Текст книги "Мистер Грей младший (СИ)"

Автор книги: Каролина Янис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

– Замолчи! – холодно прорычал я, резко встав на ноги, – Замолчи. Сейчас, ты мне просто омерзительна. Я ухожу.

– К ней?! – Дана встала след за мной, на её лице отразилось иступлённое отчаяние, – Ты идёшь к ней, да? Она ведь… она ведь прекрасная. Самый лучший человек в этом мире, который бросил тебя при первой же склоке, не разбираясь! Она не за что тебе не благодарна! Она… Айрин не тот человек, кто тебе нужен!

– А что, ты нужна?! – прошипел я, – Хищная лицемерка и истеричка, готовая отравить и напоить кого угодно и чем угодно, лишь бы принести боль и потери другим. Это ты, Даниэль! Это ты! – заорал я.

– Заткнись, здесь люди, – шикнула она.

– Плевать. Я. На них. Хотел.

– Зря, Теодор, зря! Эти люди тебя лечили. Женщины. Все эти годы, ты проводил время с разношёрстными шлюшками и был счастлив. И даже не думал вспомнить о ней. Найти. Поговорить. Ты не меньший ублюдок, Теодор!

– Я любил её! Любил! Какая разница, с кем я делил постель?!

– Вот как? Ты так считаешь? Тот, кто любит, не сдаётся так быстро. Он не ищет утешения в объятиях других женщин, а борется и пытается выявить все причины разрыва сразу, а не спустя пять лет.

– Если я такой урод, то почему ты со мной?! – шиплю я, – Почему?

– Потому что люблю. Знаешь, почему ты меня притягиваешь?.. Почему отвращаешь от других мужчин? Потому что ты что-то чувствуешь ко мне. Это не ненависть, не любовь. Не презрение, не симпатия… Скорее всего, уважение?.. Хотя, какое там уважение… Ты просто небезразличен. И я благодарна тебе за это. Спасибо, что не равнодушен. Я это ненавижу. Если люди ко мне что-то испытывают, я существую. А нет чувств, нет и меня…

– Ты эгоистка.

– Правда и справедливость всегда на их стороне. Мы знаем это вдвоём, верно? – она прищурилась.

– Сейчас, я просто не хочу тебя видеть, – прошипел я, – Просто не могу.

Залпом опрокинув Манхэттен, я быстрыми шагами отправился прочь из ресторана. Нельзя передать словами все те чувства, что роились в моей наболевшей душе и размазывали по сердцу осколки от предательства. Не от предательства Даны – мне на неё сейчас плевать. А оттого, что Айрин поверила в тот муляж, ничего мне не сказала и выкинула из своей жизни. Потом, я винил себя и думал о словах Даны о борьбе. Думал, нужен ли я Айрин? Бывают секунды, когда человек собирает все свои мысли в один тандем в одну секунду. Собирает их в одну связку и не может распустить, даже если сильно захочет. Так вот, то же самое чувство клубка, обмотанного вокруг бомбы, испытывал в те минуты и я. И я хотел застрелиться от сумасшедшего танца ветров в моей голове.

Медленно идя по улице, я не видел пред собой ничего, решительно ничего, кроме прошлого. Утерянного прошлого и утерянного счастья. Сегодняшнюю ночь я не спал совсем. Знал одно: я должен получить от Айрин ответ – «да» или «нет». Я хотел немедленно поехать к ней и отложить свой визит к Джеки, как вдруг от неё пришло очередное сообщение.

«Тед. У меня Айрин. Приходи. Срочно», – я прочёл это и сердце во мне пропустило удар. Срочность. Стало быть, у неё на душе есть что-то важное. Что-то, что действительно мне нужно знать. Если она разбила машину из-за ревности, то наверное… наверное, не всё потеряно. Не всё исчезло. Ещё есть что-то, что можно спасти. Я тешил себя этой надеждой, как мог.

Мой Porshe находился на частной парковке. Интересно, если бы Айрин увидела нас с Даной в этой машине, разбила бы она её?.. Наверное, нет. Сам того не желая, я сделал ей ещё один укол в сердце. Болезненный. Вышибающий. Рвущий на части. Стараясь не думать, я завёл машину и помчался по улицам, плотно сжимая руль и считая, что от этого зависит вся моя жизнь… Вся моя жизнь зависит от нашего разговора. Всю ночь я думал. Гадал, как мне выкрутиться… Но ничего не находил. Я не мог, даже сейчас, полностью отказаться от Даны, потому что у неё был особый ключ к моей жизни. Она предвидела мои шаги. Она была рядом и я получил так много эмоций от её прибывания, позитива. У нас есть связь, как у всех людей с кем-то, кто вызывает антипатию. Нам кажется, насколько низок этот человек, а нас тянет к нему. Потому что этот «низкий человек» не глуп. Он надёжен. Зачастую, он даже в чём-то превосходит нас… Нет, я не буду думать о Дане. Я не буду ни о чём сейчас думать, кроме как о предстоящем разговоре с Айрин.

Спустя десять минут, моя машины была остановлена у обители Джеки. Глядя в зеркало заднего вида, я поправил волосы, галстук. На несколько секунд закрыл глаза. Не было той вчерашней обострённости. Волнения. Точно всплеск волны вчерашний вечер поднялся, а затем, осел на берега. Всё, точно, вернулось на круги своя.

– Тео, наконец-то, – щебетала Жаклин, взяв меня под руку и ведя в гостиную по коридору, – Она уже хотела уходить, я еле её удержала…

– Джеки, – остановил я её, – Она в гостиной?

– Да.

– Спасибо. Дальше, я сам, хорошо? – я выгнул бровь, пристально посмотрев ей в глаза.

– Только не делайте глупостей. Не делайте ошибки, – почему-то встревоженно сдвинув брови, попросила она.

Голос сел в горле. Я только кивнул, проводил Джеки взглядом до входа в кухню, а сам пошёл к Айрин…

Аромат её духов был развеян по комнате. Сначала, врезался он. А потом, её глаза столкнулись с моими. Она стояла в том, в чём описывал её продавец в антикварном. Красивая, изысканная, молодая девушка, стоящая у окна… Где всё, что было вызвано ею вчера?.. Та эйфория? Те смешанные чувства? Сейчас, я питал только страх и любовь. Мне казалось, что сейчас, если меня будут держать под дулом пистолета и спросят: «Что такое любовь?», то я бы, не задумываясь, назвал её имя.

– Привет, – произнёс я очень тихо.

Она молчала. И это молчание было невыносимым. Тишина – была невыносима. Она слегка сжала губы, убрала волосы с плеч на спину, глупо посмотрела на мои ботинки и снова вернулась к созерцанию пейзажа.

Я не хотел мучить ни её, ни себя, но пугающее безмолвие было куда мучительнее. Я подошёл к музыкальной аппаратуре. Просто нажал на кнопку «воспроизведения». Это была Уитни Хьюстон, со своим «Run to you». Эта музыка напомнила мне о Голландии… О том, как мы танцевали в последний раз. На побережье. Молчание было неловким, но музыка без прикосновений её руки, тёплой, белой и нежной, была тяжелее. Я тяжело вздохнул и посмотрел на Айрин, которая повернулась ко мне спиной.

– Айрин, – тихо попросил я, – Одна просьба. Потанцуй со мной.

Она обернулась, слегка сжала пухлые губы. Глаза её блестели тусклым болезненным светом. Айрин без улыбки поглядела на меня, печально вздохнула и обречённо подошла ко мне. Я заглянул в морские глаза и понял, как трудно мне было все эти годы, вдали от неё. От её дыхания, от её голоса, которой я так хочу сейчас услышать… Когда она подходила ко мне, делала эти маленькие шажочки балерины, я хотел начать заново.

– Когда мы танцевали в последней раз? – шёпотом спросил я, протянув ей руку.

– Неужели, ты не помнишь? – от сердца отлегло.

– Я хотел узнать, помнишь ли ты?

Она слабо улыбнулась.

– Не будь таким милым и романтичным.

– Почему? – спросил я.

– Я боюсь, что возьму и поцелую тебя, – тяжело вздохнула она.

Я притянул её за талию к себе, пока она продолжала.

– А этого мне делать никак нельзя. Потому что урон твоей машине – моё последнее безумство.

Я вздрогнул от её ледяного тона, но её рука на моём плече плотно впилась пальцами в ткань, точно шептала: «не отпускай… не отпускай, я сама».

– Ты так изменилась, – тихо произнёс я, что-то внутри меня перевернулось от осознания при произношении этих слов, – Ты помнишь «тех нас»? – с надеждой, довольно мягко, спросил я.

– Да. Помню, – она ответила, выдержав паузу, когда наши сведённые танцем тела проделали плавный круг по комнате.

– Ты же не считаешь, что всё было зря? – вкрадчиво спросил я.

– Конечно, нет, – размеренно ответила она, – А ты?

Брошенный мне вопрос заставил перестать смотреть через её плечо и вцепиться ей глазами прямо в глаза.

– Ты шутишь? – мягко усмехнулся я, затем, всякое выражение пропало с моего лица, только в глазах проступили черты неподкупного страха, – Я боялся, Айрин. Я очень боялся, что ты так будешь думать…

– Никогда, – уверенно произнесла Айрин, – Я была в заложниках у той себя все эти годы.

Я виновато стиснул челюсти, прижал её за талию ближе, коснулся щекой её горячей щеки.

– А я думал, что потерял тебя тогда, – серьёзно произнёс я, – А сейчас, приходит осознание того, что я терял тебя всё это время.

– Да, ты… меня потерял, – тихо сказала Айрин, опустив глаза.

– Надежды нет совсем? – с болью в сердце спросил я.

Ответа не последовало. До этого, топтавшиеся на месте, мы снова начали плавно, медленно двигаться. Я оторвал голову от гладкой шёлковой щеки, смотря на Айрин сверху вниз.

– Я бы хотел сказать тебе, что мне… было приятно, когда ты меня ударила, – выпалил я, лишь бы продолжать слышать её голос.

Айрин поднимает на меня глаза, стараясь выглядеть не удивлённой.

– Хочешь ещё пощёчину? – мило улыбнулась Уизли.

– Нет, я… я к тому, что ты ко мне ещё… что-то чувствуешь. Ведь, если бы тебе было всё равно, ты бы не ударила меня.

– Не нужно говорить об этом. В этом нет смысла.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Не ты, не я… мы не способны ничего изменить. И я вижу это по твоему лицу.

– Айрин…

– Мистер Грей, – оборвала она меня, – Я не хочу говорить о том, что очевидно. Будем честны друг с другом…

– В отличие от тебя, я пытаюсь быть честным.

– Ты пытаешься, а я уже честна…

– Ты изменилась, – снова сказал я, уже резче.

– Как и ты. Время меняет, – задумчиво произнесла Айрин.

– Близкие друзья меняют? – спросил я нагло.

– Даниэль меняет? – парировала она.

Я стиснул челюсти. Чёртова любовь! Почему я ей всегда проигрываю?! Почему сердце так болезненно сжимает?! Почему? Почему всё так, а не иначе?

– Мы знаем больные места друг друга. И стреляем в цель. Это называется запретный удар, Айрин, – проговорил я.

– Ты уже ударял меня. Это был мой черёд, – холодно сказала она.

Затем, ещё раз заглянув в мои глаза, она крепко-накрепко прижалась ко мне и плотно сжала в объятиях.

– Айрин, – растеряно произнёс я, в то время, как мои руки сжимали её до костного хруста и не были готовы отпускать.

С минуту, мы стояли так. Застывшие намертво. Мне показалось, нас превратили в статую, неспособную оторваться друг от друга. Я уткнулся губами в её золотые волосы, она в мою грудь. Кажется, прошла вечность, прежде чем она оттолкнулась от меня двумя руками, как от трамплина, резко, как в бреду закачала головой и прорычала:

– Нет! Не подходи!

Я застыл. Она обнимала меня так… потому что делала это в последний раз?.. Блять, нет. Только не говори мне это! Я начал делать шаги к ней…

– Нет! – звонко вскрикнула она, выставив руку в защитном жесте.

– Айрин…

– Серьёзно: не подходи.

– Почему?

– А ты не знаешь?! Не знаешь, да? – она резко разворачивается спиной ко мне, делает шаг, но замирает. – У меня внутри всё переворачивается. Я хочу ненавидеть тебя. Я хочу проклясть тебя. Я хочу понять, почему у меня ничего не получается, а ты способен на всё?! – её голос мольба и отчаяние. Она сводит лопатки, будто пытаясь сбросить мой взгляд со своей спины, как поношенное пальто. Не оборачивается.

– Ты предатель. Ты чёртов циник. Ты хочешь любить, но делаешь всё, чтобы не любить. Ты не знаешь, насколько ты запутался, запутывая других. Чего ты хочешь от меня сейчас?! Я не железная!

Голос звенит в комнате, отражаясь отголосками боли в моих ушах.

– Айрин, – тихо зову я, – Посмотри на меня, пожалуйста.

– Нет, нет, нет, – она качает головой и сжимает плечи, обнимая локти руками, – Я не хочу смотреть на тебя. Не хочу. Думать о тебе не хочу, говорить с тобой не хочу, я уже ничего не хочу!

– Я могу попросить… прощения? Даже не надеясь на то, что ты меня простишь? – ошарашил её я.

Она медленно поворачивает голову в мою сторону. Синие глаза заволокла дымка. Губы её слегка дрожали. Любимое мною лицо было исполнено сухой, прерывистой печалью, и вся её фигура напоминала сейчас что-то, что олицетворяет грусть. Если бы меня спросили, как выглядит боль, я бы сказал: «Посмотрите на Айрин, когда она глядит в мои глаза…»

– Не можешь. Потому что мы уже ничего не исправим. Я решила.

– Ты решила? – прищурился я.

– А нельзя?! Ты решил жениться на Дане, а я решила… не мешать вам.

– Послушай, она меньшее, что меня сейчас волнует.

– Не обороняйся, Грей!

– Да ты что? Почему это?! Как ты могла поверить в те фото? Как ты могла подумать, что тогда, после всего, что между нами было, я мог изменить тебе? Я узнал об этом только сегодня, Айрин. Только сегодня! Когда мы расставались, ты даже намекнула на них, а они ведь имели значение! Только я не понимаю, почему?! Как ты могла поверить?

– Так же просто, как и вчера в то, что вы поженитесь, – спокойно заключила она.

– Ты же врёшь мне! – взорвался я.

– Нисколько!

– Что ты хочешь сказать мне всем этим?

– То, что надежды для нас нет.

На мгновение, я забыл, как делать вдох. Мне показалось, что всё вокруг, в этой комнате, на улице – за окном, везде, везде на целом свете, исчез кислород. Всё стало пустым, бесцветным и ненужным.

Я посмотрел в её светло-синие глаза, в которых солнечным бликом, переходящим и непостоянным, но далеко не радостным, играла боль.

– Это всё, что ты мне хочешь сказать?

– Да, всё.

– Я не могу поверить, что это конец! – зарычал я отчаянно.

Она развернулась ко мне спиной и жёсткой походкой пошла быстрыми шагами к выходу.

– Подожди… Подожди!

Айрин останавливается. Она меня слышит. Она со мной! Детка, я задержу тебя лишь на несколько секунд…

Я обошёл её, встав перед ней лицом к лицу. Синие глаза пристально рассматривали меня, без какой-либо определённой цели. Так же, как и мои: мне просто нужно было посмотреть в её глаза.

– Я ведь не оставлю тебя в покое. Никогда.

– Оставишь. Оставлял в первый раз… Оставишь и во второй.

– Ты… Ты хочешь сказать, что только я виноват в случившемся осенью, пять лет назад?

– Ошибка. Ты же говорил. В кладовке.

– Ты считаешь, что только моя?

– Да. Считаю.

– Айрин, ошибку можно исправить… и я хочу…

– Нет, Теодор. Наши желания не совпадают.

– Но… Почему?..

– Потому, что ты уже не любишь меня.

– Айрин?!..

– Не любишь. Ты видишь во мне образ той маленькой девочки, невинный формат юности… Видишь ту, которой я была пять лет назад, но… Той меня больше нет. Недавно, я поняла, что могу освободиться… От любой зависимости лечатся. И я… И я тоже!

– Что ты говоришь, Айрин?..

– Правду. Правду, в отличие от тебя. Мы ничего уже не значим друг для друга. Память. Это всё злая память играла с нами такую шутку… Ты предал меня дважды. Дана. Я её… ненавижу. И тебя тоже. Я тебя тоже ненавижу! И ты не можешь быть счастлив с женщиной, которая тебя ненавидит! С женщиной, которая не сможет стать тебе партнёром. С женщиной, у которой в груди ничего не осталось. Ничего! Ничего, понимаешь? Я не смогу родить тебе детей. Я не смогу! Я… У меня ничего нет и не было кроме себя самой! Я даже любила тебя в одиночестве, все эти годы, я… Всё, что было, это прекрасно. Но это прошло. Всё проходит, Грей. Я не могу больше любить тебя. Уходи… Пожалуйста, уходи из моей жизни.

В моей груди со скоростью злокачественной опухоли стала разрастаться боль. Всё во мне сжалось, как от удара. Колотящееся сердце резко дало на спад. С каждым вымученным стуком пульса кровь приливала к виску, а каждый звук, каждый глоток воздуха превратились в скрипы и кислоту. Я хотел упасть перед ней на колени. Моя душа теряла ориентиры. Я хотел ударить что-нибудь и чтобы это разбилось вдребезги. Это желание победило. Я схватил с тумбочки вазу из хрусталя и бросил на пол. Холодный блеск осколков взметнулся в отвратительно-ярком солнечном свете и опал на пол.

– Вот, что ты сделала с моим сердцем! – заорал я, перешагнул через развалины и схватил её за плечи, плотно сжал, – Ты всё у меня забрала, Айрин! Всё забрала! Все эти годы я только и жил твоей любовью, но даже она не вечна! Она прошла! Разбилась! Боже, почему?! Ты полюбила другого?! Кто он, Айрин?! Ты убиваешь меня снова и убьёшь ещё много раз! Тем, что сейчас уйдешь! Тем, что я буду тебя помнить! Тем, что ты выйдешь замуж и я об этом узнаю! Ты убиваешь меня! Снова и снова! Я слышу твой голос и мне больно. Я смотрю в твои глаза и мне больно. Я пытаюсь себя уговорить, что я всё это заслужил… Но… Господи, я не смогу уже без тебя… Прекрати убивать меня. Пожалуйста! – я встряхнул её и только сейчас заметил металл и холод в её глазах.

Она лишь сжимала губы и сводила брови, точно от боли.

– Мне! Мне больно! – прорычала она, – Мне больно! Убери свои руки! Отпусти меня!

Она выбилась из моих тисков, ударив меня ладонями в грудь и стала тереть свои предплечья, на которых остались красные следы от моей хватки. Блять! Блять! Блять!

– Ты предпочитаешь, чтобы было больно другим! – срывала голос она, – Уже больно! Мне уже больно, Тед! Уже!.. Но больше я этой боли не почувствую! Ты не прикоснёшься ни ко мне, ни к моему сердцу! Ничего не вернуть! Не смей преследовать меня! Забудь меня! Забудь, что я есть! Я в прошлом! Будь счастлив, Грей! Я желаю тебе счастья, как и каждому чужому человеку!

Айрин стиснула зубы, схватила сумочку с дивана и выбежала прочь из комнаты. По громкому стуку захлопнувшейся входной двери, я понял, что она покинула квартиру.

Покинула мою жизнь.

Покинула моё сознание.

Покинула моё сердце.

Боль разочарования и потери подкатила к горлу – и с глухим звуком ухнула мне в пятки, осадила мои лёгкие и взорвала, как бомба, всё внутри, оставляя лишь пустоту и вечную мерзлоту… Я сделал поворот вокруг своей оси и заметил в зеркале своё собственное отражение. «Я тебя ненавижу» – сказал я ублюдку, что в зеркале и засадил в его рожу кулак, оставляя жёсткую паутину из трещин, что скоро расползались по стеклу, а позже – точно камни с вершины скалы, опали вниз, усыпая искрами пол. Боль свела кулак, царапины усеяли пальцы, влажные от крови. Та боль, что внутри – была страшнее. Меня ошпарило от этого осознания. Я застонал, зарычал, как раненный зверь и сорвав с себя галстук, упал на колени перед осколками. Это слишком! Слишком для меня. Слишком больно. Взяв крупный кусок стекла в руку, я потянул его к сонной артерии, чтобы вспороть свою шею. Выпустить сквозь это отверстие свою жизнь. Выпустить душу! Прочь!

– Нет! – меня остановил вопль Джеки, а затем глухой удар раздался мне по затылку…

Издав гортанный рык, я упал ничком на осколки.

В глазах потемнело.

Душа освободилась.

В комнате играла Хьюстон.

========== Change. Part Two. ==========

Айрин

«Любовь – это зубная боль в сердце», – писал Генрих Гейне столетия назад. Вряд ли, можно сказать точнее… А что бывает после боли? После любой боли? Облегчение. Когда муки проходят, является чувство лёгкости и чего-то чистого внутри. Чего-то свободного, ведь тебя отпускает – во всех смыслах, тиски ослабевают и дают возможность вдоха.

Раны, особенно глубокие, не стоит трогать сразу. Оттого, что любовь прошла – не чужая любовь к тебе, а именно твоя – на сердце тоже остаются раны. Это разочарование, чувство того, что часть тебя потеряна, а вместе с тем… вместе с тем ощущение, что последствия необратимы. Я всегда была зависима от действий своего сердца, почти всегда. И это привело к тому, что я осознала, что не умела жить; почва под ногами, которая казалась мне постоянной, уплыла из-под ног, а я осталась на распутье между прошлым и будущим, без всего внутри.

Я несколько раз мечтала начать всё сначала. У меня не получалось, не получалось очень долго, что скорбно и неудивительно. Это были просто мечты, я сама ничего для этого не делала. Не брала так много раз протянутую руку, не пыталась сама стереть надежды вернуться в прошлое, ничего не делала. Пассивная мечтательница, определённо не знавшая ничего, что хочет от жизни. Я была именно такой и винить кого-то в потерянном времени – глупо и неправильно.

Я и не виню. Плыть по течению – надоело. Подстраиваться под сердце – тоже. Разум начинает побеждать, а значит, я расту. Нечего больше думать о том, что было. Только о том, что будет. Только о том, что уже случилось.

Моя жизнь изменилась. Это произошло, едва я переступила порог дома Джеки. Когда я шла по широким улицам, на моих губах стояла улыбка, было чувство неуловимой, но невероятной свободы, которая поселилась во всех частях сердца, сочилась из меня морскими брызгами. Мне впервые за долгое время было легко дышать. Легко думать. Дома, естественно, не обошлось без слёз. Но в этот раз, мне было ясно, что я делаю это в последний раз. Я плачу – в последний раз. Мне больно – в последний раз. Я слабая – в последний раз.

Следующим утром, началась новая жизнь. Я не думала, я жила, как все нормальные люди. Вставала рано утром, пила кофе, шла на работу, была в центре внимания своих девочек и пропадала с ними в танцевальной студии до четырёх часов дня, с короткими, но частыми перерывами. Затем, они шли на дополнительные секции в моей школе, а я занималась обычными обязанностями директора и просто «усталой мамочки», чьё сердце болит за каждого подопечного в моей маленькой – пока маленькой, во всех смыслах, – бальной группе. Две недели промчались быстро. Почти ничем непримечательно, незаметно, кроме… Кроме роя ситуаций, кружащих вокруг имени кудрявой пятилетней девочки, Викки Стоун – той самой, которая привела ко мне Грея, чтобы я его накрасила. Да, я обращала эти дни на неё внимания немного больше, чем не остальных. Но это вызвано не случившимся на свадьбе Фиби «трогательным моментом», а тем, что в последнее время этой девочке было очень тяжело, и каждый взрослый человек мог увидеть это невооружённым глазом.

Викки приходила на занятия заплаканной и болезненно бледной, я думала, что это проблемы со здоровьем, возможно, аллергия, но организованная мною медицинская проверка с хорошо квалифицированным специалистом, ничего страшного и опасного в её организме не обнаружила. От этого мне стало ещё тревожнее, но из-за чувства такта и должного профессионализма в исполнении своих обязанностей, я не проводила никаких бесед. Это маленький, пятилетний ребёнок, из обеспеченной и, как сказано в анкете, полной семьи, наверняка, не знающий никаких проблем, возможно, просто капризничает? Но на требовательную и наглую девочку она не похожа, что вполне могло быть объяснимо в силу её возраста. Всего пять лет, а зажата и страх, какой-то неуловимый страх в светло-карих глазах, способных перевернуть душу, когда в них смотришь… Только по прошествии ещё двух недель, я увидела, узрела и ужаснулась причине её страданий. Это были побои. Маленькую, хрупкую девочку с тусклыми от слёз глазами, избивали, возможно, всё то время, пока я боялась с ней заговорить… и синяк, крупный синяк на предплечье, появившийся только сейчас, полностью сорвал «запрет на душевный разговор» с моей старательной и прилежной ученицей, смышленой и организованной не по годам.

Я увидела этот дефект на её коже, когда она снимала жакет, перед занятиями у станка. Я сидела за своим столом в зеркальном зале с блестящим и скользким паркетом, удобным для занятий, на котором малышки в пуантах катались, как на коньках в свободное время. Я не могла предположить другую причину появления синяка, кроме как удар. На паркете она никогда не каталась, на занятиях делала всё слаженно и отточено, ни к чему, буквально – ни к чему нельзя было придраться. И если бы не такое её каждодневное упадническое состояние в течение целого месяца, я бы и не брала в расчёт, что в её семье есть зверь, способный поднять руку на собственного ребёнка. Но для начала, мне нужно было поговорить с Викки, чтобы попытаться поднять её дух и убедиться в том, что мои печальные предположения верны. Наша беседа двухдневной давности до сих пор у меня в глазах…

– Подойди ко мне, – я сказала это как можно мягче, пытаясь не спугнуть, а как можно больше расположить её к себе.

Викки подошла к моему столу, немного склонив печальную кудрявую голову. Когда она посмотрела на меня, я снова дивилась её чарующему и умному взгляду.

«Такая маленькая, а всё осознание жизни в глазах».

– Да, мисс Уизли? – голос покорен и тонок.

– Ты хочешь говорить сейчас?

– Да, мисс Уизли. – «Она намеренно произносит это „мисс“, чтобы я помнила, каково моё место?», – эта мысль моментально пронеслась в моей голове, а потом, я снова вспомнила, что ей всего пять лет, глубоко выдохнула и продолжила:

– Понимаешь, я волнуюсь и… Я бы хотела знать, почему в последнее время ты так замкнута? Не общаешься с девочками. Заплаканная, расстроенная приходила последние недели на занятия. У тебя что-то случилось?

– Ничего, – испуганные глаза тускло блеснули, она отрицательно закачала головой, – Ничего.

Я взяла её руку в свою.

– А что это? – мой взгляд упал на синяк, выглядывающий из-под рукава гимнастического купальника.

Она заплакала. Заплакала, и я прижала её к себе. Моё сердце обливалось кровью, я обнимала её и хотела разрыдаться вместе с ней, но только плотно сжала губы и вспомнила, когда плакала в последний раз, и, как пообещала себе, что это – был последний раз. Я сдержалась, успокоила её, накормила шоколадом и пообещала, что всё, всё обязательно будет хорошо. Как следствие, к сожалению, о случившемся – я ничего добиться так и не смогла, и, отправив Викки домой с водителем и няней, которые приезжали за ней после каждого занятия и ежедневно к утру привозили её, я решила, что с обидчиками буду разговаривать сама.

В тот же вечер, я позвонила её отцу и потребовала встречи. Тот разговор я тут же забыла, ибо была дико зла и уверенно настроена против него. Мистер Дерек Стоун. Я покажу вам, где зимуют раки, если это вы трогали беззащитного ребёнка. Причём, «трогали» – просто сумасшедшее, как мало сказано об этом рукоприкладстве.

Моя встреча должна состояться сегодня. Воскресенье. Трачу свой единственный, грёбаный выходной, так как мистеру Извергу было удобно только в этот день. Какой занятой, мать его.

С одной стороны, я была даже рада тому, что эта встреча назначена на сегодня, так как вчера вечером – мне звонила Джеки и говорила о том, что вся честная компания собирается в доме Флиннов, чтобы отметить начало августа и просто предаться обсуждению Фиби и Адама, которые не хотят прекращать свой медовый месяц, который, по плану – должен завершиться, как раз, сегодня. Но не тут-то было и ребята полны энтузиазма «обтирать» эту тему.

Идти я не считала нужным по нескольким причинам, во-первых, мистер Стоун. Во-вторых, Грей. Да и, в-третьих, и, в-четвёртых – тоже он. Джеки не утаила от меня то, что он собирался сделать после моего ухода. И только бутылка самого дорогого алкогольного напитка в мире, разбившаяся о его дурную голову, стала средством спасения его жизни. Он должен ненавидеть меня, быть благодарен Джеки и быть счастлив. Очень счастлив. И если в своих последних речах, направленных к нему, я была довольно жестока, то… Я знала, что сам он остановить эту «машину без тормозов» не в силах. И если я бы я показывала, как мне тяжело прощаться с ним, как мне дико больно, он бы ринулся за мной и не смог отпустить. Я оттолкнула его от себя так, что назад пути нет. И я спокойно приняла это. И он примет… В отношении его, у меня всегда было нечто, вроде, предвидения, как у пророков-поэтов. И я знаю, что он будет счастлив, потому что он этого заслужил. Что мне оставалось делать? Ничего. Я просто ушла с дороги, не мешая ему двигаться к счастью, или хотя бы не мешая счастью, двигаться в его сторону.

Сама же я, этакая защитница несовершеннолетних и крайне щепетильная преподавательница танцев, ровно в четыре часа дня, при полном параде, гордой походкой вошла в огромный ресторан французской кухни. «Недурно», – решила я, осмотрев помещение, но по-прежнему оставаясь холодной и напряжённой. Что за глупости, говорить с учителем собственного ребёнка в ресторане, а не у нёё в кабинете?! Я изначально была против этой идеи, но топать ножками и требовать появления этого безумного мистера Стоуна у себя, как подобает нормальному разговору директора школы и родителя, я не могла. Так что, единственное, что я запомнила от разговора с отцом Викки, то это – час и место, когда и куда я должна была явиться.

Я села за первый попавшийся столик у окна, заказала себе чашку кофе и принялась ждать. «Непунктуальный», – отметил мой воспалённый мозг, а потом колею мыслей из меня выбил аромат латте с корицей и я, отчасти, расслабилась, стараясь не концентрироваться на минутах, пробегающих на огромных часах, висящих в самом центре огромной белокаменной стены этого престижного заведения.

Мистер Стоун – высоченный брюнет, с довольно приятной внешностью, унаследовавший, определённо, что-то восточное от предков, появился только тогда, когда чашка кофе была выпита, а терпение спало на «нет».

«Почему так бросается в глаза, что ему нет тридцати и что он не способен ударить ребёнка?» – мой, теперь, чисто женский мозг задал этот вопрос, когда он с извинениями рухнул в кресло напротив меня, поздоровался, сцепив руки на столе в замок.

– Добрый вечер, – сухо сказала я, – Ничего, что опоздали. Я здесь, потому что мне нужно поговорить с вами, и я позволила себе наплевать на все свои дела, чтобы сделать это.

– Не вы первая, не вы последняя, кто отказывается от всех своих дел, чтобы поговорить со мной, -цинично заметил он.

Вот ведь кретин!

– Я не буду это комментировать. – Я сжимаю губы. – Поэтому, сразу перейдём к делу.

– К делу, – отрывисто повторил он, глядя на меня глазами Викки.

Я сглотнула злость, подкатившую к самому горлу, прочистила его, остро смотря прямо в лицо наглецу.

– Вы думаете, это приятно видеть, какой страдающей и потерянной приходит твоя лучшая ученица? А ты, несмотря на боль в груди, продолжаешь вести занятия, боясь подойти и заговорить с ней из-за того, что её глаза постоянно готовы переполниться слезами? Что она дрожит изнутри, только из-за доброго жеста, или слова, направленного к ней? Это нормально? – я выжидающе смотрю на него. Он молчит. Я продолжаю.

– Всё можно понять. Раздоры в семье, какие-то обстоятельства, вызывающие грусть… Отказ от покупки чего-нибудь, если ребёнок капризен и привередлив, что, кстати, вряд ли можно сказать про вашего… Но эти красные глаза, эти дрожащие колени, это длилось целый месяц, – ни день, ни два, – а месяц! И чем это завершилось? Синяком! Побоями. И это хорошо, что я это заметила! Почему вы молчите?! Хотите сказать, что ничего не видели и не знаете? Куда смотрит мать вашего ребёнка, если не вы? Ваша мать, если, опять же, вы настолько заняты, чтобы уделить внимание собственному ребёнку, – я чувствовала, как распалялась изнутри, пока он смотрел на меня, – Я бы хотела услышать объяснения и сказать… Сказать, что вы, мистер Стоун… Вы совершенно не думаете о вашей дочери, – я зло смотрю ему в глаза, желая сделать дыры и проверить: есть ли в этой холёной башке мозги?