Текст книги "На краю света. Подписаренок"

Автор книги: Игнатий Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 50 страниц)

А потом стали говорить о том, что может получиться с этой описью имущества. Лошаденок и коровенок кой у кого описать, конечно, можно. А что потом с ними делать? Местные купцы зимой скот не закупают. Ведь его надо будет сразу ставить до самой весны на откорм. И вообще, они опасаются покупать что-либо с торгов за недоимку, чтобы не вступать в контру с мужиками.

Что касается мужицкого барахла, то кому оно нужно. Шубенки, шаленки, холстишко. У богатых такого добра своего достаточно. А кто победнее, у тех и денег нет на покупки. Да и кому захочется ввязываться в такое дело…

На другой день пристав со старшиной в сопровождении урядников Михеева и Чернова пожаловали на сборню. Здесь их уж ожидал Финоген с Иваном Адамовичем, сотский, десятский и понятые.

К приходу пристава Папушин уже согнал на сборню всех недоимщиков. Было их человек около тридцати, почти четверть всего сельского общества. Кроме недоимщиков, на сборню пришло много любопытных посмотреть и послушать, как становой пристав будет расправляться с ихними односельчанами.

По случаю столь важного события Финоген велел тщательно вымести сборню и поставить там несколько скамеек. Но недоимщики стеснялись садиться в присутствии столь важного начальства и с виноватым видом толпились у дверей. Пристав вошел, ни с кем не поздоровался, уселся за стол, вынул список, заглянул в него и сразу же отложил в сторону. Потом осмотрелся кругом и спросил:

– Кто здесь понятые?

Тут Саетов, Плешков и Рассказчиков встали со своих мест.

– Знаете свои обязанности? – спросил пристав Рассказчикова, который сразу высунулся вперед.

– Так точно, ваше благородие! – по-военному ответил Рассказчиков. Он ведь казак был и умел разговаривать с начальством. – Старшина все обсказал нам, что следует.

– Тэк-с, – процедил пристав, – а знают ли понятые, что им придется не только описывать, но и отбирать у кого надо описанное имущество?

Рассказчиков опять высунулся вперед и сказал, что старшина упредил их об этом, но не сказал им ничего о том, как им быть, если, к примеру, хозяин или особенно хозяйка не захотят показывать свое добро, отворять кладовку, открывать сундук и все такое.

– В таких случаях придется действовать силой, – сказал пристав. – Захватите с собой на всякий случай в подводу топор, ломик, молотки и отвертки. Ничего не поделаешь – служба. А потом, вы не одни ведь будете действовать. Опись будет производить урядник Чернов. Он знает, как надо в таких случаях действовать. Ну а теперь приступим к делу.

И пристав одного за одним начал вызывать по списку недоимщиков. Иван Адамович сразу же о каждом из них докладывал: какая у него пашня и домашность, сколько на кого было начислено податей и сколько за каждым состоит недоимки.

И о каждом из них пристав брал в оборот Финогена – почему этот человек не уплатил до сего времени самую важную государственную оброчную подать? И Финоген каждый раз обсказывал ему, как много раз он прижимал этого человека, но что по его бедности так и не смог выжать из него больше ни копейки.

– А ты, старшина, что скажешь насчет этого человека? – обращался пристав к старшине. И старшина докладывал ему, что он самолично сажал его в каталажку и самовар у него отбирал, но так ничего от него и не добился. Но если человек уплатил волостной и сельский налог, то и казенную подать может выплатить. Может, но не хочет. Жать надо на него, описывать и продавать у него что-то из домашности. Другого ничего не остается.

Так пристав перебрал всех недоимщиков. Все они в один голос говорили, что заплатить пока ничего не могут и готовы садиться за это в тюрьму и даже идти на каторгу.

– Ну, на каторгу за недоимку не ссылают, – отвечал им на это пристав. – И в тюрьму мы вас сажать не будем. Там ведь кормить вас надо. Для чего нам даровые нахлебники. А вот описать мы вас сегодня опишем и что можно взять у вас – возьмем и продадим с торгов. Так что ступайте по домам и ждите урядника с понятыми.

После этого пристав распустил всех недоимщиков и приказал Финогену приступить с понятыми к описи их имущества. Чтобы не допускать снисхождения, он приставил к ним урядника Чернова, а новоселовскому уряднику Михееву приказал проводить вечером торги на описанные вещи.

Описывать решили с верхнего конца деревни, с домохозяйства Никифора Сивоплеса. Когда всем скопом пришли к усадьбе Сивоплеса, Чернов все дело взял в свои руки. Финогена с Никитой Папушиным он оставил на дворе осматривать домашность, а сам с сотским и понятыми пошел в избу.

Изба у Сивоплеса была маленькая, с двумя подслеповатыми оконцами. В избе все было голо и бедно. Покривившаяся печь, голая кровать. Под кроватью старые заношенные бродни и хомут с рваной шлеей. В переднем углу стол без скатерти. На столе залатанный самовар. А около дверей на самом видном месте на гвоздике собачья доха.

Никифор Сивоплес со своей старухой с испугом смотрели на незваных гостей.

А урядник Чернов был, видимо, в этих делах напрактикован. Он сразу прошел вперед, важно расселся за столом, вытащил из кармана тетрадку и приготовился записывать имущество хозяина. Тем временем понятые начали высматривать в избе, что можно из домашности Сивоплеса взять на торги. Рассказчиков на всякий случай даже под стол и под кровать заглянул. Ничего подходящего для описи они не нашли, и Максим Щетников заявил об этом уряднику.

А урядник уже заметил у дверей на вешалке собачью доху Сивоплеса.

– Как это ничего! – закричал он. – А доху собачью не видите! Новая доха. Хорошей масти. Оценим ее рубля в три. Такую доху на торгах с руками оторвут…

Тут понятые стали объяснять уряднику, что эта доха у Сивоплеса особенная, что она сделана у него из шкур бешеных собак и никто ее на торгах и даром не возьмет.

– Ну, это мы еще увидим, – сказал урядник. – В Кульчеке не купят, в Коме можно продать.

И велел отнести доху на подводу, которая сопровождала их по деревне.

Больше у Сивоплеса описывать было нечего, и все отправились к следующему недоимщику.

Таким манером Финоген с понятыми в сопровождении сотского и десятского, под командой урядника Чернова, обошли всех недоимщиков. В некоторых домах им все-таки что-то платили. И тех хозяев они не описывали. А там, где им не давали ни копейки, они требовали открывать кладовки и сундуки. У кого-то взяли новое седло, охотничье ружьишко и еще кое-что в таком роде. И почти во всех домах забирали холст и самовары.

Все описанное добро привезли на сборню и аккуратно разложили по скамейкам. А самовары расставили по окнам. Теперь можно было начинать торги на отобранные вещи, и Никита Папушин опять поехал по деревне. Он стучал в окошко в каждом доме и во все горло кричал:

– Хозяин дома?! На сходку давай! Пристав и старшина будут. Велено всем приходить на торги!..

К вечеру народ потянулся на сборню. В первую очередь, конечно, те, у которых было отобрано имущество. Ну а другие пошли по привычке. Раз начальство требует быть на торгах – значит, хочешь не хочешь, а приходится идти. А потом, всем было любопытно, как будут проходить эти торги.

Я в эти дни к Ивану Адамовичу не заходил и старался не попадаться на глаза приехавшему начальству. Я почему-то здорово боялся пристава, хоть и знал, что ни в чем перед ним не виноват. А на торги я все-таки пошел, спрятался на сборне в темный уголок между печкой и каталажкой и наблюдал оттуда.

Постепенно сборня заполнилась народом. Мужики терпеливо ожидали начала торгов, поглядывая на разложенное посредине сборни добро и на выставленные в ряд самовары. В переднем углу за длинным столом расположились урядники Михеев и Чернов, старшина, Финоген и Иван Адамович. Рядом на скамейке примостились сотский Щетников, десятский Папушин и понятые. Все ждали, когда Михеев откроет торги, так как откуда-то уже знали, что пристав поручил это именно ему. Наконец Михеев встал, постучал по столу и попросил комского урядника приступить к делу.

Тут Чернов подошел к куче добра, разложенного на скамейках посредине сборни, взял собачью доху Никифора Сивоплеса, встряхнул ее несколько раз, высоко поднял вверх и громко сказал:

– Продается собачья доха разношерстной масти. Оценена в три рубля. Кто берет?

Чернов высоко держал доху всем напоказ, а Михеев стоял за столом с поднятым молотком и ждал, когда кто-нибудь заявит о своем желании купить ее. Мужики молча смотрели на Чернова с дохой и на Михеева с молотком.

Это даже удивило Михеева, и он стал сердито понукать собравшихся:

– Вы что, не слышали? Продается с торгов собачья доха, хорошей выделки, почти новая. И всего, только за три рубля. Кто берет? Заявляйте!

И опять молчание. Никто не изъявлял желания покупать доху Сивоплеса. Это уж рассердило Михеева.

– Это безобразие! – закричал он. – Вы что, сговорились срывать торги?! Это вам даром не пройдет!

– Денег нет, господин урядник! – послышались голоса.

– Как это нет! – возмутился Михеев. – Всего три рубля за такую вещь Хозяин дохи здесь?

– Здесь! – послышались голоса, и Никиту Сивоплеса вытолкнули вперед.

– Твоя доха? – резко спросил его Михеев.

Сивоплес с испугом смотрел на Михеева и что-то бормотал. Михеев прислушался и сердито стукнул молотком.

– Что он говорит? – спросил он у старшины.

– Кто его знает, – ответил старшина. – Я прошлый раз пробовал говорить с ним, но так и не понял, что он бормочет. Я посадил его в каталажку. Думал за ночь он очухается, но и утром у него ничего не понял. Он вроде блаженный у них.

– Ну, вот что, как там тебя?..

– Никифор Сивоплес, – подсказал Иван Адамович.

– Ну, вот что, Никифор Сивоплес. Давай три рубля, бери свою собачью доху и иди с ней к чертовой матери.

Никиша молча стоял перед Михеевым и только моргал глазами. Михеев посмотрел на него, обождал немного и сказал:

– Не хочешь?! Ну, тогда пеняй на себя. – Тут он несколько раз сильно стукнул молотком и громко закричал: – Продается собачья доха… Малоношеная… Хорошей масти… И всего только за два рубля. Кто берет?!

И опять никто из мужиков не изъявил желания купить доху Сивоплеса. Тут Михеев совсем взбеленился:

– Продается собачья доха, малоношеная, хорошей масти… Продается… продается… продается всего только за один рубль!.. Кто берет?

Тут Михеев несколько раз стукнул молотком по столу и уставился на мужиков, пришедших на торги. А те смотрели на него и опять не изъявляли желания покупать эту несчастную доху. Сзади послышался глухой ропот и недовольные голоса. Михеев резко застучал молотком и сердито произнес:

– Последний раз объявляю – продается собачья доха и всего только за один рубль. Кто берет?

Михеев угрожающе поднял молоток вверх, как будто хотел пригрозить всем за то, что они не покупают доху Сивоплеса. Наступила напряженная тишина. Михеев стоял с высоко поднятым молотком. И тут комский урядник вдруг заявил:

– Если за рубль, то я беру.

Михеев облегченно вздохнул. Торги у него наконец-то сдвинулись с места. И он громко объявил:

– Собачья доха! Идет за один рубль! Кто больше? Считаю: один рубль – раз! – И он сильно стукнул молотком. – Собачья доха… Идет за один рубль. Кто больше? Считаю – два! Собачья доха… хорошей масти… малоношеная, – раздельно говорил он. – Идет всего за один рубль… Считаю…

Михеев поднял молоток, чтобы стукнуть третий раз. И тогда собачья доха Сивоплеса задарма сделается собственностью урядника Чернова. И хотя все знали, что доха сделана из шкур бешеных собак, но в этот момент как-то забыли об этом и только жалели Сивоплеса. А Михеев стоял с поднятым молотком. Вот-вот произнесет «три»… И тут при гробовом молчании вдруг послышалось:

– Даю два рубля!

Это сказал Финоген. Он сидел за столом рядом с Михеевым и вместе со всеми переживал беду Сивоплеса. И когда увидел, что доха за бесценок перейдет в собственность комскому уряднику, не выдержал и громко заявил: «Даю два рубля!»

От такого оборота все сначала как бы обомлели, а потом дружно и радостно зашумели. Послышались голоса:

– Молодец Финоген! Давай, Финоген! Бери себе, чем отдавать этому живодеру.

Финоген вышел из-за стола, подошел к Чернову, взял у него Сивоплесову доху, встряхнул ее несколько раз и повторил:

– Даю два рубля.

А Чернов отвернулся в сторону и соображал, что ему теперь делать. Он видел, что все на сборне возмущены его решением взять задарма доху Сивоплеса, и решал: стоит ли ему из-за этой дохи глубже вбивать клин в свои отношения с кульчекским обществом? Подумал, подумал… и отказался от этого. Так что доха Сивоплеса после третьего удара молотком перешла во владение Финогена. Финоген тут же при общем одобрении заплатил за нее два рубля Ивану Адамовичу, получал от него квитанцию и отдал ее вместе с дохой прямо в руки Сивоплесу.

Дальше были произведены торги на остальное добро недоимщиков. И хотя все вещи продавались за бесценок, но никто не соблазнился их дешевизной. Если кто что-нибудь и покупал, то покупал свои же вещи. Еремей Павлович Грязнов купил свое новое седло за три рубля, а Ондреян Лабадов свой дробовик тоже за три рубля. Ершовы выкупили свой холст. На этом все покупки с торгов и кончились. Все остальное имущество осталось непроданным.

И Михеев, и старшина, и Чернов понимали, конечно, что мужики сговорились не покупать на торгах описанные вещи. И во всем стали винить Финогена. «Это от него все идет, – решили они. – И при описи по домам он отлынивал, и эта покупка Сивоплесовой дохи настроила всех против торгов и против начальства».

Пристав не особенно удивился неудаче торгов на сборне и не стал сваливать вину на Финогена.

– Я сам вижу, – сказал он старшине и урядникам, – что это не тот староста, на которого можно положиться. Но у нас нет прямых улик, чтобы к нему придраться. Тем более что дело с податями обстоит у него не хуже, чем в других деревнях. А сейчас подведем итог с нашими делами в Кульчеке.

Тут он опять потребовал у старшины список кульчекских недоимщиков, долго его читал и наконец заявил:

– С Никифора Сивоплеса недоимку придется списать. Ничего не поделаешь. Пусть староста напишет об этом на твое имя особую бумагу, а потом оформите это дело в волости официальным путем через уездное казначейство. Волостной писарь знает эту процедуру.

Что касается барахла, которое вы безуспешно пытались распродать сегодня с торгов, то его придется возвращать хозяевам. Но ни в коем случае не сразу. Пусть оно полежит какое-то время под арестом. А потом можно и отдавать, но только в том случае, если хозяин будет погашать недоимку.

– А как быть с теми, которые, вроде Сивоплеса, не смогут заплатить?

– Ничего не возвращать, пока полностью не заплатят.

– Может, и с них можно все списать, как с Сивоплеса?

– Ни в коем случае. Списывать недоимку мы можем только в исключительных случаях и не более чем с одного, от силы с двух человек на деревню.

– А как быть со здешним старостой? – спросил в заключение старшина. – Все-таки он ведет себя с мужиками не так, как надо. Как бы чего не вышло.

– Со старостой? Староста находится в твоем подчинении. Подтягивай его, следи за ним, требуй с него… На то ты и старшина, хозяин волости. Вот и действуй как хозяин. А у меня с ним будет особый разговор…

Действительно, перед отъездом пристав имел с Финогеном особый разговор.

– Я думал, он опять начнет меня жучить насчет податей, – рассказывал потом об этом Финоген, – а он насчет податей говорил совсем мало. Наказал только жать покрепче на мужиков, не отдавать им описанное имущество, пока они не выплатят свою задолженность. А после повел речь… И о чем бы, вы думали? Об этих самых государственных преступниках, которых мы караулили прошлым летом на Безкишенском хребте. Оказывается, начальство все-таки от кого-то унюхало, что они прорвались тогда в Убей и махнули оттуда в город, и теперь начало дознавать, кто тогда там с этим делом прошляпил. Мы на Безкишенском хребте или заседатель с урядником в Медведевой. И вот он начал выкручивать меня с этим делом, как да почему мы тогда их не укараулили…

Ну, тут я сообразил, куда он гнет, и сразу же заявил ему, что не мы одни укарауливали их тогда, что заседатель с урядником и медведевским старостой держали засаду на Убее. Там они их и пропустили. Потому что у нас на хребте место подходящее. Никак его не обойдешь и не объедешь, а по Убею дорога идет по большим лугам с глухими зарослями. Чтобы перекрыть там дорогу этим государственным, надо было человек пятьдесят, а может, и все сто нарядить, не говоря о том, что то место можно обойти и объехать Каменной переволокой. А на переволоке, мы это знаем, у них караула не было. Там, видать, эти государственные и пробрались, куда им надо было.

Ну, он послушал, послушал меня и говорит: «Может, и так было, а может, и иначе. Мне почему-то сдается, что они мимо вас проскользнули. Впрочем, – говорит, – это дело прошлое. От нас они все равно не уйдут. А вам надо быть на страже, если опять придется кого-нибудь караулить. Только, – говорит, – имейте в виду, что в следующий раз вы от нас в случае чего так просто не отделаетесь. Теперь время тревожное, и сельскому начальству надо за все быть в ответе. Старосте, сотскому, десятскому надо быть все время начеку, присматриваться ко всему, что делается в деревне, прислушиваться, о чем мужики ведут разговоры и на сходе, и по домам, не затевается ли опять какая-нибудь буза с податями. И в случае чего обо всем сразу же доносить по начальству. Особенно, – говорит, – надо следить за приезжими из города али из других мест, из расейских деревень в Солбинской волости. Живут там сильно плохо и все время бузуют против начальства. Того и гляди, затеют какую-нибудь заваруху. Так что этих приезжих надо все время проверять и дознавать, кто они такие и зачем препожаловали к вам. Ну, и за своими надо следить, особенно за поселенцами. Это народ аховый…»

Внапоследок пристав еще раз строго-настрого наказал Финогену описанное имущество недоимщикам не раздавать, пока они не погасят свою задолженность, и предупредил, что он пришлет сюда урядника для проверки.

На этом разговор пристава с Финогеном и кончился, и он со старшиной и урядниками отправился по другим деревням. А Финоген выждал дня два после их отъезда и стал раздавать хозяевам отобранные самовары. Остальное имущество он попридержал и возвращал его по мере погашения недоимщиками своей задолженности. В общем, зима оказалась для Финогена и Ивана Адамовича самым беспокойным временем. В деревню то и дело наезжало начальство, и Финоген с Иваном Адамовичем только тем и занимались, что на всякие лады прижимали мужиков с податями…

Помогать Ивану Адамовичу я, конечно, по-прежнему помогал, много раз переписывал ему списки недоимщиков, разные статистические отчеты, общественные приговоры насчет гоньбовой и мостовой повинности, но о моем поступлении в волость в подписаренки разговор больше уж не заходил. Финоген об этом, видимо, забыл, а отцу было не до того. Зима подходила к концу. После пасхи надо было перебираться на заимку, потом управляться с пашней, с огородами, готовиться к сенокосу. Одно поджимало другое.

А маме разговор отца с Финогеном насчет моего поступления в волость подписаренком запомнился. Зимой и весной ей тоже было не до того. А после троицы она, не говоря никому ни слова, поехала в Кому и попросила дядю Якова узнать в волости все, что надо, насчет этого дела.

А дядя Яков – мужик пробойный. Он сразу же пошел к волостному заседателю, с которым он по своей малаховской родове состоял в каком-то сватовстве. От него дядя Яков узнал, что никаких подписарят в волости пока нет и что если мой отец по-настоящему думает об этом, то пусть не спит, а обращается с этим делом прямо к самому волостному писарю, который, как это всем известно, у нас всему голова.

Но легко сказать пойти к волостному писарю. С пустыми руками с таким делом к нему ведь не сунешься. Да и с деньгами тоже особенно не полезешь. Человек получает большое жалованье. Принеси ему три-пять рублей, он и говорить с тобой не станет. А давать ему двадцать-тридцать – где их взять?

Тем временем пришла весна, и дело стало приближаться к петрову дню. А к этому времени у нас в горах по солнопекам как раз вызревает клубника. Год на год не приходится, но бывает так, что ягоду эту у нас кадками возят. А в этом году клубника уродилась не особенно обильно, но не так уж плохо. Мужики и бабы в праздники валом повалили в ближнюю тайгу. Тащат, везут оттуда ягоду ведрами. И тут мама надумала набрать ведра три хорошей отборной ягоды и повезти их волостному писарю в подарок. В Коме-то у них с клубникой совсем плохо, так что он рад будет. Ну а там можно завести разговор и насчет дела.

Как только она решила это, так сразу же погнала нас всей семьей в Сингичжуль. Там у отца было одно заветное местечко, о котором никто не знал в деревне. Ягода оказалась крупная, хорошая, и за день мы набрали ее несколько ведер. А на другой день мама с Чуней целый день перебирали ее – ягодка к ягодке.