Текст книги "На краю света. Подписаренок"

Автор книги: Игнатий Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

Тут я снова взглянул на своих судей. Раньше, когда мы выпроваживали всех из судейской и дедушко Митрей закрывал за ними дверь, Потылицын обращался ко мне с неизменным вопросом: «Как ты думаешь, брат? Присудить ему или не присудить?» И ждал, когда я выскажу свое мнение. И как только я говорил, что этому просителю следует присудить или в иске отказать, он сразу же заявлял: «Мы тоже думаем так… Вот и пиши такое решение, а мы тем временем поговорим о своих делах».

После этого я начинал писать в судебную книгу решение, а мои судьи выпивали по ковшичку пивца и начинали рассуждать о хозяйстве, об урожае, о работе и все такое. А на этот раз все пошло по-другому. Не успел я прийти в себя, как Потылицын обратился ко мне со словами:

– А ведь ему надо, брат, присудить. Здорово обидели мужика эти проезжекомские.

– Присудить, конечно, надо, – сразу поддержал Потылицына анашенский судья Колегов. – Голодать иначе будут.

А проезжекомский судья Сиротинин впал в большое раздумье:

– Оно, конечно, потрава была. И с поскотиной этой каждое лето морока получается. То в одном месте, то в другом. Всяко ведь быват. Так что дивствительно присудить ему надо…

А у меня буквально сверлило в голове, что я сделался взяточником. Я понимал, что взяточник – человек купленный. И если Крумпов всучил мне один рубль, то теперь надеется при моей помощи содрать с проезжекомских мужиков двадцать восемь рублей. Моему отцу нельзя будет после этого показаться в Проезжей Коме. Там на него все будут пальцами показывать. А что скажет мама, когда узнает об этом? Да она изведется с горя.

А серебряный рубль в кармане прямо прожигал мои штаны.

– Так что пиши ему в свою книгу рублей двадцать пять… Больше-то ему не стоит.

– Хватит ему и двадцати пяти, – подтвердили Колегов и Сиротинин.

– Какое право мы имеем присуждать ему эти деньги? Ведь никакой потравы не было! – резко возразил я.

– Как это не было! – всполошился Потылицын. – Ты что, не слышал, что он рассказывал? Толоконниковский жеребец своротил целое прясло поскотины и прямо со всем табуном влез в его полосу.

– И свидетели витебские это доказывают, – поддержал Потылицына Колегов.

– Вранье все это! – отрезал я.

На этот раз меня злили наши судьи. Почему они запомнили показания Крумпова и его свидетелей, а показания ответчиков, проезжекомского старосты с понятыми, пропустили мимо ушей?

– Вранье все это! – повторил я. – Никакой потравы не было, И толоконниковского жеребца не было. И поскотины он не ломал. И десятины ржи у Крумпова не было. Я ведь записал все их показания. Вот они у меня в книге…

И я стал сравнивать показания Крумпова, ответчиков и свидетелей и доказывать моим судьям, что мы не имеем никакого права присуждать Крумпову ни одной копейки за потраву. Однако на этот раз мои судьи уперлись и решительно настаивали на том, что Крумпову надо хоть немного присудить. Не все, что он требует, но хоти бы рублей двенадцать…

Все предыдущие дела мы решали за одну-две минуты, да минут десять-пятнадцать я тратил на писание решения. А сейчас мы проспорили уж минут тридцать и ни до чего не договорились. Судьи настаивали решать дело в пользу Хлориана, а я заявил, что такое решение писать не буду. Наконец мне пришло в голову пойти с этим делом к самому Ивану Иннокентиевичу и рассказать ему все. Тут я с шумом захлопнул свою судейскую книгу и заявил судьям, что иду с этим делом к самому Ивану Иннокентиевичу. Я расскажу ему все по порядку и сделаю так, как он прикажет. Если он велит решить дело в пользу этого жулика, то мы присудим ему все двадцать восемь рублей. Если скажет отказать в иске – мы откажем.

Мое решение идти к Ивану Иннокентиевичу здорово перепугало судей, и они сразу пошли на попятную.

– Пиши тогда ему полный отказ, если такое дело, – первым передумал Потылицын. – Может, в самом деле там и потравы не было. Неспроста он весь день увивался вокруг нас. А мы, дураки, развесили уши: какой он уважительный да обходительный… Пиши, так его растак, отказать ему полностью. Пусть жалуется в Минусинско этому уездному съезду.

Вслед за Потылицыным судьи Колегов и Сиротинин тоже решили, что Крумпову в иске лучше будет отказать…

А серебряный рубль, лежавший в моем кармане, делал меня как бы соучастником какого-то тайного сговора решить это дело в пользу Крумпова. И теперь мне хотелось как можно скорее доказать самому себе, что я не взяточник, не продажный человек, что я не причастен ни к какому тайному сговору с Крумповым и что мне совершенно не нужен его серебряный рубль.

При опросе сторон и свидетелей я коротенько записал их показания в свою судебную книгу. Из них было видно, что иск Крумпова к проезжекомским ответчикам в сумме двадцати восьми рублей за потраву ни на чем не основан. Поэтому решение суда я написал очень коротко и быстро со ссылкой на это обстоятельство и сразу же подал знак дедушке Митрею впускать в судейскую Крумпова с ответчиками и всех свидетелей, которые более часа томились в нашей прихожей в ожидании решения суда.

Крумпов вошел в судейскую в окружении своих свидетелей. На этот раз он держался очень уверенно. На его лице играла довольная улыбка.

Проезжекомские ответчики со своими свидетелями хмуро глядели на сияющего Крумпова и на его гордых свидетелей и ничего хорошего для себя от нашего суда, видимо, не ждали. Они очень неприветливо уставились на меня, как будто заметили в моем кармане серебряный рубль.

А наши судьи не приветствовали Хлориана, как раньше, доброжелательными улыбками. Они молча сидели на своих местах, не обращая ни на кого внимания.

Но Крумпов принял это за хорошее предзнаменование. То, что мы почти два часа совещались по его делу, он тоже считал хорошим признаком и был уверен, что выиграет свой иск к проезжекомским мужикам.

За этот день я уж девять раз зачитывал решение нашего суда и освоился с этим делом. А потом, мне даже нравилось зачитывать эти решения. И я старался читать их громко и отчетливо, чтобы они были ясны и понятны заинтересованным сторонам.

И сейчас все – и истец, и ответчики, и свидетели – уставились на меня в ожидании решения суда. Хлориан смотрел на меня смело и уверенно, как на своего верного друга, и на его лице играла еле заметная, понятная только мне улыбка. Его свидетели смотрели на меня тоже ласково, как будто я был их старым знакомым или, на худой конец, приходился им земляком и приехал в Кому в судебные писаря прямо из их Витебки.

А я старался не смотреть ни на Крумпова, ни на его свидетелей. И зачитывать им наше решение мне вдруг почему-то расхотелось. Мне стало даже немного жаль этого Хлориана. Он столько потратил хитрости, чтобы засудить проезжекомских мужиков, столько помогал нам сегодня в работе.

А потом, он ведь все точно рассчитал – сколько он закупит хлеба на высуженные деньги. Наверняка решил купить пудов сорок пшеницы в Анаше. У анашенских хлеба родятся всегда хорошие. Может, он даже со своими свидетелями поделится той пшеничкой. Недаром же они клялись, что у него была полностью стравлена десятина хлеба.

Однако жалел я Крумпова самое короткое время. Серебряный рубль в кармане все время напоминал мне о том, что я получил взятку, что Крумпов купил меня с потрохами за этот рубль и что мне надо как можно скорее показать ему и его гордым свидетелям, что меня ни за рубль, ни за два и даже за три рубля не купишь. Тут мне неожиданно пришла в голову мысль – прочитаю сейчас решение, а потом отнесу Ивану Фомичу этот проклятый рубль. Пусть он с ним что хочет, то и делает. А мне эти деньги не нужны. И как только мне пришло это в голову, я сразу твердо встал на ноги, прямо посмотрел на Крумпова, на ответчиков и на всех свидетелей и начал читать наше решение.

Читал я его громко и внятно, не сбиваясь и не заикаясь, как это у меня получалось утром. Читал так, что даже мои судьи приободрились и смело стали поглядывать по сторонам. После обычного общего вступления насчет состава суда я сразу перешел к сути дела и прочитал, что «Комский волостной суд, рассмотрев показания сторон и свидетелей, признал иск Крумпова к проезжекомским ответчикам в сумме двадцати восьми рублей за потраву недоказанным и на этом основании решил в том иске Крумпову отказать и дело производством прекратить».

Крумпов слушал наше решение поначалу совсем спокойно, а когда понял, что его дело в суде совсем завалилось, ему стало не по себе. Он долго стоял как бы оглушенный, но потом одумался и вдруг… заплакал. Он плакал горькими слезами и приговаривал: «Как же это так, господа судьи? Как же мне теперь быть? Ведь вы оставили меня с семьей без куска хлеба».

Свидетели Крумпова тоже потеряли свой гордый вид и один за другим молча стали покидать судейскую. Зато проезжекомские ответчики, решившие, что Крумпов непременно нагреет их с нашей помощью на двадцать восемь рублей, вдруг обрели дар речи и стали шумно выражать свое одобрение решению суда.

А судьям почему-то стало неловко, что они засудили Хлориана, и они стали всячески его утешать. Они повторяли ему те слова, которые он сам говорил здесь засуженным, что суд во всем разобрался, все взвесил, и туда и сюда, и нашел его иск к проезжекомский ответчикам недоказанным и на этом основании вынес свое справедливое решение.

Тем временем я сделал запись в судебную книгу, что истец Крумпов решением суда остался недоволен и что порядок обжалования этого решения ему известен. Дальше мне делать в судейской было нечего, и я объявил судьям, что все назначенные на сегодня дела мы рассмотрели и завтра с утра будем продолжать свою работу. После этого я собрал все мои дела и пошел в общую канцелярию к Ивану Фомичу, чтобы посоветоваться с ним, как мне разделаться с этим проклятым серебряным рублем.

Иван Фомич только что пришел на вечернее занятие и просматривал за своим столом какие-то бумаги. По моему виду он сразу заметил, что у меня что-то случилось, и вопросительно уставился на меня. А я, не дожидаясь его расспросов, сразу выпалил:

– Иван Фомич! Что мне делать?

– Что случилось?

– Я взял взятку…

– Час от часу не легче. Большая взятка-то?

– Один рубль.

И я вынул из кармана злополучный серебряный рубль и подал ему. Он взял рубль, покрутил его в руках и осторожно положил перед собою на стол.

– Как это случилось?

Я рассказал…

– Значит, и судьям всучил по рублю?

– Не знаю…

– А как они были настроены при решении дела?

– Они хотели непременно присудить ему двадцать пять рублей. Но я отказался писать такое решение и сказал, что пойду жаловаться на них Ивану Иннокентиевичу, потому что это будет неправильное решение. Тогда они испугались и решили в иске Крумпову отказать…

– И отказали?

– Отказали…

– Как этот прохвост принял ваше решение?

– Сначала остолбенел, а потом начал плакать.

– Ну что же. Все ясно. Ты поступил правильно. Молодец! И судей согнул на свою сторону. Это тоже хорошо. Но в следующий раз взятки не бери…

– Конечно, не буду… Я не знал, что он сунул мне деньги. Но как отдавать?

– А ты окликни его и скажи, что он только что нечаянно обронил около тебя эти деньги…

– А что же мы теперь будем делать с этим рублем? Как его ему отдать? – забеспокоился я.

– Теперь уж поздно. Впрочем, посмотрим. Дедушка Митрей!

– Чего? – послышалось из судейской.

– Есть там кто-нибудь, кроме тебя?

– Никого нет. Все разошлись.

– И Крумпова этого нет?

– Хлора? Тоже нет. Ушел вместе с витебскими.

– Что же теперь делать с этим рублем? – опять спросил я Ивана Фомича.

– Сейчас мы найдем ему назначение. Дедушка Митрей!

– Ну, чево еще?

– Прибери там как следует и обязательно открой окно. Чтобы хорошо проветрилось. А потом сходи к тетке Матрене и принеси от нее на этот рубль два ведра пива. Поставишь их там на столе. Да поторопись, пожалуйста.

– Куда торопиться-то?.. На пожар, чево ли?.. Успеется…

И дедушко Митрей пошел к Матрене за пивом. Через полчаса все собрались в судейской. На столе стояло два больших пенистых ведра пива. У всех было веселое настроение. Иван Фомич первым зачерпнул большой ковш и произнес шутливую речь насчет меня, что я хоть и мал еще, но уж научился брать взятки и что мою первую взятку надо как следует смыть хорошим пивом.

Он выпил первым. За ним опрокинули по ковшику Иван Осипович, Петька Казачонок, старшина Безруков и заседатель Болин. Все пили и хвалили меня за то, что я и взятку взял от Крумпова, и дело решил по справедливости.

А потом и меня заставили выпить большой ковш. Я кое-как осилил его и пошел домой. После такого длинного дня я даже не чувствовал усталости, вероятно, от выпитого пива. Потому что пиво у тетки Матрены действительно вкусное, но не пьяное. В голову не ударяет, но придает бодрость и силу. Оттого я, после такого тяжелого дня, шел домой веселый, с хорошим настроением. И нисколько не боялся завтрашнего заседания волостного суда.

Глава 16 ДЕЛО ВИХЛЯЕВА

В один из дней, когда я уж более или менее освоился с судебными делами, к нам в волость приехал из Убея какой-то пожилой мужик. Не задерживаясь в прихожей, он прямо вошел к нам в канцелярию, осмотрелся, выжал сквозь зубы: «Здравствуйте…» – и спросил: «А где у вас Павел Михайлович?» Услышав, что Павел Михайлович уехал писарить в Черную Кому, он спросил: «А кто же теперь за него ведет судебные дела?» Тогда ему указали на меня.

Я не знал еще тогда, что этот высокий, по-крестьянскому хорошо одетый мужик со стриженой бородой и какими-то колючими глазами и есть тот самый Вихляев, на которого приезжал жаловаться один убейский мужик, у которого он нахрапом захватил десятину земли, отведенную ему обществом. А теперь сам Вихляев заявился к нам с какой-то жалобой в суд. Я думал, что он, как все, обратится с этим делом ко мне. А он посмотрел на меня, усмехнулся и, не сказав ни слова, прошел к Ивану Иннокентиевичу.

А у Ивана Иннокентиевича в тот день, как всегда, было хорошее настроение, и он не переставая рассказывал свои смешные истории. Вскоре к захлебистому смеху старшины и заседателя присоединился сухой, деревянный смех Вихляева. Спустя некоторое время он вышел от Ивана Иннокентиевича и, не задерживаясь у нас в канцелярии, отправился куда-то по своим делам.

После его ухода Иван Иннокентиевич кликнул меня и вручил мне заявление Вихляева «Комскому волостному старшине на волостной суд». Он попросил меня внимательно ознакомиться с этим заявлением, завести на него, как полагается, особое дело, а потом назначить его на рассмотрение в порядке очереди.

В своем заявлении Вихляев просил взыскать со своего односельчанина Давида Кириллова шестнадцать рублей двадцать пять копеек за то, что тот ушел от него из работников раньше срока. Но суть жалобы заключалась не в том, что Кириллов ушел от Вихляева раньше срока, а в том, что Вихляев, согласно заключенному между ними условию, хочет рассчитать его за проработанное время в половинном размере. Основываясь на таком условии, он теперь утверждает, что переплатил Кириллову эти шестнадцать рублей двадцать пять копеек, и просит суд взыскать с него эти деньги обратно.

При подготовке других дел мне всегда была ясна суть каждой жалобы, а свидетельские показания в суде не оставляли потом у меня никаких сомнений в основательности того или иного денежного иска или в виновности тех или иных лиц в ссорах и драках.

И в деле Вихляева все было тоже как будто ясно и справедливо, но вместе с тем никак не укладывалось в моей голове. Вихляев нанял Кириллова в работники на год за шестьдесят рублей и заключил с ним об этом письменное условие. Давид Кириллов пробыл у него в работниках немногим больше полугода и ушел потом домой. По заключенному условию Кириллов должен был получить за проработанное время тридцать два рубля пятьдесят копеек. И деньги эти он с Вихляева получил. Но по этому же условию Вихляев, в случае преждевременного ухода от него Кириллова, может заплатить ему только половинную плату. В общем, получалось так, что жалоба Вихляева была правильная и справедливая, но условие, на котором она основывалась, было очень жестокое. И суд, основываясь на этом условии, должен рассчитать Кириллова за работу у Вихляева только в половинном размере, так что ему придется за проработанное время всего по восемь копеек в день.

Будет ли справедливо такое решение суда, я был не уверен и, главное, не знал, кого мне поддерживать в суде при решении этого дела.

А жалобой Вихляева сразу заинтересовались Иван Фомич и Иван Осипович. Они попросили меня показать им заявление Вихляева и условие, которое он заключил с Кирилловым на работу.

– Плохо придется этому Кириллову, – сказал Иван Осипович. – Засудит его теперь наш волостной суд. Как ты думаешь? – спросил он меня. – Засудит или нет?

– Не знаю, – ответил я. – Если засудит, то ему придется с Вихляева всего по восемь копеек в день…

– Здорово. Жалко будет, если засудит. Но что поделаешь. Условие заключено по всем правилам, при старосте и свидетелях. Умный мужик этот Вихляев. И откуда только он выудил образец этого условия? Убейскому писарю такое не сочинить.

– Все обстряпал, а одной вещи не предусмотрел, – сказал Иван Фомич.

– Какой именно?

– Все денежные договора и условия должны, по закону, оплачиваться гербовым сбором. А это не оплачено. Значит, оно не имеет законной силы. Так что суд может отклонить его и рассматривать дело исключительно на основании свидетельских показаний…

– Вот это здорово, – сказал Иван Осипович. – А я и не знал об этом. Ты что-нибудь кумекаешь? – обратился он ко мне.

Я признался, что пока еще ничего не кумекаю.

– Ты видел у Ивана Иннокентиевича гербовые марки? – спросил меня Иван Фомич.

– Видел.

– А знаешь, для чего их у него покупают?

– Видел, что покупают, потом наклеивают на какие-то бумаги и тут же перечеркивают. Портят новые марки. Даже жалко. А для чего так делают – не знаю…

– Какой же ты судебный писарь, если не знаешь, для чего гасят гербовые марки? Запомни – гербовые марки идут на оплату частных денежных документов государственным гербовым сбором. Положим, я тебе продал, а ты у меня купил новый крестовый дом под шатровой крышей за триста рублей. Сто пятьдесят рублей ты платишь мне чистоганом, а остальные в рассрочку на год. И вот мы составляем об этом купчую и записываем в нее эти наши условия. А потом несем купчую сюда, в волостное правление. Здесь ее заверяют и взыскивают с нас государственный гербовый сбор, то есть берут определенную сумму в пользу казны, а на эту сумму наклеивают на нашу купчую гербовые марки, а потом их погашают, то есть перечеркивают. Только в этом случае наша купчая будет иметь законную силу. Условие на наем работника – тоже денежный документ и, следовательно, подлежит оплате гербовым сбором. А у Вихляева оно не оплачено. Значит, суд при рассмотрении дела с этим условием может не считаться. Понял, в чем дело?

Я вспомнил, как мне приходится составлять от имени старшины протоколы с жалобами в волостной суд и потом скреплять их казенной печатью и как они от приложения печати сразу приобретают законную силу. У меня печать, решил я, а здесь гербовая марка. В этом все дело.

– Понимаешь теперь, в чем суть? – еще раз переспросил Иван Фомич.

– Теперь понимаю, – не особенно уверенно ответил я.

– Вот и хорошо. Судебный писарь все должен знать. Когда будете рассматривать это дело, ты после того, как заслушаете показания Вихляева, заяви, что условие не имеет законной силы, так как оно не оплачено гербовым сбором, и что поэтому суд будет рассматривать дело, сообразуясь только с показаниями сторон и свидетелей. Сумеешь ты это сделать?

– Нет, не сумею, – ответил я.

– Это почему же? – спросил Иван Фомич.

– Вихляева боюсь.

– Какой же ты судебный писарь, если боишься Вихляева? И дело-то пустяковое. Всего на шестнадцать рублей.

– Других не боюсь, а Вихляева боюсь. Да вы и сами говорили убейскому мужику, который приезжал с жалобой на него, что Вихляев все ходы и выходы знает и что с ним даже общество боится тягаться.

– Да, да, говорил. Что верно, то верно. Мужик он хоть и неграмотный, но умный и хитрый. И, пожалуй, сразу поставит тебя чем-нибудь в тупик. Но что делать. Жалоба подана, и суд обязан ее рассмотреть. Так что оформляй это дело и назначай к слушанию. А мы тебе как-нибудь поможем…

Разговор с Иваном Фомичом и Иваном Осиповичем меня немного успокоил, но мне все-таки не хватало смелости назначать это дело в порядке очереди. И я откладывал его каждый раз до следующего вызова волостных судей. Отложил раз, отложил два, а дальше уж и откладывать нельзя. Того гляди, заявится Вихляев и потянет меня к Ивану Иннокентиевичу. А то, чего доброго, крестьянскому начальнику нажалуется. Тогда совсем беда. Так что крутись не крутись, а от встречи с Вихляевым мне не отвертеться.

Один раз, когда я занимался своими судебными делами, к волости подъехал проезжекомский писарь Шипилов, про которого говорили, что он знает все на свете. Он сильно огорчился, что уже никого не застал в волости, кроме меня, а потом вдруг ни с того ни с чего начал расспрашивать меня о том, как я живу, как работаю, что читаю и вообще как провожу свободное время.

Занятый встречами с Иваном Иннокентиевичем, Иваном Фомичом и Павлом Михайловичем, Шипилов в волости меня почти не замечал, и теперь я был очень удивлен его приветливым разговором. Я не особенно вразумительно отвечал на его расспросы, особенно по части чтения книг в свободное время, а потом меня вдруг осенило расспросить его насчет этого проклятого гербового сбора, что он такое и для чего установлен.

Шипилов удивился моему вопросу, сказал, что он никак не ожидал, что я интересуюсь столь серьезными материями, и спросил, зачем мне это?

Тогда я подробно рассказал ему о деле Вихляева.

Шипилов внимательно выслушал меня и сокрушенно покачал головой:

– Да… Жалко человека. Письменные условия на наем работников в наших местах пока не приняты, и нам, слава богу, не приходится иметь с ними дело. Но коль скоро такое условие представлено суду как денежный документ, то, конечно, оно должно быть оплачено гербовым сбором. А вообще-то говоря, это условие имеет кабальный характер.

Тем временем стал приближаться назначенный день работы волостного суда, и я решил еще раз сходить к Ивану Фомичу, чтобы он как следует растолковал мне, как лучше вести себя при рассмотрении этого дела.

– Как жаль, что я не судебный писарь, – вздохнул Иван Фомич. – А то все было бы проще. Я не стал бы особенно валандаться с этим делом, а без всяких разговоров вписал бы в книгу решений отказ Вихляеву в иске. Он и пикнуть у меня не посмел бы. А если бы стал ерепениться, то я сумел бы заткнуть ему глотку. Давно пора одернуть этого живодера. А тебе это будет не под силу. Так что действуй окольным путем. Как только судьи съедутся и вы начнете работу, ты выбери подходящий момент и осторожно наведи разговор на это дело. Объясни им все насчет гербового сбора и растолкуй, что условие между Вихляевым и Кирилловым не имеет законной силы. Потом расскажи им, что за фрукт этот Вихляев, и все время внушай им, что нехорошо будет суду вставать на сторону сильного и богатого и утеснять бедного, беззащитного человека. Кого из судей тебе лучше будет взять в оборот? Кто из них толковее и податливее, с того и начинай…

Из трех судей, с которыми я имел дело, мне больше всех нравился Потылицын. Он был веселее и обходительнее своих напарников, любил поговорить о тяжелой мужицкой доле, немного подшучивал над своей темнотой и неграмотностью. Он старался разобраться с обстоятельствами каждого дела, которое мы рассматривали, и часто вмешивался с этой целью в споры и раздоры тяжущихся сторон. Когда дедушка Митрей выпроваживал всех из судейской, он сразу же обращался ко мне с вопросом, что я думаю насчет этого дела. Выслушав меня, он тут же заявлял, что думает точно так же, и только после этого осведомлялся о мнении Колегова и Сиротинина. И всегда получалось так, что Колегов и Сиротинин думали точь-в-точь так, как думали мы с Потылицыным. Так что по каждому делу у нас получалось полное согласие.

Кроме того, мне казалось, что Потылицын должен знать, что за человек этот Вихляев. Ведь их деревни стоят почти рядом. Убейские знают наперечет всех коряковских, а коряковские всех убейских. Тем более Вихляева, который своим богатством славится на всю округу.

Когда судьи съехались и мы начали свою работу, я стал искать подходящий случай, чтобы поговорить о Вихляеве. Один раз, когда мы только что разобрали какое-то пустяковое убейское дело о потраве, я завел о нем речь с Потылицыным. И тут оказалось, что Потылицын довольно хорошо знает Вихляева и даже состоит с ним в каком-то кумовстве. Тогда я стал рассказывать ему, а заодно с ним Колегову и Сиротинину, как к нам в волость приезжал один убейский мужик с жалобой на Вихляева за то, что тот нахально захватил у него отведенную ему обществом землю.

Потылицын, а за ним Колегов и Сиротинин охотно мне во всем поддакивали. Они осуждающе качали головами и удивлялись тому, как все это сходит Вихляеву с рук. А потом сами начали говорить про Вихляева и как-то незаметно перешли на очень уважительный к нему тон. Им почему-то очень нравилось, что он самый богатый человек не только в Убее, но и во всех соседних с Убеем деревнях. Они не могли скрыть своего уважения к его богатству, к его жадности на работу, к его умению наживать деньги. «Да, – говорили они, – большую силу забрал человек. Одной пашни поднимает до двадцати десятин… И то сказать – таким хозяйством править надо. Ну а насчет нахрапства, так ведь это дело известное, без нахрапства богатства не наживешь».

Дальше я попробовал объяснить судьям суть спора Вихляева с Кирилловым. Они внимательно слушали все мои объяснения насчет государственного гербового сбора и удивлялись тому, как все это хитро придумано и что я все это, несмотря на свои малые годы, уж произошел и так досконально знаю.

Что касается моих рассуждений насчет кабальности и несправедливости вихляевского условия с Кирилловым, то мои судьи опять во всем мне поддакивали, опять со всем соглашались и осуждающе качали головами по адресу Вихляева. А потом завели разговор между собой о том, как плохо бывает, когда работники уходят от хозяев раньше срока. Хорошо, если работник уйдет зимой или осенью после уборки хлебов или, на худой конец, ранней весной, когда еще не трудно найти нового. А то ведь норовят уйти в сенокос, а то и прямо в страду, когда не только другого работника, и поденщиков-то днем с огнем не сыщешь. Как плохо приходится от этого справным мужикам. Оно конечно, может и так быть, что у человека что-нибудь случилось или чем-нибудь приболел. Мало ли что бывает. Ну, тогда это дело понятное. А то ведь уходят, варнаки, к другому хозяину, который переманивает их на один сезон и платит, конечно, дороже. Такие уж времена пришли… Когда человеку приспичило, податься некуда – приходит и просит: «Помоги, отработаем…» А когда, значит, взял сколько надо, и уж играет в обратную. Дескать, у нас тоже хозяйство, тоже надо делать свою работу, как всем людям. Здорово Вихляев придумал. Умный мужик. Знает, как приарканить работника. Только вот насчет гербовых марок маленько оплошал. Да разве по первому разу учтешь все. Думаешь одно, а получается другое.

А потом мои судьи начали рассуждать о Кириллове, и как-то нехорошо. Конечно, мужик он бедный. Что правда, то правда. Но опять, кто просил его идти к Вихляеву в работники? А если уж обнадежил человека, даже условие с ним подписал, то надо было держаться и не подводить его. Оно конечно, может у него какая-нибудь беда стряслась. Но, с другой стороны, и Вихляева понять надо. Хозяйство большое, лето короткое… Попробуй найти другого работника в сенокос или в страду. А на поденщиках далеко не уедешь. Поденщику-то надо полтинник платить на день, пятнадцать рублей в месяц, тридцать рублей за один сезон… Вон оно куда тянет.

– Я сам работника держу, – плакался Потылицын своим напарникам. – Плачу ему тоже шестьдесят рублей в год. И тоже, понимаешь, обхаживаю и ублажаю его на всякие лады, чтобы не ушел… Особенно в сенокос али в страду. А то ведь труба, вострый нож. Так что обо всем этом подумать надо, а не решать дело с бухты-барахты…

Наконец наступил последний день заседаний нашего суда, на которое я назначил вихляевское дело.

Весь этот день я слушал со своими судьями разные дела о ссорах, о кражах, о потравах. Весь день мои судьи глушили ковшиком пиво, карали виновных, оправдывали невинных. Весь день я записывал в нашу судебную книгу обстоятельства каждого дела, составлял решения и зачитывал их тяжущимся сторонам. А сам наблюдал исподволь: не появился ли в волости Вихляев со своими свидетелями, не приехал ли ответчик Кириллов. Наконец подошла очередь приниматься и за это дело, и я попросил дедушку Митрея звать в судейскую Вихляева, Кириллова и их свидетелей. Но в прихожей их почему-то не оказалось, и дедушко Митрей пошел разыскивать их в сторожке или на дворе. Пока он ходил за ними, я, как мне советовал Иван Фомич, попробовал немного отвлечься и думать о чем-либо другом. Но ни о чем другом мне не думалось. Я понимал, что мне надо непременно что-то сделать, что-то предпринять. По-настоящему мне следовало пойти сейчас к Ивану Иннокентиевичу. Но я был уверен, что он ничего хорошего мне не присоветует, а, чего доброго, прикажет решать это дело в пользу Вихляева. Заводить с моими судьями новый разговор было бесполезно. Я уже знал, в какую сторону они будут тянуть. Остается условие, не оплаченное гербовым сбором, да слабая надежда на то, что при рассмотрении дела обнаружится еще какое-нибудь новое обстоятельство, которое позволит суду отказать Вихляеву в иске.

Вихляев явился в суд с Егором Воротниковым, Василием Семеновым и бывшим убейским старостой Соломатовым, которые находились при заключении его условия с Кирилловым. На этот раз он показался мне не таким сердитым. Наоборот, он выглядел сегодня веселым и приветливым. Он кивнул головой нашему Потылицыну и сказал:

– А я и не знал, что тебя волостным начальником поставили. Судить, значит, меня будешь…

– Придется, – отвечал Потылицын.

– Давай-давай… Только по справедливости суди.

– Будем стараться.

А Кириллов приехал в суд со своим сыном, молодым еще парнем. Они стояли в судейской с пришибленным видом, как будто на самом деле были в чем-то виноваты перед Вихляевым.

Поначалу я, как это у нас положено, попросил Вихляева коротко изложить суду свою жалобу на Кириллова.

– Моя жалоба, видать, суду уж известная, – начал Вихляев и повторил все то, что у него было написано в заявлении.

Теперь пришло мое время сказать свое слово. Вихляев ждал, что я начну читать его условие. Кириллов с сыном узрились на меня с таким видом, как будто я хочу чем-то ударить их. Судьи тоже насторожились и ждали, что я скажу сейчас насчет гербовых марок.