Текст книги "Расследования Марка де Сегюра 2. Дело о сгоревших сердцах (СИ)"
Автор книги: Лариса Куницына
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)
– Не видишь ее? Не страшно, я уверяю тебя, она здесь и все слышит. А еще ей не терпится познакомиться с тобой. Я попрошу тебя только об одном, Кло. Знаешь, о чем?
Глаза Кло приоткрылись. Она уже поняла, что ее чары дали сбой, но все еще была слишком растеряна, чтобы отступиться. Напрасно. Одно из главных умений опытного фехтовальщика – умение вовремя отступить. Но она не была фехтовальщиком. Она была розеном из Унтерштадта.
– О чем?
– Будь с ней понежнее.
«Скромница» врезалась ей в лицо с тяжелым хрустом, какой обычно раздается, когда ветер скидывает кусок черепицы с крыши. Семь с половиной унций золлингеновского баббита, может, не могли соперничать с мушкетной пулей, но с незащищенной плотью делали страшные вещи. Нос Кло беззвучно лопнул, превратившись в наполненную горячей кровью бородавку, рот превратился в одну большую распахнутую рану со вмятыми внутрь желтыми пластинками зубов.
Почти идеально, подумала Барбаросса, ощутив приятно ползущее по пальцам онемение, признак хорошо нанесенного удара. «Скромница» обожает целоваться взасос и перецеловала до черта народу в Броккенбурге. Может, она не очень умела в этом искусстве, но искупает свою неопытность жарким, почти звериным, пылом. Эта чертовка просто обожает целоваться.
Кло отшатнулась, пытаясь устоять на ногах, прижимая руки к хлюпающей дыре на своем лице, которая еще недавно звалась ртом. Темные глаза закатились, шрам на щеке затрепетал, омытый свежей, еще горячей, кровью. Барбаросса не стала ее добивать, лишь оттолкнула локтем, чтоб не путалась под ногами. Ее девочкам предстояло порезвиться на славу, а они не любили толчеи.
Сладкий дурман быстро выветривался из головы. Должно быть, в крови розенов содержалось что-то вроде противоядия от их собственного, распространяемого железами, яда, потому что почти сразу она ощутила привычную легкость, обмякшие было мышцы налились знакомым жаром. Барбаросса ухмыльнулась. Не испуганным шлюхам, прыснувшим во все стороны от нее. Сама себе. Броккенбургу. Всем адским владыкам.
Они набросились на нее все разом. Одной ревущей, визжащей шелестящей стаей, мгновенно окружив со всех сторон и отрезав все пути. Захлебывающаяся собственным визгом хозяйка стаи, шатающаяся и прижимающая ладони к клокочущей окровавленной яме, бывшей прежде ее ртом, не внушила им ни уважения, ни опаски.
Тупые шлюхи. Они привыкли воевать с подобными себе. С мелкими уличными хищницами, пьяными от их чар гуляками и чересчур дерзкими соперницами. Может, в прошлом им попадались ведьмы, но совершенно точно им никогда не попадались «батальерки».
Первой же суке, спешившей поквитаться за воющую хозяйку, «Кокетка» вогнала нос в голову – одним коротким косым ударом, выглядящим небрежным и коротким, похожим на вспорхнувшую с пшеничного поля ворону. Короткий хруст, треск смятых хрящей, захлебнувшийся визг – и та отвалилась прочь, испуганно ощупывая лицо, из-под покрытых дешевым лаком пальцев били крохотные багровые гейзеры. Барбаросса мысленно пожелала ей удачи. И еще толкового лудильщика. Если эта прелестница не хочет носить глухую вуаль до конца своих дней, ей придется обзавестись хорошеньким оловянным носом на замену ее прежнего…
Другая сука, метнувшаяся справа, оказалась хитрее. Или просто немногим проворнее. Исхитрившись разминуться с ударом, который должен был снести ей голову с плеч, она ткнула Барбароссу длинной заточенной шпилькой. Никчемный удар, но ей удалось пропороть ей рукав рубахи, оставив на коже предплечья обжигающую черту. Ловко, сестренка.
Барбаросса зашипела сквозь зубы, делая короткий подпружиненный шаг назад. В сложном искусстве дестрезы такой шаг именовался “compass curvo”, но едва ли эти суки имели хоть какое-то представление о старой школе испанских мастеров, азы которой вбивала ей в голову Каррион. Сука с булавкой получила полторы секунды на торжество, после чего «Скромница» врезалась ей с утробным хрустом в грудину, а «Кокетка» закончила работу, мгновением позже саданув ей в ухо. Глаза потухли почти мгновенно, обесцветились, точно уличные фонари, в которых истлели питающие их своей силой демоны.
Кто-то, остервенело воя, вцепился ей сзади в дублет, повиснув на нем и работая когтями точно взбесившаяся кошка. Поймав ее левой рукой за загривок, Барбаросса впечатала кастет ей прямо между глаз. Один раз. Другой. Третий. Двух, пожалуй, было достаточно, но иногда, когда кипит кровь, чертовски сложно удержаться. Когда она отвалилась, перхая кровью, ее лицо было похоже на сложную и непоправимо изувеченную головоломку, собрать которую не рискнул бы и ювелир.
«Кокетка» и «Скромница» зудели на пальцах, наливаясь жаром, упиваясь возможностью вдоволь попировать, возможностью, которая так редко выпадала им в последнее время. Выбравшись из тесных карманов, терзая и круша воющее шлюшье войско, они походили на парочку адских духов, выпущенных из заточения, духов, поющих вечную песнь разрушения, состоящую из хруста костей и всхлипов раздавленной всмятку плоти.
Не стоит давать им разыгрываться, подумала Барбаросса, перерубая пополам, точно спичку, чью-то занесенную для удара руку. Эти две девицы, расшалившись, могут наделать дел. Но сейчас… Черт, она должна позволить им немного поиграть – хотя бы для того, чтобы искупить все разочарования этого паскудного денька. Даже хорошим девочкам иногда надо немного развеяться…
В общей свалке она различала Гуннильду – прямая и собранная, та двигалась куда короче и грамотнее, чем ее никчемные товарки. И дубинка, порхающая в ее руке, не выглядела безобидной, как веер. Пару раз эта дубинка мелькнула в опасной близости от ее лица. И Барбаросса не сомневалась, что одного ее прикосновения, пусть даже и вскользь, будет достаточно, чтобы небо над Броккенбургом полыхнуло, погаснув для нее навсегда.
Умелая потаскуха. «Кокетка», направленная чтобы размозжить сжимающую дубинку руку, ударила в пустоту, мало того, сама чуть не сделалась жертвой, когда дубинка, стремительно крутанувшись, стеганула ей вослед. «Скромница» попыталась рубануть Гуннильду по челюсти, но лишь мазнула по плечу. Неплохо, подумала Барбаросса, отбиваясь от града сыплющихся на нее со всех сторон ударов. Неплохо, сестрица. Возможно, ты в самом деле постигала более сложные науки, чем наука использовать свои блядские чары. Может даже, упражнялась на площадке с тренировочным мечом или колотила своих более слабых товарок. Но сегодня тебе это не поможет. Сегодня тебе не поможет сам Сатана.
Какая-то сука в бархатном корсете попыталась высыпать ей в лицо содержимое своей табакерки. Ловкий ход. В прошлом она и сама использовала его в драке, когда не была уверена в своих силах. Ловкий, но чертовски предсказуемый. Барбаросса шагнула сквозь облако табака и короткий ударом вмяла ей кадык в горло, заставив отшатнуться и впиться руками в стену, издавая захлебывающиеся звуки вроде тех, что издает водосточная труба, извергая из себя воду.
Другая – костлявая, рыжая, в пышном воротнике – наконец смогла вытащить из ридикюля свое оружие, бросив взгляд на которое Барбаросса только ощерилась. Не пистолет, как она опасалась, даже не стилет. Обычный короткий нож с украшенным рунами адского языка лезвием. Руны были нанесены очень тщательно и – к ее несчастью – совершенно бездарно. Некоторые из них явно противоречили друг другу, иные не несли смысла, прочие и вовсе не были рунами, просто набором аляповатых символов. Не иначе, купила из-под полы в Руммельтауне, тамошние торгаши горазды всучить любой товар…
– Byrjaðu! – выдохнула Барбаросса, – Byrja!
Самые простейшие команды для работы с адскими энергиями, которые пришли ей на ум. Едва ли они возымели бы какое-то действие, тем более, что рядом не было Котейшества, готовой поправить синтаксис и произношение, но… Кажется, Ад вознамерился отсыпать одной из своей самых нелюбимых дочерей толику удачи. А может, кто-то из адских владык пришел к ней на помощь. Нож в руке костлявой рыжей суки вдруг засветился неярким голубоватым светом. Шлюха недоуменно уставилась на него, не сообразив разжать пальцы. Чудеса, дарованные энергиями Ада, часто оказывают на непосвященных излишне сильное впечатление. И неизменно губят их.
Рыжая сука оглушительно завизжала, когда ее пальцы, державшие нож, начали с хрустом ломаться, точно побеги тростника, выворачиваясь в суставах под неестественными углами. Ее накладные ногти, прыснув, точно осколки гранаты, разлетелись по брусчатке, а кровь, плеснувшая следом, казалась странно густой, застывающей в воздухе… Завизжав от ужаса, рыжая сука прижала руку к животу и бросилась прочь, оглашая Миттельштадт отрывистыми воплями.
Недурно. Глядя на нее, Барбаросса потеряла концентрацию и тут же заработала удар ботинком в живот и россыпь пламенеющих царапин от чьих-то когтей на подбородке. Мало того, херова дубинка Гуннильды вновь пугающе близко подобралась к ней, едва не сокрушив колено. Плата за невнимательность.
Дьявол. Она уже перебила и перекалечила по меньшей мере полдюжины розенов, но уцелевшие, кажется, не намеревались отступать. Обычно в драке достаточно вышибить пару-тройку самых настырных сук, чтоб прочие, трезво взвесив свои шансы, спасались бегством. Но эти… Барбаросса зарычала, отступая под градом ударов. Эти наседали на нее так ожесточенно, точно были не горсткой уличных шлюх, а пикинерами самого Райнхольда фон Розена, родоначальника всего блядского розенского племени, теснящими баварцев в битве при Мергентхайме[10]. Вновь и вновь бросались на нее, точно крысы на волка, не считаясь с увечьями, вереща от злости, пытаясь достать ее своим никчемным оружием. Может, так и не сообразили, с кем именно их свела судьба. А может, просто иначе и не умели.
Обитатели Унтерштадта дерутся до последнего, и неважно, что поставлено на кон, монета, кусок хлеба или возможность сделать глоток ядовитого воздуха. Пытаясь взобраться на херову гору, годами отвоевывая себе дюйм за дюймом, они не собирались изменять привычкам своего племени. Как и сама Барбаросса.
Какая-то проблядь попыталась швырнуть плащ ей в лицо, чтобы ослепить. Хороший маневр, который мог окончится удачнее, будь ее подруги расторопнее. «Кокетка» наградила ее чавкающим поцелуем в скулу, а «Скромница» секундой позже впечаталась в ребра с радующим душу Барбароссы хрустом. Проблядь с плащом оказалась не только живучей, но и чертовски настырной. Получив два удара, осталась на ногах, хрипя и шатаясь, но третий удар, в переносицу, обрушил ее, как топор лесника – сухое деревце. Отсоси, милая. Сестрица Барби не намеревается подыгрывать тебе. Не в этот блядский день.
Еще одна попыталась набросить ей на шею удавку из пучка разноцветных лент. Дерзкая попытка, но совершенно никчемная. Удавка – тихое оружие, не созданное для драки. Перехватив ее запястье правой рукой, Барбаросса позволила «Кокетке» рубануть ее по локтю, сложив руку вдвое, а следующим ударом – вышибить из лица роскошный шлейф из осколков зубов и кровяных сгустков.
Розены не умели драться. Умели навалиться всей кодлой, пользуясь своими чарами, чтобы придушить неосторожную жертву или перерезать ей глотку, но славные приемы и ухватки настоящей уличной драки были им почти незнакомы. Они путались в подолах своих платьев и в нижних юбках, напудренные парики съезжали им на глаза, закрывая зрение, тугие корсеты не давали возможности свободно двигаться, высокие каблуки заставляли то и дело спотыкаться на брусчатке, теряя равновесие, а следом и зубы.
Барбаросса молотила их расчетливо и хладнокровно, не позволяя себе увлечься и впасть в горячку. Гнев – хорошее подспорье в драке, но он способен ослепить, а ей нужна была ясная голова. Шаги должны быть короткими и плавными, как покачивание грузика на часах, удары, напротив, резкими и отрывистыми, такие труднее просчитать и парировать. Многие из этих ударов были позаимствованы Барбароссой из дестрезы, почтенной испанской школы фехтования, азы которой вбивала в нее Каррион, и Барбаросса мысленно усмехнулась, представив, в какое изумление пришли бы почтенные мастера прошлого, по фехтбукам которых она занималась, Йеронимо Каранза, Альваро Гуэрра и Луис Наварез, узнав о том, что создаваемое их трудами тонкое искусство может быть использовано не в бою на рапирах, а в грязной уличной драке, причем чертовски эффективно. Многие стойки были чересчур цветисты и не подходили для улицы, некоторые выпады пришлось укоротить, чтобы они обрели истинную силу, но это того стоило. Попытавшись нанести очередной удар, Гуннильда сама угодила в ловушку – «Скромница» перехватила дубинку на середине пути, едва не раздавив всмятку державшие ее пальцы, а «Кокетка» чувствительно саданула ее под грудь, вышибив дыхание вперемешку с брызгами слюны.
Гуннильда отшатнулась, по-рыбьи разевая рот. Разноцветные хвосты метались по ее плечам, точно клубок перепуганных змей, глаза побелели от злости. Она осталась последней из своей стаи, стоящей на ногах, все прочие хрипели, пачкая мостовую, или лежали без чувств, поваленные вокруг, точно выломанный бурей частокол.
Она попыталась отступать, парируя натиск Барбароссы вихрем собственных ударов. Ее дубинка, хоть и давала преимущество в дистанции, ощутимо утратила в силе и скорости, многие взмахи выглядели грозными, но на самом деле не несли опасности – бессмысленные движения, пустая трата сил, порожденная подступающим к сердцу страхом. Может, у этой суки и были какие-то задатки, но она не была ведьмой. Не умела идти до конца.
Удар «Кокетки» в плечо мог показаться скользящим, не сильным, но Барбаросса ощутила, как хрустнуло под пальцами, а Гуннильда стиснула зубы, сдерживая крик. Непосвященные часто думают, что кастет – это оружие одного удара, но они неправы, как неправы все неофиты. Энергия каждого удара, усиленного свинцом и сталью, впрыснутая в тело противника, подтачивает его силы, отнимая проворство и скорость, неуклонно укорачивая соломинку его жизни. Кажется, Гуннильда стала это понимать. Дубинка в ее руке, еще недавно выписывавшая решительные и дерзкие выпады, грозившая проломить противнице голову, сделалась напряженной, скованной, а траектория сократилась до коротких тычков. Она тоже чувствовала.
Барбаросса ухмыльнулась ей в лицо, подняв к подбородку кулаки. «Кокетка» и «Скромница» славно попировали и выглядели преотвратно. Покрытые чужой кровью, волосами, лоскутами содранной кожи, они походили на парочку удовлетворенно урчащих демониц после славной охоты. Барбаросса ухмыльнулась, увидев на перекошенном лице Гуннильды страх. Приоткрыв рот, она провела языком по полированному металлу, собирая капли чужой, еще теплой, крови. Жуткая пародия на ласку.
– Ну что? – она широко улыбнулась, глядя в глаза Гуннильде, – Поцелуемся, красотка?
Это было последней каплей. Взвыв от злости, Гуннильда бросилась в атаку, слепо полосуя воздух своей дубинкой. Барбаросса дала ей возможность сделать три или четыре выпада – нужно было приноровиться к ее шагу, подстроив под него свой собственный – прежде чем вогнала «Скромницу» коротким боковым ударом той в скулу.
Гуннильда споткнулась посреди шага. Точно лошадь, которой вогнали в череп на скаку чеканный клюв боевого клевца. Колени дрогнули, подогнулись, будто ее тело враз стало весить в три раза больше, губы несколько раз беспомощно хватанули воздух. Разноцветные косы задрожали на плечах сотней испуганных змей.
Можно было бы пощадить ее. Милосердно позволить рухнуть наземь, тем более, что дубинка, опередив ее, уже запрыгала по брусчатке. Барбаросса усмехнулась, позволив «Кокетке» и «Скромнице» негромко звякнуть друг о друга. Поцеловаться, как хихикающим подружкам-проказницам.
Жалость – сродни драгоценному вину или жемчужному ожерелью. В этом городе, сожравшем так много ведьм, что их костьми можно было бы выложить все его мостовые, позволить себе жалость может лишь та, кто не опасается за свое будущее. Сведущая в адских науках, как Котейшество. Облеченная могущественным и почтенным титулом, как Вера Вариола. Демонически прекрасная, как Ламия. Безукоризненно смертоносная, как Каррион. Но только не она. Только не сестрица Барби.
Она потратила до хера сил и времени, прорубая себе дорогу собственными кулаками, выстилая тропу чужими зубами и смачивая древний камень собственной и чужой кровью. Мудрые демоны не распахивали перед ней двери, смазливые пажи в расшитых ливреях не бежали перед ней, освещая путь. Она сделала это сама. Сатанея от боли и злости, из года в год преодолевала путь наверх, иногда раскачиваясь над самой бездной, а иногда скалясь в предсмертной гримасе.
Она сделала то, что не удалось сделать ее предшественницам, что не удалось даже Панди – старой доброй умнице Панди, собственноручно вписавшей свое имя в сборник самых темных и мрачных легенд Броккенбурга – она вырвалась из отравленных чертогов Унтерштадта. Обрела ковен и шанс дожить до окончания учебы. Стать ведьмой. Не потому, что была мудра и любезна адским владыкам – она не могла похвастаться расположением Ада. Не потому, что была сильнее всех прочих – на ее шкуре зияло слишком много отметин, свидетельствующих об обратном. Не потому, что была хитрее, смышленее или ловчее других.
А потому что смогла внушить к себе ужас. Сделаться одной из недобрых легенд Броккенбурга, проклятого городишки, вросшего в проклятую скалу. Превратить свое имя в проклятый титул, а изуродованное лицо – в дьявольский, внушающий ужас и почтение, герб. Но всякую легенду полагается время от времени подкармливать – не картофельными очистками и сухарями, а свежим мясом.
Гуннильда вяло попыталась схватить ее за руку, но сил в ней оставалось так мало, что она походила на подыхающую кошку. В глазах плясали тусклые огни. Барбаросса без труда сбила ее с ног коротким пинком в колено. Левой рукой взяла жесткий пучок разноцветных волос и резко потянула назад, запрокидывая голову.
– Извини, – только и сказала она.
«Скромница» рухнула ей в лицо, тяжело, как коршун. Первый же удар разворотил ей глазницу, вмяв треснувшее глазное яблоко глубоко в череп, превратив его в липкую драгоценность, похожую на бледно-желтый опал, обрамленную складками красного бархата. Второй вышиб зубы, разорвав рот и вышибив из суставов нижнюю челюсть. Третий превратил в бесформенное месиво нос. Четвертый, пятый, шестой…
Она била хладнокровно и зло, методично размалывая лицо, била до тех пор, пока не ощутила, что держит не человеческое тело, а набитый тряпьем безвольный мешок. Стоило ей выпустить из пальцев жесткие хвосты, как Гуннильда рухнула ничком на мостовую. Она даже не выругалась, когда ее лицо впечаталось в камень. Не застонала. Единственным звуком, рожденным их соприкосновением, было негромкое хлюпанье.
И хер с ней.
Не та победа, которой можно гордится, подумала Барбаросса, отряхивая руки. Чужая кровь быстро сворачивалась, превращаясь из горячего красного сока в стылую маслянистую жижу, которую неприятно было терпеть на пальцах. Если в Малом Замке узнают о ее победе над стаей уличных шлюх, не оберешься стыда. Больше всех, понятно, будет упиваться Саркома. Она объявит сестрицу Барби Королевой Шлюх или как-нибудь еще в этом роде, сочинит песню в подражание миннезингерам, и еще пару недель будет распевать ее на каждом углу…
«Кокетка» и «Скромница» с большой неохотой слезали с пальцев. Точно намеревались продолжить гулянку и нарочно оттягивали момент, когда придется откланяться, вновь скрывшись в карманах. На самом деле это ее костяшки распухли после множества ударов, увеличившись в размерах, но иллюзия была так сильна, что Барбаросса ласково погладила своих девочек пальцем, утешая, точно котят.
– Эй, Кло! Кло! Куда ты запропастилась? Ты обещала мне любовь и я, черт возьми, собираюсь заставить тебя выполнить обещание!
Кло сидела, привалившись спиной к стене. И выглядела чертовски паскудно. Как человек, пытавшийся застрелиться, но который засыпал чересчур много пороха на полку и у которого во рту разорвался пистолетный ствол. Но все еще была в сознании и, кажется, еще соображала.
Барбаросса ободряюще улыбнулась ей, присев напротив.
– Мы ведь уже подруги, не так ли? Можем поболтать немного? Если ты, конечно, никуда не торопишься.
Раздавленные всмятку губы Кло выплюнули на грудь сгусток крови.
– Пшла ты нахер, ведьма… Я… Я надеюсь, какой-нибудь демон сожрет твои потроха.
Голос у нее был глухой, булькающий, чертовски нечленораздельный.
Барбаросса покачала головой.
– И это после всех тех теплых слов, что ты мне говорила? Ты плохая девочка, Кло. И я размолочу тебе лицо так, что в Аду тебя примут за мою старшую сестру. Но сперва… Ребенок, Кло. Помнишь, о чем мы договаривались? Мне нужен ребенок. И я добуду его, даже если для этого мне придется разрезать какую-нибудь из твоих девочек.
Кло всхлипнула, пытаясь ощупать пальцами развороченную дыру, служившую ей ртом. Осколки зубов торчали из нее точно сломанный частокол. Ее шрам… Барбаросса присмотрелась. Штука у нее на щеке уже не была похожа на шрам. Края разошлись в стороны, и сделались видны розовые слизистые прожилки внутри, что-то похожее на нёбо в мягких розовых складках…
– Эта штука у тебя на щеке, – Барбаросса провела пальцем в воздухе вертикальную черту, – Это ведь пиздень, да?
Зубы Кло заскрежетали. Возможно, это означало улыбку.
– Ты ведь ни хрена не знаешь, как мы устроены, так ведь?
Барбаросса зло дернула головой.
– И нахер не надо! Я…
– Херовы ведьмы. Рветесь услужить Аду, но не имеете представления о том, как устроен мир… Да, это пиздень, милая. У меня их четыре. И еще шесть херов, – Кло ухмыльнулась ей развороченным лицом, поглаживая какую-то выпуклость на боку, – И восемь… других штук, для которых и названия-то не придумали. Это награда нашему роду от владык Ада. Что до детей…
– Ну!
– Мы рожаем не так, как прочие. Мы откладываем яйца.
Барбароссе захотелось машинально вытереть перепачканные кастеты о дублет. То, что казалось розовой, быстро сворачивающейся человеческой кровью, не было кровью. Скорее, каким-нибудь ихором или гемолимфой или еще какой-нибудь дрянью. То-то ей показалось, что у крови розенов странный запах…
– Ах ты ж блядь!
Кло ухмыльнулась, отчего рваная рана на ее лице пугающе расширилась.
– Когда приходит срок и наши лона раздуваются, мы находим темный влажный уголок где-нибудь на окраине Унтерштадта. Уютный заброшенный дом или старую штольню под городом. Мы создаем что-то вроде гнезда из обрывков бархата и шелка, из которых обычно шьем себе наряды. Не потому, что этого хотим – так велят нам наши инстинкты. Маленькое уютное теплое гнездышко. И разражаемся там бременем, исторгая из себя тысячи маленьких влажных белых яиц. Мы не рожаем. Мы делаем кладки, девочка. Маленькие кладки в уютном углу. Чаще всего мы не возвращаемся к ним. Неоплодотворенные, пустые внутри, наши яйца просто разлагаются во мраке, медленно истлевая, как надежды многих хорошеньких девушек в чертовом Броккенбурге. Нам надо регулировать популяцию – старый уговор с городом. Розенов не должно быть слишком много, иначе мы сделаемся помехой и накличем на себя гнев. Но иногда…
Барбароссе захотелось всадить «Скромницу» ей в переносицу, чтобы тяжелый хруст заглушил эти слова. Но одна мысль о том, чтобы вновь прикоснуться к украшенному пизденью лицу, вызывала отвращение.
– Иногда, когда нужно продолжить род, мы оплодотворяем их. Не сами, конечно. Наши железы в такие дни начинают вырабатывать особенно сильный запах. Мы находим на улицах мужчин, очаровываем их и приводим в свои уютные гнездышки. Не ради их денег – ради их семени. Мы заставляем их оплодотворять наши яйца. Не силой, они и сами рады сделать это. Наши соки разрушают какие-то центры в их мозгу, делая их покладистыми и послушными, как домашний скот. Иногда мы приводим и женщин – когда кладка большая, ей нужна обильная кормежка. А после…
Барбаросса не была уверена в том, что хочет слушать дальше. Мертвого ребенка у розенов не достать, этого довольно. Ей надо спешить прочь, невидимые часы неумолимо тикают. Но она почему-то задержалась, глядя на хлюпающую и давящуюся своей кровью Кло.
– Что потом?
– Когда из яиц выбираются наши отпрыски, они совсем маленькие и беззащитные. У них тонкие покровы, они похожи на полупрозрачных моллюсков с крохотными лапками. Им требуются месяцы тепла и заботы, чтобы вызреть в полноценных розенов, обрести те черты, которые позволяют им походить на людей. Тепла, заботы и… – размозженная челюсть Кло ощутимо скрипнула, – … корма. У нас нет возможности заботиться об их судьбе, мы оставляем это нянькам. Никто не заботится о наших детях так прилежно и старательно, как эти няньки. Они делятся с нашими отпрысками своим теплом, своей любовью, своей плотью. Согревают их, перетаскивают с места на место, облизывают от выделений, щедро вскармливая собственным мясом. Они не страдают от этого, не мучаются болью, напротив… – глаза Кло, темные внимательные глаза ключницы, на миг сделались светлее, чище, – Они счастливы. Так счастливы, как только может быть счастлив родитель, дарующий свои силы новой жизни. По сравнению с этим счастьем даже самая крепкая сома и самая изысканная спорынья – никчемное дерьмо. Их счастье длится долго, очень долго. Иногда – два-три месяца. Одно сплошное блаженство. Оно заканчивается только после того, когда они уже не в силах ничего отдать, отщипнуть от себя хотя бы немного плоти. Но они пытаются. Пытаются до самой последней минуты, уж можешь мне поверить. Любовь – страшная сила, девочка, страшнее многих сил Ада…
Кло закашлялась, отчего ее челюсть едва не отломилась. Барбаросса поспешно поднялась, чтобы кровь розена не коснулась ее.
– Я тоже должна была стать нянькой? – спросила она, – К этому вы меня готовили?
Кло попыталась покачать головой.
– Нет. Мы никогда не берем в няньки ведьм – еще один старый договор. Не с городом – с Большим Кругом. Хотя я бы охотно посмотрела на тебя… Нельзя связываться с ведьмами, чтобы не прогневать ваших адских сеньоров. Мы бы просто придушили тебя в подворотне и обчистили карманы.
– Спасибо, – Барбаросса коротко кивнула, поправляя на пальцах «Скромницу», – Ты охеренная подруга, Кло. Я знала, что могу на тебя положиться. А теперь – извини. Наверно, будет немного больно, но ты не переживай. Представь, что маленький комарик просто поцелует тебя в лоб…
Кло осклабилась, хрустнув месивом из зубов и костей.
– Иди ты нахер, вяленная манда.
– Барби! Эй, Барби!
[1] Петанг (петанк) – распространенная в Западной Европе игра, участники которой мечут на специально огороженной площадке шары, добиваясь попадания шаров-снарядов по шарам-мишеням.
[2] Здесь: примерно 10 000 м.
[3] Эль – старогерманская мера длины, около 56 см. Здесь: примерно 3 м. 36 см.
[4] Центнер – в старогерманской системе означает «сто мер», т. е. сто фунтов; саксонский центнер имеет 51,4 кг. Здесь: примерно 514 кг.
[5] Здесь: примерно 616 кг. и 1028 кг. соответственно.
[6] Гуммиарабик – твердая прозрачная смола растительного происхождения.
[7] Бхайрава – один из обликов (аспектов) Шивы, индуистского божества.
[8] Инфибуляция – калечащая операция на женских половых органах, заключающаяся в удалении половых губ и зашивании влагалища.
[9] Битва при реке Кацбах (1813) – сражение между французскими и российско-прусскими армиями, которое из-за проливных дождей частично происходило в глубокой грязи. Командующим французскими частями выступал маршал Макдональд.
[10] Битва при Мергентхайме (1645) – одно из сражений Тридцатилетней войны между французской и баварской армией. Баварскую возглавлял Райнхольд фон Розен, французский генерал немецкого происхождения, предводитель веймарских наемников.
