Текст книги "Аравия. Прошлое и настоящее"

Автор книги: Игорь Сенченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

А. Орлов не исключал, что муджтехиды, то есть религиозные авторитеты в Святых городах шиитов, могли быть «неравнодушны» именно к тем чуашам, которые пользовались влиянием у паломников и могли «склонить их посетить и оставить свои пожертвования именно этим, а не другим муджтехидам.» (161).

Неопытный закавказский крестьянин, отмечал А.Орлов, очутившись за границей без паспорта и боясь обратиться в консульство за содействием, «всецело попадал в руки чуаша». Наличие персидского паспорта нисколько не облегчало путешествия паломника по Персии, и тем более по Турции, служило «весьма малой защитой от злоупотреблений турецких агентов». Поэтому паломник не только «практически сразу» расходовал все имевшиеся у него деньги, чтобы «за мзду решать» возникавшие у него проблемы, но «основательно должал, тому же чуашу», с которым впоследствии рассчитывался «в течение целого ряда лет». Беспаспортные паломники, по словам А.Орлова, конечно же, понимали, что их «бессовестно грабят, но из страха ответственности за беспаспортность не смели являться в консульство с жалобой» (162).

Главной причиной злоключений паломников-шиитов из России была, таким образом, «беспаспортность», а почвой для произрастания этого явления служили, в свою очередь, трудности, сопряженные с получением загранпаспорта на Родине. По закону от 8 июля 1903 г. паломникам, «уплатившим казне 15 рублей», выдавались паспорта, в которые вписывались все члены их семейств; случалось, что «не только взрослые сыновья, но и братья, и племянники владельца паспорта». Вместе с тем в данном вопросе существовала, по мнению российских дипломатов, «определенная дискриминация между христианскими и мусульманскими паломниками»; и устранить ее они рекомендовали правительству как можно быстрее. Подчеркивали, что, по их мнению, это определенно способствовало бы «поднятию престижа Отечества» и среди мусульман-шиитов России, и Персии, и владений Турции в Аравии.

«Я полагал бы, – отмечал консул в Багдаде А.Круглов, – что убеждение мусульман в том, что Императорское Правительство относится с одинаковым уважением к религиозным чувствам всех, без исключения, русскоподданных – заслуживает внимания». Находил бы также «желательным применение к мусульманским паломникам правил о христианских паломнических паспортах, по которым взыскивается лишь бланковый сбор». «Не следует забывать, – подчеркивал А. Орлов, – что предоставление мусульманским паломникам тех же льгот, что и христианам, явилось бы лишь возвращением к существовавшей ранее практике. Так, по пункту «в» ст. 253 «Устава о паспортах» (закон от 22 сентября 1844 г.) всем обитающим...в Закавказье... мусульманам при отлучках их в сопредельные персидские или турецкие области, а равно при отправлении на богомолье в Мекку, выдавались паспорта с платою только за напечатание бланков» (164).

«Осознавая степень угрозы, таящейся для России в использовании Англией исламского фактора» в своих целях, российские дипломаты обращали внимание Санкт-Петербурга на «недопустимость недооценки политического аспекта паломничества». Указывали на то, «отсутствие на этот счет специальной правительственной программы, способной сыграть роль своего рода противовеса панисламистским устремлениям Турции и честолюбивым замыслам англичан, конкретно в Закавказье и Средней Азии, является серьезным и досадным упущением». Считали обоснованным и своевременным в таком контексте «подумать и о чуашах». Предлагали «зарегистрировать» их и, «не признавая официальными агентами правительства», предоставить им «некоторые права по надзору за паломниками» (165). Поскольку влияние чуашей на «направление паломников с их пожертвованиями к тому или иному муджтехиду не вызывает сомнений, – отмечается в одном из дипломатических донесений, – то, может быть, кавказской администрации представилось бы возможным – путем соответствующих внушений чуашам – поддержать, в случае надобности, желательных для нас муджтехидов». Оказывая, таким образом, «влияние на прилив их доходов и учеников», можно было бы содействовать и росту их популярности среди верующих (166).

Всесторонне вопрос об «исламском факторе», как таковом, рассматривался в МИД Россиийской империи в июне 1911 года, на специальном межведомственном совещании. В принятых на нем рекомендациях говорилось о необходимости «оперативного устранения трудностей, связанных с паломничеством русскоподданных мусульман в Святые места шиитов и суннитов», о должном противодействии «политическому воздействию на них» со стороны Англии и Турции (167).

В практическом плане всем этим вплотную должны были заняться дипломатические миссии России в Аравии (Джидда) и Месопотамии (Багдад, Басра), а также российские власти на Кавказе и в Средней Азии.

Внимательно наблюдая за действиями англичан, турок и персов, российские дипломаты сообщали, что в целях «усиления своего престижа» в глазах мусульман России персидские и турецкие власти – конечно же, не без участия во всем этом англичан – «шли на предоставление мусульманским паломникам из России вполне конкретных льгот». Что касается «путешествия их по Персии и Турции, – сообщал А. Орлов, – то для Персии консульские визы не требуются, разрешение на въезд дается уже post factum, на основании необременительной для паломников пошлины топрак-басти в 16 кранов (1 руб. 20 коп)» (168). Для Турции «таковая виза требовалась», но за ее получение паломники платили сумму, по словам А.Орлова, тоже незначительную, в размере 1 меджидие (около 1 руб. 60 коп.) (169).

«Беспрепятственно пропуская паломников из России на свою территорию», отмечали российские дипломаты, и, оказываясь, на первый взгляд, в проигрыше (в плане получения доходов с консульских сборов), персидские и турецкие власти «потом уж сполна брали свое», и «обдирали паломников как липку». «Путь паломников, – докладывал А.Орлов, – пересекает несколько рек, где имеются мосты, за переход по которым для вьючных животных установлена следующая такса: с мулов, ослов и лошадей без груза – 20 пара, с грузом – 1 пиастр; с верблюдов без груза – 2 пиастра, с грузом – 2,5 пиастра» (170). При скоплении перед мостом большого числа паломников «сборщики налогов берут взятки – за пропуск вне очереди. Часто случается, что мосты, отведенные для пересечения рек паломниками, «ломаются», и именно в моменты наиболее оживленного движения. Тогда сборщики мостовой пошлины, которые являются в то же время и владельцами перевозных средств, взимают с каждого перевозимого животного до четверти меджидие, что в 10, а порой и 20 раз выше официально установленной таксы». И русским паломникам, замечает А.Орлов, хочешь, не хочешь, приходится раскошеливаться.

«Экипажей для обеспечения сообщения между Неджефом и Кербелой нет», говорится в сообщении другого российского дипломата, вице-консула в Неджефе А. Фархаты. «Есть только десятиместные арбы, в которых и возят паломников. Арбы эти отправляются со станции лишь один раз в сутки, в строго определенное время. Желающие выехать приобретают места – и пестрая разноязыкая кавалькада трогается в путь. Следуют группой, не отрываясь друг от друга. Остановка одной арбы вызывает остановку остальных. Вместе с паломниками и путешественниками всякий раз едут по два вооруженных турецких жандарма» (171).

Встречаются в донесениях российских дипломатов и описания Священных городов мусульман-шиитов. Перелистывая пожелтевшие со временем страницы архивных документов, живо представляешь себе Неджеф и Кербелу начала XX столетия. «Сюда ежегодно привозится из различных стран, – сообщает в своих путевых заметках А. Фархата, – преимущественно из Персии, Индии и с Кавказа, до 80 тысяч шиитских погребений: урн с прахом отцов, матерей, жен и детей. Считается, что быть погребенным здесь – значит попасть в рай, и жить там беззаботно».

Добраться из России до Священных городов и захоронить там умерших родных или родственников, замечает А. Фархата, непросто (172). Утрясать связанные с этим делом вопросы, помогали русскоподданным мусульманам-шиитам проживавшие в Неджефе и Кербеле их соотечественники. В 1914 г. в Неджефе насчитывалось до 300 человек русскоподданных, а в Кербеле – 40 (173). Из 70-80 тысяч паломников-шиитов, ежегодно посещавших тогда эти города, «от 3 тыс. до 10 тыс. человек, то есть около 10 процентов, составляли русскоподданные, преимущественно из Закавказья» (174).

С каждого из них российским консульством в Багдаде, если «паломники попадали в сферу его внимания», «взималось 75 копеек пожертвований». Однако, почему-то «в пользу Николаевской больницы в Константинополе», хотя услугами ее, как подчеркивали российские дипломаты, паломники-мусульмане из России практически не пользовались (175). В связи с этим консул в Багдаде В. Машков ставил вопрос, и вполне обоснованно, как считали в МИД России, об использовании таких пожертвований на «организацию медицинской помощи паломникам-мусульманам из числа русскоподданных, следующих через Багдад». Сам В. Машков готов был «вносить на эти цели пожертвований не менее 100 рублей в год» (176).

Документы свидетельствуют, что российские дипломаты обращали внимание Санкт-Петербурга на необходимость безотлагательного решения проблем, связанных с паломничеством мусульман из России. Иными словами, затрагивали вопросы, имевшие отношение к судьбам сотен тысяч подданных из числа многомиллионного мусульманского населения Российской империи. И что важно, акценты в своих соображениях и предложениях на этот счет ставили на гуманной, «нравственной стороне» паломничества.

Надо сказать, что ограничений на паломничество мусульман из России к началу XX столетия практически не было. Если таковые и вводились, то крайне редко; главным образом вследствие неблагоприятных в санитарном отношении условий в местах паломничества; чаще всего из-за холеры (177).

В 1891 г., например, имела место масштабная вспышка холеры. На турецкой границе были установлены дополнительные многочисленные военно-санитарные кордоны. По этой причине в 1891 году Неджеф и Кербелу посетило значительно меньшее количество паломников, чем в предыдущие годы. Согласно донесениям российских дипломатов, «их было 1547 человек, в том числе из Ереванской губернии – 538 чел., Бакинской – 712 чел., из Бухарского ханства – 21 чел.» (178).

Мусульмане-сунниты, в отличие от шиитов, совершают паломничество к Святым местам ислама в Мекке и Медине. О паломничестве мусульман-суннитов из России в Аравию в конце XIX ярко рассказано в «Отчете штаб-капитана Давлетшина о командировке в Хиджаз». По наблюдениям российского офицера, «много паломников из числа русскоподданных прибывало в Святые места ислама в Аравии с караванами из Сирии и Египта». Сирийский паломнический караван 1898 г., который наблюдал Г. Давлетшин, был многотысячным; его охранял военный отряд, численностью 550 человек. Во главе каравана, по сложившейся традиции, шел красивый верблюд с водруженным на него богато украшенным шатром-паланкином с кисвой (покрывалом) для Каабы.

Во время посещения Мекки штабс-капитаном Г. Давлетшиным в городе насчитывалось – из числа постоянно проживавших там мусульман, эмигрировавших из России, – «восемь семей татар, две семьи киргиз и учащихся в медресе семь человек..., а в Медине – 31 семья татар».

Средства к существованию все они «добывали», по выражению Давлетшина, обслуживая пилигримов из России: встречали караваны, размещали паломников у себя на квартирах, «столовали их». «Я видел только одного из здешних эмигрантов, – сообщает Г. Давлетшин, – бывшего состоятельного купца, бежавшего в Медину от запою, который один только не интересовался хаджиями, и зарабатывал себе на хлеб своими трудами».

Во главе мединской общины мусульман-эмигрантов из России стоял Абд ас-Сатар. На собранные им пожертвования было построено известное в Медине Казанское медресе, а также мечеть и шесть домов. В самом медресе, где во время хаджа размешались пилигримы из России, было «42 учащихся из татар». «Они выгодно отличались», по мнению Г. Давлетшина, от «собратьев своих из бухарских медресе». Были «менее фанатичны», имели «значительно более широкий кругозор, более правильные взгляды, и всем интересовались». Объяснением тому, как считал Г. Давлетшин, – «более свободный, чем в Бухаре, дух коренных жителей Медины». Во времена турецко-османского владычества в Аравии Медина, к слову, и отчасти Таиф, «служили местами ссылки для лиц, неугодных султанам, а также для женщин и евнухов, изгнанных из Сераля».

Колония мусульман-эмигрантов из России жила в Медине «своей замкнутой жизнью». В случае смерти жены, читаем мы в отчете Г. Давлетшина, вдовец «выезжал для новой женитьбы в Россию». Возвращаясь, «привозил невест не только для себя, но и для подраставших сыновей своих и братьев». Союзов с «местными арабками, находя их слишком требовательными и своенравными», мусульмане-эмигранты из России «старательно избегали» (178*).

В 1898 г. Мекку и Медину посетили «450 мусульман-паломников из России, в том числе 6 человек из Санкт-Петербурга и 2 человека из Москвы». Все они были в основном людьми состоятельными: коммерсантами, представителями купеческого сословия, муллами. Перед совершением хаджа паломники «производили все необходимые денежные расчеты, покрывали долги, если таковые имелись, писали духовные завещания». Среди предметов, «обязательно бравшихся ими в дорогу», были самовар, чай, несколько мешков с ржаными сухарями и сушеная черная смородина.

«Паломнические паспорта выдавались российскими властями и визировались турецкими консулами». Кроме этого, в Константинополе пилигримы обзаводились специальными «паломническими разрешениями турецких властей», а в Александрии и Суэце «запасались еще и египетскими паспортами». Без них паломников на египетские пароходы, доставлявшие паломников в Джидду, «просто не сажали».

Через Одессу и Севастополь выезжали в Аравию паломники из «Внутренней России и Сибири, а через Батуми – из Средней Азии и Закаспийского края».

Перевозкой паломников занимались четыре пароходных компании, в том числе «Русское общество пароходства и торговли». На судах этого общества паломники доставлялись только до Александрии. Там они передавались в руки агента пароходного общества «Магри Рини энд Компани». Оно, в свою очередь, везло паломников по железной дороге в Суэц – «для дальнейшей отправки на своих пароходах в Джидду».

В Мекке у паломников из России было три представителя. Один из них занимался лицами, прибывавшими с Кавказа, другой – мусульманами из Крыма, третий – всеми остальными. Проживали «паломники-русскоподданные» в Мекке в восьми небольших домах, купленных на пожертвования и переданных в распоряжение мусульманских общин эмигрантов из России. Многие паломники селились в них бесплатно.

Обращает на себя внимание и то место в отчете Г. Давлетшина, где говорится о «наличии в обращении в Мекке российских кредитных бумаг». По словам штабс-капитана, пользовались они там «большим доверием» и «оценивались очень высоко». Так, «за сто рублей кредитных, – сообщает Г. Давлетшин, – я получил около 90 рублей золотом». Основной денежной единицей в Мекке была в то время, по его словам, турецкая лира, а самой ходовой – голландская серебряная монета. И если «голландка» оценивалась в меняльных лавках в 11 турецких пиастров, то «русский серебряный рубль – в 12-13 пиастров».

Возвращаясь в Россию, паломники везли сувениры и подарки для родных и близких; чаще всего – запаянную в жестяные банки воду из священного источника Замзам. Мастерили такие банки-сувениры мекканские жестянщики. Они же заполняли их водой и продавали пилигримам. Дорогим подарком считался приобретенный у хранителей Каабы кусочек кисвы, то есть покрывало, закрывающего главную святыню ислама, Каабу, Дом Аллаха. Хорошим подарком считались приобретенные в Святых местах четки. Повышенным спросом пользовались четки из черного коралла. Добывали его в Красном море. Согласно данным, опубликованным в Сборнике консульских донесений за 1906 г. (СПб., 1906, с. 16), ежегодно в Мекке, Медине и Джидде «мастерами выделывалось до 2 млн штук четок, стоимостью от 8 до 32 копеек за штуку». Янтарные четки стоили намного дороже, цена на них доходила до 25 рублей за штуку.

Делясь своими наблюдениями, штабс-капитан Г. Давлетшин отмечал, что «в противоположность России», пользовавшейся «особым обаянием среди населения далекого Хиджаза», англичане «слыли» у них, «хотя и искусной, но коварной и бессердечной нацией». Им там «отводилась роль самых хитрых людей, преследующих только свои выгоды».

Проанализировав все увиденное и услышанное им во время хаджа, Г. Давлетшин делает вывод насчет необходимости «упорядочения паломнического вопроса», как такового в целом. Говорит об этой «потребности», как о «насущной и неотложной». Высказывает мнение, что, может быть, российское правительство, в силу своего «политического положения среди мусульманских народов, найдет нужным взять на себя инициативу в этом важном деле». По мнению Г. Давлетшина, целесообразно было бы иметь консулами в Джидде «русскоподданных из числа мусульман».

Совершал хадж к Святым местам в Мекке и Медине, к слову, и легендарный Шамиль. Тема эта представляется интересной и заслуживающей внимания. Разрешение на паломничество Шамилю было выдано по личному указанию императора Николая I (1870 г.). На Святой земле Шамиль и скончался (4 февраля 1871 г.). Был похоронен в Медине. Гази Магомет (Кази-Магом), один из двух сыновей Шамиля, сопровождавших его во время хаджа, в Россию не вернулся. Тем самым клятву, данную им российскому императору вместе с отцом и братом Шафи Магометом (Шафи-Магомом), «присягнувшими на верноподданство России» (26 августа 1866 г.), нарушил. Шафи-Магом, в отличие от брата-перебежчика, клятве царю и Отечеству не изменил. Поступил в конвой Его Величиства Государя Российского и дослужился до звания генерал-майора.

Шамиль, имам Дагестана и Чечни, воевавший с Россией почти четверть века, сдался главнокомандующему Кавказской армии генерал-адъютанту князю Барятинскому (26 августа 1859 г.). В депеше императору российскому Барятинский писал: «От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен Державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские – в Ваших руках».

Жизнь Шамиля была полна драматических событий, тяжких лишений и испытаний, побед и поражений. Одаренный острым умом, как отмечали все воевавшие на Кавказе русские офицеры, чувством предвидения опасности и талантом военачальника, Шамиль в годы войны с Россией железной рукой удерживал в повиновении разноязычные, порой враждовавшие между собой, народы Кавказа. За непослушание на войне и неповиновение приказам, за нарушение норм и правил ислама карал беспощадно. Повинных казнил прилюдно – дабы не было никаких пересуд и кривотолков.

Был безжалостным по отношению к горцам, замеченным в связях с русскими. Предавал смерти за предательство, обман и грабеж, разбой и стяжательство. В отношениях с людьми слыл человеком прямолинейным, чуждым хитростям, верным данному им слову, щедрым и бескорыстным.

Получил неплохое образование. Выучил арабский язык. Хорошо знал Коран. Искусно владел кинжалом и саблей. Был отличным наездником.

Воюя с Россией, привечал у себя бежавших в горы раскольников. Позволял им возводить часовни и отправлять в них богослужение.

Перед законом в подвластных ему землях были равны все, без исключения. Рассказывают, что он подверг публичному наказанию (избиению палками) даже свою мать. Известно, что Шамиль ее очень любил. Просьбы матери, как того и требует Коран, внимательно выслушивал и, как правило, исполнял. Наказание ей вынес только за то, что она, по его выражению, «поддалась подкупу» – передала ему, имаму, и небескорыстно, просьбу горцев. Уставшие от войны с Россией чеченцы просили Шамиля «подумать и признать над Кавказом власть Российской империи». За содействие в передаче этой просьбы мать Шамиля будто бы получила 200 туманов, что составляло по тем временам 200 рублей, С пожилой женщины сняли чадру, и Шамиль лично нанес ей первые пять – из назначенных 100 – ударов. Когда же она после этого лишилась чувств, то остальные 95 ударов Шамиль принял на себя, приказав исполнить наказание без каких-либо послаблений.

Надо ли говорить о том, какое впечатление произвел этот поступок на горцев, каким наглядным примером верности Шамиля нормам ислама и введенным им законам стало для них прилюдное наказание Шамилем своей матери.

После приема при дворе царя в Санкт-Петербурге Шамиль отбыл на постоянное жительство в Калугу. 26 августа 1866 г. он с сыновьями присягнул на верноподданство России. Происходило это в зале Калужского Дворянского Собрания, в присутствии предводителя калужского дворянства действительного статского советника Щукина.

Скончался Шамиль в возрасте 74 лет (1797-1872 гг.). На кладбище Аль-Бакия, где покоится легендарный Шамиль, захоронены, как гласят легенды, тысячи сподвижников Пророка. Находится это кладбище вблизи Усыпальницы Пророка Мухаммеда, в Медине. Город Пророка, как называют Медину, был основан, по преданиям арабов Аравии, Амаликом, внуком Сима, сына Нуха (Ноя). Считается, что тот, кто умирает в Медине и хоронится на кладбище Аль-Бакия, может надеяться на заступничество Пророка Мухаммеда в день Страшного суда. На кладбище Аль-Бакия, говорят арабы, покоится и легендарный Осман бен Мазем, первый из мухаджиров. Пророк будто бы собственноручно поставил над его могилой два надгробных камня.

Интересные рассказы о Медине и ее святынях – Усыпальнице Пророка, Колодце Пророка и Саде правоверной Фатимы (дочери Пророка) – содержатся в воспоминаниях знаменитого английского путешественника Ричарда Бертона (в 1853 г. он под видом мусульманского принца побывал в Мекке и Медине). В храме с Гробницей Пророка, скрытой от глаз паломников занавесом, Р. Бертон видел, по его словам (через окно), висевшее на этом занавесе «дивное украшение». Арабы называли его «Созвездием жемчужин». А среди даров, оставленных там, приметил великолепные жемчужные четки. Плоды с деревьев из Сада Фатимы, как сообщает Р.Бертон, по сложившейся традиции ежегодно посылались в те времена султану Османской империи. Воду из Колодца Пророка в Медине, также как и из колодца-источника Замзам в Мекке, паломники везли с собой на родину в качестве подарка-сувенира по возвращении из хаджа. Арабы верят, что воды в Колодце Пророка в Медине соединены с водами источника Замзам в Мекке подземным сообщением, и, также как и в Мекке, очищают человека от совершенных им грехов.

По свидетельствам арабских историков, когда ваххабиты захватили Медину, то их предводитель, решившийся вломиться в Святилище Пророка и заглянуть за занавес, воззреть на саму Гробницу Пророка не осмелился. Вместе с тем сокровищницу Храма безжалостно разграбил. Именно тогда бесследно исчезли хранившиеся в ней бесценные драгоценности, в том числе и украшение «Созвездие жемчужин». Все они были доставлены в свое время в Медину с почетными паломническими караванами – в качестве даров от владык и правителей стран и народов исламского мира. Половина похищенных ценностей будто бы сразу же была продана ваххабитами шерифу Мекки. А вот знаменитые чаши Храма (те из них, что сохранились, конечно) были выкуплены впоследствии (1815 г.) у ваххабитов египетским генералом Туссун-пашой и возвращены на место.

Рассказывают, что ваххабиты намеревались даже содрать с Храма Пророка полумесяц, ошибочно полагая, что сделан он был из золота. Двое грабителей забрались с этой целью на крышу Храма, но, поскользнувшись, свалились и разбились. Остальные мародеры сочли случившееся недобрым презнаменованием, и быстро удалились. И Храм, хотя и подвергся надругательству, но был спасен от уничтожения.

На востоке от Мекки расположена возвышенность Джабаль Абу Кубайс. По преданиям племен «Острова арабов», там похоронены Адам и Ева. Невдалике возвышается гора Арафат. С ней тоже связаны легенды об Адаме и Еве. По одной из них, прародители рода человеческого, ослушавшиеся Бога, вкусившие запретный плод и потерявшие вследствие этого свою первородную чистоту, были изгнаны из Рая и отправлены на землю. Адам оказался на Цейлоне, а Ева – на горе, именуемой сегодня Арафат (змей – в Исфагане, павлин – в Кабуле). Тоскуя по жене и мечтая найти ее, Адам отправился в путь. Шагая по земле, он придавал ей ее ныне известный нам облик. Там, где ступала большая нога Адама, строились со временем города, а в местах между его широкими шагами возникали села и деревни. Странствовал Адам долго, не год и не два. И вот, наконец, добрался до горы, где жила Ева (она называла ее горой Милосердия). Денно и нощно Ева молила Бога о прощении, умоляла положить конец ее разлуке с Адамом. Так вот, проходя мимо этой горы, услыхал Адам голос Евы. И поднялся к ней, и встретились они на вершине горы. И назвали ее горой Арафат (местом встречи и воссоединения). Адам построил на вершине горы первый на земле храм, где они с Евой молились Богу. Прожили в том месте Адам с Евой остаток дней своих в согласии и в счастье. По другой легенде, Адам, найдя Еву, будто бы удалился с ней в Индию. Но ежегодно, на протяжении 44 лет, приходил потом с любимой женой к месту их земного воссоединения. Ева ушла из жизни раньше Адама. И похоронил ее Адам недалеко от Медины, в получасе от места, где раскинулся город Джидда, город Праматери рода человеческого. Похоронена Хавва (Ева), говорят арабы, по мусульманскому обычаю – лицом к Каабе.

* * *

Великая Россия и Аравия. Исследуя все, связанное с российской «политикой дела» в зоне Персидского залива, с уверенностью можно говорить о том, что Россия, в отличие от Англии, была далека от мысли колонизации Аравийского побережья. «Политики канонерок», методов шантажа и угроз применения военной силы в арсенале ее дипломатических сил и средств не было.

Повышенное внимание в Прибрежной Аравии во времена «политики дела» уделялось российской дипломатией Маскату и Кувейту. Архивы внешней политики Российской империи свидетельствуют, что поведение Санкт-Петербурга в отношении Маската было в целом корректным. Испытывая необходимость в учреждении в Маскате консульства и угольного склада, Россия вместе с тем отдавала себе отчет в том, что практическими возможностями для этого она там в то время не располагала. Маскат занимал одно из ключевых мест в системе английского колониализма в зоне Персидского залива и находился под жестким контролем Англии.

Отношения Российской империи с Кувейтом имели более широкие перспективы. Правитель Кувейта шейх Мубарак, лишь формально подвластный Турции, был человеком дальновидным. Умело лавировал в отношениях и с турками, и с англичанами. Налаживал связи с Россией. Во взаимотношенях с турками искусно использовал родственные связи своего рода с влиятельными в крае турецкими чиновниками (вице-губернатор Басры Рад-жаб-эфенди и его сын Талиб-паша были женаты на родственницах шейха Мубарака ас-Сабаха). О ловкости, гибкости и коммуникабельности шейха Мубарака говорит хотя бы то, что по представлению турецких властей Басрского вилайета он был награжден орденом и пожалован титулом паши.

В свете притязаний Англии на Кувейт повышенную обеспокоенность вызывала у англичан деятельность русского консула в Багдаде А.Ф. Круглова – «неутомимого интригана», как они его называли. Действовал «пронырливый русский», по их словам, сноровисто. Вошел в доверие к шейху Мубараку, и сделал многое для укрепления в крае симпатий к России. Следует отметить, что именно благодаря усилиям А. Ф. Круглова русский промышленно-торговый капитал шагнул в Кувейт, а оттуда – в Центральную Аравию. А. Круглов буквально бомбордировал российского посла в Константинополе, которому был непосредственно подчинен, депешами, содержавшими предложения по расширению торговых операций России с Кувейтом и Бахрейном. Именно по инициативе А. Круглова Кувейт в марте 1899 г. посетил – для «ознакомления с местным рынком» – русскоподданный купец Ованесов. Вслед за ним в Кувете побывал – для «дальнейшего изучения торговых вопросов» – С.Н. Сыромятников. Согласно донесению генерального консула Англии в Санкт-Петербурге г-на Мичела, целью миссии С. Сыромятникова в Персидский залив (лето 1900 г.) было «ознакомление с торговлей в тамошних портах». Поездка выполнялась по поручению Министерства финансов России и в соответствии с личным распоряжением князя Александра Михайловича. Мнение С. Сыромятникова относительно того, что Кувейт – это перспективный рынок сбыта для отечественных товаров, особенно для керосина, сахара, сукна и ситцев, А. Круглов поддерживал, целиком и полностью. Солидарен был он с С. Сыромятниковым и в том, что именно Кувейт мог бы стать «плацдармом для российского купечества на Аравийском полуострове» и «основным каналом проникновения русских товаров в Северную и Центральную Аравию», включая города Рияд и Хаиль.

Разворачивая «политику дела» в зоне Персидского залива вообще и в Аравии в частности, российское правительство постепенно приходило к мнению о необходимости учреждения там консульских представительств. Потребность России в консульстве в Джидде, к примеру, объяснялась в первую очередь целями и задачами по защите прав и интересов паломников, направлявшихся из России к Святым местам ислама в Мекке и Медине. «Агент наш в Джидде, – отмечал в служебной записке начальник Азиатского департамента МИД Российской империи И.А.Зиновьев, – служил бы, прежде всего, интересам наших паломников». В этом и «проявилось бы достоинство России как державы, насчитывающей немалое число подданных мусульман». Политическую целесообразность открытия консульства в Джидде И. А. Зиновьев видел в «возможности получения через него достаточно полной информации о состоянии дел в исламском мире», равно как и о ситуации в самой Аравии и в прилегающих к Красному морю странах, в том числе о «колонизационной деятельности там европейских держав».

Далеко не такими насыщенными, как с Кувейтом, но не менее интересными были контакты Российской империи с шейхствами так называемого «Жемчужного пояса Аравии» – Бахрейном, Катаром и землями Эш-Шамал (Договорного Омана). Название это дал шейхствам Прибрежной Аравии консул в Багдаде А. Круглов.

Внимание российской дипломатии к Бахрейну определялось ролью и местом этого шейхства в мировой торговле жемчугом. Бахрейнские острова – это всемирно известный в прошлом центр жемчужного промысла. Крупный, дорогой жемчуг поставлялся оттуда и в Россию. Ко времени появления на Бахрейне русских в «жемчужной ловле» там ежесезонно участвовало около 25 тыс. человек и 4 тыс. парусных лодок. Бахрейн жестко контролировался англичанами. Разбором тяжб бахрейнцев занимался английский консульский представитель. В мае 1905 г. англичане издали распоряжение, в соответствии с которым при продаже или залоге своих земель бахрейнцы должны были получать на то разрешение местных английских властей.