Текст книги "Чингисхан. Пенталогия (ЛП)"
Автор книги: Конн Иггульден
Жанры:
Исторические приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 92 (всего у книги 133 страниц)
Молчали они достаточно долго, пока терпение Бату, как верно предугадывал Субэдэй, не началось раскачиваться, словно лодка в бурю. Этому гневливому молодому воину не был присущ покой, не было в нем внутреннего мира. Ощущение такое, что он готов вскипеть гневом, и все вокруг это чувствовали.
– Ну что, Субэдэй – наш
багатур
, я прибыл. – Почетное звание военачальника – «отважный» – Бату произнес с некоторой издевкой. – Что же там такое доступно лишь твоему взору?
Субэдэй ответил с гладчайшей, способной вызвать у юноши тайный гнев невозмутимостью:
– А вот что. Когда мы двинемся, Бату, твои люди не смогут просматривать местность. И в итоге, может статься, заблудятся или напорются на какое-нибудь препятствие. Видишь вон там невысокие такие холмы?
Бату вгляделся туда, куда указал ему Субэдэй.
– Отсюда, – продолжал багатур, – заметно, как близко они сходятся, оставляя посередине зазор гадзара три. Четыре-пять
ли
, по цзиньским меркам. Мы могли бы устроить там засаду, спрятав с каждой стороны по мингану. Завязав с урусами бой чуть дальше этих холмов, мы затем ложным отступлением затянем их в этот зазор, и обратно из ловушки они у нас уже не выйдут.
– Ну, и что здесь нового? – усмехнулся Бату. – О ложных отступлениях мне и так известно. Я-то думал, ты сообщишь что-то более интересное, из-за чего мне стоило тащить лошадь на эту горищу.
Секунду-другую Субэдэй сверлил Бату холодным взглядом, но тот выдержал его с дерзкой надменностью.
– Да,
орлок
Субэдэй? Вы желаете о чем-то мне сказать?
– О важности правильно выбрать место, – ответил тот. – А еще о том, что его следует хорошенько разведать: нет ли там скрытых препятствий.
Бату, спесиво фыркнув, снова посмотрел вниз. Невзирая на внешнюю заносчивость, было ясно, что он вбирает в себя все подробности рельефа, пытливо вглядываясь в них и запоминая. Учеником он был на редкость строптивым, но сметкой не уступал ни одному из известных Субэдэю тысячников. Иногда, глядя на него, сложно было не вспомнить его отца – память, вмиг остужавшая раздражение багатура.
– Расскажи, что происходит в наших туменах, – сменил тему Субэдэй.
Бату пожал плечами. С высоты ему было видно пять огромных колонн, медленно текущих по местности. Одного взгляда на них юноше достаточно для уяснения маневра.
– Идем пятерней. Движемся порознь, атакуем вместе. Пять пальцев охватывают как можно больше земли. Нарочные поддерживают меж ними быструю связь и отклик на любое действие врага. Все это ввел в обиход, кажется, мой дед. И с тех пор такой подход всегда себя оправдывал.
Отвернувшись от багатура, Бату улыбнулся. Он знал, что такое построение ввел как раз Субэдэй, но приятно лишний раз ему досадить. А между тем строй действительно что надо: небольшая армия прокатывалась по обширнейшей местности, разоряя на своем пути города и поселки, так что сзади оставались лишь пепелища. А сходились колонны, лишь когда появлялись основные силы врага: нарочные стремглав сводили тумены воедино, в кулак, способный разбить сопротивление до того, как оно сплотится.
– Глаза твои зорки, Бату. Расскажи, что тебе еще известно о порядке построения наших войск.
Голос Субэдэя выводил из себя своим спокойствием, и Бату на это клюнул, решив показать старому вояке, что в его уроках не нуждается. Он заговорил быстро и отрывисто, рубя ладонью воздух:
– Перед каждой из колонн скачут разведчики –
арбанами,
то есть десятками. В поисках врага они могут отрываться вперед аж на двести гадзаров. В центре перемещаются кибитки с семьями, со всем скарбом и юртами, быки, верблюды с барабанщиками, а также хошлоны в разобранном виде, счет которых может идти на тысячи. Есть еще передвижные кузницы на кованых колесах, с запасом железа. Это, кажется, придумали вы. С ними шагают не вошедшие в возраст отроки и пехотинцы – наш последний оплот, если вдруг истинных воинов, вопреки всему, удастся одолеть. А вокруг них передвигаются стада овец и коз, ну и, само собой, табуны запасных лошадей, по три и более на одного воина. – Юноша говорил все увлеченнее, блаженствуя от возможности выказать свою осведомленность. – Далее шествует тяжелая конница туменов, построенная в тысячи,
минганы
. А за ней – заслон из легкой конницы, которая первой осыпает врага стрелами. Ну а совсем уж в конце плетутся замыкающие, мечтая быть поближе к переду, а не топтаться по дерьму всех впереди идущих. Что еще? Перечислить вам имена командиров?
Орлок
, возглавляющий все войско, – это ты; во всяком случае, мне так сказали. В плане родословной тебе похвастаться нечем, поэтому я тот самый
тайджи –
родич Чингисхана, – чье имя значится в приказах. Вообще устроено как-то странно, но это мы, пожалуй, обсудим как-нибудь в другой раз. Тумены возглавляем я, а также темники Хачиун, Джэбэ, Чулгатай и Гуюк. Тысячники у нас, если по старшинству…
– Этого достаточно, Бату, – сухо произнес Субэдэй.
– Илугей, Мукали, Дегей, Толон, Онггур, Борокул…
– Я сказал, хватит! – Субэдэй повысил голос. – Их имена мне известны.
– Ах вон оно что? – поднимая бровь, ехидно усмехнулся Бату. – Тогда я не понимаю, что ты намеревался преподать мне тем, что я полдня потерял, таскаясь с тобой по всем этим скалам. Если я допустил какие-то ошибки, ты должен их до меня довести. Так что я спрашиваю: я в чем-нибудь ошибся? Вызвал чем-то твое недовольство? Ну так потрудись объяснить, чтобы я мог исправить свою оплошность.
Глазами он сверлил Субэдэя, вновь выказывая свою настоянную на горечи спесь. Багатур в очередной раз сдержал в себе вскипающий гнев, предпочитая не осаживать молодого человека лишь за его излишнюю горячность. Очень уж он походил на своего отца Джучи, а потому Субэдэй тем более не имел на это права.
– Ты не упомянул
таньму
. Наши вспомогательные иноязычные части, – сказал наконец Субэдэй, все так же невозмутимо.
Бату в ответ желчно хмыкнул:
– Этот сброд из инородцев? Да, не упомянул, и не буду. Потому что они этого недостойны. Они годятся лишь на то, чтобы поглощать собой стрелы и камни наших врагов. Я, пожалуй, поеду к своему тумену, багатур.
Он начал было разворачивать свою лошадь, но тут Субэдэй, протянув руку, ухватил ее за поводья. Бату мрачно на него воззрился, но ему хватило благоразумия не взяться за висящую на поясе саблю.
– Разрешения уходить я тебе еще не давал, – заметил Субэдэй.
Лицо его оставалось бесстрастным, но голос посуровел, глаза налились тигриным светом. Бату играл змеистой улыбкой, и чувствовалось, что с губ его вот-вот сорвется нечто дерзкое, что безвозвратно погубит их и без того натянутые отношения. Поэтому-то Субэдэй и предпочитал иметь дело с людьми более зрелыми, имеющими представление о последствиях, а потому не рискующими на корню погубить свою жизнь моментом отчаянного безрассудства. И Субэдэй заговорил быстро и твердо, в намерении этот роковой момент предвосхитить:
– Бату, если у меня возникнет хотя бы малейшее сомнение в твоей способности подчиняться моим приказам, я отошлю тебя назад в Каракорум. – Юноша с изменившимся лицом набрал в грудь воздуха, но Субэдэй с беспощадной решительностью продолжил: – Там ты сможешь пожаловаться на меня своему дяде, но продолжать со мной поход ты больше не будешь. А я… Если я прикажу тебе взять какую-нибудь крепостишку, то ты лучше положишь под ее тыном весь свой тумен, чем меня ослушаешься. Если велю скакать во весь опор под градом стрел, то ты лучше загонишь всех своих коней и загубишь всадников, чем не прискачешь куда надо вовремя. Я ясно изъясняюсь? Если ты подведешь меня хоть
в чем-то
, шанса исправиться у тебя не будет. Это не игра, темник, и мне совершенно нет дела, как ты ко мне относишься и что про меня думаешь.
Никакого
дела, ты понял? А теперь, если хочешь что-то мне сказать, говори.
За пару лет, истекших с его победы на скачках в Каракоруме, Бату сильно возмужал. Свою горячность он унял с поразительной быстротой, обуздав порыв и скрыв чувства так, что они даже не читались в его глазах. Субэдэй удивился, увидев перед собой не мальчика, но мужа. Однако получается, тем опаснее соперник.
– Ты можешь во всем на меня положиться, Субэдэй-багатур, – сдержанно, без следа вызова или насмешки в голосе, сказал Бату. – А теперь, с твоего позволения, я бы хотел вернуться в свою колонну.
Субэдэй медленно кивнул, и Бату тронул коня по тропке вниз, к подножию. Какое-то время багатур пристально глядел ему вслед, после чего скривился в досадливой гримасе. Надо было все-таки отослать его обратно в Каракорум. С любым другим командиром он бы поступил проще: высек и привязал к седлу, чтобы в таком виде с позором прогнать домой. Только память об отце Бату, ну и, понятно, о его великом деде удерживала руку Субэдэя. За такими вождями идут люди. Может, и Бату со временем уподобится им, если, конечно, по своей запальчивости вначале не сгинет. Ему необходимо вызреть, заматереть, обрести весомость, которая достигается лишь истинным знанием и опытностью, а не пустой спесью. Оглядывая необъятные просторы, Субэдэй кивнул своим мыслям. У молодого тайджи будет еще много возможностей закалить себя в горниле битв.
*
Русские просторы были распахнуты для вторжения, тактика которого у Субэдэя была доведена до совершенства. Насельники и даже знать жили здесь в домах и городках, которые защищал от силы деревянный частокол. Кое-где он был достаточно прочен и насчитывал десятки, а то и сотни лет, но военная машина монголов сокрушала в цзиньских землях стены и помощнее. Монгольские стенобитные орудия размалывали замшелые бревна подчас вместе со стоящими за ними защитниками. Понятно, что Субэдэевым лучникам приходилось теперь иметь дело с куда более густыми лесами, чем те, что им встречались до сих пор. Иногда леса тянулись на невероятную даль и могли скрывать в себе большие группы конников. Истекшее лето выдалось жарким и дождливым, а значит, земля зачастую чересчур мягкая для того, чтобы развивать на ней должную скорость. Особую неприязнь у Субэдэя вызывали болота, но постепенно он приходил к выводу, что если бы не они, Чингисхану в свое время следовало двигаться как раз сюда, а не на восток. Земли к западу богаты и плодородны, а раз так, то нет силы, способной остановить продвижение Субэдэевых туменов, чье появление предвосхищали рыщущие арбаны разведчиков. Постепенно монголы продвинулись на многие сотни гадзаров к северу, а зима принесла желанное избавление от гнуса, дождей и болезней.
Первый год Субэдэй держался восточного берега Волги, предпочитая вначале сокрушить любую возможную угрозу, которая способна возникнуть в его будущем тылу, а следовательно, стать препятствием на пути снабжения и сообщения с Каракорумом. Расстояния здесь огромные, но по ним уже безостановочной вереницей следовали всадники. За туменами возникали первые постоялые дворы –
ямы,
– как и всё на русских землях, огороженные частоколом. Строительство жилья Субэдэя не занимало, но ему нужны места для хранения зерна, седел и лошадей из табунов для быстрейшего и беспрепятственного продвижения нарочных.
И вот однажды весенним утром Субэдэй собрал своих самых старших – тысячников и темников – на лугу возле озера, изобилующего дичью. Все утро следопыты ловили без счета птиц в сети или сбивали их для забавы влет. Женщины в станах ощипывали птиц для вечерней жарки, от чего на траве, порхая поземкой, образовались целые сугробы из пуха и перьев.
Бату с тщательно скрываемым любопытством наблюдал, как Субэдэй выводит вперед одного из своих самых сильных воинов, лица которого не видно из-за глянцевитого железного шлема. Все его доспехи были добыты к западу от здешних мест. Конь воина, и тот казался чудищем – черный, будто ночь, и в полтора раза крупнее монгольских гривастых лошадок. Как и воин, он был облицован броней, от пластин вокруг глаз до юбки из толстой кожи и металла, защищающей круп от стрел.
Кое-кто из собравшихся поглядывал на скакуна с жаднинкой в глазах, но у Бату этот зверь вызывал лишь усмешку. При всем своем размере, с эдакой массой доспехов он наверняка медлителен и неповоротлив – по крайней мере, в порыве и толчее боя.
– Вот с чем мы столкнемся, когда двинемся на запад, – объявил Субэдэй. – Воины в таких железных клетках – самая грозная сила на поле боя. По словам христианских монахов в Каракоруме, они неостановимы в броске, а вес металла и кожи на них губителен, ибо сокрушает все, что только можно.
Командиры неуютно заерзали, не зная, верить ли столь дико звучащему предположению. Под их зачарованными взглядами Субэдэй подвел свою лошадь поближе к грозному чудищу. Рядом с воином и тем конем он смотрелся карликом. Вот Субэдэй, держа свою лошадь за поводья, повел ее по кругу мимо коня.
– Поднимай руку, когда меня видишь, Тангут, – сказал он.
Вскоре смысл его слов дошел до всех. Обзор в шлеме составлял лишь узкую полоску спереди.
– Даже с поднятым забралом ему ничего не видно ни сбоку, ни сзади, – пояснил Субэдэй. – А все это железо затрудняет движения.
Субэдэй потянулся и постучал воина кулаком по нагруднику. Тот загудел, как колокол.
– Грудь его хорошо защищена. Под доспехом находится рубашка, сделанная из железных колец. Примерно такой же цели служат наши рубахи из шелка, только эта предназначена для защиты скорее от мечей и топоров, чем от стрел.
Субэдэй махнул юноше, который держал длинное копье. Юноша тотчас подбежал к воину в доспехах и, топнув от усердия ногой, вручил ему копье.
– Вот как они используются, – сказал Субэдэй. – Как и наша тяжелая конница, они мчатся во весь опор на врага. В броске на их доспехах нет ни щелей, ни зазоров.
Он кивнул Тангуту, и тот, позвякивая своим неуклюжим металлическим панцирем, на глазах у всех тронул коня мелкой рысью.
В паре сотен шагов всадник развернул своего тяжелого коня, и зверь, встав на дыбы, прижал уши. Тангут дал шпоры, и тогда конь ринулся вперед, топоча здоровенными копытами. Было видно, что при наклоне конской головы доспех грудной и головной части сходится вместе, образуя непробиваемый щит. Острие низко опущенного копья зловеще крутилось в воздухе, целя Субэдэю в грудь.
Бату поймал себя на том, что затаил дыхание, и мысленно себя упрекнул: надо же, подпал под чары Субэдэя. Теперь он хладнокровно наблюдал за тем, как воин кидает коня в полный галоп и как покачивается смертоносное тяжелое копье. Копыта гремели, и Бату вдруг представилось, как по полю боя несется строй таких всадников. От этой мысли он нервно сглотнул.
Субэдэй на своей лошадке метнулся вбок. Всадник попытался перестроиться, но из-за громоздких доспехов не успел и на всем скаку пролетел мимо.
А багатур тем временем проворно поднял лук и прицелился. Перед коня был защищен так же хорошо, как и всадник. Гребень доспеха покрывал даже гриву, но в нижней части конская шея была гола и открыта.
В конскую плоть вонзилась стрела Субэдэя, и животное пронзительно заржало, роняя из ноздрей яркие кровяные брызги.
– Для хорошего лучника с боков они не защищены! – прокричал сквозь шум багатур.
Гордости в его голосе не было: такой выстрел вполне по плечу любому из присутствующих. Воины заулыбались: столь мощный враг, а и то бессилен перед быстротой и стрелами.
Все слышали надсадное страдальческое ржание: конь в муке мотал головой туда-сюда. Вот он медленно пал на колени, и воин сошел с него. Копье он бросил, а взамен него вынул длинный меч и стал приближаться с ним к Субэдэю.
– Чтобы одолеть этих латников, мы должны вначале убивать их лошадей, – продолжал Субэдэй. – Их доспехи приспособлены для натиска и прекрасно отражают стрелы, пущенные спереди. Все в них создано для атаки, но, спешенные, эти воины подобны черепахам, такие же медлительные и неповоротливые.
В подтверждение своих слов багатур взял толстую стрелу с длинным стальным острием – вещь довольно жуткая, гладкая и отполированная, без замедляющих скорость шипов.
Завидев эти телодвижения, приближающийся воин слегка замешкался. Он не знал, как далеко Субэдэй готов зайти с этим своим показом, но военачальник мог быть равно безжалостен и с тем, кто перед ним спасует. Так что после момента нерешительности воин продолжил надвигаться, стараясь быстрее переступать своими закованными в доспехи руками и ногами, а мечом делая замах.
Субэдэй ткнул коленями лошадь, и та грациозно отскочила за пределы досягаемости меча. Багатур снова нацелился, чувствуя при натягивании тетивы – сильном, до самого уха, – тугую мощь своего лука. Буквально в нескольких шагах он отпустил тетиву, цепко проследив, как та воткнулась в одну из боковых лат.
Воин рухнул с металлическим лязгом. Стрела засела глубоко в доспехе, снаружи торчало лишь оперение.
– Сила у них в одном, – с улыбкой заключил багатур. – В строю, передом к врагу. Если мы дадим им эту силу использовать, они сметут нас, как серп сметает колосья. А вот если мы рассеемся и заманим их в засаду, будем делать ложные отступления и окружать с боков, то они сделаются перед нами беззащитны, как дети.
Двое Субэдэевых слуг потащили умирающего воина прочь, пыхтя и сгибаясь под такой непомерной ношей. На расстоянии они сняли с него доспехи, открыв пронзенное стрелой тело в кольчуге. Чтобы высвободить лату и отнести ее Субэдэю, стрелу пришлось обломить.
– По словам хвастливых христиан, желавших нас напугать, эти латники вот уже сотню лет не имеют себе равных на поле боя. – Багатур поднял лату, и всем стала видна аккуратная дырочка, через которую пробивался солнечный свет. – Мы не можем оставлять позади себя или сбоку крупные силы врага или города, однако если это лучшее, чем они располагают, то, я думаю, мы их удивим.
Тут все подняли свои мечи и луки и начали в ликовании выкрикивать имя Субэдэя. Это делал и Бату, стараясь не стоять особняком. Он увидел, как Субэдэй скрытно мазнул по нему взглядом. Приметив, что молодой темник радуется наряду с остальными, он удовлетворенно улыбнулся. Ладно, пускай радуется. Войско монголов крепко, и Субэдэй им нужен затем, чтобы вести за собой против огромных конных армий – все дальше на запад, в сторону тех закованных в железо истуканов. Люди, подобные Субэдэю, для Бату свое отжили. Так что его пора придет естественным образом; торопить события нет ни нужды, ни смысла.
*
На берегу Амударьи Чагатай построил летний дворец – символ западной оконечности империи, к югу простирающейся до самого Кабула. В качестве площадки для строительства он выбрал высокий гребень над рекой, где всегда, даже в самые жаркие месяцы, дует прохладный ветерок. Местное солнце пропекло чингизида досуха и дотемна, словно выпарив из тела всю влагу и оставив лишь жесткую сердцевину, будто у растущего в пустыне дерева. Как родич великого хана, Чагатай ныне повелевал Бухарой, Самаркандом и Кабулом, со всеми их богатствами. Люди здесь уже давно научились уживаться с летним зноем, попивая прохладные напитки и самые жаркие дневные часы проводя в дремоте. В этих городах Чагатай завел себе почти сотню новых жен, из которых многие уже успели родить ему сыновей и дочерей. Приказ Угэдэя о взращивании новой армии он истолковал буквально и теперь услаждался звуками младенческого плача из детских комнат собственного
сераля
. Для своей коллекции красивых женщин он даже выучил новое слово, которого в его родном языке не имелось в наличии.
И все же временами на Чагатая накатывала тоска по морозным просторам его родины. Здесь, в новых владениях, зима была чем-то быстротечным – непродолжительным преддверием к новой зелени и новому теплу. И пусть на ее коротком протяжении новым подданным Чагатая приходилось несладко, у них все равно не было понятия о тех бесконечных, всепроникающих, лютых холодах, которые, в сущности, выпестовали и выковали монгольский народ; о диких заброшенных предгорьях, где за каждую живительную крупицу пищи приходилось в буквальном смысле слова биться, а ставкой была жизнь или скоропостижная смерть. В этих краях в изобилии произрастали и фиги, и всевозможные фрукты. Покатые холмы омывались реками, которые раз в несколько лет взбухали паводками, но никогда не пересыхали – такого здесь не было на памяти даже у стариков.
Летний дворец был возведен по образу и подобию Угэдэева чертога в Каракоруме, но при этом предусмотрительно ужат в пропорциях. Чагатай был не настолько глуп, как на то, вероятно, рассчитывали его возможные недоброжелатели. Вряд ли великий хан пришел бы в восторг, прознав, что кто-то воздвиг дворец, пышностью и великолепием соперничающий с его собственным. Все-таки Чагатай предпочитал значиться в числе сторонников хана, нежели его противников.
Приближение слуги к комнате аудиенций, выходящей на реку, он расслышал заранее. С учетом климата чингизид дал Сунтаю единственное послабление – разрешение носить сандалии с шипастыми подошвами, звонкое клацанье которых становилось слышным задолго до того, как появлялся сам слуга. Чагатай стоял на балконе, увлеченно наблюдая за утками, что укрывались сейчас в прибрежных камышах. А над ними в полной неподвижности завис одинокий орлан-белохвост, смертельно грозный в своем безмолвии.
Как только Сунтай появился, Чагатай молча указал ему на кувшин архи – здесь его называли араком, – что стоял на столе. Надо сказать, с какого-то времени оба, и хозяин, и слуга, стали добавлять в напиток анисовое семя, популярное среди персов. Чагатай отвернулся обратно к реке, а Сунтай, сдвинув две чары, наполнил их и добавил немного воды, от чего напиток побелел, уподобившись по цвету кобыльему молоку.
Чагатай принял чару, не сводя глаз с висящего над рекой орлана. Щурясь на закатное солнце, он наблюдал, как хищник со сложенными крыльями камнем пал в воду и взмыл обратно со слитком живого серебра – извивающейся у него в когтях рыбиной. С заполошным кряканьем взлетели утки, и Чагатай улыбнулся. Когда в воздухе вечерами веяло прохладой, к своему новому дому он начинал ощущать приязненность. Что и говорить, земля для его потомков подходящая. Угэдэй, можно сказать, проявил щедрость.
– Ты слышал новости, – сказал Чагатай скорее утвердительно, нежели вопросительно. Любое послание, достигающее летнего дворца, так или иначе, проходило через руки Сунтая.
Слуга кивнул, неторопливо выжидая, когда хозяин договорит. Для тех, кто Сунтая не знал, он смотрелся как обычный воин, только, пожалуй, с излишне изрезанными щеками и подбородком, что избавляло его от необходимости бриться во время походов. Вид у него был нарочито неряшливый, а от сальных волос несло прогорклым жиром. Привычку персов к мытью Сунтай презирал, за что сильнее других страдал от гнойников и сыпей. С учетом своей темноглазости и худобы выглядел он как матерый убийца. А по сути, ум Сунтая по своей зловещей остроте ничуть не уступал ножам, которые он носил под одеждой.
– Не ожидал я, что еще один мой брат уйдет так скоро, – негромко сказал Чагатай. Опрокинув содержимое чары в горло, он звучно рыгнул. – Получается, двое со счета. Остаемся только я и
он
.
– Хозяин, нам бы не следовало при подобных разговорах стоять у окна. Здесь всюду уши.
Чагатай, пожав плечами, взмахнул пустой чарой: мол, идем. Сунтай двинулся за хозяином, попутно прихватив со столика кувшин с араком. Они разместились за резным, с золотой инкрустацией столом из черного дерева, некогда принадлежавшим персидскому государю. То, что стол стоял по самому центру комнаты, вовсе не было данью символизму. Просто Сунтай знал, что так их не подслушает даже самый искусный шпион, припадающий ухом к внешним стенам. У Угэдэя в этом новом дворце наверняка имелись свои соглядатаи, так же как и у Сунтая, разместившего своих в станах Субэдэя и Угэдэя, Хасара и Хачиуна – словом, всех влиятельных лиц, до которых только дотягивались руки. Преданность – дело хлопотное, но лучше относиться к нему рачительно.
– У меня есть известие о том, что хану стало плохо и он был при смерти, – сообщил Сунтай. – Как близко он оказался от царства духов, сказать не могу. Для этого мне надо допросить лечившего его шамана, но он, к сожалению, не в моей власти.
– И тем не менее я должен быть готов выдвинуться сразу, едва ко мне прискачет первый же гонец. – Несмотря на расположение стола, Чагатай невольно огляделся, не слышит ли кто, после чего подался вперед и заговорил вполголоса: –
Сорок девять дней
прошло, Сунтай, прежде чем эта новость дошла до меня. Если я действительно хочу сделаться великим ханом, вести должны долетать ко мне быстрее и быть подробнее. Когда Угэдэй свалится в следующий раз, мне нужно оказаться на месте прежде, чем тело его охладеет, ты меня понял?
В знак покорности и почтения Сунтай на арабский манер коснулся кончиками пальцев своего лба, уст и сердца:
– Ваше слово для меня закон, повелитель. Один из моих вернейших слуг оказался пронзен на охоте вепрем. Понадобилось время, чтобы произвести в ханской свите замену. Тем не менее у меня есть двое других осведомителей, готовых войти в круг его приближенных. Уже через несколько месяцев они войдут к нему в полное доверие.
– Долго. Ну да ладно, Сунтай, быть по сему. Это единственный способ перехватить бразды правления. Я не хочу, чтобы это прежде меня сделал его слабак сын. Служи мне верой и правдой, и ты возвысишься вместе со мной. Народ моего отца слишком силен для человека, который не в силах управлять даже своим телом.
Сунтай натянуто улыбнулся, потирая рубцы от рваных ран у себя на щеках. Выработанная за годы осмотрительность не позволяла ему выдавать свое согласие на заговор даже кивком. Слишком долго он прожил среди шпионов и осведомителей, чтобы ставить свою жизнь на кон одним неосторожным словом. К этим его многозначительным паузам Чагатай уже привык и лишь наполнил по новой чары, плеснув туда чуток воды, чтобы сгладить горечь.
– Выпьем за моего брата Тулуя, – произнес он.
Сунтай пристально на него посмотрел и увидел, что скорбь в глазах хозяина подлинна. Тогда слуга-шпион поднял чару и опустил взгляд.
– Такой жертвенностью мой отец мог бы гордиться, – продолжил Чагатай. – Поступок, что и говорить, безумный, но клянусь Великим небом, то было безумство храбреца.
Сунтай отхлебнул, замечая, что его повелитель, похоже, совершал возлияния большую часть дня: вон уже и глаза налиты кровью, и движения угловаты. По сравнению с его опрокидыванием чары за чарой слуга напиток лишь пригубливал. Он чуть не поперхнулся, когда Чагатай с развязным хохотом хватил его по плечу так, что белая жидкость расплескалась по лакированной глади стола.
– Родня – это всё, Сунтай. Не думай, что я об этом забываю. – Голос его с такой же внезапностью утих, а глаза теперь переливалась стеклянистой влагой. – Но после себя отец хотел видеть на ханстве
меня.
Было время, когда предначертание это было выбито на камне, и выбито
глубоко
. Ну а теперь… Теперь я сам должен позаботиться о себе. Хотя ты же видишь: все это во имя осуществления мечты моего старика.
– Я понимаю, повелитель, – кивнул Сунтай, подливая в Чагатаеву чару. – Это достойная цель.
Глава 16
Субэдэю оставалось лишь надеяться, что такой ливень не продлится долго. Уже та сила, с какой он хлестал по его туменам, казалась поистине невероятной. Из бурлящего месива лиловых туч вылетали извилистые и колючие, словно драконы, молнии, мертвым трепещущим светом озаряя поле битвы. Сам Субэдэй в такой день сражаться ни за что бы не стал, но враг в темноте уже выдвинулся на позиции – шаг, что и говорить, дерзкий, хотя конница у русских вооружена во многом так же, как и его собственное воинство.
Позади осталась могучая зеркальная Волга. Целый год – второй после выдвижения из Каракорума – ушел на то, чтобы закрепиться на землях по ту сторону реки. Субэдэй решил быть последовательным: не давать этим рослым славянам покоя, атаковать их обнесенные деревянными стенами малые и большие города по широкому фронту, пока против него не сплотится их главная сила. Тогда его тумены смогут наконец уничтожить их всех, скопом, а не изводить год за годом в охоте за каждым удельным князем, воеводой, или как они там себя именуют. Из месяца в месяц Субэдэй наблюдал, как с холмов за продвижением его колонн следят чужие воины, но сразу же исчезают в мшистой глубине леса, стоит летучим отрядам монголов устремиться за ними в погоню. Похоже, их хозяева друг другу не подчинялись, а потому какое-то время у Субэдэя ушло на то, чтобы бить их поодиночке. Но этого явно недоставало. Чтобы охватить достаточно обширный круг земель, он не мог рискнуть оставить у себя в тылу сколь-либо крупные силы врага или нетронутый город. Характер местности здесь достаточно прихотлив, и управлять разбросанной на большие расстояния армией от месяца к месяцу становилось все трудней. Острие его клина за счет расширения все больше притуплялось, а запасы становились все скудней. Прежде всего, чувствовался недостаток в людях.
Посыльные Субэдэя, по обыкновению, обеспечивали между туменами связь. И вдруг в последние несколько дней они стали без причины пропадать – иными словами, уезжали и не являлись. Заподозрив неладное, Субэдэй изготовился к нападению, еще за два дня до того, как на виду появился неприятель.
Сейчас все так же в темени, в хлещущих струях промозглого дождя, прозвучали звуки рога, и от человека к человеку прокатились команды. Колонны монголов, одолевая гадзар за гадзаром, стягивались воедино, образуя общую массу лошадей и воинов. Для тех, кто не сражается, отдельного лагеря не было. Всех прочих, от детей до старух в кибитках, Субэдэй предпочел перевести под защиту основной армии. Легкая конница образовала оцепление; каждый нукер как мог берег свой лук, тревожась о предстоящей стрельбе под проливным дождем. У всех с собой были дополнительные тетивы, но под ливнем они быстро отсыревали, а стрелы становились скользкими, теряли упругость и у них намокало оперение.
Серое мглистое утро едва обозначилось, а земля уже успела раскиснуть. Кибитки теперь увязнут. Из них багатур приказал соорудить загон позади боевого построения. И все это время он продолжал собирать сведения. Многие из посланных разведчиков не возвратились, но те, что прорвались назад, прибывали с вестями. Некоторые были ранены, у одного между лопаток и вовсе торчала стрела. Еще не развиднелось, а у Субэдэя уже было представление о численности врага. Русские быстро продвигались навстречу, ради внезапности броска рискуя жизнью и лошадьми. В их намерения наверняка входило застичь монгольские колонны врасплох.
Багатур втихомолку улыбнулся. Надо же, нашли дикого кочевника, который позволит взять себя сонным. Слаженности в действиях урусов было не больше, чем у муравьев, бездумно спешащих остановить вторжение в свой муравейник.
Тумены двигались в своих построениях быстро и четко, один джагун за другим, перекликаясь с передними и сзади идущими, чтобы не терять строя. Пятеро темников поочередно переговорили с орлоком и получили от него четкие указания. Их они на скаку пустили по своим заместителям, от тысячника и по цепочке вниз.
