Текст книги "Аравия. Прошлое и настоящее"

Автор книги: Игорь Сенченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Во времена шейха Мубарака вилайет (округ) Басра делился на 4 санджака (района): Басра, Мунтафик, Амара, Неджд; а санджак Басра, в свою очередь, – на 3 казы (префектуры): Басра, Турна, Кувейт. В самом городе Эль-Кувейт в 1901 г. проживало 12 тыс. чел., а во всей казе Кувейт – 25 тыс. жителей (121).

Знакомство с документами Архива внешней политики Российской империи дает основания утверждать, что русским людям, встречавшимся с шейхом Мубараком, правитель Кувейта был глубоко симпатичен. Их отзывы о нем – самые восторженные. Российские дипломаты восхищались его «политическим чутьем», а офицеры Военно-морского флота – мужеством и «военной смекалкой», или, как они еще говорили, «военной сметкой генерала-шейха». Российские корабли, посещавшие Кувейт, «салютовали шейху Кувейта как независимому правителю».

Понимая, что ожидает Кувейт в случае «утверждения в нем Англии», Россия, с одной стороны, пыталась «разбудить Константинополь», «указать султану на желательность и целесообразность предупредить всякое столкновение с шейхом Мубараком», чреватое лишь усилением в Кувейте и на полуострове в целом влияния Англии (122). С другой стороны, старалась донести до шейха Мубарака мысль о том, или, как выражались русские дипломаты, «показать шейху», что «слабая Турецкая империя менее опасна для ... арабов, чем Англия»(123).

Такой же «монетой» платил русским и шейх Мубарак – был в отношениях с ними предельно, насколько можно, конечно, честен. Российские дипломаты и купцы, военные моряки и путешественники, посещавшие Кувейт, находили в землях Мубарака «более чем радушный прием». Командиров военных кораблей и сопровождавших их дипломатов шейх непременно принимал в своей резиденции. Доставляли их туда на породистых, «нарядно убранных» лошадях, в сопровождении почетного караула верблюжьей кавалерии. На языке бедуинов Аравии это является, к слову, выражением «высшей степени уважения и почета к гостю». Русские купцы подарили шейху Мубараку меховую шубу. В зимнее время, довольно прохладное, заметим, в Кувейте, шейх принимал в ней в своем дворце «иностранных гостей, демонстрируя тем самым, что дружен с Россией», с могучей, как он говорил, «Белой страной, самой большой на карте земли».

Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что шейх Мубарак «взирал на Государя Российского», как на союзника в деле отстаивания независимости Кувейта (124).

Яркие воспоминания о Кувейте, равно как и о Бахрейне, оставил российский ученый-зоолог Н. Богоявленский (побывал в Персидском заливе в 1902 г.). В Кувейте, в самом городе, «я шейха не застал», сообщает ученый; «он был в лагере, на расстоянии пяти часов езды от города. Сын его, Джабер (наследник), принял меня в высшей степени любезно; поселил во дворце, и тотчас же известил о моем прибытии старика-отца». Шейх Мубарак, отмечает Н. Богоявленский, «приезжал из своего лагеря специально для свидания со мной», а потом – и «во второй раз, чтобы проститься» (125).

Во время встреч и бесед с шейхом Мубараком он, по словам Н.Богоявленского, просил его передать русскому генеральному консулу в Бушире «пожелание состоять с ним в переписке», а также «довести до сведения Государя Императора в Петербурге», что он – «друг русским» и «считает их за своих братьев» (126).

Шейх Бахрейна, продолжает Н. Богоявленский, «просил сообщить русскому генеральному консулу в Бушире о желательности захода русских торговых пароходов на Бахрейн». Интересовался «о числе магометан среди русскоподданных; живут ли магометане в Москве, имеют ли мечети». И задавал эти вопросы, как выяснилось позже, неслучайно. Пытаясь не допустить «распространения на Бахрейне влияния России», англичане пустили слух, что русские, дескать, «душат ислам», насильно обращают мусульман в христианство.

Из воспоминаний Н.Богоявленского видно, что русских, побывавших в шейхствах Прибрежной Аравии до посещения Кувейта и Бахрейна самим Н. Богоявленским, можно было «сосчитать по пальцам». «До сих пор я не знал русских, – говорил, со слов Н. Богоявленского, шейх Бахрейна. – Теперь знаю только Вас, да имею письмо от Вашего консула». Очень хорошо, по словам шейха, «писал о русских в письме к нему ... шейх Неджда Абдуррахман». Он встречался с «руссами» в Кувейте, во время захода туда крейсера «Варяг». Из отчета Н. Богоявленского управляющему генеральным консульством в Бушире Г. Овсеенко, следует, что шейх Бахрейна, познакомившись с «первым в своей жизни русским», составил о нем хорошее впечатление. И поэтому счел возможным передать с ним письмо, адресованное Г.Овсеенко шейхом Неджда. «Я этого письма не передал раньше, – говорил шейх Бахрейна, – так как совершенно не знал русских»; теперь знаю, и доверяю им.

Интересным представляется и замечание Н. Богоявленского о высказывании шейха Бахрейна насчет отношения арабов к англичанам. «Ничего нет удивительного в том, – говорил шейх, – что арабы боятся англичан. Англичане здесь почти сто лет. Их здесь все знают; у них есть здесь и пушки, и военные суда. Других же европейцев здесь нет; и если какой-либо шейх поступит против воли англичан, то англичане сейчас же могут сделать с ним все, что хотят; а русские совершенно не могут помочь, даже если бы хотели, так как силы их очень далеко» (127).

Представляется, что приведенное выше высказывание шейха Бахрейна колоритно и точно отражает политико-дипломатическую ситуацию тех лет в зоне Персидского залива. Россия, пытавшаяся расширить свои позиции в регионе, наталкивалась на жесткое сопротивление этому со стороны Англии. Противостояние в регионе англо-российских интересов и англо-российское соперничество там как таковое в целом было захватывающим и интригующим. И осветив его главные сюжеты и аспекты, притом «прожекторами» уникальных архивных документов, мы поймем, насколько виртуозной должна была быть в то время в Аравии деятельность российской дипломатии.

Нельзя не видеть, отмечается в отчете российского консульства в Багдаде за 1893 г., что англичане, «несмотря на свое и без того уже исключительное положение» в Южной Аравии, «не переставали в отчетный период времени стремится к еще большему упрочению там своего могущества». Смысл их действий – «постепенный мирный захват» в свои руки всего Оманского побережья. «Подобное направление деятельности англичан, видное уже невооруженным глазом», побудило французского представителя в Багдаде «возобновить в 1893 г. ходатайство перед своим правительством о необходимости учреждения в Маскате французского агентства, а также о полезности установления в Персидском заливе рейсов какой-либо французской компании, чтобы этим создать там хотя бы какой-то противовес, англичанам» (128).

О «надвижении» Британской империи на Маскат регулярно упоминали в своих донесениях и российские дипломаты. «Я уже имел честь, – писал в 1896 г. консул в Багдаде послу в Константинополе В. Жадовскому, – в ряде своих донесений довести до сведения Императорского посольства о замечаемых в последнее время настойчиво-агрессивных действиях англичан в Персидском заливе» (129).

Временная дистанция между первым документом и вторым – менее трех лет. Но какой разительный контраст в оценке российскими дипломатами характера действий Англии в зоне Персидского залива вообще и в Южной Аравии в частности: от «мирного захвата» до «настойчиво-агрессивных действий». Причиной тому – обеспокоенность Англии, вызванная «продвижением в Залив России» и активизацией там деятельности Франции и Германии.

Английский консул, полковник Моклер, говорится в сообщении дипломатической миссии Росии из Багдада, «по-видимому, крайне озабочен тем престижем, которое ... приобрело Императорское консульство». И поэтому «старается произвести впечатление на местное население различными театральными эффектами, долженствующими напомнить арабам о могуществе и исключительном положении здесь Англии... Английский стационер «Комета», без всякой надобности, слишком уж часто прогуливается под парами по Тигру» (130). Вопрос о поддержании среди местного населении имиджа Британской империи как «владычицы Персидского залива» – один из главных в деятельности ее дипломатических представительств.

«Для меня ясно как день», писал российскому послу в Константинополе консул в Багдаде В. Машков, что Англия «безоговорочно решила завладеть долиною Тигра и Евфрата, а также всем Аравийским побережьем Персидского залива» (131). «Проживающие в Багдаде англичане, как гражданские, так и принадлежащие к офицерским сферам, и не скрывают своего глубокого убеждения, что, рано или поздно, эти намерения их правительства осуществятся». Они смотрят «и на Месопотамию, и на Аравию, как на свое наследие». Похоже, что для осуществления этих, далеко идущих, замыслов Англия ожидает лишь «первой удобной возможности, как-то: большой европейской войны». «Уповая на такую возможность», Англия, по выражению В. Машкова, «страстно подготавливала» раздел территориальных владений Турции в Аравии и мечтала об «оккупации Ирака Арабского и всей Месопотамии» (132).

«Стреножить нашествие Англии на регион» можно было, как считали российские дипломаты, «противодействием материальным», в том числе и в форме «непрерывного присутствия в Персидском заливе русских военных кораблей» (133). Такое присутствие «более чем желательно», писал В.Машков. Если «на каждые десять английских матросов, высаженных здесь, мы высадим только одного – единоличному хозяйничанью англичан уже не будет места» (134).

«Пытаясь не допустить упрочения позиций русских в бассейне Персидского залива», Англия, по словам российских дипломатов, «не гнушалась ничем», и распространяла заведомо ложную информацию о намерениях России в этом районе мира. «Англо-индийские агенты на юге Персии и в Багдадском вилайете, – отмечается в одном из донесений А. Круглова за август 1899 г., – усиленно распространяют ... слухи об агрессивных замыслах русских в отношении Персидского залива», всячески стараются очернить Россию. Так, они пытались внушить коренному населению, что беспорядки, происходившие в Бендер-Бушире вследствие предпринятых там «стеснительных для края карантинных мер против чумы», были, дескать, спровоцированы русскими – консулом России в Исфага-не. Цель англичан – «возбудить у местного населения недоверие к политике России»(135).

На «крючки антирусской пропаганды бриттов» попадались не только персы и арабы, но и дипломаты-профессионалы крупных европейских держав. Подтверждением тому – донесение в Париж посланника французской миссии в Тегеране г-на Сугарта (от 18 января 1900 г.), содержавшее «испеченную англичанами» дезинформацию о «переброске с Кавказа к границам Афганистана 60-тысячного русского экспедиционного корпуса». При этом посланник ссылался на «заслуживающий внимания источник» – афганского посла в Константинополе, что, действительно, придавало такой, с позволения сказать, «информации» повышенное звучание(136).

Неплохо сработала и «деза» англичан о якобы имевшем место (1900 г.) «зондаже Россией вопроса об аренде Бендер-Аббаса», сроком на 25 лет. «На нее купились» практически все дипломаты, аккредитованные в то время в странах зоны Персидского залива. (137).

Действия Российской империи в бассейне Персидского залива Англию определенно беспокоили. В своей знаменитой работе «Персия и персидский вопрос» лорд Керзон, один из идеологов и проводников политики английского экспансионизма, писал по этому поводу следующее. Подобно тому, как Россия претендует на особые права в Каспийском море, Англия претендует на аналогичные права в Персидском заливе. «Водворение там порядка» обошлось ей в миллионы фунтов стерлингов и в сотни жизней английских подданных. В целях сохранения мира, который она там установила и поддерживает, Англия выступает против всего, что было бы чревато «проявлением на местной политической сцене каких бы то ни было деструктивных явлений». Причину возникновения таких явлений лорд Керзон связывал с появлением в бассейне Персидского залива русских. И только потому, что, следуя его логике, деятельная политика России способствовала расширению торговли и росту ее авторитета в этом регионе мира, котырый Англия считала зоной своих исключительных интересов.

Особенно пугала англичан возможность «открытия Россией порта в Персидском заливе» (лорд Керзон заявлял, что «русский порт в Персидском заливе» был, дескать «мечтой многих российских патриотов на берегах Невы и Волги», и, по его выражению, мечтой, ими «долго лелеемой»). Основание такого порта, на его взгляд, поколебало бы «чувствительное политическое равновесие» в регионе, установленное там Англией, и определенно подорвало бы ее многомиллионную коммерцию (138). Уступку любой страной Персидского залива порта России, говорил лорд Керзон, следует рассматривать как нанесение «намеренного оскорбления» Великобритании, более того, как повод-провокацию к войне. «И я обвиню британского министра, который допустит это, – заявлял лорд Керзон, – в предательстве своей родины» (139).

«Противодействие Англии появлению Российской империи в Персидском заливе», отмечали русские дипломаты, наблюдалось в этом районе повсеместно. «Прибывающие сюда чиновники англо-индийской службы, – говорится в депеше консула в Багдаде А.Круглова, – все, без исключения, – русофобы. Напуганные действиями русских,...они во все глаза смотрят за всяким шагом чужестранца, а тем более русского, видя за каждым из них полки русской армии», надвигающиеся уже на их колониальные владения в Персидском заливе (140). «Я имел возможность, – сообщает К. Круглов, – лично испытать на себе это, с позволения сказать, «удовольствие», когда во время пребывания в Карачи за мной неотступно следовали четыре секретных агента». Они «записывали все, что мною покупалось», «снимали копии с моих телеграмм в Багдад». И это притом, замечает российский консул, что находился я в Карачи официально, действовал открыто, и «звания своего не скрывал» (141). Появление любого иностранца в зоне Персидского залива, а тем более русского, сейчас же, по словам А.Круглова, преподносилось англо-индийской прессой как «признак интриг, плетущихся против Англии».

Маниакальную подозрительность англичан в отношении всех посещавших район Персидского залива русских, кем бы они ни были, отмечал и упоминавшийся уже нами зоолог Н.Богоявленский. Так, одному из бахрейнских торговцев, хаджи Джум’а, английский вице-консул на Бахрейне, г-н Гаскин, «несколько раз», по словам Н. Богоявленского, «открыто высказывал свое неудовольствие по поводу частых его бесед с русским».

Действовали англичане в бассейне Персидского залива, по оценке российских дипломатов, напористо и по всем направлениям. В последнее время, говорится в одном из донесений главы российской миссии в Багдаде начальнику Азиатского департамента МИД Российской империи (от 2 января 1890 г.), владения Турции в Аравии и Месопотамии, а также «долина Каруна и вообще Персия стали местами, которыми особенно интересуются как английские путешественники, так и офицеры английской службы». На днях Багдад посетили Дж. Керзон, член парламента Англии и автор нашумевшей книги «Русские в Центральной Азии», и майор Сойер. Их маршрут пролегал через Бендер-Бушир, Карун, Мохаммеру, Шустер, Багдад, Кербелу, Неджеф и дальше, через Персидский залив и порты Аравийского побережья, в Аден, а оттуда в Лондон (142).

Характеризуя майора Сойера, офицера разведывательного управления Генерального штаба англо-индийской службы, российский дипломат отмечал, что он в совершенстве владел фарси, арабским и русским языками (последний в течение двух лет изучал в России) и обладал уникальным «двойным зрением» – военного и дипломата. Поэтому, как никто другой, был способен на должном профессиональном уровне произвести и рекогнасцировку местности, съемки дорог и фортификационных сооружений, и со знанием дела «прощупать на месте настроения и намерения русских». Другой участник этого великолепного дуэта, лорд Керзон, хорошо разбирался в делах Британской империи на Востоке, а значит, – мог трезво и максимально емко оценить политико-дипломатическую обстановку в регионе.

Действия Российской империи в бассейне Персидского залива были, как шутили русские дипломаты, «бревном в глазу лорда Керзона». Чтобы вынуть его и при этом, как говорится, не повредить «роговицу британских интересов», лорд Керзон должен был действовать с полным знанием дела. Поэтому, став вице-королем Индии и вплотную занявшись данным вопросом, он, прежде чем начать «антирусскую кампанию», решил на месте ознакомиться с положением дел в данном регионе в свете активизации там деятельности России, и в ноябре 1903 г. посетил его. Находясь в шейхствах Договорного Омана, лорд Керзон выступил на дурбаре (ассамблее правителей) в Шардже (21 ноября 1903 г.). Именно там и тогда он и обозначил главные векторы региональной политики Великобритании (143).

Вы знаете, сразу же и безапелляционно сказал лорд Керзон собравшимся на его судне шейхам, что в прошлом в Заливе было полным полно мародеров. Здесь процветало пиратство, и любое судно, направляясь в Залив, подвергалось опасности разбойного нападения. Жемчужный промысел представлял собой арену кровопролитных распрей и междоусобиц. В общем, не было в этом регионе до прихода сюда Англии, заявил оторопевшим от его слов шейхам, ни безопасности, ни мира в торговле.

По лорду Керзону выходило, что Персидский залив до появления в нем Великобритании был ничем иным, как подобием ада. Навести порядок в этом приюте пиратов и мародеров волею судеб выпало ей, Британской империи. И она блестяще справилась с данной миссией, возложенной, дескать, на нее самой историей. Когда во все происходившее здесь, волею судеб, было вовлечено английское правительство, говорил вице-король Индии, и в водах Залива появились корабли английского флота, то положение дел в регионе тут же изменилось к лучшему. Были подписаны соглашения о мире и прекращении пиратства – и настало спокойствие.

Из речи лорда Керзона следовало, что поскольку, дескать, именно Англия установила в бассейне Персидского залива долгожданный порядок, то поэтому именно ей, Англии, и вверено судьбой поддерживать там мир и безопасность. Правда, при этом он не сказал ни слова о карательных экспедициях против местных племен, не пожелавших принять силой навязанный им «английский порядок». Не упомянул он и о том, что Англия, как говорили российские дипломаты, сама себя наделила «почетным правом защитника региона». Цель речи Керзона состояла в том, чтобы закрепить в сознании правителей арабских княжеств, притом в манере безапелляционной, не терпящей с их стороны ни малейших возражений, мысль о том, что без Англии им никуда не деться. Порядок, привнесенный в регион Англией, давал понять лорд Керзон, мог быть сохранен там только Англией, и никем другим (144).

Дальше – больше. Мы спасли вас от вымирания, заявил изумленным вконец шейхам лорд Керзон. Мы открыли воды Персидского залива для судов всех наций, сказал он, не памятуя, очевидно, всуе, о легендарных мореходах «Океанской Аравии» во главе блистательным лоцманом Ахмедом ибн Маджидом, показавшим морской путь в Индию европейским первопроходцам. И были ими, как известно, не англичане, а португальцы.

Мы не захватывали ваши земли и не попирали вашу независимость, говорил лорд Керзон шейхам, забывая при этом, что пресловутые «мирные договоры» с Англией были подписаны ими не по своей воле, а под жерлами орудий английских военных кораблей.

Мир в этих водах, резюмировал лорд Керзон, заканчивая свою речь, должен быть обеспечен. Независимость шейхств – надежно защищена. Все это, вместе взятое, означает, в свою очередь, что влияние Великобритании в этом крае должно быть сохранено, и «оставаться наивысшим» (145).

Следует отметить, что «вектору Керзона» в британской политике в Персидском заливе Англия следовала неизменно и на протяжении десятков лет. Примером тому – хорошо сохранившийся в памяти арабов «Океанской Аравии» еще один дурбар. Состоялся он в той же Шардже, но тридцатью годами позже, в сентябре 1933 года. И примечателен тем, что выступивший на нем английский политический резидент в этом крае предложил вниманию шейхов рисунок региональной политики Великобритании, идентичный начертанному в 1903 г. лордом Керзоном. Тем самым новое поколение английских политиков и дипломатов как бы продемонстрировало новому поколению правящих семейств в шейхствах Прибрежной Аравии, что «порядок», установленный в регионе Англией, – «единственно верный»; и в силу этого – замене не подлежащий (146).

Паломничество к Святым местам ислама в Мекке и Медине мусульман из России. Материалы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что путем инспирирования беспорядков среди закавказских шиитов Англия планировала помешать продвижению России на Восток, в том числе в район Персидского залива.

Из донесения консула А. Адамова от 29 апреля 1904 г. следует, что в середине апреля этого года генеральный консул Великобритании в Багдаде встречался с «приближенными муштеида Шерабьяни, известного и популярного среди шиитов религиозного деятеля». Английский дипломат предлагал им «три тысячи турецких лир» за то, чтобы попытаться «склонить главу шиитского духовенства издать фетву с призывом поднять против России шиитов Закавказья и Персии» (147). К чести Шерабьяни, учениками которого были «почти все приезжавшие в Неджеф для изучения богословия мусульмане Закавказья», на такое «деловое предложение» англичан он ответил отказом. При этом попросил английского генерального консула «обязательно передать в Лондон», что «не видит причин для того, чтобы поднимать против русского правительства закавказских шиитов, пользующихся в России весьма широкими правами и значительным благосостоянием» (148).

С аналогичным предложением к Шерабьяни обращалось, кстати, и турецкое правительство. При этом турки, как следует из донесения А.Адамова, намеривались «создать России трудности не только в соседней Персии, но и на самой русской окраине». Управляющий Багдадским вилайетом муишр Ахмед Фейзи-паша, через которого велись переговоры с Шерабьяни, писал А. Адамов, «обещал помощь оружием и боеприпасами».

Информируя Санк-Петербург о попытках Англии и Турции использовать в противоборстве с Россией на Востоке «религиозный фактор», А. Адамов не исключал, что Англия, чтобы спровоцировать беспорядки мусульман Закавказья, может пойти на все, даже на подлог. «Подделка фетвы неджефских муштеидов, якобы отлучивших от ислама бывшего первого министра Персии, – отмечал он, – указывает на то, что для достижения намеченной цели англичане не остановятся ни переднем» (149).

В контексте рассматриваемой нами темы представляется обоснованным рассказать вкратце о мусульманских паломниках из царской России к святым местам шиитов в Неджефе и Кербеле. Владения Турции в Ираке, отмечается в справочно-информационных документах дипломатической миссии России в Багдаде за 1890 г., «являются, как известно, местом поклонения для мусульман шиитского толка. Из 100 000 поклонников, прибывающих сюда ежегодно со всех концов мира, около 13 500 падает на долю русскоподанных, преимущественно жителей Кавказского края» (150). Никто из паломников, из числа русскоподданных, подчеркивается в материалах консульства, «не имеет не только заграничного паспорта, но и какого-либо другого документа, удостоверяющего его личность...». Поэтому «в случае смерти кого-либо из них, или совершения преступлений, как-то: убийств, грабежей и увода лошадей», явлений в то время, по сообщениям российских дипломатов, «заурядных», консульство сталкивалось с серьезными трудностями. Оно было «лишено всякой возможности проверить самоличность жертвы преступления» и выполнить «надлежащие в связи с этим действия».

Пользуясь тем, что шиитские паломники из России «никаких документов не имеют», говорится в одном из донесений российских дипломатов из Багдада, «и персидские, и турецкие власти, особенно последние, чинят на глазах консульства такие злоупотребления, которые не могут быть допущены без ущерба его авторитету» (151).

По подсчетам российских дипломатов, «пилигримы из России оставляли в караван-сараях Турции и Персии более 1 000 000 рублей» (152). «Убытки, чинимые беспаспртными паломниками государству», были, как сообщали наши посольства, тоже немалыми. Прямой ущерб казне от «неизысканных консульских сборов» только в Багдаде оценивался ими в 13 500 рублей золотом (153).

«Это, впрочем, – лишь одна сторона вопроса, – сообщал консул Н. Панафидин. – Гораздо важнее по своим последствиям может быть тот вред, который беспаспортные паломники в состоянии нанести всему Отечеству в те годы, когда, по санитарным соображениям, паломничество бывает воспрещено; и когда, несмотря ни на что, наши паломники не только являются сюда тысячами, но даже при возвращении на родину увозят с собой трупы ... Между тем, паломнические караваны... служат одним из каналов-распространителей инфекционных болезней на всей линии движения... Принимая во внимание, что следование наших паломников совершается... в различные местности Кавказского края шестью различными путями, ... зараза может быть перенесена одновременно в различные пункты Империи...» (154).

Особое внимание в донесениях российских дипломатов акцентировалось на намерениях Англии «возбудить и обуздать религиозный фанатизм жителей Закавказья, а также ряда районов Средней Азии» в целях реализации «подрывных замыслов в отношении России».

Для того чтобы «контролировать поток паломников» и не допускать «оказания враждебного влияния на них со стороны Англии», консульству России в Багдаде в 1900 г. было предписано «поддерживать в Кербеле и Неджефе, в главных местах поклонения шиитов, своих агентов» (155).

Паломники-шииты из числа русскоподданных прибывали из Российской империи в Неджеф и Кербелу из Закавказья, а также из «Самаркандской и Ферганской областей Туркестанского края, и из Бухары». Паломничество, читаем мы в донесении консула в Багдаде А. Орлова от 24 апреля 1910 г., продолжается круглый год. «Однако апогей его приходится, как правило, на конец года. В это время – в зависимости от урожая в Закавказье – через Багдад и Казмейн проходит от 6 до 9 тысяч паломников. Точных цифр привести нельзя, так как большинство паломников прибывает или без заграничных паспортов, или с персидскими паспортами и паломническими пароходными свидетельствами, выдаваемыми на границе за 1 пран» (156).

Пытаясь упорядочить передвижение мусульман-шиитов и лишить Турцию и Англию возможности использовать паломничество в качестве инструмента в их противостоянии России в Азии и на Востоке, российское правительство «установило на границе для прохода паломников три специальных пограничных заставы: в Джульфе, Баку и Астаре» (157).

«Главными маршрутами шиитских паломников из России, пролегавшими до Ханекина по территории Персии, были следующие:

Ардебиль – Хамадан – Керманшах – Ханекин (45 дней).

Белясувар – Тавриз – Керманшах – Ханекин (30 дней).

Баку – Энзели – Решт – Казвин – Керманшах – Ханекин (ок. 30 дней)».

За проход персидской территории с паломников взималось по «16 кранов пошлины топрак-бастш». От Ханекина путь паломников из России «пролегал по землям Турции – через Кизилар-бат – Шахрабан – Бакубу – Самарру (посещение этого места паломниками тоже считалось обязательным) – и дальше на Кербелу и Неджеф». Возвращались пилигримы теми же маршрутами.

Паломничество совершалось обычно группами, численностью до 100 человек, под предводительством чуашей, то есть, по словам А. Орлова, «опытных людей, несколько раз побывавших уже в священных городах и сделавших сопровождение паломнических караванов своим ремеслом» (158). Часто сын «состарившегося чуаша, – сообщает русский дипломат, – сам становился чуашем». В круг его обязанностей входило «не только указывать путь паломникам, но и защищать их от нападений, содействовать в сношениях с властями, подыскивать удобные места для ночлега и приискивать... пропитание». Заботы о паломниках «начинались для чуаша еще в России». «Он объезжал крестьян-шиитов, проживавших в отдаленных от губернских и областных центров местах, собирал у них прошения о выдаче заграничных паспортов и другие необходимые для этого документы, и по ним выправлял заграничные паспорта. За что получал, конечно, проездные деньги и вознаграждение». Однако такие «предусмотрительные чуашш», как их называет А. Орлов, встречались нечасто. Обыкновенно это происходило следующим образом: чуаш приезжал на базар, в село или в город, объявлял, что завтра или послезавтра он отправляется на поклонение шиитским святым местам и произносил зажигательную речь, приглашая присоединиться к нему всех «страждущих и ищущих спасения». Под влиянием речи «наиболее впечатлительные слушатели» поспешно «ликвидировали свои дела», прощались с домашними, и на следующее утро являлись в указанный чуашем сборный пункт. Заграничного паспорта ни у кого из них, конечно, не было, но они полагались «на опыт чуаша, который сумеет провести их через границу и без паспорта»(159).

Пересечение беспаспортными паломниками границы происходило, по описанию А. Орлова, следующим образом. Те, у кого они имелись, старались «отвлечь внимание пограничной стражи расспросами о месте, где разрешено проходить границу паломникам», а те, у кого паспортов не было, «скрыто пересекали тем временем границу, в том числе переправляясь и через Араке. Успех перехода границы зависел от бдительности стражи». Случалось, и нередко, «когда из 10-12 человек переплыть реку удавалось двум-трем; остальные либо тонули, так как не умели плавать, либо гибли под пулями пограничной стражи» (160).

«Строго фиксированной платы за свой труд», сообщает А. Орлов, у чуашей не было. Вместе с тем, «приводя партию паломников в тот или иной хан, на ночлег, указывая паломникам ту или иную лавку», где они могли дешевле приобрести все необходимое, «служа посредниками между паломниками и персидскими и турецкими правительственными агентами», они не только «даром кормились в пути», но и получали вознаграждения. Притом и от заинтересованных содержателей ханов, и от лавочников, и от чиновников. Кроме того, в целом ряде населенных пунктов на пути к Святым местам, где по установившейся традиции «чуаши совершали молитву, им на ковер всякий паломник бросал, что мог: от 1 крана до 20 рублей». Затем, возвращаясь из паломничества, «чуаши обыкновенно опережали паломников и везли от них радостные вести родственникам о благополучном завершении паломничества, за что также получали вознаграждение уже от благодарных родственников».