Текст книги "На краю света. Подписаренок"

Автор книги: Игнатий Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

На другой день Сергей Ефимович отправился в Корякову, а оттуда по всем низовым селениям, то есть в Сисим, Брагину, в Убей, в Медведеву и в Гляден, и через неделю пригнал в волость целый обоз с кадками и самогонными аппаратами. Самогонщиков он не трогал, а только составлял на них протоколы. На том и кончалось дело. Самогона по волости гнали видимо-невидимо, подводы с кадками и аппаратами приходили в волость изо всех деревень. А в волостной тюрьме за самогон никто не сидел и штраф в пользу казны не платил. Судя по всему, виновные откупались у Сергея Ефимовича от тюрьмы и от штрафа. Посуду и аппараты он у них отбирал, протокол для видимости составлял, потом драл с них, сколько мог, за все это и оставлял дело без движения. Так что все было честь честью. Законность соблюдена, виновные обнаружены и наказаны, интересы казны соблюдены, и получена некоторая прибавка к жалованью.

А у нас в Кульчеке Сергей Ефимович не мог накрыть винокуров. В других деревнях народ кляузный, выказывают друг на друга. Особенно в деревнях, в которых много расейских. Они доносят на старожилов, а старожилы выказывают на них. Не успеет Сергей Ефимович приехать в такую деревню, как к нему на земскую кто-нибудь уж заявляется с доносом: у Морозовых на заимке гонят… В Черемшаном ключике гонят в два аппарата. Тут Сергей Ефимович берет сотского и десятского, двух понятых и накрывает тех самогонщиков и у Морозовых на заимке, и в Черемшаном ключике, выливает самогон и брагу, отбирает аппарат и составляет, конечно, строгий протокол, А у нас в Кульчеке не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь выказал самогонщиков. Да и сам Сергей Ефимович, видимо, не особенно хотел ввязываться в кульчекские дела. Помнил, что у него есть там особые «друзья». Так что самогон гнали у нас спокойно, без опаски. Гнали сначала в деревне по баням, а потом, чтобы не подводить старосту, сотского и десятского, стали гнать за деревней, в Барсуковом логу. И, конечно, по заимкам.

Волостное начальство знало, что в Кульчеке образовался вроде как бы самогонный заповедник, и наезжало к нам попьянствовать. Для таких случаев у нашего старосты всегда имелось про запас несколько бутылок первача. Этот запас аккуратно пополнялся всей деревней. Гонит кто-нибудь к празднику али к свадьбе и обязательно отнесет старосте бутылочку первача. Так и велось дело. Никому не в обиду: ни себе, ни начальству.

К войне урядника с самогонщиками наше волостное начальство относилось совершенно равнодушно. Пригнал он из Коряковой или из Проезжей Комы подводу с самогонными кадками – хорошо. А не пригнал бы – еще лучше. Ивана Иннокентиевича интересовала главным образом анекдотическая сторона дела. После каждой поездки по волости Сергей Ефимович недели две рассказывал разные забавные подробности о своих самогонных похождениях. В Медведевой он застукал одного самогонщика в бане с целым чаном браги. Пойманный с поличным хозяин стал объяснять, что брага приготовлена у него не на самогон, а для лечения ломоты в суставах. Чтобы устранить всякие сомнения на этот счет, он тут же разделся и влез в чан с брагой.

А в Проезжей Коме произошел такой случай. Один раз самогонщики заранее узнали о приезде Сергея Ефимовича. Винокуренный аппарат и посуду отвезли куда-то в тайгу, а самогон, боясь обыска, решили переправить в Иржи к надежным людям. И отправили туда своего человека.

В дороге на этого человека напоролся какой-то малотесинский мужик. Он смекнул, что у того что-то в санях спрятано, и на всякий случай поехал вслед за ним. А проезжекомский мужик сообразил, что влопался с этим делом, и решил дать от него ходу. А тот, конечно, не отстает. Вот доехали они таким манером до Малой Теси. Проезжекомский мужик гонит в хвост и в гриву дальше в Иржи. А малотесинский мужик поднял у себя в деревне тревогу. Дескать, гнался за вором… Не цыган ли?.. Везет целый воз добра… Тут малотесинские мужики повскакали на лошадей, догнали проезжекомского мужика и предоставили его в свою деревню на сборню. Собрался народ. Спрашивают: «Кто таков? Куда едешь? По какому делу? Что везешь?» Тот молчит. Тогда решили обыскать его и нашли у него в санях под сеном три больших лагушки. Спрашивают: «Что это?» А тот: «Не знаю». Тогда налили ему чашку для пробы. Он выпил и опять молчит. Тогда решили сами пробовать. Сначала налили чашку старосте, потом сотскому, десятскому. Тем временем в деревне прослышали, что на сборне всех поят даром ворованным спиртом. И повалили туда. Каждому хотелось задарма попробовать крепкого первача.

К вечеру вся деревня была пьяна.

Глава 8 ЦЫГАНЕ

В один прекрасный день, когда наши занятия были на полном ходу, то есть когда Иван Иннокентиевич рассказывал свои смешные истории, Иван Фомич, Павел Михайлович и Иван Осипович составляли ведомости и отчеты и писали мужикам разные справки, когда Петька Казачонок вписывал в журналы свои входящие и исходящие бумаги, а я печатал на гектографе очередной циркуляр высшего начальства для рассылки его сельским старостам «к сведению и неуклонному исполнению», в один из таких дней на улице перед волостным правлением показался целый обоз. Впереди на легких дрожках ехал Сергей Ефимович. За ним в тарантасе, запряженном парой добрых коней, на задней беседке, сидело три человека, в которых все сразу же признали цыган. На облучке сидел молодой цыган и правил лошадьми. Рядом с ним примостился какой-то комский мужик, видимо, из понятых. На следующем тарантасе были тоже цыгане, а на облучке пристроился второй комский мужик. Третий тарантас был заполнен пожилыми и молодыми цыганками. На двух последних телегах были тоже женщины с малыми ребятишками.

Переговорив о чем-то со старшиной, Сергей Ефимович призвал к себе дедушку Митрея и велел ему немедленно открыть обе арестантские камеры. Потом приказал комским мужикам, следовавшим при обозе, отвести туда и запереть на замок всех взрослых цыган – их оказалось восемь человек, а женщин и цыганят отправить на сельскую.

Тут начался дикий вой и гвалт. Кричали и били себя в грудь цыгане, плакали, и причитали цыганки. Про цыганят и говорить не приходилось. Они заливались горькими слезами. Доносились возгласы: «За что, господин урядник?! Мы ни в чем не виноваты! Мы никого не ограбили, не обокрали!»

Во время этой кутерьмы я успел разглядеть подъехавших людей. Старый седой цыган был в легком черном пальто, в широких шароварах и в хороших сапогах. Другой цыган, лет пятидесяти, с густой черной бородой, был в суконной поддевке, в широких шароварах и тоже в сапогах. Только сапоги у него были почему-то подкованные. А третий был совсем молодой, лет двадцати, со здоровым свежим румянцем. Одет он был почему-то лучше других – в хороший коричневый пиджак, в кашемировую рубаху со шнурком, в плисовые штаны и хорошие сапоги. Он стоял с гитарой в руках, не кричал, не бил себя в грудь и смотрел на всех с растерянной улыбкой.

А остальные цыгане были одеты похуже. Один из них, высокий, не очень бородатый, был в какой-то пестрой рубахе. И тоже в поддевке. Но поддевка и сапоги на нем были уже поношенные.

Женщины – одни очень нарядные, в длиннющих юбках и цветастых шалях, а другие не особенно выряжены. Среди них была одна совсем старая женщина. Видимо, жена главного цыгана. Она не плакала, не кричала, не хваталась за голову, как другие цыганки, а только качала головой и все утирала своей шалью слезы. Остальные цыганки и цыганята – их было человек пятнадцать – голосили, каждый на свой лад. А один цыганенок не отставал от Сергея Ефимовича и все время со слезами его просил: «Господин хороший! Отпусти нас! Я тебе на пузе протанцую!»

Перед тем как посадить цыган в каталажку, их привели к нам в канцелярию и обыскали. Отобрали у них сколько-то денег, какие-то тряпки и острые вещи. Кисеты с табаком, огниво и трут им оставили. У красивого цыгана отобрали гитару. Тут старый цыган со слезами стал просить Сергея Ефимовича оставить его младшему сыну этот инструмент, потому что без гитары его Степа жить не может. Он не будет спать, не будет есть и совсем изведется.

Сергей Ефимович поначалу стал ломаться, говорить, что он своей игрой будет мешать другим арестантам спать. Но тут кто-то из писарей сказал, что сейчас наша волостная тюрьма пустует. В ней нет ни одного арестанта. Сергей Ефимович усмехнулся и сказал этому Степе:

– Ну что ж… Садись в каталажку с гитарой. Но только играть на ней ты теперь будешь под мою команду…

Никто в волости не знал, где и за что заарестовал урядник этих цыган, откуда, куда и по каким делам они ехали. На воров и конокрадов они вроде не походили. Да разве поедешь на воровское дело целой семьей с малыми ребятами. Тарантасы, кони, сбруя у них были справные. Сами были одеты тоже хорошо.

На этот раз Сергей Ефимович ничего не стал нам рассказывать. Засадив цыган в каталажку, он сразу же, не заходя к нам, отправился домой.

После его ухода все у нас занялись своими делами. Иван Иннокентиевич стал рассказывать разные интересные истории, а я пошел в судейскую допечатывать на гектографе какой-то циркуляр. Потом расписал его всем сельским старостам, передал Петьке для рассылки по деревням и побежал в сторожку посмотреть на цыган.

Все наши арестанты живут здесь на своих харчах, поэтому приезжают на отсидку, как в тайгу на промысел – с сухарями, с вяленым мясом и свиным салом. А у цыган не было ни сухарей, ни вяленого мяса. Арестовал их Сергей Ефимович сегодня утром, когда они всем табором стояли в бору у дороги. Так что утром они и поесть-то ничего не успели, и ребятишек своих не покормили.

Когда я пришел в сторожку, старый цыган уговаривал дедушку Митрея пожалеть их Христа ради и достать им хоть ковригу хлеба. Деньги, он знает, у них отняли. Но в крайнем случае он может рубаху свою ему на хлеб отдать. Рубаха хорошая, кашемировая. Износу ей нет. Теперь такого кашемира уж не найдешь.

У дедушки Митрея за душой тоже не водилось ни полушки. А цыган этих ему было жалко. Конечно, он мог бы пройти по домам по соседству с волостью и попросить для них и хлеба, и молока. Народ у нас сердобольный и для голодных людей такую малость не пожалеет. Но он побаивался Сергея Ефимовича. Уходя из волости, тот строго наказал ему есть арестантам ничего не давать. Даже водой их не поить. Дескать, пусть им как следует подведет бока, чтобы знали, как с ним иметь дело.

– Оно конечно, – плакался дедушко Митрей, – урядник тоже начальник и никого над собой в волости не признает. А с другой стороны, я сам вот уж который год состою в волости сторожем. И ни разу еще не было такого случая, чтобы заставляли морить голодом арестантов. Уж на что жестокий человек был прежний урядник со своей резиновой дубиной, но и тот не доходил до того, чтобы держать людей без воды и без хлеба. Скотина всякая и то есть просит, а разве порядок морить голодом? Они хоть и цыгане, а все равно такие же люди, как мы.

Собирать милостыню дли цыган дедушко Митрей не стал и решил поделиться с ними своим хлебом. От одной ковриги он не обеднеет, а людям поможет, раз они попали в такую беду. И поить водой их решил сколько надо, но только чтобы они не подвели его перед урядником. Потому что ему с этим живодером по такому делу связываться не хочется.

И дедушко Митрей разделил пополам принесенную из дома ковригу хлеба и отдал в каждую камеру своим подопечным арестантам.

– Спроси у них, знают ли они наших кульчекских цыган, – попросил я дедушку Митрея.

– Спрашивал уж… И про ваших кульчекских, и про наших комских. Не знают ни тех, ни других. Едут из Минусинскова и Ачинско. Трактом ехать поопасались – начальства там много. А начальство, знаешь, всегда к цыганам придирается. Вот и поехали стороной. Из Абаканскова на Беллык, потом через Уяр в нашу Витебку. Оттуда надумали в Балахту податься, а там прямо через Назарово в Ачинско. Да вот и влопались здесь в эту передрягу.

Пока дедушко Митрей рассказывал мне все это, я прислушивался к цыганам, которые сидели в камерах. Мне было слышно, как они негромко о чем-то разговаривали между собою на своем непонятном языке. Изредка из левой камеры доносились приглушенные звуки гитары. Я знал, что на гитаре можно очень красиво играть, что в городах есть даже знаменитые гитаристы и певцы, которые поют под гитару. И я долго ждал, не запоют ли цыгане в каталажке.

Но цыганам, видимо, было не до песен. Они взяли от дедушки Митрея хлеб, кипяток и стали просить его сходить на сборню и узнать, что там делается с их семьями. Но дедушко Митрей пойти на сборню раньше вечера отказался. Занятия еще не кончились, и в любое время может потребовать по делам Иван Акентич. Тогда я сам решил сбегать туда и узнать, что там делается.

На сборне я застал полный тарарам. Каталажка для арестованных была открыта, и цыганки сложили туда все свои пожитки. Кирилл Тихонович сидел, закрывшись в своей писарской каморке. А всю сборню, в которой проводились многолюдные сельские сходы, занимали теперь цыганки со своими ребятишками.

В переднем углу за столом, за которым во время сельского схода обычно восседают староста с писарем, сидела теперь старая женщина с тремя молодыми цыганками. Цыганенок, который хотел проплясать «на пузе», сидел тут же с ними с заправским видом взрослого человека. Две цыганки с грудными детьми и три девчонки-няньки устроились около каталажки и убаюкивали плачущих детей.

А старая женщина за столом что-то наказывала молодым цыганкам. Изредка она тяжело вздыхала, качала головой и смахивала слезу, но крепилась и продолжала тихо говорить. Молодые цыганки то и дело ее перебивали и начинали о чем-то спрашивать. Иногда кто-то из них начинал всхлипывать, но спохватывался и продолжал внимательно ее слушать. А старая цыганка все говорила и говорила, все что-то им объясняла и наказывала. Наконец она, видимо, обо всем с ними договорилась и сделала знак цыганенку. Тот быстро прошел в каталажку и появился оттуда с небольшой гитарой. Потом надел ремень от гитары через плечо и стал тихо перебирать струны. Теперь старая цыганка немного оживилась и вышла из-за стола. Молодые цыганки тоже поднялись со своих мест и стали в кружок посредине сборни. А цыганенок заиграл на своей гитаре какую-то песню. И как только он заиграл, вперед вышла молодая красивая цыганка и запела:

 
Ты пойди, моя коровушка, домой,
Ты пойди домой недоеная…
 

Женщины, которые только что со слезами сидели за столом, сразу же забыли, что у них большое горе, и дружно подхватили:

 
Ты пойди домой недоеная,
У нас горница нетопленная…
 

Они пели эту песню очень красиво. Цыганки с грудными детьми и няньки с ребятишками сразу же подошли к ним. Маленький цыганенок перестал плакать и стал что-то лопотать. А молодая цыганка весело продолжала:

 
У нас горница нетопленная,
Малы дети ненакормленные…
 

Песня получалась у нее так красиво и хорошо, что Кирилл Тихонович вышел послушать. Он стоял у дверей своей каморки, прислонившись к стене, и на лице его играла довольная улыбка.

Маленьким цыганяткам песня, видать, тоже нравилась. Они перестали плакать, визжали и что-то радостно лопотали.

А песня усиливалась и нарастала. Все женщины на сборне и девочки-подростки включились в пение. Даже старая цыганка не удержалась и вместе со всеми подпевала:

 
Как у всех-то мужья так добры,
Накупили своим женам бобры…
А уж мой муженек-дурачок,
Он купил мне коровушку,
Он купил мне коровушку,
Загубил мою головушку…
 

Недавние слезы, беспокойство за арестованных родных, безвыходное положение – все на время забыто. Пели с увлечением, дружно, стараясь войти в веселый настрой песни. Видимо, песня облегчала их тяжелое положение. А потом, все ведь знали, что эта песня веселая, что петь ее надо дружно, что если петь ее на слезливый лад, то она никому не понравится.

Когда песня кончилась, все началось сначала – заверещал грудной ребенок, заплакали другие дети. Старуха цыганка покачала головой и тяжело вздохнула:

– На сердце кошки скребут, а петь приходится. Такая уж, видно, наша цыганская доля…

Потом она стала увещать молодых цыганок:

– Вот так и пойте возле каждого дома. Да сначала стучитесь – есть ли кто из хозяев. А в богатые дома не заходите, а то еще собак спустят. Подальше от греха. А как споете, просите Христа ради хлеба и молока для малых ребят…

Тут цыганки стали собираться идти по селу за милостыней, а я побежал в волость, чтобы рассказать обо всем этом дедушке Митрею.

Вечером после занятий я остался в волости напечатать Павлу Михайловичу на гектографе несколько десятков повесток с вызовом в волостной суд.

Вдруг в канцелярии появился Сергей Ефимович, как всегда в полной форме. Он спросил, здесь ли старшина, и, узнав, что его в волости нет, прошел в комнату Ивана Иннокентиевича, где в это время изнывал от безделья заседатель.

А через некоторое время в волость заявились два здоровенных мужика, видимо, комские десятские, и спросили урядника. Я указал им на дверь Ивана Иннокентиевича, и они прошли туда.

– Ну что ж, – сразу послышался голос Сергея Ефимовича, и он вышел в сопровождении десятских и заседателя Ефремова, – пора приступать к делу. Старшину ждать не будем. С кого же начнем? – спросил он заседателя Ефремова и, не ожидая его ответа, приказал десятским: – Ведите сюда старого цыгана. Он у них всему голова.

После этого Сергей Ефимович с заседателем прошли в судейскую, а десятские отправились в сторожку за арестованным.

Я знал, что сейчас сюда приведут старого цыгана и Сергей Ефимович начнет его допрашивать. Мое сердце защемило от жалости к этому старику. Я хорошо понимал, что лучше уйти сейчас отсюда, но мною вдруг овладело какое-то любопытство, и я решил непременно допечатать свои дурацкие повестки в волостной суд и посмотреть, как будут допрашивать цыган.

Тем временем десятские привели старого цыгана и спокойно уселись в прихожей на скамейку.

И тут почти сразу появился старшина. Узнав, что Сергей Ефимович с заседателем уже на месте, он сильно расстроился:

– Выходит, опоздал я… Давно начали?..

– Только что старика привели, – ответил один из десятских.

– Тогда ничего, – сказал старшина и подошел к закрытой двери судейской комнаты.

Он долго прислушивался к невнятному разговору за дверью. Потом весь как-то напружинился, повел своими могутными плечами и рубанул кулаком сверху вниз. Потом рассмеялся чему-то и скрылся в судейской.

И как только он вошел в судейскую, разговор там сразу оживился. Сергей Ефимович что-то громко говорил про каких-то украденных коней. А старый цыган отвечал ему тихо и, видимо, во всем запирался. И пока он говорил, из судейской было ничего не слышно. А потом опять начинал говорить Сергей Ефимович. И чем он больше говорил, тем сильнее распалялся, так что внапоследок начинал кричать. И так несколько раз. То громкий разговор, то тихо, то громкий разговор, то опять тихо. Наконец, ему, видимо, надоело спорить со старым цыганом, и он закричал:

– Не хочешь говорить добром, заставим сознаться силой! Ну-ка, старшина, давай!

Тут старшина тоже что-то спросил старого цыгана и, не получив от него ответа, видимо, ударил его на свой манер. Послышалось глухое падение и одновременно пронзительный вопль. Дверь судейской распахнулась и оттуда выскочил заседатель Ефремов. Он был бледен, глаза его дико блуждали, его всего трясло. Он с визгом выскочил в прихожую и бросился сначала ко мне в канцелярию, потом передумал и, всхлипывая, побежал на улицу.

Сразу же за ним из судейской вышли Сергей Ефимович и старшина Безруков. В раскрытую дверь судейской виден был старый цыган. Раскинув руки, он лежал на полу.

– Видал таких? – презрительно произнес Сергей Ефимович, кивнув головой в сторону сбежавшего заседателя. – Тоже суется не в свое дело…

Потом он кивнул десятским на неподвижное тело и строго приказал:

– Оттащите его в сторожку да попрыскайте там на него холодной водой, чтобы очухался. Потом придете сюда.

Мужики подняли старого цыгана и поволокли. А Сергей Ефимович и старшина прошли в канцелярию и расселись за столом Ивана Фомича. Сергей Ефимович закурил папиросу и стал вроде как бы отдыхать после тяжелой работы. А старшина сидел и чему-то бессмысленно улыбался. Потом вдруг ни с того ни с сего громко засмеялся. Сергей Ефимович вопросительно посмотрел на него.

– А заседатель-то наш… в слезы ударился. Как малый ребенок. Смотреть умора.

– Сам-то хорош, – укоризненно сказал Сергей Ефимович.

– А я что? Не дрожу, не плачу, как он…

– Если взялся за дело, то выполняй его как следует. С толком.

– А я что? Разве неладно? По-твоему старался. Чтобы он сразу того-этого… сознался.

– С толком, говорю, работать надо. Так ведь и убить человека можно. А за это судить будут. В тюрьму могут укатать за самосуд. Знаешь, какие времена пошли.

– Вот тебе раз, – удивился старшина. – А как же ты сам-то, Сергей Ефимович, шерстобита этого прошлый раз одним махом?..

– Да, одним махом… А он через минуту встал, отхаркался да и пошел домой как ни в чем не бывало. А после тебя человека надо водой отливать. Разве это дело? Пойди-ко посмотри, как он там у них.

Старшина встал и с виноватым видом пошел в сторожку. Сергей Ефимович начал прохаживаться по канцелярии. Я уткнулся в свои бумаги. Мне хотелось спрятаться под стол. А Сергей Ефимович вдруг как бы в первый раз заметил меня:

– Тебе что? Не нравится это?

Я не знал, что отвечать ему.

– Ничего, ничего. Привыкай ко всему.

И он опять стал прохаживаться по канцелярии. Через минуту из сторожки возвратились старшина и комские мужики.

– Ну, как он там? – спросил мужиков Сергей Ефимович.

– Очухался. Кое-как отводились. Думали, окочурится.

– Черт его возьмет. Они живучие. Где он там? В камере, что ли?

– В камеру на нары уложили…

– Вот и хорошо… Выйдите пока на улицу. Когда надо – позову.

Мужики встали, почесались и отправились в сторожку.

– Я ведь что, – начал оправдываться перед Сергеем Ефимовичем старшина. – Я ведь думал, как лучше. Дознавать, думаю, от него надо все, что к чему.

– Да что дознавать-то?

– Как что? А коней в Коме разве не оне увели?

– В том-то и дело, что не увели.

– А что же люди бают?

– Мало ли, что люди бают. Не увели, а похоже на то, что украли.

Дальше Сергей Ефимович стал рассказывать старшине о том, как в воскресенье комский староста привел к нему одного парня, который заметил в Мохнатеньком ключике в густом колке двух спрятанных коней. Похоже на то, что кони ворованные. Трогать тех коней он побоялся. Могут пришить еще. А по приезде домой на всякий случай заявил об этом старосте.

– Ну, я сразу после того собрался и поехал туда с понятыми, – рассказывал Сергей Ефимович. – И действительно, нашел в указанном месте чьих-то спрятанных коней. Трогать их я тоже не стал, оставил там в укромном месте своих понятых, чтобы они могли застукать воров, если те явятся за этими конями. Вот жду день, другой – никого нет. Сидят мои караульщики в назначенном месте, а кони как стояли на привязи, так и стоят. И бока у них уж подвело. Шутка сказать – несколько дней без корма. На третий день приходит ко мне Кирилл Беспрозванный, знаешь, живет в Курничной рядом с Ерлыковыми, и объясняет, что в Чернавском бору около самой дороги в Ивановку расположился целый табор цыган. Человек тридцать с ребятишками будет. Не меньше. Ну, тут мне сразу все и открылось: кто украл и спрятал в Мохнатеньком комских лошадей. Тянуть, думаю, с этим делом дальше нечего. С вечера вызвал к себе сотского и двух десятских, а утром сегодня мы их там и накрыли. Понимаешь, в чем дело?..

– Таперича мне все ясно.

– Ну, если ясно, то давай действовать. Судя по старику, придется с ними долго канителиться. Слышал, что он заявляет? «Мы, – говорит, – тут ни при чем. Это, – говорит, – ваши комские украли».

– Ишь, сволочь, что придумал. На комских сваливает.

– То-то и оно. Придется основательно с ними поваландаться, пока не добьемся толку. Ничего не поделаешь. Служба. Приходится заниматься. Иди скажи, чтобы вели сюда этого бородача, который со стариком сидит. Посмотрим, что он скажет.

Через некоторое время десятские привели в судейскую второго цыгана. Это был здоровенный мужик с копной черных волос и большой черной бородой. Он был в заношенном черном пиджаке, в широких шароварах и справных сапогах с подковами. Допрашивали его тоже с криком и руганью. Только этот цыган оказался очень смелым. Он тоже кричал и ругался и никак не хотел сознаваться в краже комских коней. Наконец в судейской началась потасовка, послышались приглушенные крики:

– Упирается, сволочь!

– Под ножку его! Под ножку!

– Здоровый, сволочь!

– А теперь вот тебе! Вот, вот, вот!

– Молчит, сволочь! Как в рот воды набрал.

Из судейской Сергей Ефимович и старшина вышли потные и красные, как после жаркой бани. Сергей Ефимович был очень сердитый и сразу закричал на своих помощников в прихожей:

– Чего расселись! Не видите, что ли?

Мужики испуганно вскочили.

– Тащите этого быка в камеру! И давайте третьего. Кто там за ним?

– Да молодой цыганенок этот.

– Давайте его сюда… Может, от него чего-нибудь добьемся?

Мужики неохотно вошли в судейскую, взяли под руки черного цыгана и уволокли его в сторожку. Через минуту они возвратились одни.

– В чем дело? – закричал Сергей Ефимович.

– Дык не может он. Трясет его всего. Похоже, что родимчик ударил.

– А вам-то что?

– Не случилось бы чего, господин урядник. Мы ведь тоже в ответе.

– Кто здесь начальник?! – заорал Сергей Ефимович. – Я или вы?! Я – начальник! И я в ответе буду. Делайте, что сказано, пока я за вас не взялся.

Мужики опять пошли в сторожку. А Сергей Ефимович стал расхаживать по нашей канцелярии. Он, видимо, совсем вошел в раж. Лицо у него покрылось белыми пятнами.

– Ишь что придумали! Родимчик! Я ему покажу родимчик! – проговорил он и вдруг неожиданно набросился на старшину: – А ты что молчишь?

Старшина сидел у стола и опять чему-то бессмысленно улыбался.

– А что я? Я ничего, – проговорил он.

– Сидишь без дела! Ты же хозяин волости!

– Ну, дак чего же, что хозяин…

– Как это чего?.. Иди, посмотри, что там и как. Тебе городят разную чепуху, а ты все принимаешь. Вроде так и надо… Сходи, проверь там.

– Дивствительно, сходить, поглядеть, – сказал старшина и лениво поднялся во весь свой богатырский рост. В это время в сенях послышались голоса посланных мужиков.

– Ведут, – сказал Сергей Ефимович. – Пойдем. Надо браться за дело.

Я взглянул в прихожую, и мне вдруг стало страшно. Десятские вели под руки на допрос молодого цыгана. Сегодня утром он стоял у нас в канцелярии со своей гитарой и смотрел с удивлением на все происходящее. И вот сейчас Сергей Ефимович со старшиной начнут выбивать у него признание в том, что он со своим отцом и братьями украл в Коме двух коней и спрятал их в Мохнатеньком ключике.

А мужики уж ввели его в прихожую. Подойдя к судейской, он вдруг неожиданно выпрямился, оттолкнул от себя своих сопровождающих и неуверенно вошел в судейскую.

Дальше я уж не выдержал и бросился бежать из волости. По дороге мне все время представлялось, как Сергей Ефимович начнет кричать на молодого цыгана, будет стращать его и требовать, чтобы он во всем чистосердечно признался, как этот молодой цыган будет от всего отпираться и как наконец старшина своим страшным ударом свалит его с ног.

На другой день я, как всегда, раньше всех пришел в волость и застал дедушку Митрея за утренней уборкой нашей канцелярии. На этот раз он с остервенением скоблил пол в судейской.

– Чего это ты, дедушко Митрей, пол-то скребешь? – спросил я его.

– Закровенили вчера с этими цыганами. До самого рассвета лютовали. А толку, видать, никакого не добились.

– И молодого цыгана тоже били?

– Всех били.

– Я спрашиваю про молодого цыгана, который с гитарой.

– Ну, этот и без битья чуть не окочурился.

– Его при мне еще привели на допрос.

– И допрашивать не пришлось. Как только зашел к ним в судейскую, так и зашелся. То ли испужался сильно, то ли родимчик его ударил. Свалился на пол, побелел весь, пена изо рта пошла. Перепужал всех. Вытащили его в сторожку, еле отводились. И вызывать больше не стали. Умрет еще, а потом отвечать придется.

– А остальных допрашивали? Из второй камеры?

– Всех допрашивали…

– И тоже били?

– Били, конечно. Видишь, весь пол закровенилн. Вошли в такой раж. По два раза вызывали. Старшина особенно старался. Понравилось ему бить беззащитных людей, силу свою показывать. Наел себе харю-то на волостных харчах, вот и лютует.

И дальше дедушко Митрей стал осуждать Сергея Ефимовича и старшину за то, что они напрасно терзают этих цыган.

– Воров бить, конечно, надо. Это уж исстари так заведено. И цыганы все воры. Это уж по цыганской родове положено им воровать. С малолетства учатся тому. Но ведь раз на раз не приходится. Дивствительно, в Коме украли двух копей. Только не успели их увести. Помешал кто-то. А кто украл? Может, цыгане украли, а может, и свои. Что у нас, кроме цыган, воров нет? Поразвелось его, ворья-то. А они ухватились за первых встречных. И терзают их. А что толку? Бить-то надо тоже с умом. Подумать, примерить, что к чему, а потом уж бить. Ну, старшина туды-сюды – неграмотный мужик… Какой с него спрос – чурка с глазами. А урядник. Он ведь начальник. В мундере, с кокардой… Шашка… левольверт. А соображенья не больше, чем у старшины…

К девяти часам наши писаря, как всегда, пришли на занятия. Все знали, что урядник со старшиной всю ночь с боем допрашивали цыган. И все ни слова об этом не говорили. В одиннадцать часов явился на работу Иван Иннокентиевич. Он тоже знал о допросах, а делал вид, что в волости ничего не случилось. Только свои истории не рассказывал.

В полдень в волость припожаловал Сергей Ефимович при полной форме. Он как ни в чем не бывало поздоровался со всеми за ручку. Никто из писарей не заводил с ним никакого разговора. Но он, кажется, даже не заметил этого, так как был чем-то очень недоволен.

Сразу по приходе он уселся за Петькин столик сочинять донесение господину приставу насчет этих цыган. Заголовок своего донесения он написал сразу – одним махом. А дальше у него что-то застопорилось. Он просидел за Петькиным столом до самого обеда и написал всего-навсего только три строчки.

А старшина пришел только к концу дня и тоже был чем-то недоволен. Он попробовал завести разговор с Иваном Иннокентиевичем, но тот сразу оборвал его. Иван Фомич, Павел Михайлович и Иван Осипович тоже не стали с ним разговаривать.

Заседатель Ефремов с утра не отходил от своего места около железного сундука в комнате Ивана Иннокентиевича и в разговор со старшиной и урядником не вступал.

В общем, этот день прошел у нас как-то нехорошо. Никто не шутил, не рассказывал смешных историй. Все были молчаливы и с пришедшими по делу мужиками обходились очень строго.