Текст книги "Мистер Грей младший (СИ)"
Автор книги: Каролина Янис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)
Отчаяние плещется в её глазах, а искренность… Столько искренности. Когда я видел эту искренность в последний раз на её лице?.. И тут же я вспомнил это. Это лицо я видел всякий раз, когда отвергал её.
– Я иду спать, Тед, – шепчет она, тяжело сглатывая, – В свою спальню. А ты., – она беззвучно шевелила губами, периодически набирая воздух в лёгкие, – Ты… Ты выходи из воды. Она остыла.
Даниэль ушла и закрыла дверь. А Айрин… Айрин, остыла ли она? Может быть… Может быть, это только её эмоции: внутренняя боль и обида прожгли её сердце так, что там осталась лишь кровоточащая рана, а я невольно являюсь той солью, что разжигает эту боль? Если Дана, любящая меня, хотя эта любовь никогда не была взаимна, так страдает от меня, то Айрин… Мой смысл жизни был заключён в ней, а её во мне. Разрывание по швам, болезненное решение, расставание, что ей удалось предпринять. Айрин больнее в сто крат, нежели Дане.
Господи… Я должен её вернуть. Должен. Вернув её, я верну всё. Юность, бесконечные поцелуи… И самого себя. Счастье, что без неё недоступно.
========== Still love ==========
Когда я наедине с тобой,
ты заставляешь меня снова почувствовать себя юной.
Когда я наедине с тобой,
ты заставляешь меня снова почувствовать себя забавной.
Как бы далеко я ни была, я всегда буду любить тебя.
Как бы надолго я ни задержалась, я всегда буду любить тебя.
Что бы я ни говорила, я всегда буду любить тебя.
Я всегда буду любить тебя.
– Адель, «Love Song»
– Айрин, ты меня слышишь?
Элена выжидающе посмотрела на меня. Я повела плечами, пытаясь вернуть себя в реальность из мыслей, что роились в моей голове со вчерашнего вечера, после прочтения того письма.
– Не надо принимать его предложение отужинать сегодня. Это не нужно… И, к тому же, уже поздно, – снова повторила она, заглядывая мне в глаза.
– Почему не нужно? – нахмурила брови я.
– Потому, Айрин. Он – типичный закоренелый мачо, с весьма скудным жизненным опытом. Имеющий определённую долю власти и желающий найти мамочку для своей дочки. Ты ещё сама толком не пожила, чтобы продолжать жить во имя других, – Элена взяла тонкими пальцами бокал вина и сделала небольшой глоток, смотря на дрожащий от солнечных лучей, как хрусталь, серый день в потоках света, что расстилался за огромным стеклом окна. – Зачем тебе это?
– Что?
– Эта девчонка, этот Стоун? Для чего? Неужели, тебе не надоело страдать? – она глубоко вздохнула, качая головой, – Меня так утомили эти разговоры, Айрин… Я говорю, говорю и всё, как об стенку бьюсь головой. Нет никакого смысла в этих беседах.
Я тяжело сглотнула.
– Смысл есть хотя бы потому, что я… Я полностью порвала с Тедом, если ты забыла. Разве ты не этого хотела? – я пристально посмотрела ей в глаза, – С помощью титанических усилий, я смогла убить то чувство, что всегда жило во мне.
– Ложь, – проговорила Элена, смотря вдаль, – Ложь и самовнушение. Ревность к Даниэль. Мои советы и плюс самообман.
– С чего ты так решила? – нервно заправив прядь волос за ухо, спросила я.
– С того, Айрин, что если бы ты действительно убила свою любовь к нему, ты бы не гордилась этим подвигом находиться здесь, так близко к нему и так далеко от него одновременно, – Элена улыбнулась, – Если бы ты убила любовь, ты бы этим не хвасталась. Если бы эта самая любовь была убита, ты бы не могла так быстро попытаться начать новую жизнь, не погружалась бы так в работу… Ты хочешь приспособить себя к жизни совсем без него. Без него в мыслях. Но твоё сердце, Айрин… Оно не свободно. Когда любовь умирает, человек поступает как угодно, но только не так, как ты, – Элена посмотрела на дно фужера, очерчивая острым перламутровым ноготком его тонкую ножку, – Ты бы была равнодушной ко всему, Айрин. Смерть первой любви закаляет. У тебя это отсутствует.
Обессиленно, я опрокинула голову на руки, шумно дыша через нос. Внутри меня разгорелось желание зарыдать. Такое сильное, что грудь кололо от боли. Сушило лёгкие, и я понимала, что не выдержу этого всего снова. Я отрицательно покачала головой своим мыслям о губительной слабости, о том, что лучше бы я выбрала смерть, чем то… то наше расставание. Я сама поставила точку. И он… он ничего не предпринял, чтобы это изменить.
Да, Господи, да. Сейчас можно только и говорить, что я сама всего этого хотела, сама просила его оставить меня, сама говорила, что я его ненавижу. Но в глубине души, та самая наивная девочка, которую я всеми силами душила в себе, надеялась… Надеялась на то, что однажды он объявится и скажет, что как бы я не говорила ему оставить меня в покое, на ещё какое-нибудь пятилетие, десятилетие, на век, он бы всё равно пришёл и не дал мне утонуть в моём одиночестве, от которого по коже льётся обжигающий лёд, а тело сводит так, что хочется бежать или упасть на самое дно океана, чтобы окружал один лишь городской шум и никто, никто и никогда не заметил меня.
– Что мне делать? – спросила я, глядя в глаза Элене, подняв голову, – Мне всегда… всегда хотелось удержать ту свободу, что дал мне мой отец… Эльдер. Но сейчас я понимаю, что из-за того, что я так много себе врала, так долго губила в себе желание быть… быть счастливой, а затем пыталась стать счастливой без любви, что… Я никогда не смогу быть свободной. Я хочу этого от всей души, но всякий раз, как только я пытаюсь что-то начать, изменить в своей жизни, мои же мысли загоняют меня в тупик. Подводят к той черте, где я всегда спотыкаюсь.
– Айрин…
– Я запуталась, Элена, – перебила я. Переведя дыхание, я сделала глоток вина. – Я запуталась. Я хочу понять, чего ты хочешь от меня, потому что я… Я уже ничего для себя не хочу. Мои бессмысленные попытки поиска счастья всегда будут оканчиваться плачевно. Я с этим смирилась. Если ты сейчас скажешь, что я подбитая лань, стреляный воробей, или пасхальный кролик, я со всем смирюсь. Мне уже ничего не хочется. Я врала всем. Теду, Джеки, самой себе… Тебе, что могу стать счастливой. Боже мой, я потеряла Землю под ногами много лет назад, а полноценно ощущаю это только сейчас. Я не могу сказать, может быть, я это и правда всё заслужила, но я хочу жить по-другому. Хочу, чтобы мне было проще. Я пытаюсь быть сильной, пытаюсь казаться той, которой я была раньше… Но время было ко мне беспощадно, я… Я стёрлась, как мел. До края. Я рассыпаюсь, Элена. Мне хочется кричать и сейчас я серьёзно, – всхлипнув от спазма в сердце, я закрыла лицо дрожащими, холодными руками, чтобы прервать тот кровоточащий поток откровений, что мог бы наполнить каждую вторую бутылку недопитого вина в этом кафе. – Ты без конца говоришь слово «страдать», когда я хочу… Хочу дождаться счастья. Так было, когда мы говорили о Теодоре. Так есть и сейчас, когда мы говорим о Викки и Дереке… Если тебя послушать, то только если жить для себя, можно не страдать и быть счастливой, – произнеся это, я отшатнулась, качая головой, – Да… Конечно. Ты ведь так и думаешь, – я горько усмехнулась, – Только вот эгоизм… Эгоизм, Элена, это не моё. Обвинив во всём Теда, я поставила самую больную, ноющую, мучащую меня точку в своей жизни. Я поступила, как эгоистка, а он… Он чуть не убил себя из-за этого! Из-за меня. Из-за моего уязвлённого самолюбия, – глаза мои слезились, я часто заморгала, чтобы видеть отчётливее свою собеседницу, что, теперь, была мрачнее тучи, – Эгоизм… Сколько счастья он принёс мне? Отверженность? Усугубил боль? Прибавил потерь? И это счастье?! – нервно сжав губы, я мотнула головой, чтобы прогнать горючие капли в глазах, – А ты? Элена, ты счастлива, проживая свою жизнь так, как ты её живёшь? Тебе ведь… тебе всё равно на всех…
Тяжело выдохнув, я отвернулась от Линкольн в сторону. Она молчала. Я тёрла руками щёки, чтобы избавиться от жуткого горения, до красноты. Они жаждали, когда на них выплеснется очередной поток слёз, а я, скрученная вполовину, буду бессмысленно лежать на осколках собственного сердца, снова жалея себя. Нет, Боже… Нет.
– Скажи мне ещё раз, что мне надо сделать, – прошептала я, почти беззвучно, – Дай мне ещё какой-нибудь супер-эгоистический совет. У меня… всё равно, нет никаких планов, – я пожала плечами, надев на глаза солнечные очки и устремив взгляд на вылезшее из тяжёлых августовских облаков солнце.
– Пожалуй, – кашлянув, произнесла Элена, – Поезжай на встречу с этим Стоуном.
Я припустила очки, смотря на Линкольн исподлобья. Вызывающе, но с надеждой на то, что она объяснит мне, почему она так поменяла своё решение. Да ещё и после того, как выяснила, что Теодора… Теодора из моего сердца вытравить ничем нельзя. Я прекрасно понимала, что, если, я вновь увижу его, то наплюю на всё, что говорила ему в те страшные, болезненные минуты в доме Джеки. И, может быть, Дерек – это единственный человек, который сможет предостеречь меня от этого.
– Да-да, – тем временем, продолжала Элена, – Поезжай. Если милосердие и самопожертвование самые важные аспекты твоего счастья, то езжай. Будь экономкой этой девочки, матерью, хоть бабушкой. Кем угодно. Влюбись в этого неотёсанного Стоуна. Но помни, – изящная блондинка сделала паузу, бросая на меня взгляд, – Твой контракт с Голливудом уже у меня. Съёмки одного из самых дорогих мюзиклов начнутся шестнадцатого сентября этого года. Тебя выбрали на одну из ведущих ролей среди танцовщиц. И вся твоя жизнь может круто повернуться, если ты выберешь себя и сделаешь шаг навстречу славе и достатку. Во всяком случае, ты можешь предупредить об этом Стоуна. И если ты, действительно, будешь ему важна, он не встанет у тебя на пути, когда ты выберешь Голливуд… А в лучшем случае, он поедет след за тобой, – пока я ошарашено моргала, изучая её глазами, Элена медленно, так удивительно ласково растягивала губы в улыбке, – Да, я эгоистка. И чаще предпочитаю себя, нежели кого бы то ещё… Но на тебя, Айрин Уизли, мне не плевать. Чтобы ты обо мне не думала.
Не выдержав больше ни секунды, я кинулась к ней на грудь. Я обняла Элену так крепко, как только могла, и, зажмурив глаза, вдыхала аромат её духов, пытаясь собрать всю силу воли в кулак, чтобы не разрыдаться. Не чувствуя ответных объятий сразу, я даже винила себя за то, что не смогла сдержать этот порыв. Но через несколько секунд я почувствовала неловкие, тонкие руки на своей спине, в кольцо которых Элена заключила меня. Эти «тиски» были почти не ощутимы, но с каждой секундой, когда я прижималась к ней ближе, полностью сползая с плетёного стула, она сжимала меня всё плотнее. Всхлипнув, я тяжело выдохнула. «Держись, Айрин. Дыши. Пожалуйста, не плачь», – просила я себя. Впервые за несколько лет, я обнимала её. Женщину, что приходится мне матерью лишь биологически, я впервые… захотела назвать таким родным словом «мама»… и тут же прикусила губу. Наверняка, она никогда не стерпит подобной фамильярности по отношению к ней, а я только усугублю своё положение в её глазах. Из просто какого-нибудь беззащитного зверька, я превращусь в одну из сентиментальных дур, которых Элена так презирает. Господи, не превращусь. Я такая и есть. Если её слова «мне не плевать» произвели на меня такой эффект, естественно, она понимает, что я – та самая сентиментальная дура.
– Спасибо, Элена, – чуть слышно прошептала я, – Я… наверное, никогда не смогу разлюбить Теда, но… если жизнь даёт мне такой шанс – всё изменить, я… Я должна попробовать.
– Конечно, Айрин, – когда я отстранилась, она с улыбкой смотрела на меня. Нежно провела рукой по моей щеке, – Иди. Тебе нужно подготовиться к встрече с Дереком Стоуном.
– Да, нужно, – кивнула я, сжав её руку.
Не говоря больше ни слова, я покинула открытое кафе-веранду. Прекрасно понимая, что мне уж лучше будет поторопиться, я решила пройтись пешком через Уотерфронт-Парк, потому что именно от него, почти, что в пятидесяти метрах, находится улица Аляскинского пути. Улица, определённо, одна из самых мною изведанных, знакомых с юности, одна из самых памятных. Там, где находится мой дом… Дом мамы, Джея. Дом моих воспоминаний.
От мыслей меня отвлекал и подгонял двигаться быстрее начинающийся дождь. Ни зонта, ни куртки, ничего. Только сарафан, от которого, если он промокнет, не придётся ждать приятного сюрприза. Уязвлённая мыслью, что буду напоминать себе дворовую промокшую кошку, я начинала двигаться всё быстрее. Ветер подгонял тучевые облака, в воздухе испарина медленно превращалась в неприятную сырость, которая заставляла давление падать.
Уотерфронт-Парк. О том, что он старый, говорит деревянный настил. Его набережная закруглена в виде старинного перстня, нежная гладь воды залива напоминает бриллиант, но не светящийся в свете огней, а спрятанный в дымке тумана. Действительно, спрятанный. Будто кто-то украл камень, обрамил его не в золото, а в тёмную медь… Именно такими кажутся доски во время, да и после дождя. Установленный на старом пирсе морской вокзал напоминает своей формой вагон поезда…. Да, я всегда любила эту часть парка, отделённую от новых каруселей, гигантских высоток и других масштабных построек. Любила эту красоту в совершенно простых, изживших себя досках, невысокой белой изгороди, отделяющей людей от стихии.
Ничего, даже морось не помешала мне остановиться у этой памятной «железки», на которую Тед ставил меня всякий раз, когда мы приезжали сюда на его мотоцикле… При этом воспоминании, я неловко повела плечами. Может, это лишь свежесть? Только дождь и прохлада с Пьюджета, не чувства?.. Боже мой, зачем обманывать саму себя?
Привокзальные часы пробили четыре часа дня. Встреча с Дереком в шесть. У меня ещё есть несколько минут, несколько минут уединения. Пока дождь не усилился, пока кожа не стала гусиной от холода, пока не озябло тело в ситцевом белом сарафанчике-мини, пока не окоченели пальцы в босоножках от Гуччи. Я перевесила клатч через плечо, чтобы обнять себя руками, избавляясь от дрожи. Ветер трепал волосы, а падающие капли заставляли чуть сжиматься накрашенные красной помадой губы… Представив себя, я мысленно отметила, что Элена хорошенько надо мной поработала. Во всех направлениях. От этой мысли я ненадолго нахмурилась, качая головой… Она так мастерски управляет людьми. Это подавляющее чувство. Как это ей удаётся? Я вспомнила Теда и то, что он говорил о своём отце… Манипуляторы и они повсюду. От этой мысли мне стало не по себе.
Я окинула взглядом залив, над которым низко летали красивые птицы. Свободные, неуправляемые, неконтролируемые. Живущие в гармонии с природой. Её неотделимые части…
– Господи, как прекрасно, – бессознательно прошептала я, ловя губами прохладные капли.
Сквозь волосы, что трепал ветер, я видела чудную чайку, что, то отчаянно взмывала вверх, то падала вниз, желая разбиться о серо-голубые воды.
– Так же прекрасно, как и ты.
На секунду мне показалось, что мой слух обманул меня. Плотнее сжав себя руками, я не решалась обернуться. Мне было страшно! Страшно. Я обещала себе: никаких безумств. Какое самонадеянное враньё, Уизли…
Не прошло и минуты, как на мои плечи улеглась тёплая, мягкая ткань пиджака… Его запах. Я прижала голову к плечу, чтобы подышать этим, до боли знакомым ароматом… Обернувшись, я смотрела на настил под его ногами в чертовски идеальных туфлях. Вытягивая шею, сглатывая свой шок, и, вместе с тем, несказанное желание разрыдаться на такой родной, горячей груди, я медленно подняла взгляд на его лицо. Эти глаза смотрели на меня так, как смотрели всегда. Уверена, я выглядела жалостливо в эти минуты: я видела отражение этой потерянной, отрешённой девушки в его глазах. Холодными пальцами, я коснулась его горячей щеки… Необдуманно, неосознанно. Захотела и коснулась. Точно говоря ему: «Я так ждала тебя. Так ждала, несмотря на то, что говорила». Теодор слегка вздрогнул, не отрывая от меня взгляда.
– Я искал тебя. Я решил… Наплевать на твои слова, – еле слышно проговорил он, – Этот месяц… Я боролся с собой, Айрин. Ты снова решила всё за нас. И решила неверно. Теперь, буду решать только я, – Теодор почти что прорычал последнее слово, вцепившись руками мне в щёки, – Скажи мне, что всё, что ты говорила тогда, было ложью. Ты ведь лгунья, Айрин. Лгунья, – он приблизил своё лицо к моему, запрокидывая мою голову в своих руках так, чтобы я полностью была в его власти. Смотрела ему в глаза.
– Да, я лгунья, – прошептала я.
– Но я всё равно тебя не достоин. Верно? – в его глазах вспыхнул опасный огонь.
Я почувствовала себя девочкой, маленькой девочкой, готовой стать его рабыней, служанкой, любовницей… Потому что нет мне другого счастья, кроме как… Навсегда быть в его глазах. В этом бездонном океане, в котором можно дышать. Это лучшее место в мире.
– Я не знаю, кто меня достоин, – еле дыша проговорила я, – Я знаю только то, что всегда… Всегда-всегда хотела только тебя.
Он шумно выдохнул мне в лицо: меня обдало горячим, пленительным теплом, таким живым и обогащающим, что я не чувствовала собственных ног… Я не чувствовала дождя, что так стремительно покрывал лицо этого красавца предо мной. Его волосы. Его губы… Я обожаю смотреть на его губы. Вспомнила, как любила чувствовать их. Ощущать. Этот рот – абсолютное целование. Чувственный и порочный. Сладкий и горький. Яд и лекарство. И нет во мне сейчас ни одного желания, кроме одной безумной жажды – целовать его. Губы Теодора Грея. Моего.
С трудом оторвав от них взгляд, я вопрошающе, умоляюще заглянула в его глаза. Они светились тем самым голодом, который я так люблю видеть в них. Мои глаза были влажны, его тоже. Шум. Как много шума. Это дождь… Дождь. Он так вцепился в мои щёки, что мне стало больно. Поцелуй. Мне нужен был он. Его поцелуй. Не выдержав, я прижалась к Теду всем телом. Мокрая ткань на наших телах – выстрелы помчались вдоль спины. Я выпустила себя из объятий, уцепившись пальцами в мокрую ткань рубашки, ткань, облепляющую каждую часть его бицепсов. Пиджак спал с моих плеч, а Грей… Он напал на мои губы своими.
Дождь. Дождь… А мы целуемся. Он делает это. Со мной одной, так, как это должно быть. Горячо в его руках, несмотря на погоду: на ветер, на дождь, на то сумасшествие буйства стихий. Всё ещё люблю его. Люблю, люблю и всегда любила. Мокрые, задыхаемся, не можем остановится. Господи, Боже мой. За что ты послал мне этого мужчину? Я не целовалась ни с кем пять лет. Ни с кем. Я никого не подпускала к себе и готова была бы ждать ещё пять лет, лишь бы ощутить этот поцелуй. Ощутить его губы. Страстные, всепоглощающие.
– Айрин. Моя, – прохрипел он, его шипение громом выделялось и гремело среди ливня его поцелуев, прикосновений.
– Тео, – единственное, что мне удалось выдохнуть. Я таяла. Я исчезала. Я превращалась в пепел, что можно свободно развеять по ветру.
Его губы снова коснулись моих, я закрыла глаза от блаженства. Мне было всё равно на всех и всё, кроме него. Только целуй меня, целуй…
Руки Теда стали блуждать по моему телу, по мокрой ткани платья, по коже, раскаляющейся от его рук. Таких горячих, нежных, обволакивающих. Этот мужчина пах июльским терпким солнцем, и я купалась в его лучах – в его тепле. Лёд таял между нами с огромной скоростью, сменяясь на звонкие звуки капели… Ещё немного, и уже между нами май, мне горячо в его объятиях. Летний дождь, а мы купаемся в нём, как под душем, растворяясь друг в друге.
Не хочу, чтобы это кончалось. Не хочу. Ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо ещё. Никогда.
========== She is my passion ==========
– Тео…
Шумный выдох Айрин сквозь мои поцелуи разносится гулким эхом по её девичьей комнате; мокрая ткань платья скомкана в моих руках, она прерывисто дышит и мчится пальцами по моей груди. В глубине сознания уже нет равновесия. Я не могу оторваться от чувственных губ, я не верю своему счастью. Я не жил всё это время. Я не жил.
– Тео, я… – хрипло шепчет малышка, прерывая поцелуй мягким, как бархат смехом, что обжигает мои губы, – Я… такая мокрая…
– Я этого и добивался, – ухмыляюсь.
Айрин смеётся и припадает к моим губам, влажно и звонко целуя меня.
– Это всё дождь, – она широко улыбается.
– Лгунья, – щурюсь. Айрин снова задушевно смеётся, прижимаясь ко мне всем телом.
– Ты тоже мокрый, – выражение её счастливого лица меняется на жаждущее.
Господи, как я скучал по этому взгляду.
– Нам надо… раздеться, – шепчет Айрин, глядя мне в глаза.
– И согреться, – дополняю, чуть дыша.
– Точно, – с трудом сглотнув возбуждение, выдыхает малышка.
– Точно.
Безумно смотрю в синеву её глаз. Румянец разливается по её щекам. Она притягивает меня к своим губам за очередной дозой поцелуев. Ещё… И уж точно не одной. Сегодня мы будем обкурены полностью.
– Айрин Уизли, ты помнишь мои руки? – шепчу, медленными шагами продвигая её к кровати. – Кто ещё трогал тебя? – с моих губ срывается рык, а с тела Айрин с тем же негодующим звуком спадает платье.
Глаза блондинки, что разжигает пожар внутри, расширяются. Она еле дышит. Грудь. Господи. Её грудь. В диковинном лифчике с застёжкой впереди, она выглядит, как всегда, безукоризненно и великолепно. Я слабо толкаю Айрин ладонью в живот, она падает на кровать, хрипло смеясь и сводя ноги.
– Ты мне не ответила, – шепчу, склонившись над ней; провожу ладонью по животу вверх, чтобы освободить её упругих красавиц. Айрин судорожно выдыхает.
С вызовом и голодом смотря мне в глаза, она приподнимается на локтях. Капли воды скатываются по её шее, за которую я хватаюсь рукой, чуть сжимаю и валю обратно так резко, что с её губ срывается капризный, возбуждённый визг.
– Теодор Грей, – сдавленно шепчет она, смотря мне в глаза, – Никто ко мне не прикасался. Кроме тебя. Никто.
Я ошарашено гляжу на неё. Она хватает меня за ворот рубашки и притягивает близко к себе. Одна секунда – я уже под ней. Ловко оседлав меня, Айрин откидывает волосы с лица назад. Вспыхнувшие щёки багровеют, губы дрожат, а я смотрю на неё, не шевелясь.
– Пять лет. И никто? – не веря самому себе, бормочу я.
Судорожно выдохнув, Айрин медленно начинает расстёгивать пуговицы моей мокрой рубашки, избегая смотреть мне в глаза. Пальцы её не слушаются. Я бережно задерживаю нежные ладошки, кладу их на своё лицо. Трепет переполняет тело. Мелкая дрожь бежит по мне, когда эти руки плотно прилегают к моим щекам и скулам, а глаза смотрят в глаза.
– Смотри на меня, Теодор, – еле слышно шепчет она, – Смотри на моё тело. Смотри на меня.
Я тяжело выдыхаю и скольжу взглядом по безупречно чистой коже, которую несколько лет назад покрывал поцелуями, царапал руками в порывах страсти, сжимал, кусал, желая запомнить вкус. Смотрю и вспоминаю, как немыслимо накидывался на её грудь, на её шею, на каждую часть тела, что принадлежало мне. И принадлежит. Мне.
– Я всегда была твоей, – шепчет она. Слеза, вперемешку с каплями дождя, стекает по её щеке. Влажные кудри золотятся в свете торшера. – Я всегда была твоей и буду.
– Моя маленькая девочка…
Айрин всхлипывает, качая головой с улыбкой. Непослушный локон спадает ей на лоб; я протягиваю руку, чтобы убрать его и видеть её лицо. Лицо моей любви.
– Девочка выросла, – шепчет она, судорожно дыша; нервная улыбка то и дело, мелкими всплесками загорается на побледневшем лице, – Девочка совсем выросла. Девочке двадцать два…
– Но ты пахнешь на семнадцать, – выдыхает сердце, не я, – Сколько бы тебе ни было лет, даже через лет сорок: ты будешь моей маленькой девочкой, – сажусь на постели, разрывая на себе рубашку, кидаю в сторону. – Ты всегда будешь моей маленькой девочкой. Запомни, что я… я больше не дам тебе уйти. Поняла? Я не отдам тебя. Никому.
– Меня никто и не забирает. Никто, – она успокаивающе поглаживает мои щёки, – Но… Даниэль? – чуть слышно шепнула она, – Я не хочу отдавать тебя ей…
– Я люблю тебя! – не выдерживаю и рычу, крепко сжимая хрупкую талию в своих руках. Айрин судорожно выдыхает. – Я люблю тебя. Я весь твой.
Она дёргается в моих руках и кусает губы, точно чувствует физическую боль. Горячо и крепко целует меня. Её губы раскрывают замёрзшие бутоны роз в моей душе, а то, что увяло, вновь возрождается с неизгладимой силой жажды жизни. С всхлипом, что срывается с её уст, она отрывается. Утыкается лбом мне в лоб.
– Ты весь мой. Только мой, – шепчет Айрин, слёзы зреют на её глазах, – Я знала, что ты меня любишь. Всегда знала, потому что… нельзя тебя любить так, как я. До боли в сердце, до крови в мозгу, – она жмурится, тяжко дыша, – Я никому не давала целовать себя, прикасаться к себе, завязывать отношения со мной… потому, что я хотела всегда быть свободной. Для тебя. Но я заблуждалась. Я всегда была «занята». Я всегда была переполнена тобой… Другим нет места ни в моей жизни, ни в моём сердце. Нигде, Теодор Грей. Всё мне противно. И все противны.
– Айрин, Боже, – бормочу, чуть слышно. Что-то колит мои глаза, – Ты – мой беспредел. Каждый раз, когда я вижу тебя, слышу твой голос, мне хочется забрать тебя и увезти далеко-далеко. Туда, где нет места проблемам и горю. Туда, где никто и ничто не сможет помешать мне… Помешать мне быть с тобой. Я болен тобой, Уизли. Всё, что я хотел сделать, когда ты сказала, что возврата нет, это… умереть. Пойми, если ты меня разлюбишь – я умру.
– Если я тебя разлюблю – это буду не я, – категорично шепчет мой белокурый ангел, впиваясь пальцами мне в плечи, – А если ты умрёшь, то и я умру.
Она прижимается грудью к моей груди – я громко стону. Её упругие, мягкие груди, настолько нежные, что хочется кричать от этого ощущения непорочности, от этого желания, что кишит и шипит в теле подобно змеям, желающим насытиться этим искушением. Грех. Она сплошной грех, но её вкус бесподобен. Мои губы целуют её шею, я бормочу какой-то бред. Одну руку Айрин запускает в мои волосы, лаская затылок, а другой расстёгивает брюки. Когда я заглядываю в её полные страсти глаза, она вновь пихает меня в грудь – я валюсь на спину.
– Я буду сверху, мужчина, – судорожно выдыхает она, – Дай мне контроль.
– Ты уже его взяла, – шепчу, сгорая от возбуждения. Её руки носятся по моей груди. Она царапает мои бицепсы, растягивая кожу. – Смотри, не потеряй, – хриплю, не успевая следить за её голодным взглядом… Ох!
– Блять, – шиплю сквозь зубы, откидываю голову назад, когда она резко нанизывается на меня. – Когда ты… успела… снять трусики?
Ничего не соображаю. Я смотрю на Айрин. Обе её руки напряжены и сжимают основание члена. Голова в экстазе откинута назад. Губы приоткрыты и дрожат. Глаз не вижу… Только напряжённый подбородок, раскрасневшиеся соски. Венку, что дрожит на её шее и жаждет миллионы миллионов поцелуев. Укусов. Засосов. Моих. Она краснеет каждой частью своей безукоризненной фарфоровой кожи. Она не может двигаться. Она стонет. Стонет так, что тело моё раскаляется до такой критической точки, что я рычу, покрываясь испариной. Весь в ней. Сон, мечта… Переливы желаний. Ни слова не могу произнести, ибо рот высох. Ибо все слова забыты. Ибо сейчас говорит тело, тело возбуждённого мужчины. Мужчины, что будто столетие не видел, не чувствовал, не ощущал женщины… Своей женщины. Своей единственной, предназначенной до конца дней. Уготованной судьбой. Женщиной, без которой невозможно жить, невозможно вдохновляться, совершать поступки, общаться, быть полезным. Женщина, которая является маленькой девочкой, невестой, вселенной… всем тем, чем так хочется гордиться, пронести через всю жизнь, как своё главное достижение.
Я люблю её. Господи, как я люблю её.
– Айрин, – бормочу я, чуть дыша, – Контроль всё ещё у тебя?
Она страстно смотрит на меня сверху вниз. С рыком хватает мои руки, укладывает на свои бёдра, тянет кожу на фалангах моих пальцев.
– Заткнись и трахай меня, Теодор Грей, – прерывисто хрипит она, пот стекает по её вискам.
– Так быстро возвращаешь контроль мне? – шумно дышу, ухмыляясь.
Айрин вздрагивает, гневно сверкая глазами. Одна секунда и она капризно отрывает бёдра от моих бёдер, заставляя меня гортанно простонать. Сама же Уизли дёргается так, что, кажется, через мгновение – она разломается напополам.
– Хватит мучить меня, – хрипло дышит она, – Ты и так томил меня ожиданием пять лет. Я больше не выдержу, – она вскрикивает, легонько ударяя меня кулаками по груди. Улыбка жаждет загореться на моём лице, но отжарить эту желающую трахаться, желающую меня – меня одного – мученицу намного сильнее. Намного больше. Оно огромно, как несокрушимая скала.
Я хватаю Айрин за талию, чтобы повалить её под себя. Кровать протяжно скрипит, а Айрин вскрикивает от непроизвольного трения внутри её горячей, влажной крошки. Моя любимая послушно выгибает шею, ластясь, как кошка, чтобы я мог приникнуть с поцелуями к её бархатной коже. Как же сладко. Как же вкусно… Мой язык очерчивает след до самой возвышенности ключиц.
– Двигайся! – горячий выдох опаляет моё ухо. – Почему ты не понимаешь с первого раза?! – хрипит она.
– Не знаю, по чему я больше скучал: по твоему острому язычку, или по горячей киске? – выдохнул я ей в рот.
– Реши сейчас! – вспыхивает она, кусая мочку моего уха.
– Решил! – протяжно стону, – По тебе…
Руки Айрин спутываются вокруг моей шеи, а напряжённые ноги оплетают талию, давят на меня сверху, заставляя проникнуть в неё ещё глубже. Она, как лоза, от которой нельзя оторваться. Её аромат проникает сквозь каждую клетку в теле, сквозь все пазухи, сквозь каждую часть моего сознания, что сейчас расплывчато… Всё в моей голове смешалось, пульс участился, дыхание осело в лёгких.
Боже мой. Губы невольно шевелятся, шепча её имя. Она просит начать то, что мы никогда не могли прервать по собственной воле, а я всё ещё не могу примириться с тем счастьем, что обрушилось на меня, накрыло с головой, лишило возможности дышать а-бы как и а-бы чем. Она вскрикивает – это, как приказ заставляет меня начать двигаться в ней. По-настоящему двигаться.
– Шоколадка, – рыкнул я ей на ухо. Она громко взвизгнула, впиваясь ногтями в мой затылок.
– Боже, какой ты горячий, – хрипит Айрин, – Пожалуйста, Тео, пожалуйста… Быстрее. Прошу тебя, – она с отчаянием глядит мне в глаза.
Протяжно прохрипев, я хватаю губами её сладкий рот и безудержно целую. И выполняю её просьбу – быстро двигаюсь в ней. Быстро, быстро, быстро. Не хочу медлить сейчас. Не могу. В теле такой огонь, что его нельзя погасить.
– Это лучшее фуэте в твоей жизни? – рычу я в её рот. Губы Айрин дрожат от страсти, но она находит силы, чтобы улыбнуться.
– Это лучше, чем какое бы то ни было фуэте… Тед! – хрипит она, прикрыв веки… затем, громко вскрикивает, когда я заглядываю в её глаза.
Её ноги расцепляют кольцо вокруг моей талии: она широко разводит их, точно совершает абсолютный шпагат. Вся напрягается. Дрожит подо мной от толчков, от того тока, что кипит под моей кожей. Она всегда превращает в прекрасное всё, что делает. Она чувствует не лишая себя ни единой эмоции, всё – на полную катушку и без кожи. Каждое моё новое движение в ней – это взрыв. Ни с кем я не могу почувствовать это. Ни с кем.
