Текст книги "Чингисхан. Пенталогия (ЛП)"

Автор книги: Конн Иггульден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 133 страниц)

– Нам нужны их лошади. Они не похожи на стражников. Двоих я сниму стрелами, третий – твой. Там есть еще один, помоложе, у него голова как яйцо. Он еще отбивается. Впрочем, с тремя бедолаге не совладать.

– Наверное, это монах, – сказал Хо Са. – Они умеют драться, хотя в основном молятся и просят подаяние. Не надо его недооценивать.

Хасар удивленно поднял брови.

– Я вырос, упражняясь с разными видами оружия с утра до вечера. И не встретил ни одного из ваших воинов, равного мне по силе.

Хо Са нахмурился и покачал головой.

– Если это монах, он постарается никого не убивать. Я видел, как его товарищи показывают свое мастерство правителю Си Ся.

– Странные вы люди, – заметил Хасар. – Воины у вас хотят сражаться, да не умеют, монахи умеют, да не хотят. Вели Ляну держать молот наготове. Я выстрелю, а он пусть ударит разбойника по черепу.

Хасар вернулся к полянке и осторожно встал на колени. К большому его удивлению, человек с окровавленным носом лежал на земле, корчась от боли. Оставшиеся двое смотрели на монаха в угрюмом молчании. Монах стоял прямо и что-то тихо говорил своим мучителям. Один из них злобно ухмыльнулся, бросил палку и достал из-за пояса нож.

Хасар натянул тетиву, лук скрипнул, и монах посмотрел сквозь пламя костра на монгола, готовый отскочить в сторону. Остальные ничего не заметили. Разбойник с ножом бросился на монаха, целясь ему в грудь.

Хасар выдохнул, выпуская стрелу, которая вонзилась под мышку нападавшему, сбив его с ног. Другой повернулся на крик Хо Са и Ляна, которые выскочили из-за деревьев. Не дожидаясь подмоги, монах шагнул к разбойнику и ударил его по голове. Тот упал в костер. Не обращая внимания на подбежавших Хо Са и Ляна, монах вытащил разбойника из огня и стал хлопать по тлеющим волосам и одежде. Тело злодея обмякло, но монах, казалось, не замечал его веса.

Закончив, он повернулся к путникам и слегка нагнул голову. Человек с разбитым носом застонал от страха и боли. Хасар вытащил еще одну стрелу и направился к нему. Тэмуге шел за братом по пятам.

Догадавшись о намерениях Хасара, монах метнулся вперед, закрывая корчащегося разбойника собой. Из-за обритой головы он казался почти мальчишкой.

– Отойди, – велел Хасар.

Монах не двинулся с места, только сложил на груди руки, не сводя глаз со стрелы.

– Хо Са, скажи ему, пусть посторонится, – произнес Хасар, стискивая зубы, – он удерживал лук в натянутом состоянии. – Скажи, что мы заберем его мула, а он сам пусть идет куда хочет, только сначала я убью вот этого.

Хо Са заговорил, и лицо монаха просветлело, когда он услышал знакомую речь. Он что-то сказал в ответ, и между ним и Хо Са завязался оживленный разговор. Увидев, что они не собираются умолкать, Хасар выругался на цзиньском языке и ослабил тетиву.

– Монах говорит, что не нуждался в нашей помощи и что мы не вправе забирать жизнь человека, раз она нам не принадлежит, – сообщил наконец Хо Са. – Еще он сказал, что не может дать нам мула, так как сам одолжил его.

– Он, что, не видит мой лук? – мрачно спросил Хасар, мотнув головой в сторону монаха.

– Даже если бы ты велел нацелить на него десяток луков, он бы не испугался. Это святой человек, страх ему неведом.

– Святой мальчишка с мулом для Тэмуге, – ответил Хасар. – Или, может, ты поедешь на одном коне с моим братом?

– Я не против, – быстро согласился Хо Са.

Он снова заговорил с монахом, трижды поклонившись ему во время беседы. Когда они закончили, юноша кивнул и посмотрел на Хасара.

– Монах говорит, что ты можешь взять лошадей, – сказал Хо Са. – А он останется здесь, будет ухаживать за ранеными.

Хасар покачал головой, не в силах понять монаха.

– Он поблагодарил меня за то, что я его спас?

Хо Са немного смутился.

– Его не нужно было спасать.

Хасар нахмурил брови. Монах, напротив, смотрел совершенно спокойно.

– Этот человек понравился бы Чингису, – внезапно произнес монгол. – Спроси, не хочет ли он поехать с нами.

Хо Са снова заговорил, но юноша, не отводя взгляда от Хасара, покачал головой.

– Монах говорит, что Будда может направить его по странному пути, только его место среди бедных.

– Бедных везде хватает, – отрезал Хасар. – Спроси, откуда он знает, что это не его Будда послал нас ему навстречу.

Хо Са кивнул и что-то сказал. Лицо монаха осветилось неподдельным интересом.

– Он спрашивает, знакомо ли твоему народу имя Будды, – сказал Хо Са.

– Передай монаху, – ухмыльнулся монгол, – что мы верим в Отца-небо над нами и Мать-землю под нами. А все остальное – борьба и боль до самой смерти.

Заметив, что Хо Са поморщился от такой нехитрой философии, Хасар усмехнулся.

– И это все, во что ты веришь? – поинтересовался тангут.

Хасар бросил взгляд на брата.

– Те, кто поглупее, верят в духов, но большинство из нас верят в хорошего коня и крепкую правую руку. И нам дела нет до этого Будды.

Когда Хо Са закончил переводить слова Хасара, юный монах кивнул и зашагал к привязанному мулу. Хасар и Тэмуге удивленно смотрели, как юноша сел в седло, а животное под ним захрапело и стало брыкаться.

– Ну и мерзкая скотина! – воскликнул Хасар. – Так юноша идет с нами?

Хо Са удивился, когда монах согласно кивнул.

– Вот и ладно, – сказал Хасар. – Только передай ему, что я не позволю оставлять в живых моих врагов. Пусть мне не мешает. А полезет еще раз – отрежу его лысую голову.

Услышав его слова, монах рассмеялся и хлопнул себя по бедру. Хасар снова нахмурился.

– Я Хасар из племени Волков, – произнес монгол, показывая на себя. – А как тебя зовут?

– Яо Шу! – ответил юноша, дважды стукнув себя кулаком в грудь.

Похоже, знакомство развеселило монаха – он залился смехом. Хасар удивленно смотрел на юношу.

– Садись на коня, Хо Са, – скомандовал он наконец. – Гнедая кобыла моя. По крайней мере, больше не придется идти пешком.

Путники быстро взобрались на коней. Хо Са и Тэмуге досталась одна лошадь, они уселись на нее, сняв седло. Разбойники молчали, понимая, что их жизнь висит на волоске. Они долго смотрели вслед незнакомцам и начали ругаться только после того, как убедились, что поблизости никого нет.

Ущелье, отделяющее государство Си Ся от южного края пустыни, пустовало, когда туда добрались пятеро путников. В горах, далеко к северу, зима уже вступила в свои права, на несколько долгих месяцев сковала землю. В самом ущелье ревел пронизывающий холодный ветер, словно радуясь, что ничто ему не мешает. На пути ветра больше не было крепости, и он дул без остановки, вздымая клубы песка и пыли.

Добравшись до прохода в горах, Хасар и Тэмуге спешились при мысли о том, сколько крови пролили их воины, штурмуя здешнюю крепость. Чингис велел ее разрушить. Несколько глыб все еще лежали на песке, остальные по приказу хана оттащили подальше. Только квадратные отверстия в скалах, где крепились леса и подпорки, напоминали о несуществующих ныне стенах. Больше ничего не преграждало племенам дорогу на юг, и Хасар ощутил гордость за свой народ.

Они с братом шли по ущелью, глядя на поднимающиеся с обеих сторон скалы. Каменщик и монах не понимали их чувств, ведь они не бывали в этих местах, где за крепостью из черного камня Западное Ся наслаждалось безраздельной властью.

Хо Са повернул коня на юг, к опустевшим полям. Вдалеке виднелись темные пятна – там сожгли сгнивший урожай, и на земле остался пепел.

«Крестьянам придется голодать, и жителям Иньчуаня, наверное, тоже», – подумал Хо Са и сокрушенно покачал головой.

Четыре долгих месяца он не был дома. Хо Са мечтал хотя бы еще раз увидеть жену и сыновей. Интересно, на что живут уцелевшие от расправы воины после того, как великий хан разбил тангутское войско? Кочевники сокрушили существующий с давних пор мир. Хо Са содрогнулся, вспомнив о жестокости монголов. Горечь от потери друзей и соратников до сих пор разъедала его сердце. Впрочем, самое большое унижение Хо Са испытал, видя, как отдают дикарям королевскую дочь. Тангут содрогнулся при мысли, что юная красавица должна жить в вонючей юрте среди овец и коз.

Хо Са посмотрел на долину и вдруг понял, что ему будет недоставать компании Хасара. Да, монгол неотесан и жесток, но Хо Са с гордостью вспомнил об их совместном путешествии. Никто из тангутов не смог бы похвастаться, что тайно проник в цзиньский город и вернулся живым, прихватив главного каменщика! Нет, конечно, Хасар не подарок. Хо Са однажды чуть не погиб из-за него в деревне, где монгол выпил слишком много вина. Тангут потер шрам на боку, оставленный кинжалом стражника. Воин навещал в деревне семью и наткнулся на Хасара. Протрезвев, монгол напрочь забыл о драке. Порой он страшно злил Хо Са, зато от его бесшабашной жизнерадостности становилось легче на душе. Хо Са с тревогой подумал, что не сможет заново привыкнуть к жесткой дисциплине, царящей в тангутском войске. Государь обещал монголам ежегодную дань, и Хо Са решил, что попросит о назначении в отряд стражников, которые должны будут доставить ее через пустыню. Ему хотелось взглянуть на землю, породившую племена.

Хасар, улыбаясь, подошел к своим спутникам. Воин был счастлив – они вернулись домой, выполнили задание Чингиса. Пыль покрывала их одежду, а на лицах запеклась грязь. По дороге Яо Шу учился у Хо Са говорить на языке кочевников. У Ляна получалось хуже, однако и он запомнил несколько нужных слов. Монах, каменщик и воин посмотрели на Хасара и неуверенно кивнули в ответ, не понимая причину его радости.

Хасар подошел к Хо Са. К своему удивлению, тангут почувствовал, как в груди что-то сжалось при мысли, что придется оставить эту странную компанию. Он хотел что-то сказать, Хасар его опередил.

– Смотри, Хо Са, и запоминай. Ты не скоро попадешь домой.

– Что? – возмутился воин. Миролюбивое настроение как рукой сняло.

Хасар пожал плечами.

– Твой правитель отдал тебя на год. Сменилось четыре луны, еще две – и мы будем дома. Ты нам нужен, чтобы переводить для каменщика и учить монаха говорить на приличном человеческом языке. Неужели ты полагал, что я оставлю тебя здесь? Да ты и вправду так думал! – Хасар, похоже, пришел в восторг, заметив обиженное выражение, промелькнувшее на лице Хо Са. – Мы вернемся в степь, Хо Са. Проверим на парочке холмов, чему научит нас этот каменщик, а когда будем готовы, отправимся воевать. Может, к тому времени ты станешь так полезен для нас, что я попрошу тебя у твоего господина еще на год или два. Думаю, он тогда пошлет меньше дани – вычтет твою цену.

– Ты говоришь так, чтобы меня позлить! – сердито сказал Хо Са.

– Может, лишь самую малость, – рассмеялся Хасар. – На самом деле ты хороший воин и знаешь страну Цзинь. Ты нам пригодишься, когда мы пойдем на нее войной.

Хо Са бросил на Хасара гневный взгляд. Монгол шутливо шлепнул тангута по ноге, отвернулся, но продолжил говорить:

– Мы перекроем воду в каналах. А когда земля иссохнет, заберем добычу и женщин. Что еще нужно воинам? Может, я даже найду вдовушку, Хо Са, чтобы грела тебя по ночам. Раскрой глаза – на самом деле я оказываю тебе услугу!

Хасар снова взобрался на лошадь и подъехал к Тэмуге, которого Лян подсаживал в седло. Наклонился поближе к брату.

– Степи зовут нас, брат, слышишь?

– Слышу, – ответил Тэмуге.

Он не меньше брата хотел вернуться домой, но лишь по одной причине: Тэмуге теперь знал, к чему нужно стремиться, если победят монголы. Брат мечтал о войне и набегах, а Тэмуге мерещились богатые города с их роскошью и властью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1211 год нашей эры

Год Синь-Вэй

[3]

(Небесный ствол – Металл. Земная ветвь – Овца)

Династия Цзинь – император Вэй

ГЛАВА 16

Чингис в полном боевом облачении смотрел, как его люди штурмуют Линьхэ. Кочевники взяли город в кольцо, под копытами их лошадей рисовые поля на много ли вокруг превратились в коричневую грязь. Хвосты девятибунчужного знамени поникли без ветра, заходящее солнце освещало огромное войско, которое великий хан привел под стены города.

Нукеры Чингиса ждали приказов, их лошади нетерпеливо рыли землю копытами. Рядом с великим ханом стоял слуга, держа в поводу каурую кобылу, но Чингис не спешил садиться в седло.

Неподалеку от крепостных стен возвышался шатер из кроваво-красной ткани. Войско Чингиса неумолимо двигалось вперед, сокрушая сопротивление цзиньцев, пока в округе не остался только один непокоренный город – Линьхэ. Цзиньская армия в панике покинула казармы и придорожные форты, бросила города и селения. Она бежала, разнося по стране страх перед завоевателями. Даже Великая стена не стала препятствием для монголов, у которых теперь были каталульты и лестницы. Чингис испытал удовлетворение, наблюдая за тем, как новые боевые орудия разбивают стену в щебень. Монголы безжалостно расправлялись с защитниками стены, сжигали деревянные здания почтовых станций, и чжурчжэни не могли сдержать их натиск. Цзиньцы бежали, чтобы быть уничтоженными.

Чингис не сомневался, что рано или поздно получит отпор: когда у какого-нибудь цзиньского генерала хватит умения и храбрости возглавить войска и вступить в сражение. Может, когда монголы подойдут к Яньцзин. Но не сегодня.

Город Шамба пал за семь дней. Всего три дня понадобилось, чтобы сжечь Уюнь. Чингис улыбнулся, видя, как выпущенные из катапульт камни рушат стены Линьхэ. Каменщик, доставленный братьями, показал монголам новый способ ведения войны. Теперь никакие стены для них не преграда. За два года племена научились строить катапульты, узнали о секретах и слабых местах крепостных сооружений Цзинь. Сыновья Чингиса росли высокими и сильными, старший стал почти мужчиной. Этого было достаточно. Чингис вернулся на землю своих врагов, хорошо подготовившись к встрече.

Он стоял далеко от катапульт, но до него доносились глухие удары камней о стены. Цзиньские воины не решались выйти из крепости и встретить врага лицом к лицу, хотя Чингис был бы этому рад. Пусть не ждут пощады, ведь красный шатер уже поставлен.

Мокрые от пота люди закидывали Линьхэ камнями из катапульт, постепенно разрушая крепость. Чингис вспомнил, что Лян показал ему наброски еще более страшного орудия. Хан представил себе огромную метательную машину, которая, по словам Ляна, будет бросать булыжники на сотни шагов и с сокрушительной силой. Цзиньский каменщик нашел призвание в постройке боевых орудий для правителя, который высоко оценил его талант. Чингис обнаружил, что прекрасно понимает чертежи Ляна, как будто занимался этим всю жизнь. Хан до сих пор не умел читать и писать, зато сразу уловил принцип действия конструкции из веревок, рычагов и блоков. Он решил дать Ляну возможность соорудить новое устройство для осады Яньцзина.

Как бы то ни было, императорский город не Линьхэ, его так просто не возьмешь. Чингис недовольно хмыкнул, вспомнив о крепостных рвах и мощных стенах. Лян говорил, что в основании их толщина достигает семи человеческих ростов. Стены Шамбы обрушились в подземелья, вырытые под ними, но крепостные башни Яньцзина построены на камнях, под них не подкопаешься. Чтобы попасть в императорский город, нужно что-то посерьезнее катапульт, решил Чингис. Ничего, в его распоряжении есть и другие орудия, а воины становятся опытнее с каждой победой.

Вначале Чингис думал, что они возмутятся, если их поставить к катапультам. Кочевники никогда не были пехотинцами, но Лян рассказал им о механизмах, и очень многие поняли принцип их работы. Чингис не скрывал радости по поводу того, что в улусе появились люди, способные разрушать стены, и воины с гордостью встречали его взгляд.

Увидев, что большой кусок стены рухнул, Чингис обнажил в ухмылке зубы. Катапультами командовал Субудай, тысяча его людей стояла прямо под стенами Линьхэ. Остальное войско, разбившись на отряды, ждало у всех четырех ворот в город, готовое при первой возможности броситься в атаку. Субудай ходил между орудиями, направлял удары. Невольно Чингис ощутил гордость за своих людей, которые научились новым способам ведения войны. Если бы только отец был жив, если бы только видел это!

Вдали Субудай послал к стенам людей, вооруженных длинными пиками с крючками. Под прикрытием деревянных щитов они расшатывали поврежденные камни, вытаскивали их из кладки. Цзиньские лучники не могли сделать ни единого выстрела, не рискуя собственной жизнью. Даже если кому-то и удавалось выпустить стрелу, та всего лишь пронзала дерево.

На краю стены показались цзиньцы и вылили на нападавших содержимое огромного железного котла. Несколько человек упали, сраженные стрелами, их место тут же заняли другие. Чингис нахмурился – черная жидкость окатила примерно десяток его воинов. Они нырнули под деревянный щит, но сверху уже летели горящие факелы. Вспыхнуло пламя, его рев заглушал крики несчастных, которые горели заживо и задыхались от дыма.

Вокруг раздались ругательства – живые факелы метались между остальными группами воинов, нарушая ход атаки. В поднявшейся суматохе цзиньские лучники стреляли в каждого, кто показывался из-под дощатого укрытия.

Субудай отдал команду, и воины под деревянными щитами медленно отступили, хотя и не все – некоторые корчились на земле, объятые огнем. Чингис одобрительно кивнул, когда вновь засвистели катапульты. Хан слышал о горючем земляном масле, но никогда не видел, чтобы его использовали для защиты крепостей. Оно загоралось куда быстрее бараньего жира, которым монголы заполняли светильники, и хан решил, что обязательно наберет себе такого масла. Может, даже из запасов Линьхэ, если там что-нибудь останется до конца осады. Каждый день Чингису приходилось запоминать тысячи новых вещей, голова уже гудела от планов.

Обугленные дымящиеся тела лежали под стенами города. До Чингиса донеслись ликующие возгласы цзиньцев. Он с нетерпением ждал, когда же наконец воины Субудая пробьют брешь в стене. Скоро начнет темнеть, и с заходом солнца Субудаю придется увести людей.

Под пение катапульт Чингис стал прикидывать, сколько человек погибло во время атаки. Впрочем, какая разница? Субудай командовал самыми неопытными воинами, которых нужно было закалить в бою. За два проведенных в горах года восемь тысяч мальчишек стали взрослыми и присоединились к войску. Большинство из них поступило под начало Субудая. Они назвались Волчатами, в честь Чингиса. Субудай просил, чтобы им разрешили войти в город первыми, но Чингис предпочел, чтобы они занялись стенами. Пусть вместе со своим молодым командиром понюхают крови.

Чингис слушал крики раненых, задумчиво постукивая пальцами по лакированным пластинкам доспехов. Еще два куска стены рухнули, открыв воинам Субудая группку цзиньских лучников. Крепость Линьхэ сейчас была похожа на выщербленную челюсть, и Чингис понял, что скоро все закончится. К стене подтащили лестницы, люди у катапульт могли наконец передохнуть. Они стояли усталые и довольные.

Возбуждение нарастало, Субудай со своими Волчатами полез на стену, фигуры темными пятнами выделялись на серых камнях. Лучшие монгольские лучники, которые могли пробить птичье яйцо на расстоянии ста шагов, прикрывали атаку. Едва показавшись наверху, цзиньские воины падали, густо утыканные стрелами.

Чингис удовлетворенно кивнул и взял поводья своей лошади, готовясь вскочить в седло. Животное захрапело, чувствуя настроение хозяина. Хан огляделся по сторонам, посмотрел на спокойные лица нукеров, на колонны воинов, окружившие город. Он создал величайшую в мире армию, каждый военачальник командовал туменом из десяти тысяч человек и сам решал, что делать. Люди Арслана ждали с другой стороны Линьхэ, их не было видно, зато Чингис заметил бунчужное знамя Джелме, которое развевал поднявшийся ветер. Солнце заливало войска золотым и оранжевым цветом, на земле дрожали длинные тени. Чингис отыскал взглядом Хасара и Хачиуна. Один ждал у восточных ворот, другой – у западных. Кто-кто, а братья не упустят возможности первыми ворваться на улицы Линьхэ.

За плечом хана маячила огромная фигура Толуя, который когда-то был нукером Илака. От одного взгляда повелителя воин горделиво расправил плечи. Старые, испытанные друзья стояли рядом, кивали, встретившись с ханом глазами. В первом ряду было всего двадцать конников, опытных воинов, достигших тридцати лет, как сам Чингис. Хан улыбнулся: до чего жадно они смотрят на город, готовые в любой миг сорваться с места!

В Линьхэ уже занялся пожар, тут и там поднимались густые клубы дыма, похожие на грозовые облака в родных степях. Чингис смотрел и ждал, его руки подрагивали от напряжения.

– Я пришел благословить тебя, мой повелитель, – прервал мысли Чингиса знакомый голос.

Хан повернулся и махнул своему шаману, первому среди людей, которые прошли темными тропами. Кокэчу больше не носил лохмотьев, как в дни службы хану найманов. На нем был халат из темно-синего шелка, подпоясанный шитым золотом кушаком. С кожаных браслетов свисали цзиньские монеты, они звенели каждый раз, когда шаман поднимал руки. Чингис невозмутимо склонил голову, Кокэчу овечьей кровью начертил на его лице полосы. Шаман шептал молитву Матери-земле, знакомые слова успокаивали хана, дарили уверенность.

– Она примет кровь, которой ты ее оросишь, с той же радостью, что принимает дождь.

Чингис медленно выдохнул – ему было приятно ощущать страх своих людей. Закаленные в боях воины при приближении Кокэчу испуганно замолкали. Чингис видел, что с каждым днем шамана боятся все больше, и использовал страх для укрепления порядка в войске, поддерживая и поощряя Кокэчу.

– Хочешь, я прикажу убрать красный шатер, повелитель? – спросил шаман. – День на исходе, и черная ткань уже готова.

Чингис задумался. Не кто иной, как Кокэчу, предложил простой способ вселять ужас в жителей цзиньских городов.

В первый день осады под крепостными стенами разбивали белый шатер, показывая, что никакие воины не спасут обреченный город. Если до заката ворота оставались закрытыми, на рассвете полотнище меняли на красное, и Чингис давал обещание убить всех горожан-мужчин. Раскинутый на третий день черный шатер означал, что пощады не будет – каждого жителя ждет жестокая смерть.

Цзиньские города на востоке должны были усвоить этот урок, и Чингис задумывался, действительно ли они сдадутся быстрее, как предсказывал Кокэчу. Шаман знал, как держать людей в страхе. Хан понимал, что будет трудно убедить войско, привыкшее уничтожать все на своем пути, не трогать сдавшиеся без боя города, но предложение шамана ему понравилось. В этой войне скорость решает все, если же города покорятся сразу, он сможет двигаться еще быстрее. Чингис наклонился к шаману, показывая свое благоволение.

– День еще не закончился, шаман. Женщины останутся в живых. Слишком старые и некрасивые разнесут вести, и по стране пойдет гулять страх.

– Как пожелаешь, мой повелитель, – сказал Кокэчу, его глаза блестели.

Чингису нравился Кокэчу. Хану нужны были умные люди, чтобы добиться всего, о чем он когда-то мечтал.

– Повелитель! – позвал один из нукеров.

Чингис резко обернулся и увидел, что юные воины Субудая сумели распахнуть северные ворота. Цзиньцы отчаянно защищались, и несколько Волчат упали, сраженные неприятелем. Краешком глаза Чингис заметил, что тумен Хасара во весь опор поскакал к городу. Хачиун со своими людьми по-прежнему ждал у восточных ворот и с досадой смотрел, как братья входят в город.

– Вперед! – скомандовал Чингис, ударив лошадь пятками.

Рассекая воздух, он вспомнил, как когда-то скакал по родным степям. В правой руке Чингис держал длинное березовое копье – еще одно новшество. Пока только несколько самых сильных багатуров могли управляться с незнакомым оружием, хотя с каждым днем все больше воинов перенимали новый обычай. Окруженный верными соратниками, Чингис мчался к Линьхэ, подняв острие копья.

Он знал: будут еще города, но эти, самые первые, навсегда останутся в его памяти. С громкими воплями конники ворвались в ворота, расшвыривая цзиньских воинов, словно окровавленные листья.

В полной темноте Тэмуге подошел к юрте Кокэчу. Из-за двери доносился тихий плач. Юношу он не остановил. Ночь была безлунная, а Кокэчу сказал ему, что такое время лучше всего подходит для обучения. Вдали догорал разрушенный Линьхэ, улус затих после тяжелого дня.

Рядом с шаманской юртой стояла еще одна, низкая и тесная. Тэмуге пришлось заползать в нее на коленях. Внутри горел единственный тусклый светильник, от густого дыма у Тэмуге сразу же закружилась голова. Кокэчу сидел, скрестив ноги, на черном шелковом ковре. Все убранство юрты он получил от Чингиса, и Тэмуге ощутил зависть, смешанную со страхом.

Кокэчу позвал его, и он пришел. Не спрашивая разрешения, юноша сел напротив шамана. Глаза Кокэчу были закрыты, он почти не дышал. Тишина угнетала Тэмуге, он вздрогнул при мысли о том, что проникающий в легкие дым наполнен злыми духами. На двух медных блюдцах курились благовония. Интересно, в каком городе их отыскали? В монгольских юртах появилось множество странных вещей, предназначение которых мало кто знал.

Тэмуге закашлялся – слишком много дыма вдохнул. Голая грудь Кокэчу дрогнула, он поднял веки и стал смотреть как бы сквозь Тэмуге. Потом сфокусировал взгляд и улыбнулся. Под глазами шамана залегли глубокие тени.

– Ты давно не приходил ко мне. Луна сделала полный круг, – произнес шаман хриплым от дыма голосом.

Тэмуге отвернулся.

– Я сомневался. Кое-что из сказанного тобой… слишком тревожно.

– Дети боятся темноты, взрослые – власти, – отрывисто рассмеялся Кокэчу. – Она притягивает, но может поглотить. Играть в эту игру нелегко.

Он пристально смотрел на Тэмуге, пока тот не поднял взгляд, поморщившись, словно от боли. Немигающие глаза Кокэчу странно поблескивали, зрачки потемнели и расширились.

– А разве сегодня ты пришел не затем, чтобы вновь погрузить руки во тьму? – прошептал шаман.

Тэмуге глубоко вздохнул. Дым больше не раздражал легкие, голова стала пустой, и юноша ощутил уверенность.

– Мой брат хан сказал, что, пока я был в Баотоу, ты нашел предателя. По его словам, ты чудесным образом угадал его среди нескольких воинов.

– С того времени многое изменилось, – ответил Кокэчу, пожав плечами. – Я чуял его вину. Ты тоже можешь этому научиться.

Усилием воли Кокэчу собрался с мыслями. Он привык к дурманящему дыму и мог вдыхать его гораздо дольше, чем Тэмуге, но сейчас перед его взором уже начали появляться яркие вспышки.

Тэмуге чувствовал, как все тревоги уходят прочь, пока он сидит с этим необыкновенным человеком, от которого по-прежнему пахнет кровью. Заплетающимся языком юноша прошептал:

– Чингис рассказывал, что ты положил руки на голову предателя и говорил на древнем языке. Предатель закричал и умер без единой раны.

– И ты бы хотел научиться этому? Здесь нет никого, кроме нас, не стесняйся. Скажи, ты ведь этого хочешь?

Тэмуге слегка сгорбился, его руки коснулись шелкового ковра, он отчетливо ощущал, как скользит под пальцами гладкая ткань.

– Да, я хочу, чтобы ты меня научил.

Кокэчу улыбнулся, обнажив темные десны. На самом деле он не знал, правильно ли определил предателя и, вообще, был ли предатель среди братьев. В руке, которую Кокэчу положил на голову несчастному, он сжимал кусочек воска с двумя зубами и ядовитой железой смертельно опасной змеи. Шаман долго охотился за ней, рискуя собственной жизнью. Кокэчу довольно хмыкнул, вспомнив выражение благоговейного ужаса на лице хана, когда тот увидел, как жертва бьется в судорогах от одного прикосновения. Несчастный почернел и распух перед смертью – никто не заметил под его волосами двух маленьких ранок. Кокэчу выбрал его из-за цзиньской девушки, которую воин взял в жены. Она ходила за водой мимо юрты шамана и пробудила в нем вожделение. Когда Кокэчу попытался овладеть красавицей, та отвергла домогательства, словно была ему ровней, а не простой рабыней. Шаман рассмеялся – перед смертью ее муж все понял, Кокэчу увидел это по его глазам. Теперь Кокэчу боялись и уважали. Другие шаманы не осмеливались оспорить его превосходство после того, как он показал свою силу. Кокэчу не испытывал чувства вины. Он знал, что его предназначение – быть рядом с великим ханом, торжествовать над врагами. Если для этого понадобится убить тысячу человек, его рука не дрогнет.

Кокэчу заметил, что взгляд Тэмуге стал бессмысленным от густого дыма. Шаман стиснул зубы, отгоняя благодушное настроение. Сейчас нужен ясный ум, нужно покрепче привязать к себе ханского брата, да так, чтобы тот никогда не смог освободиться.

Кокэчу сунул палец в небольшой сосуд, достал немного темной блестящей пасты, в которой чернели крошечные зернышки. Другой рукой раскрыл Тэмуге рот и размазал массу по языку юноши. От горечи Тэмуге поперхнулся. Сплюнуть он не успел – все во рту занемело. Он услышал за спиной шепот и завертел головой, пытаясь определить источник звука.

– Погрузись в свои самые темные мысли, Тэмуге, – прошептал шаман. – Я поведу тебя. Нет, лучше я поделюсь с тобой своими кошмарами.

На рассвете Кокэчу выбрался из юрты, его халат покрывали пятна пота. Тэмуге остался лежать без памяти на шелковом ковре. Шаман знал, что юноша проспит почти весь день. Сам Кокэчу не пробовал темную пасту, боялся наговорить лишнего перед Тэмуге. Шаман не желал из-за неосторожных слов оказаться в чьей-либо власти, особенно сейчас, когда перед ним прекрасное будущее. Он несколько раз глубоко вдохнул, чувствуя, как мысли проясняются от холодного воздуха. Одежда и тело пропахли сладким дурманящим дымом, и Кокэчу хихикнул, подходя к своей юрте.

Он распахнул дверь. Жена убитого им воина сидела на коленях у очага, там, где он ее оставил. Белокожая, хрупкая, она была необыкновенно красива. Кокэчу вновь охватила похоть, и он удивился собственной ненасытности. Наверное, это все из-за дыма.

– Сколько раз ты не подчинялась мне? – грозно спросил Кокэчу.

– Я не делала этого, – ответила женщина, дрожа от страха.

Он протянул руку, чтобы тронуть ее лицо, пальцы не слушались. Разозлившись, Кокэчу ударил женщину, и она упала на пол.

Кокэчу тяжело дышал, глядя, как она с трудом вновь встает на колени. Когда он стал развязывать пояс халата, женщина подняла голову. Рот у нее был в крови, нижняя губа распухла. Это зрелище еще больше распалило Кокэчу.

– Зачем ты бьешь меня? Что еще тебе нужно? – спросила женщина. В ее глазах блестели слезы.

– Власти над тобой, – ответил он, улыбаясь. – Что еще нужно мужчине? Это в нашей крови. Каждый был бы тираном, если бы мог.

ГЛАВА 17

Императорский город Яньцзин затих перед рассветом, правда, скорее от обильной еды и чрезмерных возлияний на празднике Фонарей, чем от страха перед монгольским войском. С заходом солнца император Вэй вышел на специально сооруженный помост к волнующимся толпам народа, и тысяча танцоров ударили в гонги и затрубили в трубы. Казалось, от оглушительного грохота даже мертвые встанут из могил. В знак смирения император был бос. Миллионы людей скандировали: «Десять тысяч лет жизни императору! Десять тысяч лет!» – и многоголосый крик разносился по улицам. В праздник Фонарей ночь изгоняли из города – он сиял, как драгоценный камень, освещенный мириадами огоньков. Даже три больших пруда сверкали – на волнах качались крошечные суденышки с горящими свечками. Шлюз открыли, лодочки устремились по Великому каналу, длиною в три тысячи ли, до южного города Ханчжоу, словно огненная река. Образ понравился юному императору, безропотно ожидавшему, когда же наконец утихнет грохот и рассеется белый дым от фейерверков. Их было так много, что город пропах порохом, а воздух горчил. Император знал: в эту ночь будет зачато много детей, в удовольствии или от насильников. Совершится больше сотни убийств, а дюжина пьяных найдет смерть в темных глубинах озера. Каждый год одно и то же.