, она задумчиво поковыряла башмаком в груде осколков. Там, в окружении глиняной крошки и обломков, лежал маленький мертвый мышонок. Серый, со скрюченным закостеневшим хвостом и мутными, давно остекленевшими, глазами. Она смотрела на него не отрываясь добрых полминуты, а потом бросилась бежать.
Переулок за «Фавналией» не переменился, разбросанные розены не спешили приходить в себя, но фаэтона Кузины здесь давно уже не было, как не было и ее самой. Лишь тонкий запах ее духов, издевательски манящий и едва ощутимый.
Во имя Оффентурена и всех адских дверей! Барбаросса ощутила, как скрипят внутри потроха, едва не перетирая друг друга. Пальцы, скрючившиеся сами собой, горели так, что, казалось, едва только она наденет на них «Скромницу», та растечется лужицей металла.
Обманули. Провели. Оставили с носом, как последнюю пиздоголовую школярку.
Пытаясь вспомнить, какой дорогой двинулся экипаж, Барбаросса бросилась за ним.
Догнать. Запрыгнуть на подножку, не теряя времени. Раскрошить стекло кулаком, впиться в рожу Кузины – и бить, бить, бить, так, чтобы ее прелестная рожица расклеилась по всем швам, хлюпая и рассыпая хорошенькие зубки, потом выволочь наружу и…
Никчемная попытка. Если бы фаэтон держал путь переулками, у нее еще оставался бы шанс настичь его, но тот вывернул на большую улицу в сторону Верхнего Миттельштадта, улицу, полную прочих экипажей, на фоне которых невзрачный транспорт «бартианок» растворился точно дождевая капля в бочке с водой.
Барбаросса пробежала по меньшей мере сотню рут, вертя головой и бормоча под нос столь страшные ругательства, что многие адские владыки, надо думать, в этот момент ощутили икоту. Она сменила несколько улиц, пытаясь сообразить, в какую сторону могла направиться Кузина, срезала переулками несколько кварталов – тщетно. Фаэтон «Ордена Анжель де ля Барт» точно сквозь землю провалился. Прямо сквозь треклятую гору. Некоторое время Барбаросса упрямо бежала, пытаясь разглядеть его неприметные бока в веренице прочих экипажей, бежала, пока окончательно не сбила дыхание.
Блядь. Блядь. Блядь.
Сердце колотилось под ребрами, точно демон, запертый в костяной клетке. Раскаленная кровь шипела в жилах. Глаза застилало алой пеленой. Злость искала выхода и ей потребовалось немало времени, чтобы притушить зачинающийся пожар, набросить тяжелую плотную мешковину на пляшущие языки пламени.
Тебя обвели, Барби. Пока ты размышляла о том, как небрежно вручишь свой дар Котейшеству, выглядя точно победительница, пока упивалась фантазиями, тебя провели на мякине, так просто, что делается тошно, а душу скрючивает от бессильного гнева.
Гомункул! Банка! Чертова мышь!
Хотелось и самой провалиться сквозь землю. Хотелось завыть, как умирающей волчице. Хотелось вытащить нож и…
– Госпожа ведьма, не извольте стоять столбом посреди улицы!
Какой-то господин в бархатном жюстокоре, с пенсне на лоснящемся, как сырная головка, лице, постукивал тростью, глядя на нее сверху вниз. Один он едва ли осмелился бы обратиться к ней, но модно одетая дама, с которой он шествовал, определенно добавляла ему смелости. Увидев ее лицо, он едва не поперхнулся. Даже попытался сотворить пальцами какой-то защитный жест – будто она была демоном.
Она и верно стояла посреди тротуара, мешая пешеходам, но даже не замечала этого – клокочущая ярость грозила обварить ее изнутри, и даже обращенные к ней слова проникали словно сквозь плотную паклю.
– Госпожа ведьма! Прошу меня извинить, но вы… Я считаю должным и…
– Иди нахер, козлоёб.
Господин в бархатном жюстокоре уставился на нее так, точно она призналась ему в свальном грехе с его бабкой. Лицо цвета спелого сыра приобрело легкую прозелень на пухлых щеках.
– Что вы… как вы…
Не маг, быстро определила она. Несколько перстней на пальцах, но самого простого свойства, обычные побрякушки. Цепочка на шее – амулет, но, судя по легкому магическому фону, от которого у нее едва-едва зудели мочки ушей, что-то примитивное, слабое. Оберег от сифилиса или какой-нибудь смарагд со щепоткой чар, позволяющих его херу не опадать через полминуты. Кинжал на поясе, на который, неуверенно дрогнув, легла его рука – никчемная игрушка, стоившая не больше талера.
Господин пытался что-то негодующе квакнуть, но не успел, потому что «Кокетка» звучно поцеловала его в скулу. Не до хруста, но достаточно чувствительно, чтоб он покачнулся на враз одеревеневших ногах. Второй удар размозжил в стеклянную пыль его пенсне, испачкав переносицу кровью. Нос лопнул будто бы сам собой, заливая бархатный жюстокор.
Господин пытался сопротивляться, но руки у него были вялые и немощные, единственное, на что они годились – цепляться за дублет Барбароссы. В три удара она вколотила его в стену, четвертым обрушила вниз. Дама, с которой он прогуливался, испуганно завизжала и бросилась прочь. Жаль, подумала Барбаросса, ощущая, как стихает горячая пульсация в стиснутых кастетом пальцах. Лучше бы она попыталась поцарапать ее или ударить кулачком – с превеликим удовольствием она бы размолотила и ее.
– Кош… Кош…
– Чего?
Этот идиот шарил по поясу, пытаясь что-то нащупать.
– Кошель. Берите. Я не…
Барбаросса зарычала.
– Нахер мне твой кошель? Часы!
Пальцы господина проворно поползли к жилетному карману, повозились с ним и вытащили наружу брегет на цепочке. Хорошенький, полированный, ясной начищенной меди. Демон внутри метался так, что стрелки ощутимо дрожали, должно быть, ему передался испуг хозяина. Ощутив его, Барбаросса презрительно ощерилась. Крошечное существо, просто маленький комок меоноплазмы, подчиненный выгравированным на меди сигилам. Не демон – мелкая шваль, которая считается за насекомых в адских чертогах. Но сейчас ей нужна была не его сила, а его умения.
Большая стрелка подбиралась к четверке, малая дрожала между десятью и одиннадцатью. Черт. Котейшество научила ее разбирать время по часам, но для этого требовалось сосредоточиться. Четыре… Без малого четыре часа дня. То-то скрытое густой дымкой солнце над броккенбургскими крышами, ощутимо потяжелело. Еще не клонилось к закату, но явственно обозначило свой дальнейший, не очень-то длинный, путь.
Времени осталось не так и много. Уже через два часа сумерки сделаются густыми, как вуаль, через три на улицах станет темно. Броккенбург не замрет, конечно, эта чертова тварь, угнездившаяся на вершине горы, никогда не спит. Но ее шансы раздобыть гомункула, и без того, призрачные, окончательно растают.
Демон внутри брегета задрожал, пытаясь скрыться в дальнем углу. Будучи лишь жалким существом, спрятавшимся в медном панцире, он обладал врожденным навыком, без которого не обходится ни одна тварь в адских чертогах, навыком распознавать более сильного хищника. И он определенно ощущал в ней опасность.
Барбаросса уставилась на брегет, лежащий у нее на ладони. Крохотная никчемная игрушка, но забавная и изящная. Она и сама когда-то хотела завести такую, да пожалела денег – с тех пор, как она оставила разбойничий кистень, облачившись в тесную шкуру «батальерки», такие штуки сделались для нее роскошью. Даже если бы она нашла пару талеров на такую штуку, Шустра в тот же день донесла бы на нее Гасте, а та, жадная до блестящих вещиц как сорока, не преминула бы ее отнять.
Барбаросса задумчиво провела пальцем по полированной меди. Ощутив ее прикосновение, крохотный демон беззвучно взвизгнул. По меркам Броккенбурга ведьма третьего круга представляет собой не большую опасность, чем кусок угля, но для него, беспомощного и бесправного существа, обреченного до скончания веков двигать стрелки, она должна была выглядеть сильнейшим из демонов.
Демон внутри часов распластался, расставив полупрозрачные, не видимые человеческим глазом, щупальца из меоноплазмы. Поза покорности, воплощенная мольба о снисхождении. Как это похоже на адских отродий, подумала Барбаросса. Слабый заискивает перед сильным и ищет его покровительства. Сильный пожирает слабого. Иногда даже не потому, что голоден, а чтобы напомнить себе и окружающим, таким же голодным жестоким тварям, что он не бессилен. Что его когти все еще на месте, а дыхание, как и прежде, превращает в пепел.
Иногда они уничтожают кого-то не потому, что это нужно, а потому, что таковы правила жизни.
Барбаросса ласково провела пальцем по полированной меди.
– Не бойся, малыш, – негромко сказала она, – Сестрица Барби позаботится о тебе.
Медь – мягкий металл. Врезавшись в стену, брегет лопнул, точно яйцо, высыпав свои потроха – горстку стеклянной трухи и осколки циферблата. Золоченые стрелки выпали мягко и беззвучно, точно шпаги из ослабевших рук мертвых дуэлянтов. Барбаросса заглянула в лопнувший корпус. Там, внутри, умирал крошечный демон. Распластавшееся существо с едва дрожащими лапками, зыбкое, точно сотканное из утреннего тумана. Лишенное разума, примитивно устроенное, в этот миг оно казалось трогательно человекоподобным.
Иногда мы убиваем просто потому, что так надо, подумала Барбаросса, правда, Панди?
Склонившись над корчащимся на земле господином, она запихнула сломанные часы в его широко раззявленный рот. И, не удержавшись, ласково потрепала его по щеке.
Короткий выплеск гнева помог ей. В ушах все еще гудело, но пламя Ада, на котором еще недавно, шкворча, горела ее душа, отодвинулось на пару клафтеров, вернув ей способность ясно соображать.
Гомункул. Котейшество. Неприятности. Несложная формула из трех составляющих, в которой может разобраться даже такая тупица, как сестрица Барби. Она уже испробовала все доступные пути – и ни один из них не привел ее к успеху. Все ниточки оборвались, все тропки утонули в болоте. В этом городе может быть до черта гомункулов, но они, точно изысканные плоды, свисающие с высокого дерева, находятся на дюйм выше, чем она может дотянуться рукой.
Черт, черт, черт…
Сейчас она как никогда остро ощущала отсутствие Котейшества. Отчего-то ей казалось, будь Котти сейчас рядом, пусть даже в виде молчаливой тени, маячущей за плечом, нужный путь отыскался бы мгновенно, будто бы сам собой. Бесполезная в схватке, противящаяся любому риску, благоразумная до изжоги, Котешейство обладала редким в Броккенбурге талантом распознавать верный путь в любой ситуации, спасая их обеих от лишних опасностей и хлопот. И вот теперь…
Может, поэтому я и держалась за нее так упорно, подумала Барбаросса, ощущая, как медленно остывают сведенные от адского жара кулаки. В нашей связке я всегда была брандером, большой тяжелой посудиной, напичканной чертовым количеством пороха, способной полыхнуть, уничтожив любую преграду, живым снарядом, который тащат на буксире, а Котти – стремительным полакром, двигающимся на невесомых крыльях своих парусов наперекор всем существующим ветрам. Лишившись ее, не владея ни навигацией, ни возможностью сменить курс, я попросту дрейфую, точно охваченное пламенем корыто, начиненное взрывчаткой, рискуя уничтожить и себя и то, с чем столкнусь…
Барбаросса вздохнула, оправляя на себе дублет.
Есть еще одно местечко, которое она малодушно откладывала на потом. Держала в уме, но как бы за скобками. Не потому, что оно было опасным или скверным, скорее, потому, что появление там сулило ей некоторую толику неприятностей.
Чертов Будуар. Место на вершине горы, где суки многих ковенов собираются после занятий, чтобы обсудить свои делишки, купить пару порций «серого пепла» или украдкой отсосать друг дружке. Может, не такое развеселое местечко, как «Хексенкессель», но там, в Чертовом Будуаре, можно найти чертовски много полезного. А значит…
Черт. Кажется, ей все-таки придется потратить пару монет на альгемайн или извозчика.
Встряхнув пальцы, все еще сладко ноющие после удара, Барбаросса вежливо кивнула на прощание господину, ползающему у нее в ногах судорожно пытающемуся вытащить изо рта собственный смятый брегет. Судя по потоку кровавых соплей, это занятие поглотило его без остатка, но Котейшество всегда учила ее, что уходить молча – признак дурного тона.
– Приятной вам прогулки и доброго дня, мессир. Пусть Ад будет к вам добр.
[1] Семь свободных (вольных, изящных) искусств – арифметика, геометрия, астрономия, музыка, диалектика, грамматика и риторика.
[2] Маркиз де Вобан (1633–1707) – французский военный инженер и фортификатор, специалист по крепостям.
[3] «Плохая война» – обозначение для войны на уничтожение, когда не брались пленные и не соблюдались принятые правила ведения войны феодальной эпохи, безжалостное истребление противника.
[4] Жабий камень (бафонит) – мифический самоцвет, служивший в качестве универсального противоядия.
[5] Тиресий – слепой провидец и мудрец из древнегреческой мифологии.
[6] Кафф – украшение для ушной раковины, фиксирующееся при помощи дужки или зажима.
[7] «Принцесса Альбертина» – экстремальный вид генитального пирсинга, при котором прокол проходит из уретры сквозь стенки влагалища.
[8] Клюквенный соус – один из старых европейских эвфемизмов для обозначения менструации.
[9] Самаэль, ангел смерти в Талмуде, в христианских апокрифах именуется Слепым Богом, он же – Саваоф.
[10] Алкагест – мифический универсальный растворитель в алхимии, абсолютная кислота.
[11] Артемизия Джентилески (1593–1653) – итальянская художница, первая женщина, избранная в прославленную флорентийскую художественную академию.
[12] Картина Джентилески «Иаиль и Сисара» изображает библейскую сцену из Книги Судей – женщину по имени Иаиль, которая убивает спящего ханаанского полководца Сисару, вогнав молотком ему в ухо железный колышек от палатки.
[13] Фрэнсис Бэкон (1909–1992) – английский художник-экспрессионист, автор многих триптихов и картин, изображающих человеческое тело.
[14] (фр.) – «Восхитительное уродство».
[15] Bodenlos (нем.) – бездонная.
[16] Шоппен – старогерманская и европейская мера объема, варьирующаяся в разных землях от 0,3 до 0,5 л. Здесь: около 3 л.
