Текст книги "На краю света. Подписаренок"

Автор книги: Игнатий Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 50 страниц)

Здесь в любой момент легко покалечиться и даже лишиться жизни. Когда еще гоняют зверя по загону, он может растоптать тебя. Может насмерть боднуть. А если, не приведи бог, ослабнут веревки, когда он лежит на земле, может лягнуть, может перевернуться, сломать рога, покалечить людей. А снимать петли с ног… Тут самая малая оплошность – и зверь может выпустить тебе кишки.

На такое дело старики, конечно, не годны. Тут нужны сильные, ловкие, отчаянные люди. Но и молодые идут на это неохотно. Кому хочется рисковать жизнью? Но все-таки находятся любители… Конечно, за большие деньги. Во время работы они требуют водку. Снимут с одного зверя панты и идут пить. Пьют ковшиком прямо из ведра. Выпьют и потом управляются со следующим зверем.

– Это сколько же вина надо запасать, чтобы напоить такую ораву? – не удержался спросить Толоконникова дядя Илья. – Два человека тянут веревки через кольцо, шесть держат зверя за тушу, три за голову… одиннадцать человек получается, не считая тех, которые льют на него воду. Тут меньше чем ведром не обойтись?

– Ведром тут, конечно, не отделаешься. А кончат работу – приходится угощать всех еще дома. Как на помочи. А платить сколько приходится… По пятерке каждому. Дешевле никто не идет на такое дело. Тут ведь оплошай немного и капут. В Саянах, там маральников много и такие случаи не редкость. Но меня пока бог миловал. Уж пятый год снимаю панты и обхожусь без увечий и смертоубийства. За все время был только одни случай. Перешибло одному парню руку. Но все, слава богу, обошлось. Провалялся три недели в постели и поправился…

А дальше разговор повелся уж о том, как брать маралов в тайге живыми и как лучше вывозить их оттуда домой.

– Вот вы вышли своей артелью за ними, – обсказывал это дело Толоконников, – и где-то на хребте напали на их след. Чаще всего это старый след. Его замело уж снегом. Но все равно он хорошо виден. А если пройдет несколько зверей, то после них на снегу остается целая дорога. И вот вы идете по этой дороге до первого их лежбища и там по впадинам на снегу узнаете, что ночевало, к примеру, три зверя – два рогача и одна матка.

Теперь вы идете по их следу дальше и где-то на соседней гриве – они ведь пасутся и далеко не уходят – находите новое, более позднее лежбище. От него опять берете след и находите уж совсем свежую ночевку. Значит, звери где-то близко. Вы их не видите, а они вас уже учуяли и пошли на уход. Теперь вам придется уж преследовать их. Но без хорошего отдыха гнать зверя нет никакого расчета. Он сразу же уйдет от вас. Значит, надо делать остановку на ночевку, тем более что вы к этому времени уж перемокли до костей и замотались до смерти.

А на другой день вы с утра опять идете за зверем. Теперь дело пошло уж на измор – кто кого пересилит. Снег большой, на полтора, а может, на два аршина… Но вы на лыжах, вам легче. А зверям приходится пробивать себе дорогу прямо по целине…

И вот на второй, а может, и на третий день вы так измотали зверей, что самый слабый из них уж совсем выбился из сил. В таких случаях зверь становится под дерево. Его можно только спугнуть с места. Уходить от вас у него уж нет сил. И он только перейдет под другое дерево.

А бывает и так, что зверь так изматывается, что умирает прямо на тропе али ночью на лежбище. От такого зверя охотникам уж нет никакого прибытка. Мясо подохшего зверя несъедобно, а зимние рога особой цены не имеют. Остается только одна шкура, которую наши кожевники и овчинники выделывать почему-то не берутся.

А замотанный зверь стоит под деревом и ждет, что вы с ним будете делать. И стоит он как натянутая струна. Только переступает с ноги на ногу. Вроде снег себе утаптывает. И вид у него самый мирный. Как будто он жил в тайге вместе с вами.

Когда вы охотились на марала на мясо, то в таком случае сразу же кололи его, не считаясь с тем, матка это или рогач. А раз вы решили брать зверя живьем на панты, то это дело надо решать уж по-другому. Если это маралуха, – они чаще изматываются первыми, – то она нужна будет вам только на мясо. В этом случае вы оставляете здесь кого-то из своих артельщиков управиться с нею, а сами гонитесь за остальными зверями.

А если это рогач, то вам надо будет поставить его на прикол, чтобы прийти за ним после того, как вы нагоните и управитесь с остальными зверями. Поставить марала на прикол – дело трудное и опасное. Сначала у него надо снять рога. Потому что с рогами марала ни на прикол не поставишь, ни на нарты не погрузишь. И вот его крепко привязывают за рога к дереву, под которым он стоит. А потом уж по второму разу крепко-накрепко притягивают его к этому же дереву за те же рога, но только за самую основу. А потом осторожно, из-за дерева, надрубают ему рога по тому месту, по которому они сами отваливаются у него весной. После этого длинной палкой осторожно отбивают их с головы зверя, пока они не отвалятся. Зверь будет, конечно, биться изо всех сил, но сделать он ничего уже не может, так как крепко притянут к дереву.

Теперь зверя можно ставить на прикол. Для этого тут же рядом на подходящем дереве делают побег – веревочное кольцо с петлей. Чтобы этот побег не падал на землю, его крепят в глубокой выемке на стволе, а проще говоря, в зарубе. Заруб и кольцо в ней смачивают водой, чтобы они обледенели и чтобы кольцо свободно вращалось в своей выемке вокруг ствола. Место вокруг дерева тщательно очищают, затем подтягивают сюда зверя, привязывают к рогам, вернее, к остаткам рогов, крепкий повод, прикрепляют его к петле на кольце побега и снимают все путы. И зверь окалывается как бы на свободе, но на приколе. Теперь охотники могут идти за остальными маралами. А около этого зверя оставляют кого-нибудь присматривать за ним и подкармливать.

Но вот вы замотали наконец и остальных зверей, и они встали у вас в разных местах каждый под свое дерево. Если они окажутся рогачами, то нам надо будет брать их на панты. Значит, придется сначала обрубать им рога, а потом грузить на нарты, чтобы вывозить из тайги. Как делать нарты и как грузить на них маралов, я объяснять вам не буду. Тут дело само за себя говорит. Чтобы не покалечить зверя, надо делать для него на нартах мягкую подстилку из пихтовых веток, а ноги стягивать ему и к нартам привязывать обязательно рушниками. А потом уж впрягаться в нарты и волочить их по таежным хребтам.

А может статься, что вы попадете на след четырех и даже пяти зверей. Так тоже бывает, хоть и редко. Ну, тут уж сообразуйтесь со своими силами. Больше двух зверей вам из тайги все равно не вытянуть. Значит, их и берете. А остальных или режьте сразу на мясо, или ставьте на прикол, чтобы прийти за ними с зимовья.

Теперь охота почти закончена. Остается выволочь своих маралов по глубокому снегу через высоченные горы на зимовье. Это дело не менее трудное, чем загнать зверей. Но об этом мне вам рассказывать, я думаю, нечего. Вы ведь сами мараловали, и вам не раз приходилось тянуть нарты за лямки по нашим сисимским хребтам. Крутизна-то, сами знаете там какая. Сколько потов надо согнать, пока вытянешь нарту наверх. А спускать ее тоже не легче, хоть и под гору. А если охота будет удачной и вы добудете двух рогачей, да еще прирежете матку… Значит, придется тянуть уж две, а может, и все три нарты. Так что подъем этот и спуск только на один хребет надо будет делать несколько раз. А до зимовья придется наверняка переваливать через несколько хребтов. Как подумаешь об этом да еще вспомнишь свою охоту в молодые годы, даже страшно становится. И откуда только силы брались…

Наши охотники уважительно слушали Толоконникова. Разговор велся не торопясь. Из-за стола перешли к железной печке, закурили и расположились там на полу привычным порядком.

Толоконников с видимым удовольствием и терпеливо растолковывал нашим артельщикам, как пойманному зверю обрубать рога. Орудуя с поленом, он наглядно показывал, как надо делать побег и все такое… Во время этих разговоров возник вопрос о том, может ли один человек и заколоть, и изобиходить загнанного зверя. На это Толоконников рассказал им, как управляются с этим делом охотники в Саянах. Оставят одного человека около загнанной маралухи, а сами идут по следу дальше. А он начинает присматриваться да соображать, как ему лучше сделать свое жестокое дело. Хоть зверь и выбился из сил, но подходить к нему все-таки опасно. Прямо на человека он не кинется, но потревоженный может стоптать его или, не дай бог, лягнуть. А лягнуть он может насмерть. Значит, надо кончать его как-то издали. И вот охотник вырубает длинный шест, привязывает к нему сыромятным ремнем свой острый нож, подкрадывается к маралухе и колет ее под переднюю лопатку. А она отскочит и стоит. Стоит и исходит кровью. А когда совсем обессилеет – ложится. Тогда он издали тем же ножом на шесте режет ей горло.

Вообще-то, марал в тайге кричит, особенно весной, во время гона. Крик у него похож на коровий. Только более тонкий и протяжный. А зимой зверь – умирает молча…

Теперь остается содрать с него шкуру, пока он еще теплый, очистить внутренности, разрубить тушу на части, спрятать ее в снег или подвесить куда-нибудь на дереве. Все это под силу одному человеку.

Вечером, после ужина, Толоконников решил уезжать домой. Хотя человек он был умный и бывалый, но тоже боялся худого глаза, разных наговоров и приворотов. Никому из наших охотников он даже не показал своего зверя и попросил их на прощанье никому не говорить дома о его отъезде и ни в коем случае не провожать его. В заключение он пожелал нашим охотникам удачной охоты. Он был уверен, что по такому снегу они непременно добудут в тайге зверя, а может, и двух. «Если надумаете потом продавать их, – сказал он на прощанье, – то имейте в виду меня. За хорошего рогача я денег не пожалею…»

После встречи с Толоконниковым наши артельщики окончательно уверились в том, какое выгодное дело мараловодство, и сговорились, не откладывая дело в долгий ящик, подвозить к Федоту Саетову лес и рубить у него за огородом маральник. В сруб маральник решили не ставить, чтобы не обращать внимание в деревне, и пока укладывать заготовленные бревна штабелем на месте. А людям, для отвода глаз, говорить, что взяли подряд поставить одному новоселовскому купцу шестьдесят концов готовых бревен на постройку магазина. И начали готовиться к выезду в большую тайгу. Поехать должны были в какую-то речку Ямную, на вершине Устуга, где у тятеньки с Федотом Саетовым имеется хорошее зимовье.

Когда стали окончательно примеривать свои дела с этой поездкой, сообразили, что им придется взять с собой еще одного человека, чтобы оставить его с лошадями на зимовье. Тогда стали думать, кого бы взять туда с собой, и как-то все сразу сошлись на том, что лучше дяди Гарасима им никого на это дело не найти.

А дядя Гарасим последнее время опять вошел в трезвую полосу жизни, возвратился домой и, до поры до времени, хорошо помогал семье по хозяйству. Охотники понимали, что никто лучше его не может обезопасить их от худого взгляда, от наговоров и приворотов и в Кульчеке, и в Устуге, через который им придется проезжать туда и обратно.

Дядя Гарасим охотно согласился ехать с нашими охотниками в тайгу, но оставаться там одному в зимовье на несколько дней отказался. Сослался на то, что он не таежник и к этому делу не привержен. А потом, мало ли что в тайге может приключиться. Можно захворать, во время большой непогоды может пришибить деревом, конь может лягнуть. И вообще, сидеть одному в тайге целую неделю, хоть и в зимовье, очень сумлительно. Тогда решили кого-нибудь еще прихватить туда и надумали взять с собой меня. Из Устуга до самой Ямной придется протаптывать дорогу. Вот и решили приоделить меня на это. А в Ямной буду ходить за лошадями, помогать во всем дяде Гарасиму.

А пока спешно начали рубить маральник и сварганили его за три дня. За это же время закончили все сборы к выезду в большую тайгу. Насчет охотничьего снаряжения давно обо всем уж договорились. Каждый должен был взять легкий топор в натопорне, четыре новых рушника, четыре новых длинных сыромятных ремня, новые вожжи, сухарей, вяленого мяса и соли на десять дней. На всякий случай решили прихватить две пары запасных лыж, поперечную пилу и одно ружье. Может, где удастся подстрелить глухаря. Да и так с ружьем как-то спокойнее.

Хотя в Ямной у отца с Федотом Саетовым, как и в Большом Ижате, еще с прошлого лета был накошен и сметан небольшой копешок, тем не менее решили взять с собой на каждые сани по две копны хорошего сена, по мешку овса на лошадь и достаточный запас печеного хлеба. Накануне отправки в тайгу отец съездил в Кому в монополку и привез на всех по бутылке спирта.

Я очень обрадовался, когда узнал, что поеду в большую тайгу. Даже немного возгордился этим, так как никому из моих сверстников не приходилось еще там бывать. Ближнюю тайгу мы знали хорошо. Все покосы по Безкишу, в Сингичжуле, в Каменном, в Андачжачихе считаются у нас таежными. И действительно, рядом с расчищенными местами там наросло такое, что ни пройти ни проехать. И медведи ходят там по нашим покосам все лето. А большую тайгу я видел только издали.

Прошлое лето было у нас очень засушливое, и трава на покосах везде выгорела. Так что сено почти всем пришлось косить в тайге. И вот тятенька нашел за Безкишенским хребтом на самой вершине горы Блечи хорошее место с густой сочной травой, копен на сто. Развеселое место. Обозрение кругом – насколько глаз хватает. До самого Подкортуса. Косишь да все посматриваешь в ту сторону. А там в дымке бесконечная синь с разными переливами. В одних местах темнее, в других светлее. Там и Солба, и Убей с Большим и Малым Ижатом, и Устуг. А за ними Сисим с десятками притоков – это и есть большая тайга. Пока мы косили да убирали там сено, я все время любовался на большую тайгу. Действительно, она огромная… как море. И какая-то торжественная. Говорят, ей и конца нет. Во всяком случае, никто этого конца у нас не знает, никто до него не доходил, хотя и охотились там за соболем верст за сто и более. Вся эта большая тайга выглядела с вершины Блечи необъятной. И где-то далеко-далеко по ее краям уходили в небо огромные задумчивые горы.

И вот теперь мне предстояло везти наших охотников в эту самую большую тайгу и ждать их в Ямной на зимовье, может быть, день, может, два, а может, целую неделю, пока они не поймают в Сисиме своих маралов.

Ехать туда я, признаться, побаивался. Из всей артели, не считая отца, свои только дядя Илья да дядя Гарасим. А Федот Саетов, Елкин и Тимка Бабишов – люди чужие. Кто их знает, как они там на меня посмотрят… Елкин, как я это приметил, все больше молчит да сосет свою трубку. Значит, при случае может здорово отматюгать. Знаем мы этих молчаливых мужиков. Тимка Бабишов все скалит зубы да гогочет. Значит, при случае будет дразнить да высмеивать. А Федот Саетов не молчит, и не ругается, и не жалуется на свою разнесчастную жизнь, как наш дядя Илья, а говорит негромко, как бы сам с собой. Артельщики слушают его очень уважительно и считают вроде как бы за старшего. Хотя годами он моложе их. В общем, получалось, что Федот Саетов мужик очень хороший. Но кто его знает, как он там на меня посмотрит. А топтать дорогу, оставаться с лошадьми на зимовье – с этим я запросто справлюсь. Пилить, колоть дрова, развести костер, выпрячь и запрячь лошадей – это дело для меня тоже привычное. Лишь бы ихние кони были такие же смирные, как наши.

Ехать решили цугом в первый день после николина дня, с расчетом передневать в Устуге и уж оттуда отправляться в эту самую Ямную. В сани решили запрячь Рыжка дяди Ильи, а нашего Гнедка поставить в постромки. Вечером дядя Илья принес к нам все свое снаряжение, а потом заявился и дядя Гарасим. Сразу же по приходе он стал помогать отцу в сборах, во все вникал, обо всем дознавался. Конон тоже помогал собираться. После нынешней поездки в большую тайгу он возомнил себя уж настоящим таежником и все время старался вставить свое слово в разговоры взрослых об охоте. Я же состоял при этих сборах сбоку припеку. Мамонька сразу же заметила это и велела мне ложиться спать. Выезжать-то придется в полночь.

И действительно, ночью меня разбудили. На дворе уж стояли в упряжке кони. Все охотничье снаряжение и провиант были уложены в воз под сено. И Гнедко действительно был запряжен в постромки впереди дядиного Рыжка. Отец, дядя Илья и дядя Гарасим сидели за самоваром и поджидали Федота Саетова и остальных своих напарников.

Вскоре к дому подъехали сани, и через минуту Федот Саетов, Иван Елкин и Тимка Бабишов ввалились в избу. Ну, тут наши встали из-за стола и начали оболокаться в дорогу.

Перед самым выходом из избы дядя Гарасим долго читал перед образами какие-то молитвы. Все охотники в полном снаряжении тоже стояли перед иконами. Внапоследок перекрестились раза по два и пошли на двор.

Деревню проехали тихо и спокойно. Ни один человек нам не встретился, ни одна собака не тявкнула. На небе вызвездило. Встречный ветер обжигал лица. Но к этому все были привычные. Дорога поначалу была наезженной и укатанной, и кони бежали без понуканий крупной рысью. А как свернули на Безкишенский хребет к Устугу, тут дорогу уж перемело. Тут уж все стали полагаться на нашего Гнедка, который шел впереди в постромках, на его чутье и сноровку не сбиться с заснеженной дороги в глубокий сугроб.

В Устуге передневали, чтобы подкормить лошадей к тяжелому переезду в Ямную. Деревня Устуг маленькая. Живут там расейские из Витебской и Могилевской губерний, живут плохо. Кругом высокие горы и непроходимая тайга…

На следующий день раным-рано мы выехали в Ямную. Версты через две за деревней торная дорога кончилась. Дальше надо было ехать уж целиной. Тут мне пришлось садиться на Гнедка и на нем уж топтать дорогу. А наши охотники сидели в санях, курили и спокойно посматривали по сторонам. Слезать с саней и по горло купаться в снегу им сегодня не полагалось. Надо было беречь силы на погоню за маралами.

Версты через три мой Гнедко окончательно выдохся, и мне пришлось пересесть на саетовского Игреньку. Но и Игренька через некоторое время был в мыле. Так что пришлось садиться на третьего, а потом на четвертого коня. Так весь день и меняли их.

Поначалу я ждал от этой дороги что-нибудь интересное. Ведь мы отправились все-таки в большую тайгу. Но пока интересного ничего не было. Кругом, насколько глаз хватал, виднелся ельник, пихтач, осинник, местами листвяг и сосняк. Вроде как и в ближней тайге, только гораздо гуще. Деревья были покрыты снегом. Он придавал всему какое-то глухое, тяжелое безмолвие. Но скоро все это мне надоело, и я с тоской смотрел на какие-то распадки и ключи, которые и справа, и слева впадали в Устуг. Все они были похожи друг на друга. Но ни один из них не оказывался Ямной. Только поздно вечером, проезжая мимо какой-то очередной ложбины, я услышал сзади крик: «Стой! Стой!» – и догадался, что мы доехали наконец до этой проклятой Ямной.

Теперь мы свернули в распадок и версты через две добрались до небольшой луговины, над которой повисла высокая сопка. Здесь и было наше зимовье. Оно оказалось небольшой избушкой, до самой крыши занесенной снегом. Тут все сразу принялись дружно отгребать от нее лыжами снег, потом выпрягать лошадей. Кто-то быстро прямо у самых дверей развел костер и поставил на него наши котлы. А меня никуда не посылали и ничего не заставляли делать. За день я так умаялся, что еле держался на ногах. В избушке оказалась каменка, как в деревенской бане, и даже была приготовлена большая охапка дров. Каменку сразу же, конечно, затопили. И хотя в избушке было довольно дымно, тем не менее меня так приморило, что я почти моментально заснул на нарах.

Проснулся я довольно поздно. Посредине избушки на большой сосновой чурке теплился жировик. Каменка уже не топилась. На ночь ее прокалили, весь уголь выгребли и выбросили на улицу, чтобы не угореть, а дымоход в стене над дверью заткнули сеном. Плотно прикрытые двери покрылись в притворе куржаком.

Охотники уже спали на нарах непробудным сном. Один дяди Гарасим сидел около жировика и посасывал трубку. Увидев, что я проснулся, он подозвал меня к огоньку и поставил передо мной котелок со щами.

– Будили тебя, будили… Тимка даже табак в нос совал. Так и не добудились. Хлебай щи-то… Весь день ничего ведь не ел…

Хотя я был очень голоден, но набросился прежде всего на чай и сразу выпил несколько чашек. А потом завел разговор с дядей Гарасимом насчет наших охотников… Куда они завтра отправятся за своими маралами и далеко ли отсюда Сисим и Урю-Сисим, о которых они все время что-то толкуют? Но дяде Гарасиму, видать, было не до разговоров со мной. Не успел я оглянуться, как он уж захрапел возле каменки, и я остался один около тусклого жировичка. Избушка утопала в темноте. На нарах слышалось тяжелое дыхание охотников. Я попробовал о чем-нибудь думать. Но ни о чем почему-то не думалось. Тогда я решил выйти ненадолго из избушки. Снаружи здорово загвоздило. Отвесная сопка над нашим зимовьем, высокие горы, покрытые лесом, как бы оледенели от мороза. Над всем стояла тишина, совсем не похожая на тишину летом.

Деревья летом в тайге все-таки живые и трава живая. Иногда прошумит слабый ветерок, прокричит ночная птица, как выстрел, раздастся резкий звук сломившегося сучка. А здесь все как бы умерло и обледенело… Только редко-редко снег беззвучно упадет с пихтовой или еловой ветки. И хотя наше зимовье было в глубокой распадине между высоких гор, но казалось, что мы находимся здесь где-то высоко-высоко под самым небом, а наш теплый уютный Кульчек лежит далеко-далеко внизу, за пределами бесконечного заледеневшего леса.

Потом я сходил и посмотрел наших коней. После тяжелой дороги они дремали, стоя у коновязей. Даже сено не ели. Я подошел к своему Гнедку и потрепал его по шее. Он приветливо заржал и стал тереться о меня головой.

Дальше мне около лошадей делать было нечего, и я пошел обратно в избушку. Теперь я с аппетитом очистил весь котелок со щами, потом забрался к тятеньке на нары и моментально заснул.

Проснулся я еще до свету, но в избушке уж никто не спал. Дверь зимовья была настежь открыта. Снаружи, прямо против дверей, весело горел большой костер, и неутомимый Тимка готовил на всех какое-то варево. Остальные охотники проверяли свое снаряжение и вразумляли дядю Гарасима, как надо делать здесь «побег» для марала, которого они поймают в тайге. Потом они наказали дяде Гарасиму непременно надрать поблизости на ельнике мху для маралов. Потому что к нашему деревенскому корму зверь первое время не притронется. А мох для него самый подходящий корм. И еще настойчиво просили устроить нарты на санях… Может быть, в самом деле бог даст добыть зверя, так чтобы его можно было вывезти отсюда на этих нартах.

А дядя Илья все беспокоился насчет своего Рыжка и просил меня почаще присматривать за ним, потому что он конь еще молодой, несноровистый, как бы не заступил в повод да не завалился в снег, да еще чего-нибудь не наделал. Долго ли до греха.

Перед самым выходом в дорогу, когда уже все встали на лыжи, Тимка вдруг подозвал меня к себе и препоручил мне свою винтовку.

– Может, глухаря тут подстрелишь… Вот было бы хорошо, если бы подвалил к нашему приходу…

– Дядя Гарасим не даст стрелять, – выразил я сомнение насчет своей будущей охоты на глухарей.

– Как это не даст! По какому такому праву? А если он прилетит сюды да сядет против вас вон на ель? Что же вы, смотреть на него будете? Ты, дядя Гарасим, смотри, не прекословь. Так что, в случае чего, запросто стреляй. Может, и в самом деле подвалишь индюка.

– Нашел тоже стрелка, – проворчал отец. Потом подумал немного и добавил: – Ладно уж… Пусть стреляет… Только чтобы чьего-нибудь коня вместо глухаря не подстрелил…

Мне было обидно на тятеньку за такие слова. В самом деле… Как будто я не умею стрелять. Всегда он говорит такое…

Но вот наконец все тронулись в путь-дорогу вверх по Ямной… Впереди всех, конечно, Тимка. Он ведь парень яровый. За ним Федот Саетов, затем мой отец, потом дядя Илья. Последним шел Елкин. Кроме общего снаряжения, Тимка и Елкин взяли с собой еще по топору.

Мы с дядей Гарасимом проводили их за избушку на пригорок и долго смотрели им вслед, пока они не скрылись за поворотом речки. Нам жаль было их. Мало ли что там на охоте может приключиться. Но и себя нам тоже было жаль. Их все-таки пятеро. И народ все взрослый. Не то что мы – старый да малый. Остались здесь вдвоем, как Робинзон с Пятницей на необитаемом острове. Конечно, тайга – это не океан. Но все-таки она на океан чем-то похожа. Кругом, может, на тысячу верст ни живой души, ни путей, ни дорог. Только одна наша дорога – в Кульчек, да и ту за ночь так замело, что и не выберешься…

Но думать да сокрушаться об этом было некогда… Солнце с грехом пополам вылезло на тусклый небосклон, и нам пора было приниматься за дело.

– Чем же мы сегодня займемся? – спросил меня дядя Гарасим. – Дрова будем пилить, нарты делать или этот самый побег сооружать? – Потом подумал немного и решил: – Давай начнем побег. Может, в самом деле бог даст фарту и привезут нам зверя, а то и двух… Во-он видишь на бугорочке две сосны. Там и будем его делать. Беги, принеси из избушки топор да котелок для воды…

Около выбранных сосен я стал перво-наперво обтаптывать снег, а дядя Гарасим делать на высоте в рост человека на сосне зарубки в ладонь шириной и в заветь глубиной. Потом я принес из речки котелок воды, и мы стали осторожно поливать это углубление, чтобы оно как следует обледенело. А потом он сплел из вожжей в углублении толстое кольцо с петлей, и мы смочили его водой. В общем, все сделали так, как обсказывал Толоконников. И у нас получался хороший побег. Таким же манером мы сделали второй на другой сосне. И проваландались с этим делом до самого вечера. А на другой день мастерили из наших саней нарты. Потом нарубили пихтовых веток и устлали ими нарты. Чтобы зверям по дороге в Кульчек мягко было лежать на этой подстилке.

А дядя Гарасим в общем-то оказался мужиком сноровистым. Хоть и не охотник, а все соображает, что надо. И топором хорошо орудует, и по хозяйству все помнит, чтобы лошадей вовремя посмотреть, напоить и сенца им подбросить. И вовремя скажет сходить в избушку погреться, а вечером как следует обсушиться, так как с самого утра все время приходится пурхаться в снегу.

А на третий день мы решили идти в ельник за мхом. Все эти дни я поглядывал на Тимкину винтовку и ждал – не прилетит ли к нашему зимовью какой-нибудь захудалый глухарь. И теперь я решил взять ее с собой. Может, там, в ельнике, окажутся наконец эти проклятые глухари. Да и вообще с ружьем как-то спокойнее… От зимовья далековато. Мало ли что в тайге может приключиться… Дядя Гарасим не советовал мне сначала брать ружье, а когда увидел, что я чуть не до слез расстроился, сказал:

– Ладно уж… Бери… Может, в самом деле подстрелишь глухаря. Мало ли чего в жизни не бывает.

Ну, тут я, не говоря ни слова, сразу же повесил Тимкину винтовку за плечи со всей его ружейной амуницией, засунул топор за опояску, встал на лыжи и, как заправский охотник, отправился в этот самый ельничек. А дядя Гарасим шел уж за мной, прихватив с собой несколько мешков под мох.

Но в ельнике в тот день мне не удалось увидеть ни одного глухаря, ни одной белки. Все они с нашим приходом куда-то попрятались. Да и некогда мне было там ими заниматься. Надо было собирать мох. Дядя Гарасим притащил четыре пустых мешка. И хоть на старых елях мху было много, но попробуй-ка набери его столько. Да еще голыми руками, да еще в такой мороз. Не до глухарей тут и не до белок. Так что пришлось мне снять свое ружье и амуницию, повесить все это на елку, поставить тут же свои лыжи и начинать собирать этот мох… А дядя Гарасим сразу же разгреб в одном укромном месте снег и развел там костер. Так мы и провели почти весь день в этом ельнике. Погреешься у костра и начинаешь собирать мох, пока руки не обледенеют. Потом опять погреешься и опять берешься за это дело.

А вечерами мы все время говорили о наших охотниках. Где они да что они… И как они в такой мороз ночуют под открытым небом мокрые, на снегу в одних шабурах. Дядя Гарасим за маралами никогда не ходил. Ни по снегу, ни по насту. И, вроде меня, знал эту охоту с чужих слов. Но он понимал, что это дело нелегкое и жестокое. Гнаться за зверем по перхлому снегу целый день, ночевать у костра на снегу на таком морозе, потом опять идти за ним весь день и опять ночевать… И так до тех пор, пока зверь совсем не выбьется из сил. А если зверя загонят – попробуй-ка его на нартах тащить сюда на зимовье. Это надо семижильным быть. Не каждому хочется идти на такую свирепую охоту. И тут дядя Гарасим вспомнил, как он в молодые годы поехал один раз с нашими кульчекскими мужиками козловать по насту. И как они нашли коз в Кракчуле на высокой гриве на снежной проталине, как спугнули их оттуда и погнали на снег. Как козы бежали по насту и проваливались в снег, как их нагнали собаки – они по насту ведь не проваливаются – и начали рвать их в клочья, как потом к ним подоспели на лыжах наши мужики и стали полосовать их ножами. В табуне было двенадцать коз, и ни одна не ушла… Всех перерезали… «Наши мужики тогда были сильно довольны этой охотой, – рассказывал дядя Гарасим. – А я с того времени решил на охоту больше не ездить и не брать в руки ружья. Жалко божью тварь. Никому она в тайге не мешает. Для чего же ее так жестоко убивать».

А в этот вечер дядя Гарасим мне ничего не рассказывал, да и я его ни о чем не расспрашивал. За день мы так перемерзли, перемокли и устали, что говорить нам ни о чем уж не хотелось. Мы прогрели как следует каменку, управились с конями, просушились, поужинали и завалились спать. Теперь все у нас было готово к возвращению охотников – два побега, две нарты, четыре мешка мху. На следующий день мы решили подзапастись еще дровами, свалили в косогоре над избушкой две смолистых сосны и испилили их. Я стал стаскивать напиленные чурки к избушке, а дядя Гарасим проверять да подлаживать наши нарты и побеги.

К вечеру мы совсем упали духом и окончательно решили, что с нашими охотниками что-то приключилось. Шестой день ни слуху ни духу. Не дай бог какое несчастье… Никаких концов не сыщешь. Да и кто их будет искать, и где их искать?.. Тайга огромная, снег на полтора, местами на два аршина. Легче иголку в зароде сена найти, чем человека в такой тайге.

Вдруг мне послышалось, что кто-то вроде подошел к нашей избушке. У меня екнуло сердце. Я открыл дверь и увидел Тимку Бабишова. Он стоял на лыжах перед нашими дверями.