Текст книги "Чингисхан. Пенталогия (ЛП)"

Автор книги: Конн Иггульден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 117 (всего у книги 133 страниц)

– И что же стало с Цао Бинем?

Яо Шу пожал плечами.

– По-моему, его предал кто-то из его окружения, но заслуг генерала это не умаляет. Хубилай, вы не ваш дед. Чингиса цзиньская культура не трогала, а вы ее цените.

Царевич вспомнил пыточные орудия, которые видел на брошенных военных постах, залитые кровью улицы, гниющие трупы преступников. Вспомнил массовое самоубийство в Яньцзине, где шестьдесят тысяч девушек разбились, бросившись с городских стен, чтобы не видеть победу Чингисхана. Впрочем, мир везде жесток. Цзиньцы ничуть не лучше дородных христианских монахов, не оставляющих трапезу, даже когда перед ними потрошат еретиков. Под пристальным взглядом Яо Шу он вспомнил печатные работы, бесконечные письма в резной шкатулке и проникся уважением к колоссальному труду, благодаря которому распространялась философия цзиньских городов. Хубилай подумал о цзиньской еде, фейерверках, бумажных деньгах, о компасе, с которым не расставался: чудо, но тот неизменно показывал одно направление. Цзиньцы – люди изобретательные, он искренне их любил.

– Цао Бинь сумел взять город, не убив ни одного человека? – тихо спросил он.

Яо Шу улыбнулся и кивнул.

– Я тоже смогу… по крайней мере, попробую. Отправлю в Дали посланцев, и посмотрим, что получится.

Следующим утром войско Хубилая окружило город-крепость. Плотными колоннами тумены приблизились с четырех сторон и соединились на расстоянии пушечного выстрела от стен. Горожане увидят, что им не выбраться, и, если еще не поняли, поймут, что императорская армия не пожелает, точнее, не сумеет их спасти. Хубилай решил продемонстрировать свою силу и уж потом засылать переговорщиков. Яо Шу хотел присоединиться к небольшой группе, которая войдет в город, но царевич запретил.

Правитель Дали работал в пустом, лишенном удобств зале. Стены покрыли белой штукатуркой, зато пол выложили сандаловыми досками. Красный сандал распилили и уложили в аккурат по длине зала, так что к городскому префекту посетители шли по узорной поверхности.

Под крышей было оконце; глядя в него, Мэнь Гуан дожидался врагов. Он видел дождь, похожий на серую дымку, – погода была под стать настроению горожан. Как префект, Мэнь Гуан носил поверх шелковой туники тяжелую мантию, расшитую золотом. Вес одежд умиротворял: ему нравилось думать, что прежде красивую шапку и мантию носили правители лучше… по крайней мере, удачливее него. Он снова обвел зал взглядом, впитывая спокойствие. Тишина укрывала, как вторая мантия, и отгораживала от по-детски шумных, неумолкающих монголов. Мэнь Гуан услышал их издалека: враги продирались по коридорам городской управы без малейшего уважения к величию и древности здания. Мэнь Гуан заскрипел зубами. Сама бдительность, он чувствовал, как городские стражи при виде захватчиков щетинятся, словно псы. «Мне так нельзя», – твердил себе Мэнь Гуан. Войско императора предало Дали, оставив город на милость варваров. Префект приготовился к смерти.

Однако монгольский генерал выслал к городским стенам дюжину пеших воинов. Вместо канонады Мэнь Гуан получил вежливую просьбу об аудиенции. А вдруг это насмешка? Вдруг монгольский генерал решил его унизить? Дали бессилен пред войском, окружившим его, словно черный рой. Префект не любил тешить себя пустыми надеждами. Прожди монголы год – подоспели бы силы, способные защитить Юньнань, но расстояния огромны, а для Дали плавный ход времени резко остановился. Мэнь Гуан не мог даже излить распиравший его гнев. Тридцать семь лет он прослужил префектом, тридцать семь лет город работал и спал спокойно. До нашествия монголов Мэнь Гуан был собой доволен. Его имя в историю не войдет, но в этом есть немало плюсов, которыми он любил хвастаться перед дочерями. Теперь же его наверняка запомнят, если новые правители не велят писцам переписать документы, убрав его имя.

Монгольские посланники вошли в зал, и Мэнь Гуан едва не поморщился: их сапожищи портили изысканный сандаловый настил. Темно-красная древесина блестела в утреннем свете благодаря воску и многовековому уходу. К вящему изумлению Мэнь Гуана, монголы источали смрад, заглушавший запах воска. У префекта аж глаза из глазниц вылезли: сделать вид, что ничего не заметил, удалось с трудом. Вонь несвежих тел и влажного войлока забила весь зал. Интересно, а монголы ее чувствуют? Они понимают, сколь противно само их присутствие здесь?

Из дюжины посланцев десять оказались типичными монголами – коренастыми, с красноватой кожей, а двое – с тонкими чертами лица, слегка огрубевшими от кровосмешения. Мэнь Гуан решил, что те двое с севера империи Цзинь – слабаки, отдавшие свои земли Чингисхану. Цзиньцы поклонились; их монгольские спутники наблюдали за церемонией с вялым интересом. Мэнь Гуан прикрыл глаза, готовясь к оскорблениям. Расстаться с жизнью он не боялся. Можно отбросить жизнь, как мелкую монету, и на небесах этот жест оценят. Другое дело – расстаться с нею с достоинством.

– Господин префект, мое имя Ли Ун, я говорю от имени Хубилая из рода Кият-Борджигинов, внука Чингисхана, брата Мункэ-хана. Мой господин послал нас обсудить капитуляцию Дали и его войска. Перед свидетелями он поклялся, что ни один горожанин, будь то мужчина, женщина или ребенок, не пострадает, если Дали примет его как владыку. Мне велено передать, что хан считает город и эти земли своими. В кровопролитии он не заинтересован. Он хочет мира и дает шанс пощадить тех, кто вам подчиняется.

От такой ядовитой дерзости Мэнь Гуан побледнел, как полотно. Его стражники отреагировали точно так же – сжали рукояти мечей и подались вперед, не делая ни шагу. Монголов немного, они без оружия… Префекту страстно захотелось натравить на них стражу. Пусть порубят наглецов! На его глазах монголы переглянулись и зашептались на своем грубом языке. Маленький цзиньский предатель явно ждал ответ, в глазах его Мэнь Гуану почудилась усмешка. Это было уже слишком.

– При чем тут город? – Префект пожал плечами. – Мы же не глупые цзиньские крестьяне без чести и места в круге судьбы. Мы живем для удовольствия императора и умираем по его команде. Все, что вы видите, принадлежит ему. Я не могу сдать вам чужую собственность.

Ли Ун стоял не шевелясь, а его спутник перевел слова префекта монголам. Те покачали головой и прорычали что-то нечленораздельное. Мэнь Гуан медленно поднялся, глянул на стражников, и те обнажили длинные мечи. Монголы совершенно равнодушно наблюдали за происходящим.

– Господин префект, я передам ваши слова своему господину, – пообещал Ли Ун. – Он… расстроится, что вы отвергли его милосердие.

Гнев накрыл Мэнь Гуана с головой, вернув румянец на бледные щеки. Цзиньский предатель говорил о невозможном, о понятиях, чуждых мирному Юньнаню. Целый миг Мэнь Гуан не мог даже озвучить свое презрение. Какая разница, что за городскими стенами его решения ожидает целый

миллион

людей? Они не существовали для него и не имели отношения к избранной им судьбе. Реши император спасти Дали, Мэнь Гуан был бы ему благодарен, но тот решил пожертвовать городом; значит, и себя защищать бессмысленно. Префект подумал о своих женах и дочерях и понял, что они предпочтут смерть позору, который этот дурак попробовал ему навязать. Выбора не оставалось.

– Свяжите их, – приказал он наконец.

Цзиньские переводчики не успели изложить его фразу на монгольском. Оторопевший Ли Ун раскрыл рот, словно карп. Стражники Мэнь Гуана взялись за дело, не дав ему договорить.

Подвергшись атаке, монголы тотчас отбросили апатию и начали бешено отбиваться локтями, сапогами – чем получится. Вот еще одно доказательство бескультурья, и Мэнь Гуан запрезирал их пуще прежнего. Вот одному из стражников ударили в нос; Мэнь Гуан отвернулся, чтобы не смущать несчастного еще сильнее. Он уставился в окно на дождевую дымку. В зал влетели другие стражники. Мэнь Гуан подчеркнуто игнорировал кряхтение и вопли, пока посланники не затихли.

Когда Мэнь Гуан отвернулся от окна, три посланца были без сознания, а остальные старались вырваться из пут и скалились, проявляя свою звериную сущность. Префект не улыбнулся. При мысли о библиотеках и архивах Дали он снова почувствовал презрение к захватчикам. Дикарям не понять, что сознательный выбор цивилизованного человека исключает трусливую капитуляцию, вопреки возможным последствиям. Если вдуматься, человек сам выбирает, как ему умереть.

– Отведите их на площадь, – велел Мэнь Гуан. – После небольшой трапезы я понаблюдаю за их поркой и казнью.

Монголы отчаянно потели, и вонь их тел заполонила все вокруг. Мэнь Гуан с трудом сдерживал рвоту, поэтому старался глубоко не дышать. Вот разгребет эту грязь, и нужно будет переодеться. Пусть слуги сожгут его нынешний наряд, пока он моется.

Глава 18

На центральной площади Дали пленных привязали за запястья к металлическим столбам, вбитым в землю давным-давно, чтобы пригвождать осужденных преступников. Когда появился Мэнь Гуан, солнце стояло уже высоко, на площади собралась толпа. Стражники расчистили дорогу палками, чтобы префект увидел наказание, потом вынесли кресло, чтобы тот устроился поудобнее. Другие воины соорудили навес, чтобы защитить его от солнца. Мэнь Гуан уселся, потягивая холодный напиток. Лицо его не выражало никаких эмоций.

Допив, Мэнь Гуан дал знак воинам у столбов, каждый из которых держал по тяжелой плети с хвостами из умащенной кожи. Толщиною с детский палец, они глухо хлопали по телу и причиняли боль не меньше, чем дубинка. Мэнь Гуан надеялся, что монголы закричат и осрамятся. Те негромко переговаривались, вероятно подбадривая друг друга. Цзиньские переводчики взывали к толпе. Низкорослый Ли Ун увещевал собравшихся и рвался из пут. Мэнь Гуан покачал головой. Предателю не понять сунских крестьян. Для них знать живет в другом мире, чужом им и совершенно непостижимом. Безропотные люди из толпы стояли с непроницаемыми лицами. Один даже поднял камень и швырнул в Ли Уна, заставив того сморщиться от боли. Мэнь Гуан позволил себе улыбку, спрятав ее за поднятой чашей.

Посыпались ритмичные удары. Как и ожидал префект, цзиньцы рыдали, вырывались, изгибали спины, хватали столбы, словно в надежде выломать их из земли. Монголы же терпели пытку с безучастностью буйволов. Мэнь Гуан нахмурился. Через стражника он передал приказ, чтобы хлестали сильней, и откинулся на спинку стула. Плети засвистели чаще и громче, а монголы все переговаривались. К изумлению префекта, один из них даже засмеялся. Мэнь Гуан покачал головой. Что же, он человек терпеливый, а у воинов есть другие плетки, с металлическими шипами на хвостах. Под такими монголы запоют.

Ли Ун служил Хубилаю меньше года. К брату хана он примкнул, когда тумены проходили по северным цзиньским землям, тысячами размечая будущие поселки. Ли Ун понимал, что любая служба опасна, но у Хубилая платили хорошо и регулярно, да и способность к языкам помогала. Разве ожидал он, что старый дурак, правитель Дали, свяжет его и будет пытать?

Боль была просто-напросто нестерпимой. Снова и снова Ли Уну казалось, что больше он не вынесет, но пытка продолжалась. Его привязали к столбу – от плети никуда не деться, удары не остановить. При каждом ударе Ли Ун рыдал и умолял мучителей, игнорируя монголов, которые отворачивались, стыдясь его. Кто-то из них велел ему подняться, лишь только ноги его ослабели, и Ли Ун безвольно прижался к столбу, удерживаемый лишь веревками на запястьях. Потерять бы сознание или рассудок – что угодно, только бы боль не чувствовать; но тело и разум не соглашались. Какое там, чувства обострились, боль усилилась. Ничего страшнее Ли Ун в жизни не испытывал.

Префект отдал приказ, и порку остановили. Цзинец поднялся, с трудом разогнув колени, огляделся по сторонам и сплюнул кровью: так сильно он прикусил язык. Площадь рыночная, недалеко от городских стен. Вон городские ворота, за ними войско Хубилая. Ли Ун застонал при мысли, что спасители так близко, но ничего не видят. Нельзя умирать! Он же молод, он еще не женился…

Окровавленные плети ополоснули в ведре и передали другому воину, чтобы умастил их и обернул защитной ветошью. Еще сильнее Ли Ун испугался, когда принесли другие свертки и разложили на земле. Воины откинули ветошь, и он встал на носки, желая увидеть, что в свертках. Толпа зароптала от нетерпения, и Ли Ун хрипло закричал:

– Сотни пушек стоят за этими стенами, готовые разбить их вдребезги! Несметное войско окружило вас, но благородный царевич пообещал пощадить всех жителей Дали! Он предлагает вам милосердие, выказывает уважение, а вы берете его посланников в плен и сечете плетьми? Мы не вернемся, но как поступит царевич? Что он предпримет? За нашей кровью прольется ваша, всех жителей Дали – мужчин, женщин, детей. Помните, вы сами выбрали свою участь! Помните, царевич предлагал вам открыть ворота – и выжить!

Воин развернул длинную плеть, и Ли Ун осекся, увидев хвосты с металлическими шипами. Однажды при нем человека засекли до смерти такой же. Дело было в его родном городе, когда поймали насильника. От страшных воспоминаний пересохло в горле. Несколько ударов этой плетью, и мочевой пузырь опорожнится, а тело превратится в судорожно вздрагивающую массу. Достойной смерти ждать нечего. В немом ужасе Ли Ун наблюдал, как воин крутит плетью, расправляя ее хвосты.

Вдруг издали донесся гул. Звук все усиливался. Половина людей, собравшихся на площади, встрепенулась, когда в ворота ударило что-то тяжелое. Эхо услужливо донесло грохот до каждого.

– Он идет! – верещал Ли Ун. – Разрушитель уже здесь! Свергните своих владык и живите, не то к рассвету улицы покраснеют от крови!

Снова раздался глухой удар, потом еще два, когда канониры Хубилая определились с дальностью. Одно ядро перелетело стену и угодило в крышу дома справа от площади. По толпе прокатилась дрожь, когда оно пронеслось над головами.

– Он идет! – снова заверещал Ли Ун, вне себя от радости.

Прозвучал приказ. Цзинец еще смотрел на дрожащие ворота, когда стражник одним махом перерезал ему горло. Кровь брызнула на сухую землю, монголы гневно закричали и начали раскачивать столбы, напирая на них всем телом. Мэнь Гуан отдал новый приказ, и еще одна группа воинов обнажила мечи. Но тут ворота с грохотом рухнули. В облаке пыли, заклубившейся от стен, горожане узрели колонну монгольских всадников, черных на фоне яркого солнечного света. Монголы въезжали в город стройными рядами, и горожане начали разбегаться.

Площадь пустела, и мертвенно-бледный Мэнь Гуан стал медленно подниматься. Когда наконец ему это удалось, он пошатнулся: его мир рушился. Префект убеждал себя, что никакого особого войска вокруг Дали нет и что врагу в любом случае никак не поколебать его решимость. Но вот враг явил себя. Глубочайшее потрясение стерло все мысли: префект едва заметил, как стражники бросают окровавленные плети и высоко поднимают мечи, готовые его защитить. Мэнь Гуан покачал головой в вялом отрицании, словно еще мог остановить вторжение в Дали.

Окруженный развевающимися шелковыми знаменами, подъехал враг, облаченный в доспехи, блестевшие на солнце. Мэнь Гуан изумленно наблюдал, как Хубилай, презрев опасность, приближается к вооруженным людям. Царевич понимал, что при малейших признаках опасности стражники префекта могут изрезать воздух стрелами. Но люди Мэнь Гуана этого не сделали. Медленное приближение вызвало замешательство: Хубилай точно считал себя неуязвимым, точно был настолько выше них по положению, что причинить вред ему им было не по силам. Под его взглядом многие опускали глаза, словно ослепленные солнцем.

Перед Хубилаем неуверенно стоял высохший старик с пустыми глазами, одетый в чистые одежды. Толпа рассеялась, площадь погрузилась в тишину.

Нарушил ее один из связанных монголов, сумевший вырвать столб из камней. С торжествующим рычанием он поднял столб и с недвусмысленным намерением двинулся к Мэнь Гуану. Хубилай поднял руку, и освободившийся воин тотчас замер, лишь грудь его вздымалась от избытка чувств.

– Я обещал пощадить Дали, – напомнил Хубилай на безукоризненном мандаринском наречии. – Почему ты не послушался?

Мэнь Гуан уставился вдаль, разум его превратился в безответную глыбу льда. Он прожил долгую жизнь и десятилетиями служил префектом в родном городе. Хорошая получилась жизнь! Голос врага шелестел, как тростник в темноте, но Мэнь Гуан не отвечал. Он приготовился к смерти: глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.

Хубилай нахмурился: сколько можно молчать? В лицах стражников читался страх, в лицах монгольских воинов – гнев, а старик смотрел на город, словно никого не видел. Подул ветерок, и царевич покачал головой, чтобы избавиться от наваждения. Затем увидел труп Ли Уна, привязанного к столбу, и принял решение.

– Я благородных кровей, – объявил Хубилай. – Некогда наши северные земли простирались на сунскую территорию и управлялись одним императором.

[23]

Быть тому снова. Объявляю этот город по праву своим. Предлагаю всем вам защиту. Сдайся, и я буду милосерден к вам, как отец к детям своим.

Мэнь Гуан промолчал, но наконец встретился взглядом с царевичем и едва заметно покачал головой.

– Очень хорошо, – отозвался тот. – Придется мне разочаровать своего друга. Казните его и повесьте тело на воротах. Остальных не трогайте.

Под пристальным взглядом Хубилая монгол с металлическим столбом растолкал стражу и поволок Мэнь Гуана к воротам. Старик не протестовал, и его люди не шевельнулись. Стражники понимали, что жизнь их в руках этого странного царевича, который говорит, как должно владыке.

– Мое слово незыблемо, – заявил им Хубилай, пока уже бывшего префекта вели к воротам. – Со временем вы это поймете.

*

Запыхавшийся Хулагу остановился и передал охотничьего орла помощнику. Птица кричала, била крыльями, но помощник хорошо ее знал и успокоил, погладив по шее.

У военачальника Китбуки на правой руке сидела белая пустельга, а на поясе висело лишь два голубя – хвастаться нечем. Хулагу ухмыльнулся, спешился и вручил слугам олененка с проломленной головой. Повара он держал местного, персидского, который якобы в свое время служил халифу. Его поймали, когда он возвращался с отдаленного базара, и Хулагу взял его к себе в услужение. Здорово, когда тебя потчуют, как халифа. Впрочем, каждое блюдо все равно предварительно пробовали. Смуглый повар кивнул, взяв бьющегося олененка, а сам не сводил глаз с орла. В этих краях любят охоту с птицами, ценят ястребов и пустельг; а вот орлы тут редкость. Темно-золотая птица, севшая слуге на кисть, стоила целое состояние.

Хулагу посмотрел на Багдад, лежащий в каких-то двух милях к северу. Его войска окружили древний город-крепость, даже перекрыли Тигр понтонами, сооруженными в его отсутствие. Куда ни глянь, всюду темная масса его туменов, терпеливо ожидающих сигнала. Халиф отказался снести городские стены в знак доброй воли. Его письмо Хулагу возил с поклажей. Слова простые, но царевича они ставили в тупик. Халиф писал о последователях Мухаммеда, не сомневаясь, что те встанут на защиту своей веры. Где же эти последователи? Монгольское войско уже успело окружить город. Халиф мог оказаться прав, если бы речь шла о предыдущем поколении, но ведь Чингисхан выложил путь через эти земли трупами, причем не однажды, а дважды. Хулагу с удовольствием представил, как выжившие подданные халифа выползали из-под обломков и снова видели Чингисхана, напоследок отправившегося в Си Ся. Союзников, как в минувшие века, у Багдада не было, но халиф, видимо, не чувствовал изоляцию.

Хулагу взял апельсиновый сок, который целую ночь охлаждали в реке, осушил чашу и швырнул слуге, не удосужившись проверить, поймали ли ее. В отличие от владыки, жители Багдада на бога не уповали и еженощно спускались со стен на веревках, рискуя переломать кости на камнях. Хулагу не представлял, сколько их там, но каждое утро его воины приводили новую группу. Для них это стало вроде игры: мужчин и мальчиков Хулагу разрешил использовать как живые мишени для стрелков, а с девочками и женщинами воины развлекались. Пока не сдастся халиф, пленные – бесправная добыча монголов.

Зашипело мясо: это повар положил разделанную оленину на сковороду с раскаленным жиром. Судя по аромату, мясо жарилось с чесноком, у Хулагу аж слюнки потекли. Повар – настоящее чудо. Из жалких голубей Китбуки ничего путного не приготовить – вот она, разница между орлами и ястребами. Орел и с волком расправится. Хулагу самодовольно подумал, что они с орлом под стать друг другу – хищники, не ведающие жалости. Он завидовал прямолинейной безжалостности птицы, у которой нет ни сомнений, ни страха, лишь желание убивать.

Хулагу снова взглянул на Багдад, и его губы вытянулись в тонкую полоску. Пушки разве что камешки от стен откололи. Оборонительные стены в городе наклонные, ядра отскакивают от них, не причиняя особого вреда. Когда кончится порох, останутся камнеметы и мощные требушеты. Со временем стены они пробьют, но страх не посеют и всесильность монголов не продемонстрируют. Вокруг Багдада на многие мили ни одного валуна, но воины собрали их заранее и привезли на телегах. Рано или поздно запас иссякнет, и придется отправлять тумены на поиски.

Хулагу поморщился: одна и та же мысль мучила его изо дня в день. Штурм можно начать в любое мгновение, но стены очень крепки. Каждый убитый защитник Багдада будет стоить Хулагу четырех-пяти воинов. Наверное, в этом суть городов-крепостей. На лезущих по стенам защитники будут швырять камни и лить на них гарное масло. Тогда кровопролитие неизбежно, а Хулагу не хотел терять тысячи воинов в одном городе, пусть даже баснословно богатом. Куда безопаснее разрушить стены или уморить горожан голодом. Может, так халиф образумится?

– Заставишь ждать слишком долго – сделаю больно, – предупредил Хулагу, глядя на Багдад.

Китбука услышал его, поднял голову, и Хулагу догадался, что тот надеется на приглашение к трапезе. Орлок улыбнулся, вспомнив атаку орла. Для одного оленины слишком много, но делиться Хулагу не собирался. «Ястреб орлу не чета, – напомнил он себе. – Это птицы разного полета».

*

Халифу Аль-Мустасиму забот хватало. Его предки основали вокруг Багдада небольшую империю, которая просуществовала пять веков. Багдад стал ее священным центром. Несколько десятилетий назад империя пережила вторжение войск Чингисхана. Аль-Мустасим убедил себя, что Аллах ослепил монгольского хана, и тот проехал мимо Багдада. Возможно, именно так и получилось. Аль-Мустасим не только наследник великой династии Аббасидов, но и мусульманский лидер, а его город – светоч для всех правоверных. На помощь Багдаду действительно движутся войска? Халиф в очередной раз переплел пальцы и почувствовал, как они потеют. Он мужчина крупный, за годы роскошной жизни позволил себе обрюзгнуть. Подмышки взмокли, и Аль-Мустасим щелкнул пальцами, чтобы девушки-рабыни приблизились и вытерли пот. Тревожные мысли не покидали халифа, пока девушки хлопотали вокруг него, вытирая гладкое смуглое тело, скрытое многослойным шелком. К нему допускались первые красавицы, но сегодня Аль-Мустасим их не замечал. Он едва обратил внимание, когда одна из них взяла из вазы липкую сладость и положила ему в рот, словно откармливая тучного тельца.

В зал с хохотом вбежали дети, и Аль-Мустасим окинул их нежным взглядом. Их смех – сама жизнь, он мигом прогоняет черное отчаяние.

– Камара! – попросил его маленький сын, умоляюще глядя на Аль-Мустасима. Другие дети застыли в надежде увидеть чудо, и лицо халифа смягчилось.

– Хорошо, немного поиграем, потом снова к занятиям, – проговорил халиф.

Он махнул рукой, и дети восторженно загалдели. Чудо-устройство сделали по указаниям Ибн аль-Хайтама, великого мусульманского ученого. Слово «камара» означает просто темную комнату, но оно закрепилось и за устройством. Лишь несколько слуг сопроводили его в комнату, где стояло устройство. Дети бежали впереди; уже видавшие камару рассказывали тем, кто не видал, все, что про нее помнили.

Камара сама напоминала комнату – огромный куб из черной ткани, внутри которого было темно как ночью. Аль-Мустасим смотрел на него с гордостью, слово сам его изобрел.

– Ну, кто будет первым?

Дети запрыгали, выкрикивая свои имена, и халиф выбрал одну из дочерей, малышку по имени Сури. Девочка трепетала от радости, когда отец поставил ее на нужное место. Занавес упал, погрузив их во мрак, и дети испуганно заверещали. Слуга принес факел, и вскоре маленькую Сури ярко осветили лампы. Девочка сияла, упиваясь всеобщим вниманием. Халиф довольно хмыкнул.

– Остальные вставайте за перегородку, закройте глаза и не открывайте, пока я не велю.

Дети послушались, ощупью пробираясь между слоями черной ткани.

– Все готовы? – спросил халиф.

Там, где стояла Сури, яркий свет ламп проходил сквозь дырочку в ткани. Аль-Мустасим не совсем понимал, как свет может нести перевернутое изображение девочки, но оно выплывало к ним в затемненную комнату. Чудо, настоящее чудо! Халиф улыбнулся и велел детям открыть глаза.

Те заохали от восторга и стали окликать друг друга.

Не успел Аль-Мустасим поставить на место Сури другого ребенка, раздался голос визиря Аримана, говорящего со слугами. Халиф нахмурился. Чудо померкло, радости как не бывало. Ариман никогда не оставит его в покое! Аль-Мустасим вздохнул, когда визирь откашлялся, явно рассчитывая на его внимание.

– Простите, что отвлекаю вас, господин, но есть новости, которые вы должны услышать.

Аль-Мустасим оставил детей играть; те уже шумели под слоями темной ткани. Халиф заморгал, вернувшись в залитые солнцем комнаты, и, улучив мгновение, отправил пару слуг проследить, чтобы мальчишки ничего не разбили.

– Ну, что изменилось в сравнении с вчерашним днем или с позавчерашним? Мы по-прежнему окружены войсками неверных?

Левую руку визирь плотно обмотал свитком, развернув его правой рукой, чтобы прочесть. Аль-Мустасим отмахнулся, словно боясь оскверниться.

– Наверняка очередное требование сдаться. Сколько я таких видел? Монгольский военачальник угрожает и обещает; предлагает мир, потом сулит полное уничтожение. Ничего не меняется, Ариман.

– В этом послании, господин, он пишет, что примет дань. Игнорировать его больше нельзя. Этот Хулагу известен жадностью. В каждом осажденном городе его люди спрашивают: «Где драгоценности? Где золото?» Хулагу интересует не святость Багдада, а городские хранилища, полные золота.

– Хочешь, чтобы я отдал ему богатство своего рода?

– А если единственная альтернатива – сожженный город? Да, хочу. Хулагу почувствовал вкус крови, и люди его боятся. Везде сплетни, что арабы с ним уже договариваются, уже рассказывают монголам о секретных путях в Багдад.

– Секретных путей нет! – рявкнул Аль-Мустасим. Даже самому ему возглас показался визгливым и раздраженным. – Иначе я бы о них знал.

– Тем не менее на базарах говорят только о них. Мы бездействуем, а люди каждую ночь ждут, что монголы прокрадутся в Багдад. Генералу нужно лишь золото, говорят они. Почему, мол, халиф не отдаст ему все золото мира, чтобы спасти нас?

– Ариман, я жду. Неужели у меня ни друзей, ни союзников? Куда все подевались?

Визирь покачал головой.

– Они помнят Чингисхана, господин. И спасать Багдад не придут.

– Я не могу сдаться, я светоч ислама! Взять хотя бы библиотеки… Моя жизнь одного текста из них не стоит. Монголы все уничтожат, если проберутся в мой Багдад.

Ариман нахмурился. Аль-Мустасим почувствовал, как в нем нарастает гнев, и отступил подальше от камары, чтобы дети не услышали их беседу. Возмутительно! Ариману следует поддерживать халифа, разрабатывать тактику и истреблять его врагов. А вместо этого визирь предлагает не что иное, как бросать золото голодным шакалам…

Визирь же наблюдал за своим господином с досадой. Халифа он знал очень давно и понимал, чего тот страшится. Страхи Аль-Мустасима казались вполне оправданными. Только выбирать приходилось не между выживанием и разрушением, а между честью и гневом самой жестокой из известных Ариману расы. Да и в истории слишком много примеров, чтобы их не замечать.

– Шах Хорезма противился монголам до конца, – тихо напомнил Ариман. – Храбрец, каких еще поискать… Где он сейчас? Города его стали черным камнем, а уцелевший народ – рабами. Господин, вы всегда просили говорить вам правду. Вы прислушаетесь, если сейчас я попрошу вас открыть ворота и спасти столько людей, сколько получится? Чем дольше Хулагу ждет на жаре, тем безжалостнее становится.

– Кто-нибудь придет нам на помощь, и тогда мы им покажем, – жалобно пригрозил Аль-Мустасим. Впрочем, он сам себе не поверил. Ариман же презрительно усмехнулся.

Халиф поднялся со своего ложа и подошел к окну. С базаров пахло душистым мылом, его огромными партиями варили в западном квартале Багдада. Городу башен, чудес, науки угрожали порох и металл, а еще люди, которым интересна не суть вещей, а разрушительная сила. За стенами халиф видел монгольских воинов, суетящихся, подобно черным муравьям. От горя глаза заволокло слезами, слова не шли наружу. Аль-Мустасим подумал о детях, не ведающих о витающей над ними угрозе. Его угнетало черное отчаяние.

– Подождем еще месяц. Если никто не явится мне на помощь, я выйду к врагам. – Горло халифа судорожно сжалось. – Я выйду к врагам и договорюсь о капитуляции.

Глава 19

На глазах Хулагу огромные ворота раскрылись стараниями рабов, которых хлестали плетьми. Царевич уже вспотел, а солнце припекало и припекало. Смуглый от природы, до этой бесконечной осады он не знал, что такое солнечный ожог. Сейчас же первые утренние лучи жгли не хуже раскаленного железа. От пота саднило кожу, а когда тот капал с бровей и ресниц, болели глаза, и Хулагу то и дело моргал. Он очень старался поддерживать здоровье и бодрость воинов, но беспросветная скука осады напоминала сыпь, медленно поражающую кожу внешне здоровых людей. Только подумал о сыпи – зачесались волдыри в промежности. Из-за опасности заражения вскрывать их шаман не решался, но, укрывшись в юрте, Хулагу безжалостно их давил, пока боль не становилась невыносимой. На пальцах оставалась белая маслянистая жидкость, едкий запах которой царевич чувствовал даже сейчас, в ожидании халифа.

По крайней мере, скоро осада закончится. Багдадцы уже дважды пытались ее прорвать, оба раза по реке. Первый раз за речными воротами построили лодочки. С берега в беспомощных пассажиров швыряли кувшины с гарным маслом, потом обстреляли горящими стрелами. Кто погиб в тот день, Хулагу не ведал. Искореженные тела не опознаешь, даже если бы ему очень этого хотелось.

Вторая попытка оказалась затейливее. Шестеро вымазали тела маслом и сажей, а в качестве опоры использовали стволы деревьев, которые втыкали в мягкое дно. Им удалось добраться до понтонов, построенных монгольскими воинами. Дозорный высмотрел беглецов на воде, воины натянули луки, и начался прицельный отстрел. Смеясь, стрелки хвастались друг перед другом убитыми. Хулагу не знал, но, возможно, именно это стало роковым ударом по надеждам халифа, который днем позже предложил встретиться за пределами Багдада.

Назад к карточке книги "Чингисхан. Пенталогия (ЛП)"