Текст книги "На краю света. Подписаренок"

Автор книги: Игнатий Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 50 страниц)

Глава 15 ВОЛОСТНОЙ СУД

В назначенный день в волость приехали судьи. Это были три бородатых, нарядно одетых мужика. Один из Коряковой, другой из Анаша, а третий из Проезжей Комы. Появились они в волости как-то незаметно и уселись в прихожей, не смея сунуться к нам в канцелярию. Тут их заметил старшина и повел к Ивану Иннокентиевичу. А тот, ввиду такого дела, сразу же послал меня к отцу Петру узнать, когда он может привести их сегодня к присяге.

Отца Петра я дома не застал. Он ушел в церковь отпевать покойника. Так что мне пришлось идти в церковь и отстоять там всю заупокойную службу. Только тогда я смог подступиться к нему с этим делом.

Узнав, что ему надо приводить судей к присяге сегодня, отец Петр очень расстроился. У него поденщики на покосе, надо сено убирать, а тут еще люди не вовремя умирают. Отпевать, хоронить надо. А теперь приспичило приводить к присяге судей. Не нашли другого времени. Но, подумав немного, он рассмеялся и сказал:

– А ведь придется… Ничего не поделаешь… После похорон по дороге на покос заверну к вам и прямо в волости обделаю это дело. Но чтобы все у вас там было без задержки. Приготовьте присяжные листы и сообразите там что-нибудь вроде аналоя. Чтобы можно было сразу же приступить к обряду…

Когда я возвратился из церкви, Иван Иннокентиевич, как всегда, рассказывал в своей комнате разные смешные истории.

В одну из коротких передышек старшина, утирая глаза от смеха, заметил меня и сразу вспомнил, что Иван Иннокентиевич посылал меня к отцу Петру:

– Ну, что он тебе там сказал? В церкву поведем судей али как?

– Отец Петр после похорон поедет на покос. Там у него поденщики. И заедет к нам по пути. Он просил непременно приготовить ему что-нибудь вроде аналоя и тексты присяги…

– Какой ему еще налой? Где мы его возьмем? – проворчал старшина. – Шуточное дело – налой. Это чтобы как в церкве было?

– Есть о чем думать, – сразу разрешил вопрос Иван Иннокентиевич. – Принесите из сторожки две табуретки, поставьте одна на другую и накройте этой хламидой. Вот вам и налой. – Иван Иннокентиевич снял со своего железного ящика пестрое покрывало и подал его старшине. – Не хуже, чем в церкви будет. А тексты присяги мы сейчас сообразим.

Иван Иннокентиевич вынул из стола какую-то папку и стал искать в ней текст присяги для волостных судей. Потом вдруг строго посмотрел на старшину и сказал:

– Чего это мы сегодня весь день анекдотами занимаемся? А дело стоит. Ты сегодня чем занят, старшина?

Старшина не любил такие крутые повороты в разговоре Ивана Иннокентиевича и сильно пугался. И на этот раз на его лице появилась растерянность, он забормотал что-то невнятное насчет комских ямщиков, которые неаккуратно подают подводы в волость.

– То-то и оно. А ты смотришь да молчишь.

– Да говорю я им.

– Не говорить им надо, а трясти их за загривок. Ты ведь хозяин волости! Раз сказал, два сказал, а на третий раз взгрей как следует. – Тут Иван Иннокентиевич сокрушенно покачал головой и укоризненно посмотрел на старшину. – Займись-ко сейчас лучше с ними, – показал он на наших судей. – Проинструктируй их как следует о правах и обязанностях. Я сам должен был бы поговорить с ними об этом, но, видишь, работы по горло.

И Иван Иннокентиевич показал на огромную кипу бумаг, которые со вчерашнего дня лежали у него на подпись. Потом стал искать свою ручку, чтобы подписывать эти бумаги, и обратил внимание на меня:

– А ты чего еще ждешь тут?

– Присягу жду. Переписывать, – ответил я.

– А разве я тебе ее еще не дал? Где же она, эта присяга?

И Иван Иннокентиевич снова стал искать текст присяги.

– Может быть, их Иван Фомич тово-этово? – обратился старшина к Ивану Иннокентиевичу и показал на судей.

– Чего того-этого?

– Да это самое… Про… про…

– Проинструктирует?

– Вот, вот это самое… Про… про… и… и…

– Ну, пусть Иван Фомич. Это даже лучше.

Тут старшина облегченно вздохнул и обратился к судьям:

– Пойдемте к Ивану Фомичу. Он вам все расскажет. С большой головой человек. Не то что мы – дураки…

Старшина и судьи вышли, а Иван Иннокентиевич опять стал искать присяжный лист для волостных судей.

– Я его ищу, а он на меня смотрит, проклятый, – сказал он, найдя наконец этот лист в своих бумагах. – Перемахай его, голубчик, почище в трех экземплярах.

Пока я переписывал текст присяги, старшина с заседателем соорудили из двух табуреток отличный аналой. Иван Иннокентиевич подписал тем временем огромный ворох бумаг, передал их Петьке для рассылки по волости и снова стал рассказывать свои веселые истории.

А волостные судьи все это время томились от безделья. Сначала они сидели около Ивана Фомича. Но тот сочинял какой-то срочный отчет крестьянскому начальнику и разговаривать с ними о правах и обязанностях волостных судей не стал. Идти слушать веселые истории Ивана Иннокентиевича они стеснялись. У нас в канцелярии им делать было нечего. Тут и без них было много народу. И как-то само собой получилось, что они оказались одни в нашей судейской комнате. Здесь они курили трубку за трубкой и вели разговор о том, как их нежданно-негаданно оторвали в самый сенокос от работы, вызвали судить добрых людей, а они не знают даже, с какого конца им к этому делу подступиться.

Отец Петр заехал к нам перед самым обедом по пути на свой покос. Одет он был в какой-то поношенный подрясник и имел довольно-таки будничный вид. Он сразу торопливо прошел к Ивану Иннокентиевичу. Спустя некоторое время они вместе вышли к нам в канцелярию. Иван Иннокентиевич попросил поставить аналой на середину комнаты и крикнуть наших судей, а отец Петр развернул на столе сверток, с которым он приехал, вынул из него епитрахиль, крест и Евангелие. Епитрахиль он сразу же надел на себя, а крест и Евангелие положил на самодельный аналой.

Тем временем из прихожей и со двора в канцелярию хлынул народ. Всем хотелось посмотреть на интересный обряд приведения судей к присяге. Старшина, заседатель, Иван Иннокентиевич, остальные писаря и посетители тоже ждали начала обряда. А отец Петр потребовал тексты присяги, просмотрел их, взглянул на судей и развел руками.

– Господин старшина, – обратился он к Безрукову. – Вы подумали, на кого похожи ваши судьи? – Тут все уставились на судей, которые с виноватым видом стояли посредине комнаты. – Ведь на разбойников они похожи! Посмотрите сами. Разве можно людей с таким свирепым видом сажать за судейский стол. Ведь перепугают они всех подсудимых. Подстричь их надо.

– Паликмахтеров-то, отец Петр, в Коме нет, – ответил старшина.

– Парикмахтеров-то действительно в Коме нет. А подстричь их все-таки надо. К таким судьям и идти страшно. Непременно засудят.

Тут мы впервые заметили, что наши судьи имеют довольно-таки свирепый вид. Все они, как на подбор, были с рыжими бородами. По отдельности каждый из них не обращал на себя особого внимания, но вместе, да еще за судейским столом, они действительно могли одним своим видом навести страх на подсудимых.

– Спасибо, отец Петр, что обратили на это наше внимание, – сказал Иван Иннокентиевич. – Мы их к завтрашнему дню как-нибудь окорнаем…

– Непременно надо окорнать. Впрочем, это ваше дело. Как хотите. Ну что ж… Давайте начинать. С кого приступим? С вас, что ли? – обратился он к коряковскому судье Потылицыну. – Подойдите ближе. Встаньте сюда перед аналоем. Перекреститесь, положите левую руку на Евангелие и повторяйте за мной слова присяги. – Тут отец Петр встал впереди Потылицына, взял написанный мною текст присяги и начал громко и торжественно читать: – «Обещаю и клянусь всемогущим богом, святым его Евангелием и животворящим крестом господним хранить верность ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, государю императору, самодержцу всероссийскому, исполнять свято законы империи, творить суд по чистой совести, без всякого в чью-либо пользу лицеприятия и поступать во всем соответственно званию, мною принимаемому, памятуя, что я во всем этом должен буду держать ответ перед законом и перед богом на Страшном суде его. В удостоверение сего целую слова и крест спасителя моего. Аминь».

Судья Потылицын с испугом повторял за отцом Петром слова присяги, а в заключение еще раз перекрестился, поцеловал крест и Евангелие и поспешно отошел в сторону. Но отец Петр остановил его, подозвал к столу и попросил подписать присяжный лист. Тут произошла небольшая заминка, так как судья Потылицын оказался неграмотным. Тогда Иван Иннокентиевич сам вписал его в присяжный лист и попросил меня за него расписаться.

Таким же манером были приведены к присяге Сиротинин и Колегов. За них мне тоже пришлось расписаться.

После окончания присяги отец Петр торопливо снял свою епитрахиль, завернул в нее крест и Евангелие, завязал все это в темный вышитый платок, попрощался со всеми и поехал на покос. Старшина, заседатель и судьи прошли к Ивану Иннокентиевичу слушать его смешные рассказы, Иван Фомич, Иван Осипович и Петька Казачонок принялись писать свои бумаги, а я сел на свое место за большой стол судебного писаря и стал думать о том, как я должен буду завтра вести себя в суде.

Все последние дни я приставал к Ивану Фомичу с просьбой научить меня побороть чувство страха и неуверенности на предстоящем суде. Но Ивану Фомичу было не до меня. Сегодня он в конце концов сжалился надо мной, задержался после занятий и завел разговор на эту тему.

– Во-первых, – втолковывал он мне, – ты должен знать, как записываются опросы и решения в судебную книгу. Это самое главное. Пересмотри как следует старую судебную книгу. В ней ты найдешь для себя образцы на любой случай.

Когда Иван Фомич узнал, что я почти на память уж выучил эту книгу, он только руками развел и сказал:

– Тогда считай, что ты наполовину уж судебный писарь. Теперь тебе осталось выучиться держаться как следует в суде. Но это дается, конечно, не сразу…

И дальше Иван Фомич дал мне несколько напутственных советов на завтрашний день.

– Главное, – говорил он, – взять с самого начала твердый, уверенный тон, чтобы сразу все увидели, что ты тут главное лицо. Поэтому не засматривайся на весь влезший в судейскую народ. Пусть дедушко Митрей с ними воюет, а ты держись, как бы это сказать, сам по себе и, конечно, думай все время о своем деле. Как только в судейской водворится маломальский порядок, ты громко объяви, что Комский волостной суд в таком-то составе – тут ты непременно назови фамилии своих судей – будет рассматривать такое-то дело. Чтобы дальше не сбиться, можно просто зачитать заголовок с обложки этого дела. Потом надо проверить, кто из вызванных явился в суд, а затем уж приступать к рассмотрению дела. Опрос сторон следует производить строго, не торопясь. Расскажите, мол, проситель, коротенько, на что жалуетесь, как у вас там все происходило? При опросе ответчика прежде всего сообразуйся с тем, основательна ли на него была жалоба. Если жалоба на него действительно имеет все основания, то говори с ним по возможности строже. Когда спрашиваешь истца, не давай ввязываться в разговор ответчику, а при опросе ответчика затыкай рот истцу: ты, мол, свое сказал и помалкивай. Суд во всем разберется. И вообще, покрикивай на них почаще. За строгость они очень уважают. Покороче, мол, ближе к делу! Не морочь нам голову! Не разводи волынку! Не тяни кота за хвост! И все такое в этом роде. Если ты вовремя сумеешь осадить как следует просителя и ответчика, то и свидетели тебя будут уважать. Со свидетелем, – говорил Иван Фомич, – надо быть особенно начеку. Свидетель… он любит ходить вокруг да около, и если ему дать волю, то он начнет сначала про тятеньку, потом про мамоньку, а до дела и за полчаса не доберется. Так что ты с самого начала старайся припирать его вопросами.

А если, паче чаяния, во время заседания немного собьешься с панталыку, то не придавай этому большого значения и, главное, никого из них в это время не слушай. Пусть они говорят что взбредет в голову, а ты уставься в потолок и делай вид, что обдумываешь их дело. А когда соберешься с мыслями, то действуй так, как будто ничего не случилось. Главное, конечно, построже с ними, почаще их перебивай и все время ссылайся на суд: суд, мол, видит. Суд с этим разберется. Суд учтет это! Важно не распускать вожжи, не отвлекаться в сторону и все время направлять опрос куда надо…

И в каждом решении непременно следует оговаривать, что порядок обжалования решения суда сторонам разъяснен, что недовольные могут обжаловать решение нашего суда в Минусинский уездный съезд крестьянских начальников. Уездный съезд может прислать нам ваше дело обратно на пересмотр, если найдет для этого достаточные основания. Но этого ты не бойся. Пусть жалуются. Уездный съезд решения волостных судов никогда не отменяет. Во всяком случае, я не припомню ни одного такого случая. Так что действуй завтра смелее, и все будет хорошо.

На другой день я явился в волость, как всегда, раньше всех, но не пошел в канцелярию, а спрятался на дворе под навесом и наблюдал оттуда, как собирался в суд вызванный мною из разных деревень народ.

Раньше я на эти судебные сборища смотрел довольно-таки равнодушно. Интересовали меня тогда лишь те приезжие, которые будут судиться за драки, за пьянство да за буянство. И еще я смотрел, нет ли среди приезжих на суд кого-нибудь из наших кульчекских. Но к ворам и драчунам я быстро утратил интерес, потому что здесь, в волости, они ничего не вытворяли, держались тихо и скромно. А наши кульчекские мужики почему-то вообще не судились.

А сегодня я смотрел на приехавших в суд уж по-другому. Я помнил, что это я своей властью вызвал их сюда. Однако сознание своей силы заслонялось у меня неуверенностью. Вытребовал столько народу себе на беду. Попробуй теперь быть с ним строгим, обрывать их на полуслове, направлять судебный опрос куда надо. Как их на суде урезонить, осадить, взять в руки, держать на вожжах, не давать им воли? Хорошо Ивану Фомичу давать такие советы. Он все это умеет. А у меня так не получится. А потом, ведь надо их показания еще записывать коротко и ясно в книгу и составлять умные и гладкие решения.

При мысли об этом у меня сразу начинало ныть под ложечкой и хотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко на заимку, на покос, куда угодно, только подальше от этого волостного правления. Но бежать было уж поздно, и я волей-неволей направился в канцелярию прямо на свое место.

Проходя через прихожую, я увидел высокого улазского мужика с седой бородой и вспомнил, что он должен сегодня судиться с каким-то анашенским мужиком о потраве. Дело у них было пустяковое – всего о каких-то пяти-шести рублях. И тут у меня сразу сложился в голове весь протокол заседания волостного суда по этому делу с коротким и четким решением, сложился так ясно, что я мог бы без запинки прочитать его в суде, а потом моментально записать в судебную книгу.

– Ну вот и судебный писарь явился, – сказал Иван Фомич почтительно стоящим перед ним волостным судьям, которых действительно кто-то окорнал каждого на свой лад. – Теперь недостает только дедушки Митрея, а то можно было бы и заседание открывать. Где он запропастился? Эй! Кто там! Кликните-ка из сторожки нашего дедушку Митрея!

– Здеся-ка я. Чего меня кликать? – послышался из прихожей голос дедушки Митрея, и он вошел в канцелярию. Одет он был сегодня по-праздничному – во все базарное.

– Ну, как у тебя, все готово? – спросил его Иван Фомич.

– А чего мне готовить? Окно протер. Чернильница и прочий струмент на столе, диван – заднюю ножку – заклинил, чтобы не рассыпался во время заседания, как в прошлый раз. Вот и все…

– А пиво?

– За пиво надо деньги платить. Откуда я их возьму?

– Ты что, первый раз? Не знаешь? У судей попроси.

– Неудобнова. Судьи новые, незнакомые.

– Ай-я-яй! Как же это так, дедушка Митрей? Ведь они одуреют весь день заседать без пива. Господа судьи! Гоните дедушке Митрею по пятьдесят копеек на пиво. Сразу на три дня. Он каждый день с утра будет приносить вам в судейскую по ведру. Жалеть не будете.

Тут судьи испуганно вытащили из карманов свои кисеты и отсчитали дедушке Митрею полтора рубля, после чего он поспешно отправился к тетке Матрене за пивом.

А судьи тоже волновались не меньше меня. Судить им никого и никогда не приходилось, и сами они ни разу ни с кем не судились. Даже свидетелями в суде не бывали. А о том, как судить, они и вовсе ничего не знали. И сегодня они с утра заявились к Ивану Фомичу, чтобы узнать от него что-нибудь насчет этого. Но к Ивану Фомичу была уж очередь в несколько человек по разным делам, и разговаривать с судьями он не стал.

– Увидите сами, что к чему, – заявил он им. – Дело покажет. А потом, у вас ведь есть судебный писарь. Его спрашивайте. Он это дело знает.

И Иван Фомич показал судьям на меня.

– Оно конечно. Что и говорить. Зря на такое дело парня не поставят, – согласился с Иваном Фомичом судья Потылицын и уважительно посмотрел на меня.

– Как же, как же… Видать, малец все это произошел, раз его определили на такое дело, – подхватил судья Сиротинин.

А анашенский судья Колегов вспомнил по такому случаю легендарного писаря Бирюкова, который, как известно, тоже состоял при волости с малых лет в подписаренках, а потом дошел до такой грамоты, что несколько лет заправлял всей нашей волостью.

Тут судьи сразу завели было разговор о писаре Бирюкове, но Иван Фомич оборвал их и попросил отправляться в судейскую и готовиться к открытию заседания.

– Как только дедушка Митрей придет, так и начинайте, – заявил он нам и подозвал одного из ожидающих его мужиков.

И вот мы пошли в судейскую. Три бородатых судьи в кашемировых рубахах, в плисовых штанах, в сапогах со скрипом. А впереди я с пачкой дел и с судебной книгой. В прихожей перед нами все почтительно расступились, и мы важно при общем молчании проследовали в судейскую. После этого я крепко закрыл на крючок дверь. Мои судьи стояли посредине тесной судейской комнатушки, не зная, что им дальше делать. Теперь я пригласил их занять места за столом на диване, а сам уселся напротив них на единственный в этой комнате стул.

– На сегодня назначено к рассмотрению десять дел, – заявил я своим судьям. – Пока не разберем их, заседание прерывать не будем. Начнем с дела по иску одного улазского мужика к анашенским о потраве. Как только придет дедушко Митрей, так и начнем…

– Ну чего же, обождем его немного, – сказал судья Потылицын.

– Обождать так обождем, – охотно согласились другие судьи.

– Теперь ты расскажи нам – как тебя по имени, по отчеству, – начал Потылицын, – как же нам судить-то их? – тут он кивнул в сторону прихожей, забитой вызванными в суд людьми. – Мы в этом деле ведь ни чох ни мох… Думали, Иван Акентич обскажет нам все, что следовает, а он послал нас к Ивану Фомичу. Ну а Иван Фомич, видишь, препоручил нас тебе. Так что теперь уж ты расскажи все нам, что тут и как, с чего начинать и чем кончать. Тут ведь законы надо знать. Вон он, мировой судья-то… Говорят, много лет учится на это дело. А нас из деревин, можно сказать прямо с покоса, и сразу за этот стол…

Тут я стал рассказывать моим судьям все, что знал о волостном суде от Ивана Иннокентиевича и Ивана Фомича. Я объяснил им, что волостным судьям совсем не нужно много лет учиться, так как они судят не по писаным законам, а по совести, на основании имеющихся доказательств. Судьи слушают, вникают в каждое дело и решают его так, как находят правильным. Волостной суд имеет право разбирать гражданские дела до тридцати рублей. Иски свыше тридцати рублей волостному суду неподсудны. А по уголовным делам – мелкие кражи, драки, буянство – можно засудить виновных до семи суток тюремного заключения. А если драки были с поножовщиной и членовредительством, то такие дела волостному суду неподсудны…

Судьи внимательно слушали меня, покачивали головами, удивляясь тому, какие они имеют большие права, и еще больше тому, что я все это досконально знаю и что я, видать, действительно дошел здесь до большой грамоты, раз приставлен на такое важное дело. Дальше разговор снова как-то незаметно перешел на волостного писаря Бирюкова, но тут как раз кстати явился дедушко Митрей. Он принес большое ведро хмельного пенистого пива и торжественно поставил его на стол.

– Выпейте по ковшичку перед заседанием… Насупротив Матрениного пива в Коме ни у кого не найдется… Старшина, заседатель, писаря без ее пива жить не могут. Денег ей перетаскал за три года уж несколько сотенных… Вот людям счастье… На одном пиве капитал наживают…

Пока дедушко Митрей разглагольствовал насчет заработков тетки Матрены, мои судьи не торопясь выпили по ковшику пива, крякнули от удовольствия и с достоинством вытерли свои бороды.

– Пейте, пейте на здоровье, – угощал их дедушко Митрей. – Пиво вкусное, непьяное. Ни в голову, ни в ноги не отдает. Выпьете – я еще раз сбегаю. Пиво у Матрены всегда есть. Ну, кого вам звать-то сюды? – обратился он в заключение ко мне.

– Давай улазских. Дело Тимофея Черкашина к анашенским о потраве…

– Знаю, знаю… Он трех свидетелев привез. Сейчас я их вам предоставлю…

Тут дедушко Митрей настежь открыл дверь и громко, без запинки произнес:

– Улазские тутака?! Черкашина требуют с анашенскими. И свидетелев сразу с собой ведите. Да пошевеливайтесь. Не в гости приехали.

– Мы улазские, – послышался голос откуда-то от дверей, и вперед протолкался проситель Черкашин – пожилой бородатый мужик, а за ним три его свидетеля.

Анашенский ответчик оказался тоже на месте. Он ждал суда в прихожей у самых наших дверей и спокойно вошел вслед за Черкашиным в судейскую.

Как только дедушко Митрей прикрыл дверь за вошедшими, я, глядя в развернутое передо мной дело, пробормотал:

– Комский волостной суд в составе волостных судей Потылицына, Колегова и Сиротинина слушает дело за номером сто девяносто седьмым по иску крестьянина деревни Улазской Тимофея Черкашина к крестьянину села Анаш Николаю Терскову – пять рублей за потраву. Проситель Черкашин здесь?

Никакого ответа. Мужики переминались с ноги на ногу и посматривали на судей. Тогда я уж более громко спросил:

– Кто из вас Черкашин?

– Я Черкашин.

– Отвечать надо, когда спрашивают. Ответчик Терсков здесь?

– Я Терсков.

– Свидетели?

– Мы свидетели! – дружно откликнулись два улазских старика и молодой мужик.

– Фамилии называйте, – пришел мне на помощь Потылицын. – По фамилиям спрашивают. Не слышите, что ли?

Свидетели назвали свои фамилии. И дальше я, как учил меня Иван Фомич, глядя в дело, сказал:

– Проситель Черкашин, объясните суду ваше дело.

Черкашин молчал и посматривал на судей.

– Проситель Черкашин, – начал я снова, – расскажите суду, когда Терсков произвел у вас потраву?

Наконец Черкашин догадался, что я тут самое главное лицо.

– Да нонешним летом. Перед самым петровым днем, – начал он объяснять мне. – Едет в воскресенье мимо нас Митрей Демидовых и окликает меня: «У тебя, – говорит, – дядя Тимофей, во Втором логу чьи-то кони и овсе. Видать, анашенские. Я два раза отгонял их, а они опять, волки, в полосу». Ох, думаю, туды их перетуды, этих анашенских. И тут же оседлал кобыленку и поехал скорее туда.

Дальше Черкашин стал подробно рассказывать о том, как он приехал на своей Саврасухе во Второй лог и нашел там в своей полосе трех коней, как он потом с Матвеем Кожуховским и Михаилом Панкрашкиным, которые пригодились рядом на своей пашне, отвели этих лошадей в остожье, как потом заявился Николай Терсков, как они уговаривали его пойти и вместе освидетельствовать потраву, а он вместо этого забрал своих лошадей и, не говоря ни слова, уехал к себе домой в Анаш.

Пока Черкашин рассказывал все это, я рассмотрел как следует и его, и ответчика Терскова, и трех улазских свидетелей. Все они были пожилые бородатые мужики. А свидетель Фаддей Демидовых был хоть и молодой еще, но тоже уже бородатый. Он, видимо, был человек веселый, так как на его лице время от времени появлялась широкая улыбка. Но он сразу же в этих случаях испуганно мотал головой.

А Черкашин все говорил и говорил. Он подробно изложил мне, сколько он мог нажать и намолотить овса со своей полосы, не случись этой оказии с потравой. По его подсчетам получалось, что он недобрал со своей полосы самое малое шестнадцать-восемнадцать пудов овса, что по нынешним ценам потянет не меньше семи рублей. Но чтобы судиться по совести, без нахрапа, как это делают анашенские, он согласен сойтись с Терсковым на мировую. Пусть заплатит пять рублей, и дело с концом.

А ответчик Терсков был мужик, видать, толковый. Он много не рассусоливал о потраве, а сразу признал себя во всем виноватым.

– Потрава, конечно, была, – заявил он. – Да и куда денешься, если моих коней в чужой полосе заарестовали? Но только не такая большая, как говорит Черкашин. Я сам видел эту полосу перед страдой. Хороший овес был. Прямо колос к колосу. И потравы незаметно было. Пуда три мои конишки, конечно, вытоптали и съели. Это я признаю. И согласен – хоть деньгами по нонешним ценам, хоть овсом заплатить. А на большее я не согласен.

Из свидетелей я решил допросить сначала Фаддея Демидовых, который первым заметил анашенских лошадей в овсе у Черкашина. Этот свидетель, как и предупреждал меня Иван Фомич, повел речь сначала о своих родителях. Его, видите ли, тятенька в то воскресенье с утра послал во Второй лог накосить воз травы для телят, а мамонька велела заехать и посмотреть полоску проса рядом с Черкашиным овсом: растет там что-нибудь или опять, кроме лебеды, ничего не уродилось.

– Подъезжаю это я к своей полоске, – рассказывал Фаддей Демидовых, – смотрю – опять чистая полоса. Только изредка чахлые колосочки. Сеем эту просу каждый год, и ни разу она у нас еще не уродилась. То ли земля у нас неподходящая, то ли знать тут что-то надо.

– Чего ты нам про свою полосу брехаешь? – не выдержал судья Потылицын. – Ты нам про потраву у Черкашина рассказывай…

– Я об этом самом и рассказываю. Проса-то наша там ведь рядом с ихним овсом была. Подъезжаю это я к своей полосе, а рядом у Черкашиных в овсе чьи-то кони. Три коня. Все укатали и вытоптали. Посмотрел я на нашу полоску, обошел ее взад и вперед, а потом думаю, надо коней-то из Черкашиной полосы выгнать. Ну, сел я верхом на своего Игреньку и отогнал их за стрелку в гору. Потом поехал косить себе траву. Еду обратно, а они опять, волки, уж в полосе. И опять мне пришлось выгонять их. Приезжаю это я домой, а тятенька сразу на меня: «Ты что, сдох там, что ли? Тут веревки надо вить, а тебя хоть с собаками ищи». А мамонька, та, конечно, насчет нашей просы антиресуется, как там да что там. А я им говорю: «Надо сбегать сначала к дяде Тимофею. У него в овсе, рядом с нашей просой, чьи-то кони. Видать, еще с вечера. Все укатали и вытоптали…»

Тут уж и я не выдержал и спросил этого брехуна, на сколько рублей сделали те кони у Черкашина потраву.

– На сколько рублей? – Свидетель подумал, подумал и начал опять со своего тятеньки, что его тятенька был на другой день на пашне и видел эту потраву, а потом сильно ругал анашенских мужиков. – Мы у них никогда ничего не травим, а они у нас каждый год травят…

– Да говори ты прямо, о чем тебя спрашивают! Стравили они овса у Черкашина на пять рублей или нет? – снова пришел мне на помощь судья Потылицын.

– На пять рублей? Оно как бы это сказать… Укатали и вытоптали они всю полосу. Это верно. А на пять рублей? Это что же, надо ведь пудов двенадцать, не меньше. Двенадцать пудов они не съели, но здорово все укатали и вытоптали. Так что если это на деньги считать, то на пять рублей они действительно вытоптали и съели…

Со свидетелями Кожуховским и Панкрашкиным дело обошлось легче. О своих родителях они ничего не рассказывали, так как были уже старые люди. Поначалу они попробовали ругать анашенских мужиков за то, что они сильно обижают с этими потравами улазское общество. Но я сразу заявил и тому и другому, что это к делу не относится, и попросил их говорить о том, на сколько рублей Терсков потравил у Черкашина овес. И оба они показали, что Черкашину надо непременно присудить не меньше четырех рублей.

После их опроса я, как это положено, спросил Черкашина и Терскова, согласны ли они сойтись по своему делу миром. Но мириться они не захотели. Тогда дедушко Митрей выпроводил их всех из судейской и оставил нас одних. Теперь нам надо было решать это дело, и Потылицын обратился ко мне с вопросом, что я думаю на этот счет.

А я решил немного схитрить и сначала узнать, что думают об этом анашенский судья Колегов и проезжекомский Сиротинин. И тут Колегов сразу же стал выгораживать своего односельчанина, что, дескать, потрава хоть и была, но небольшая и овес потом все равно выправился и что если уж и взыскивать с него что-нибудь, то самое большее рублика два для острастки. И то будет слишком много.

Зато проезжекомский судья Сиротинин встал на защиту Черкашина. Три коня целые сутки провели в полосе. Съели они, может, и не так уж много, но сколько вытоптали, укатали. И он думает, что Черкашину надо непременно присудить с Терскова рубля четыре, не меньше. Может, на четыре рубля они и не съели, не вытоптали, но надо учить людей соблюдать порядок.

А мне показалось, что будет лучше присудить и не по-анашенски, и не по-проезжекомски… И я сказал, что, по-моему, Черкашину следует присудить три рубля. Тогда коряковский судья Потылицын сразу же заявил, что так присудить будет правильнее. «Значит, ни по-нашему, ни по-вашему», – рассмеялись Колегов и Сиротинин и сразу же согласились, что так будет, пожалуй, вернее всего. Тогда я тут же вписал такое решение в судебную книгу и попросил дедушку Митрея позвать в судейскую Черкашина и Терскова. Потом я зачитал им наше решение и спросил, довольны ли они этим решением. И Черкашин, и Терсков нашим решением остались недовольны.

– В таком случае, – объяснил я им, – вы можете обжаловать наше решение в Минусинский уездный съезд крестьянских начальников.

– Это что же, хлопотать придется? Прошение туда писать? – спросил Черкашин.

– Конечно, – сказал я. – По полной форме. Прошение об отмене нашего решения как неправильного. Это прошение надо подать нам в волостной суд. А мы его, вместе с копией нашего решения, пошлем в Минусинск.

– Белошенкова нанимать придется писать эту жалобу?

– Можно Белошенкова, а может, ваш улазский писарь напишет.

– Наш писарь никому прошениев не пишет. Говорит – я кляузами не занимаюсь. – Тут Черкашин помялся немного, а потом решительно заявил: – Пропади он пропадом, этот уездный съезд крестьянских начальников. Напиши им, а они еще в Минусинско потянут ехать из-за этих трех рублей. Нет, нет! Я хоть и недоволен, но жаловаться им не буду.

– И я тоже не буду, – поспешил заверить ответчик Терсков. – В самом деле, еще заставят ехать в Минусинско. Лучше уж не заваривать эту кашу.