Текст книги "Аравия. Прошлое и настоящее"

Автор книги: Игорь Сенченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Архивные документы МИД Франции свидетельствуют, что в ходе подготовки похода крейсера «Аскольд» рассматривался вопрос о совместной миссии в Залив военных кораблей России и Франции. Русские информировали меня о том, сообщал в Париж французский посол в России, что крейсер «Аскольд», направляющийся в Персидский залив, «мог бы повстречаться там, в ноябре, с одним из наших военных кораблей» (81).

Предложение Санкт-Петербурга о совместных, российско-французских, походах военных кораблей диктовалось целым рядом соображений практического порядка. И в первую очередь желанием Морского министерства России получить разрешение Парижа на пользование кораблями русского военного флота французским угольным складом в Маскате. Забегая вперед, заметим, что получить такое разрешение, несмотря на множество связанных с ним перипетий, России все же удалось, но только в сентябре 1903 года. Российское посольство в Париже было официально уведомлено (нотой МИД Франции) о том, что уголь русским военным кораблям, «в случае надобности», отпускаться со склада в Маскате будет, но «не более одной трети имеющегося там в наличии». При этом подчеркивалось, что Морское министерство Франции никак не может связывать себя обязательством отпускать уголь «во всякое по требованию России время, имея в виду надобности по снабжению им своих собственных судов».

Совместный поход в Персидский залив российского и французского военных кораблей состоялся в феврале – марте 1903 г. – в составе русского крейсера 2-й категории «Боярин», во главе с капитаном II ранга В. Сарычевым, и французского крейсера «Инферне». Цель похода заключалась в том, чтобы продемонстрировать в Персидском заливе «морские силы двух дружественных наций» и «наличие у них в этом районе интересов».

Подготовка к походу началась еще в феврале 1902 года. Министр иностранных дел России, сообщал в Париж французский посол в Санкт-Петербурге (19 февраля 1902 г.), срочно пригласил меня для беседы «по поводу плана совместного посещения вод Персидского залива русской и французской эскадрами». Он попросил оперативно, насколько можно, проинформировать его относительно «количества и категории судов», которые могла бы «выделить Франция для данной экспедиции» (82).

Документ этот – чрезвычайно интересен. Он свидетельствуют, что масштабы «проектного эскиза похода» были грандиозными – планировалась военно-дипломатическая миссия в Персидский залив, к берегам Аравии, двух эскадр крупных мировых держав. Таким ходом российская дипломатия имела в виду «резко склонить чашу весов» симпатий населения Прибрежной Аравии, завоеванных уже к тому времени Россией, в том числе экипажами «Гиляка», «Варяга», «Аскольда», а также российскими дипломатами, купцами и учеными-путешественниками, в сторону Российской империи.

Заинтересованности в упрочении позиций России в Персидском заливе у Франции, конечно же, не было. В Санкт-Петербурге понимали это, и на обеспокоенность Парижа в связи с возможными крупными для России дивидендами политико-дипломатического характера от совместного похода к берегам «Острова арабов» военно-морских эскадр реагировали гибко. Главным для российской дипломатии было то, чтобы идею о совместном военно-морском походе, «неважно в каком формате», но реализовать.

В появившемся вскоре первом «рабочем варианте» похода речь уже шла не об эскадрах, а о двух отрядах кораблей. «Довожу до Вашего сведения, – писал министру морского флота мининдел Франции (28 февраля 1902 г.), – что российское правительство, как нам стало известно, отдало приказ трем военным судам... оставаться в Индийском океане и ожидать дальнейших указаний в виду посещения Персидского залива» (83).

Архивные документы свидетельствуют, что после взвешивания всех «за» и «против» Франция намеревалась послать в Персидский залив два крейсера – «Шослу-Собаль» и «Катиналь» (84). Местом встречи русских и французских кораблей должен был стать Маскат.

В случае Вашего согласия с моими соображениями относительно названных выше судов, сообщал министр морского флота Франции в письме французскому министру иностранных дел (11 марта 1902 г.), мною будут отданы соответствующие распоряжения.

Вопрос о совместном походе кораблей был, видимо, к тому времени согласован окончательно. В докладной записке МИД Франции от 16 марта 1902 г. упоминалось даже об указаниях французскому консулу в Маскате «насчет организации приема в честь офицеров французского и российского кораблей, и выделения на эти цели 1,5 тысяч франков» (85).

Вместе с тем, когда российская сторона поинтересовалась возможностью загрузки русских военных судов, направлявшихся в Персидский залив для совместного похода, углем с французского склада в Маскате, в контактах Санкт-Петербурга с Парижем образовалась многозначительная, по выражению российских военных, дипломатическая пауза (86). Устранить ее удалось только к концу 1902 г. Именно в это время в переписке МИД Франции со своим посольством в Санкт-Петербурге, а также в документах Министерства морского флота Франции вновь стала фигурировать тема о «совместной с русскими акции военной дипломатии в Персидском заливе» (87).

Однако речь теперь уже шла даже не об отряде кораблей, и тем более не об эскадре, а только об одном судне – о крейсере «Инфер-не». «Правительство Его Императорского Величества, – сообщал в Париж французский посол в России (18 ноября 1902 г.), – хотело бы знать, не намерено ли французское правительство отдать распоряжение одному из своих военных судов присоединиться к крейсеру «Боярин» для совместных заходов в порты Персидского залива. От нас, – подчеркивал посол, – ждут краткого и безотлагательного ответа» (88).

И такой ответ поступил, но только в январе 1903 г. «В ответ на Ваше письмо от 8 января, – писал министру иностранных дел Франции министр морского флота, – ... имею честь сообщить, что я назначил крейсер «Инферне» для совместного с русским военным судном «Боярин» похода в Персидский залив...» (89). Планировалось, что корабли встретятся в Джибути, где и будут согласованы все детали их совместной экспедиции (90). Руководство ее вменялось в обязанность старшего по званию – командира французского крейсера «Инферне» (91).

По пути следования в Персидский залив корабли посетили Маскат, где командиры и старшие офицеры были «удостоины встречи с султаном».

В Бендер-Бушире офицеры в сопровождении русского и французского консулов нанесли визит губернатору. Прием, оказанный русским и французским морякам населением и администрацией Бендер-Бушира, отличался, по воспоминаниям русских офицеров, теплотой и радушным. В их честь власти города устроили «шикарный банкет в резиденции генерал-губернатора». На следующий день он посетил «Инферне» и «Боярин», где наблюдал за организованными для него учебными стрельбами. Все это свидетельствовало об одном, сообщал в Париж французские консул, – «о живом желании дальнейшего упрочения отношений Персии с Францией и Россией» (92).

После Бендер-Бушира корабли «почтили своим вниманием» Кувейт, где командиры обоих судов в сопровождении Г. Овсеенко были приняты «по всем правилам бедуинского протокола» шейхом Мубараком. Посетили они и находившегося в то время в Кувейте шейха Абдель Азиза, старшего сына и наследника эмира Неджда шейха Абдуррахмана Фейсала. Как писал в своем отчете российский консул, шейх Абдель Азиз «радушно принял гостей в своем... доме среди многочисленной свиты и вооруженных бедуинов». На следующий день братья шейха Абдель Азиза, сопровождавшие его, побывали с ответными визитами на русском и французском крейсерах, «произведших в их честь салют в 5 выстрелов».

На обратном пути, во время краткой стоянки в Маскате[44]44
  По воспоминаниям российских послов в Персии, посещавших Маскат во время их морских путешествий-командировок в Бомбей, на скальных отвесах в порту Маската были начертаны названия заходивших в этот порт кораблей Военно-морского флота Российской империи; особенно отчетливо просматривалась скальная мемориальная надпись в честь крейсера «Аскольд».


[Закрыть], корабли «Боярин» и «Инферне» посетил султан Фейсал (2 марта 1903 г.). В сопровождении сына Таймура и многочисленной свиты султан присутствовал на организованных для него показательных стрельбах по морским целям из орудий палубной артиллерии; особый интерес у высоких гостей вызвала русская скорострельная пушка «Максим». Командир крейсера «Боярин» преподнес султану в качестве подарка серебряный чайный сервиз. Тронул султана, по словам Г.Овсеенко, и сам церемониал встречи: салют из палубных орудий и громкое приветственное «ура» команды русского судна. «В знак благодарности за полученное удовольствие, – сообщал в Париж французский консул, – Его Величество прислало на «Инферне» и «Боярин» множество подарков» (93).

Целью совместного похода в Персидский залив военных кораблей Франции и России было продемонстрировать Британской империи несогласие России и Франции с попытками Англии «в одностороннем порядке отменить в этих водах право свободы плавания кораблей под любыми флагами».

Результаты совместного военно-морского похода оценивались и российскими, и французскими дипломатами, как «определенно положительные». Одновременное появление в Персидском заливе крейсеров двух крупных мировых держав, считали они, стало существенным «контрбалансом английскому влиянию» в этом регионе (94).

Лаконичными были и донесения командиров кораблей. «Поход завершен, – говорилось в телеграмме командира «Инферне». – Крейсеры посетили Маскат, Бендер-Бушир, Кувейт, Линге и Бендер-Аббас. Впечатление, произведенное ими повсюду, – огромное, особенно в Кувейте. Русский командир и офицеры – само совершенство, их знание и мастерство морского дела – отменные...» (95).

Командир крейсера «Боярин», капитан II ранга В. Сарычев, сообщал из Санкт-Петербурга в Париж временный поверенный в делах Франции, ссылаясь на свою беседу с российским министром иностранных дел графом Ламздорфом, считает, что после совместного похода русских и французских военных кораблей «влияние России на берегах Залива, особенно Персии, возрастет». Влияние же Англии в Аравии, если и будет усиливаться, то не в «такой пропорции», как российское в Персии(96).

Граф Ламздорф, говорится в другой депеше временного поверенного Франции в России (27 марта 1903 г.), от имени своего правительства высказал удовлетворение российской стороны итогами совместного похода. Этот поход, как выразился российский министр, «высветил политическую гармонию России и Франции в водах Персидского залива», «вернул храбрость и отвагу тем, кому постоянно угрожают там английские пушки» (97).

* * *

Посещение Персидского залива кораблями российского Военно-морского флота способствовало упрочению там авторитета России. Есть основания считать, что без помощи и содействия Военноморского флота Российской империи, открывшего для Отечества «закрытые шейхства Аравии», деятельность в Персидском заливе российской дипломатии по реализации там задач новой политики, «политики дела», была бы сопряжена с большим риском срывов и разочарований.

Архивные документы свидетельствуют, что русские военные корабли находились в фарватере большой политики Российской империи в Персидском заливе. Военно-дипломатическая миссия кораблей Военно-морского флота России в этом районе мира была определенно успешной, а для интересов России – чрезвычайно важной. Подтверждением тому – и достигнутая во время этих миссий договоренность о дипломатическом присутствии России в Маскате, и просьба эмира Кувейта шейха Мубарака о российском покровительстве (98), и доверительные контакты, установленные с семейством Саудов, и лично с шейхом Абдель Азизом, будущим основателем Королевства Саудовская Аравия. Ко всему этому следует добавить и полученные из первых уст заверения в заинтересованности и готовности Маската, Бахрейна и Кувейта в налаживании с Россией более тесных торговых связей.

По результатам военно-дипломатической деятельности в Персидском заливе канонерской лодки «Гиляк» и крейсеров «Варяг», «Аскольд» и «Боярин» император Николай II «решил ввести в традицию» кораблей Военно-морского флота, следующих на Дальний Восток, «совершать заходы в Бендер-Бушир», – дабы демонстрировать тем самым, что международные морские конвенции действуют. Притом на всех, без исключения, морских просторах. И что никто не вправе посягать на них, кем бы он ни был (Министерство иностранных дел совместно с Морским ведомством России рассматривали даже вопрос о «постоянном пребывании Андреевского флага в водах Персидского залива»; претворению в жизнь этой инициативы помешала русско-японская война).

Походы в Персидский залив русских военных кораблей, по характеру своему сугубо политико-дипломатические, позитивно отразились на состоянии международных отношений в этом районе мира. В то же время они рельефно высветили его значение в системе мирового морского судоходства, равно как и в структуре внешнеполитических и внешнеэкономических координат Великобритании, Франции и Германии.

Высокой памяти потомков достоин вклад офицеров и матросов Военно-морского флота Российской империи в «усиление обаяния» России среди народов Аравийского полуострова. Или, как выражались российские дипломаты, – в «обозначение силуэта Державы Российской на “Острове арабов”».

До посещения Персидского залива кораблями Военно-морского флота России, отмечал коллежский асессор Н.Богоявленский в докладной записке управляющему генеральным консульством в Бендер-Бушире титулярному советнику Г.Овсеенко (от 16 июня 1902 г.), «арабы были ... уверены» в том, что «у русских много войска, но военных судов совсем нет» (99). Демонстрация же арабам наличия у России таких судов произвела на них должное впечатление: «обаяние России, как могучей державы», подчеркивает Н. Богоявленский, возросло среди племен Прибрежной Аравии многократно.

И в заключение этой темы следует, думается, отметить, что первым русским военным кораблем, побывавшим в портах Аравии (в Персидский залив судно не заходило), был крейсер «Нижний Новгород», посетивший Маскат в сентябре 1893 г.

«Остров арабов» и дипломатия Российской империи. Повышенное внимание в рамках новой политики Российской империи в бассейне Персидского залива, «политики дела», уделялось российской дипломатией Маскату и Бендер-Буширу. Необходимость учреждения в этих портах «штатных представительств», подчеркивалось в аналитической записке Министерства иностранных дел (март 1904 г.) вытекает, если рассматривать данный вопрос сточки зрения отечественных интересов в регионе в целом, из совокупности следующих факторов. Во-первых, географического местоположения и роли Бендер-Бушира и Маската как «двух важных передовых пунктов Персидского и Оманского заливов по отношению к южноперсидскому побережью» (находилось в то время в зоне повышенного внимания внешней политики России). Во-вторых, «характера деятельности в этом районе Англии». Была она, по мнению российских дипломатов, «беззастенчиво своекорыстной», целиком и полностью нацеленной на «подготовку почвы для завладения всем этим краем».

И требовала, поэтому, самого пристального к себе внимания. В-третьих, политико-дипломатических и торгово-экономических координат России в зоне Персидского залива. Задача российской дипломатии здесь состояла в том, чтобы, с одной стороны, «мирными средствами парализовать означенную деятельность англичан», и «постепенно ослабить их влияние в крае». А с другой стороны, «наладить экономическую связь между Россией и Южной Персией». Создать там плацдарм для постепенного разворачивания торговой деятельности России на Арабском побережье Персидского залива (100).

Особое место в дипломатической стратегии России в зоне Персидского залива отводилось Маскату. В документах Министерства иностранных дел Российской империи отмечалось, что Маскат, как «передовой и важнейший пункт Оманского залива», обладал «прекрасной якорной стоянкой»; и был в то время «одним из главных сборных мест мореплавателей всего Индийского океана» (101). «Являясь столицей Маскатского имамата, – сообщали российские дипломаты, – город Маскат притягивал к себе арабское население многочисленных оазисов юго-восточной части Аравийского полуострова», в том числе земель Эш-Шамал. Находился в динамичных торговых сношениях не только с шейхствами Арабского побережья Персидского залива, Индией, Белуджистаном, Аденом, Джиддой и другими городами-портами Красного моря, но и с более отдаленными от него портами Египта, Западной Европы, Америки и Восточной Азии. Поддерживал оживленные связи с племенами Центральной и Северной Аравии. И в силу всего этого имел чрезвычайно важное политическое, торговое и военно-стратегическое значение в масштабах Аравийского полуострова и зоны Персидского залива в целом. Мог служить для «русского представителя отличнейшим пунктом для наблюдения за текущими событиями как в смысле политическом, так и в отношении торгово-экономическом» (102).

Англичане, отмечалось в документах Министерства иностранных дел Российской империи, «уже давно обратили внимание на политико-дипломатические и торговые возможности Маската для расширения своего влияния на всю Аравию». Не встречая «серьезного сопротивления» со стороны других держав и «пользуясь слабостью и беспомощностью местных правителей», англичане, как считали российские дипломаты, «целенаправленно подготавливали почву для последующего надвижения с юга Аравии на все Аравийское побережье». Дальнейшее «бесконтрольное утверждение англичан в Маскате, а через него... и на всем Аравийском побережье Персидского залива, – полагали они, – должно быть Россией теперь же и мирными способами задержано». В противном случае, такое «надвижение», несомненно, создало бы для них «весьма удобную и близкую базу для успешного воздействия и на соседнее, южноперсидское, побережье с прилегающими к нему островами» (103).

Пристальное внимание российской дипломатии к Маскату объяснялось еще и тем, что «с открытием русской торговой навигации в Персидском заливе» Маскат становился «этапным пунктом» для русских торговых судов. Представлял Маскат интерес и для кораблей Военно-морского флота России, заинтересованным в посещении Маската для загрузки углем (104).

«Учрежденное в Маскате русское представительство, – подчеркивается в докладной записке МИД Российской империи, – правильно осведомленное на месте о событиях в крае, несомненно, могло бы ... своевременно предвидеть и предупреждать нежелательные там, с точки зрения отечественных интересов, явления». Вступив в «непосредственные и ближайшие дружеские сношения» как с самим маскатским султаном, так и с «многочисленными правителями независимых пока арабских береговых шейхликов», русское представительство, помимо «утверждения русского имени в массе арабского населения», контрастно высвечивало бы – на фоне «нескончаемых притязаний англичан» – отсутствие у России колониальных намерений в регионе. Русский представитель в Маскате, говорится в этом документе, «имел бы возможность... служить проводником отечественных интересов на всем юго-восточном побережье Аравийского полуострова» (105).

Цель дипломатических замыслов Российской империи в бассейне Персидского залива была сугубо мирной. И состояла, как видим, в том, чтобы, с одной стороны, «мирными способами парализовать дальнейшие своекорыстные действия англичан в этом крае», а с другой – «развить и укрепить русское влияние среди местного населения», «создать ...более широкое торгово-экономическое общение» России с Южной Персией и Прибрежной Аравией (106).

Преследуя, параллельно с экономическими целями, и наши политические интересы в зоне Персидского залива, писал министр иностранных дел граф Ламздорф послу в Константинополе И.А.Зиновьеву в январе 1904 г., «мы силою вещей должны будем войти в известное общение с арабскими шейхами; ... в этом отношении почва является отчасти уже подготовленной, о чем свидетельствует ... проявление арабами симпатий к России, вплоть до ... ходатайства о принятии в русское подданство». «Факт исключительного преобладания» Великобритании в бассейне Персидского залива, отмечал граф Ламздорф, «отнюдь не может почитаться достаточным основанием для ... полного там бездействия с нашей стороны». Опыт показывает, что «именно деятельность России на побережье Залива в сравнительно короткое время... изменила к худшему положение там англичан, считавшееся тоже, якобы, всецело преобладающим» (107).

«За последние годы, – писал он, – благодаря совместным усилиям министерств иностранных дел и финансов, налажены ... торговые отношения между Россией и побережьем Персидского залива. Русское общество пароходства и торговли установило шесть ежегодных рейсов в местные порты; русские товары проникают... в глубь Аравии. Словом, русская торговля там приобретает себе прочное основание, и обещает с каждым годом все более развиваться» (108).

Существенную роль в плане укрепления престижа России в зоне Персидского залива сыграло, по мнению В.Н. Ламздорфа, Морское ведомство, направлявшее «военные суда для посещения портов Залива с целью дать прибрежному населению понятие о мощи России и подорвать укоренившееся в нем преувеличенное представление о могуществе Англии» (109).

В пользу дальнейшего продвижения интересов России в Аравии, отмечает граф Ламзддорф, выступает и Главное управление мореплавания и портов. В отчете, подготовленном им по распоряжению российского правительства (февраль 1904 г.), проводится мысль о своевременности создания в Маскате угольного склада – для «обеспечения надобностей пароходов торгового флота и военных кораблей» (110).

Находясь в таком «важном стратегическом пункте как Маскат», полагал граф Ламздорф, российский консул мог бы, отстаивая интересы России, оказывать, таким образом, и «нравственную поддержку» султану. И сдерживать тем самым «своевольные притязания англичан». Их «беспрепятственное хозяйничанье» в Персидском заливе, подчеркивал В.Н.Ламздорф, конечно же, «отзывается и на политической судьбе» Маската, и обоих, соседних с Маскатом, побережий Персидского залива(111).

Соображения В.Н.Ламздорфа относительно возможности политико-дипломатического «утверждения Государства Российского в Маскате», посол в Константинополе И.А.Зиновьев, курировавший в то время деятельность российских дипломатических миссий в зоне Персидского залива, разделял. Вместе с тем к идее графа Ламздорфа насчет «российского противовеса» сложившемуся к тому времени в регионе мощному политическому влиянию Англии относился критически. Указывал, в частности, на не прошедшие бесследно «продолжительные связи султана с англичанами». Отмечал готовность Лондона оказать ему «помощь и покровительство» (в чем султан тогда, заметим, крайне нуждался). Притом в решении острых и деликатных для него, как правителя, вопросах. В то время, действительно, только англичане могли реально помочь султану как в его усилиях по «обеспечению безопасности своих владений от посягательств на них ваххабитов, пытавшихся распространить свое влияние на всю Аравию», так и в плане «поддержания ... власти султана среди племен Омана».

В складывавшихся тогда в регионе условиях претворение в жизнь идеи о создании в Маскате равного Англии «противовеса влияния» в лице России И.А.Зиновьев считал делом маловероятным (112). Мы просто «не в состоянии будем, – писал он, – восполнить все те выгоды, которые султан извлекает ныне из тесных сношений с Англией». Если бы даже мы и могли сделать это, отмечал посол, то в таком случае «англичане не поколебались бы, конечно, принять более решительные меры в видах закрепления своего влияния в Маскате...» (113).

«Еще менее благоприятных для нас результатов, – полагал И.А.Зиновьев, – можно ожидать от попытки вступить в сношения с арабскими племенами, населяющими побережье на юго-востоке от Омана, а именно «Берег пиратов». Шейхи этих племен связаны с Англией договором 1892 г., в силу коего они обязались не входить в сношения с другими державами, кроме Англии, не допускать к себе их агентов и не уступать никакой части своих владений никому, кроме Англии. Засим, – продолжал И.А.Зиновьев, – остаются Кувейт и Бахрейн, где влияние Англии равным образом ... уже присутствует.

Одним словом, – резюмирует посол, – все Аравийское побережье Персидского залива представляется мне пока почвой весьма малоудобной для политического соперничества нашего с Англией. Соперничество это неизменно приведет нас к ... отрицательным результатам; ...ввиду этого я полагаю, что наше консульство в Маскате может иметь значение лишь с точки зрения наблюдения за деятельностью англичан и покровительства нашей торговле...

Россия не связана с Маскатом никакими договорами, и на маскатского султана нельзя смотреть как на самостоятельного государя... Наша попытка утвердить в этом городе консульство будет, без всякого сомнения, встречена англичанами с предубеждением... Необходимо поэтому позаботиться, чтобы... обеспечить нашему консулу такой прием, который не поставил бы его на первых порах в неловкое положение» (114).

И.А. Зиновьев, как видим, разделял точку зрения графа Ламздорфа насчет «полезности наличия российского консула в Маскате». Вместе с тем считал, что в практическом плане реализовать «такой замысел» непросто. Высказывал мнение, что в случае успеха акцент в работе консула должен быть сделан на «наблюдательном характере его деятельности», на исключительно консульском формате работы представительства – с упором на действия по защите и продвижению торгово-экономических интересов России. Отстаивал целесообразность «поэтапного продвижения России в Маскат» и рациональности действовать там вначале через Францию, «поручив защиту интересов России в Маскате французскому консулу» (115). Соображения И. А. Зиновьева в МИД Российской империи сочли обоснованными.

В 1873 г., к слову, султану Маската, как следует из документов Архива внешней политики Российской империи, было назначено «ежегодное пособие английского правительства в размере 9 тыс. фунтов стерлингов».

Ознакомление с архивными материалами, в том числе с копиями документов МИД Франции, хранящимися в отделении исторических документов Культурного фонда Абу-Даби, дает основания для выдвижения гипотезы о том, что впервые, в практическом плане, возможность «политико-дипломатического утверждения России в Маскате» зондировалась Санкт-Петербургом в 1901 г. Пионером российской политико-дипломатической разведки в Омане можно считать В.Леонтьева, брата дипломатического представителя России в Абиссинии. В марте 1901 г. он в этих целях специально посетил Маскат по пути в Джибути (116). Из донесения в Париж французского консула в Маскате следует, что во время своего пребывания в Маскате В.Леонтьев «проявлял повышенный интерес к персоне султана», старался понять «насколько реальны возможности России в плане налаживания с султаном политического диалога». Неоднократно встречался и подолгу разговаривал с ним с глазу на глаз (интересный штрих, и говорит он о том, что В.Леонтьев знал арабский язык). В знак благодарности за оказанное ему гостеприимство В.Леонтьев подарил султану «богатый револьвер».

Работавшие в регионе российские дипломаты считали, что более «широкие перспективы» для разворачивания политико-дипломатической работы в Аравии могут открыться у российской дипломатии на кувейтском направлении. С обеих сторон здесь отмечались взаимная симпатия и настроенность на конструктивный диалог. Правитель Кувейта шейх Мубарак, лавировавший, по выражению российских дипломатов, между «турецкой Сциллой и английской Харибдой» дабы «оградить свою независимость» от «притязаний Турции» и от «покровительства Англии», не скрывал своей заинтересованности в присутствии в Кувейте российского консула.

Документы Архива внешней политики России свидетельствуют, что шейх Мубарак был правителем умным и осторожным, фантастически предусмотрительным и невероятно изворотливым. Поэтому, думается, предания арабов и нарекли его Мудрым, а история – Великим. По словам российских дипломатов, он мастерски выходил, и неоднократно, из ситуаций, «чреватых для него потерей независимости». Даже такой прожженный интриган и искусный дипломат, как английский консул в Кувейте капитан Шекспир, и тот вынужден был признать «искусство дипломатического лавирования» шейха Мубарака, «на протяжении многих лет безболезненно ускользавшего от прямого подчинения Турции». Капитан Шекспир, с которым я говорил о положении дел в Кувейте, отмечал в одном из донесений консул в Басре С.Тухолка, «прямо заявлял мне, что реально Турция никогда не имела никаких прав в Кувейте». По его мнению, «кувейтский шейх столь же независим от Турции, сколько и маскатский султан» (117).

Мотивы такого рода заявлений английского дипломата понятны. Цель их, как отмечал С.Тухолка, – отстоять право Англии на то, чтобы «без сношений с Турцией» вести дела с Кувейтом, считающимся одним из санджаков (районов) Басрского вилайета. Но в одном он, несомненно, был прав, подчеркивал российский дипломат, – шейх Мубарак «на самом деле был самостоятелен от турок в управлении Кувейтом». Более того, внимательно следил за тем, чтобы турки и англичане «не свили у него гдезда».

В своих отношениях с Турцией шейх Мубарак старался избегать такого развития событий, когда, по выражению С.Тухолки, «он оказался бы загнанным в угол» и «заставленным принять турецкое подданство». Был предельно осторожен и осмотрителен во всем. Даже в том, что касалось «получения от валин Басры именной купчей на громадное имение в Фиддахии, приобретенное им у Ахмада Зухейра-паши за 50 тысяч лир». Старался «уйти от уловок наместника султана, пытавшегося хитростью подвести его под турецкое подданство путем соответствующего оформления купчей». Шейх Мубарак, сообщал С.Тухолка, разгадал замысел валин и добивался «выдачи купчей на свое имя и на имя своих детей без упоминания в ней подданства».

«Располагая большими, – как сообщали российские дипломаты, – владениями на территории Турецкой Аравии, особенно по берегам реки Шатт-эль-Араб», шейх Мубарак, казалось, «был связан ими в своих действиях в отношении Турции». На самом деле, наоборот. Пользовался, благодаря этому, влиянием среди местного населения. Арабы смотрели на него, как «на правителя ловкого», умудрявшегося «сохранять свою независимость от турок и в то же время обладать собственностью в их аравийских владениях», контролировавшихся, ко всему прочему, самим наместником султана(118).

Авторитет шейха Мубарака среди племен Аравии был высоким. Бедуины признавали наличие у него «чутья опасности» и таланта организатора набегов (газу), приносящих добычу. И довольно охотно, по выражению российских дипломатов, участвовали в про-вдимых им военных походах. «Постоянного войска, – сообщал в сентябре 1907 г. консул в Басре В.Иванов, – Мубарак держит ок. 460 чел. Однако в случае войны или военной экспедиции под ружье призывается ... все мужское население Кувейта. Кто не хочет идти, может выставить вместо себя другого, снарядить его и уплатить большую сумму в казну; и чем богаче человек, тем большее число людей он должен выставить за себя. Сверх этого, Мубарак в таких случаях набирает и наемников», в том числе с Бахрейна, из племен Северной Аравии и из жителей обоих берегов Шатт-эль-Араба. «Обязаны выступать с отрядом Мубарака и все племена, кочующие с его разрешения близ Кувейта» (119). Зимой 1903– 1904 г. отряд, собранный шейхом Мубараком, насчитывал 15 тысяч человек (120).