Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 56 страниц)

было к войне готовиться в эти полтора – неполных два года…

«Потом, с начала 1941 г., события стали развертываться ускоренными темпами, и тогда

Сталин допустил вторую ошибку. Вместо того чтобы объективно оценить обстановку, признать

свое прежнее ошибочное представление о начале возможного конфликта, он с удивительным

упрямством, характерным для него, продолжал уверять в невозможности нападения. И совсем

не потому, что верил в договор, а исходя (иногда слепо) из своих однажды принятых решений и

сделанных выводов, он отрицал возможность скорой войны. На это толкало его и окружение».

В спорах на исторических интернет-форумах в таких случаях просят: «Дайте ссылочку»

– где и когда, в присутствии каких лиц (и подтверждают ли эти лица данное) Сталин такое

высказывал…

«А к этому еще добавилось опасение вызвать конфликт раньше времени. С таким

мнением Сталина и застала война, хотя накануне он и отдал приказание о повышении

готовности».

Вот это верно – даже отдавая приказы о повышении боевой готовности с 11 июня,

Сталин всячески ограничивал военных – шли запреты занимать вплоть до 22 июня полевые

укрепления на границе (предполья), запрещалось в случае нападения без особого приказа

пересекать границу, требовалось уничтожать врага только на своей территории, что вполне

разумно.

Ведь СССР мог быть вместо жертвы агрессии выставлен и агрессором, к чему стремился

Гитлер и что в принципе устроило бы и Англию с США. На будущее…

«Отдавая приказание Тимошенко, Жукову, Тюленеву, Щербакову, Пронину, он внутренне

еще больше верил себе. Поэтому приказания носили нерешительный характер. Отдавая

распоряжения, Сталин как бы говорил: Нy уж коль скоро все говорят о возможном нападении,

то примите на всякий случай необходимые меры, а я пойду отдыхать».

Здесь Кузнецов подтвердил интересный факт, который всячески отрицается сторонникам

Резуна (да и официоза). Мол, если военные получили бы приказ до 22 июня приводить войска в

б/г и узнали точную дату нападения, то почему партийные органы таких приказов или

уведомлений в это же время не получали?! Как видите, московские партийные руководители

еще днем 21 июня были вызваны в Кремль и поставлены в известность Сталиным о вероятном

нападении (далее он это пишет более подробно). Также и Хрущев в своих воспоминаниях

признал, что 21 июня он, партийный руководитель Украины, получил от Сталина

предупреждение, что немцы нападут 22—23 июня, в выходные… То есть предупреждения по

партийной линии о предстоящем нападении руководителей западных республик тоже были.

«К сожалению, непринятие предохранительных мер со стороны военного руководства

наложилось на ошибку Сталина и усугубило ее. Военное руководство не принимало

решительных мер до самого начала войны».

Похоже, Н.Г. Кузнецов либо не знает о «приказе ГШ от 18 июня», либо лукавит. Хотя в

принципе Кузнецов прав: именно военные и не принимали «решительных мер»…

«Приходится только гадать, что думал Сталин о готовности Вооруженных Сил в канун

войны? Полагал ли он, что войска встретят во всеоружии нападение, сказать трудно. Его вина

бесспорна в том, что он не проверял это.

Зная, что Сталин накануне вызывал работников Москвы (Щербакова, Пронина и других)

и требовал от них быть в эту ночь начеку и не отпускать секретарей райкомов, или что он днем

21 июня лично звонил И.В. Тюленеву, напрашивается вывод, что он беспокоился за оборону. Не

полагался ли он после вызова Тимошенко и Жукова (около 17 часов) целиком на их

расторопность и повышенную готовность? Об этом могли бы сказать они сами».

Похоже, слишком доверился «тиран» военным в этом вопросе. Но с другой стороны – а

как он мог «не доверяться»? Для чего тогда существуют военные? Это их обязанность – иметь

вооруженные силы в достаточной боеготовности и быть готовыми, получив необходимые

данные о возможной угрозе и необходимые указания по повышению боеготовности, выполнить

их точно и в срок.

«И сейчас задаешься вопросом: когда осознал Сталин свою ошибочную позицию по

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

300

отношению к договору с Германией? Конечно, когда наступление стало фактом, его отрицать

было невозможно. Но неверие, или, может быть, правильнее в данном случае сказать, сомнение,

что немцы напали на Советский Союз, существовало даже после первых известий о войне. Что

переживал в этот момент лично Сталин, когда ему доложили о начале войны, мне не известно,

но говоривший со мной по телефону Г.М. Маленков, которому я доложил о налете на

Севастополь в 3 часа 20 минут, явно не хотел верить. Доказательством этому служит его

перепроверка моих сведений у командования Черноморского флота.

Это дает основание сделать вывод, что день-два тому назад или даже накануне, когда

давались указания Наркомату обороны о возможном нападении, твердого убеждения в

готовившемся нападении не было. Это и привело к тому, что указания, данные вечером 21 июня,

не были категоричными и требующими принятия самых срочных и решительных мер по

повышению готовности».

Интересное свидетельство адмирала: оказывается, действительно военные получили

«день-два тому назад» и тем более «накануне» указания о «возможном нападении»! А потом эти

же военные и рассказывали, что даты нападения они не знали…

Война – это большая политика. И похоже, нарком ВМФ не шибко в ней разбирался.

Стоило Сталину только чуть перегнуть в подготовке к войне, в приведении в б/г, как из жертвы

агрессии СССР мог моментально оказаться агрессором. Даже в итоге став победителем, после

войны СССР, оставаясь именно жертвой, имел моральное преимущество в глазах мирового

общественного мнения. И попытки Запада – США и Англии выставить СССР именно

агрессором и виновным в развязывании Второй мировой войны при жизни Сталина

проваливались (именно для этого гальдеры и готы с кейтелями и рассказывали под протоколы

свои фантазии в 1948 году, но об этих протоколах гитлеровских генералов придется поговорить

в отдельном исследовании-книге). А ведь именно в эти годы, когда немецкие генералы

рассказывали, как СССР, по их мнению, собирался напасть первым, в США выходили

брошюрки с «документами, разоблачающими» политику СССР. Тогда же начали раскручивать

историю с «секретными протоколами» к «пакту Молотова – Риббентропа» от 23 августа 1939

года.

«Дав указания, правительство не включилось в приведение в готовность Вооруженных

Сил в целом (почему я как нарком ВМФ оставался еще в неведении) и не приняло мер о

срочной информации заинтересованных наркомов, связанных с военными делами».

Вот здесь Кузнецов привирает. НК ВМФ подчинялся СНК (правительству СССР)

напрямую, и Кузнецов от правительства и должен был получать необходимые указания.

«А как много можно было бы сделать даже в эти последние предвоенные часы, если бы

хоть в субботу все было поставлено на ноги! Упущенное время, конечно, целиком наверстать

уже было невозможно, но лишить противника тактической и оперативной внезапности времени

еще хватало. Вызванные по ВЧ командующие пограничными округами могли еще за

остававшиеся 10—12 часов привести в полную готовность не только такие части, как авиация,

находящаяся на аэродромах, или зенитные средства ПВО, но и в движение все остальные

части».

Это было бы как раз замечательным подарком Гитлеру, который и заявлял в

меморандумах 22 июня, что СССР активно готовится к войне – собирается первым напасть на

Германию. Отдача сигналов боевой тревоги для приведения в полную б/г даже днем 21 июня

была опасна именно с этой точки зрения.

А вот вечером 21 и ночью 22 июня уже павловы-коробковы как раз и сделали все, чтобы

сорвать подъем войск по тревоге.

«Медленная передача указаний не поспела к началу войны только потому, что этого не

требовало правительство или, точнее, Сталин, все еще сомневавшийся, будет нападение или не

будет…»

Это правда: то, как Тимошенко и Жуков передавали достаточно короткий текст

«Директивы № 1» от 21 июня в западные округа, ни в какие ворота не лезет.

Только в одном округе, Одесском ВО, вполне хватило времени даже уже в ночь на 22

июня, получив приказ наркома после 1.00, привести в боевую готовность свои дивизии и

перегнать самолеты, и зенитные средства с артиллерией у них оказались в частях, а не на

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

301

полигонах и в учебных центрах.

Вот только зря Кузнецов обвиняет в этом Сталина.

Как раз военные и сорвали передачу указаний «Директивы № 1» в войска.

«Официально Сталин в течение всей войны, и особенно пока не определился успех в ней,

наши неудачи в начальный период объяснял “внезапным и вероломным” нападением Гитлера.

Мне лично не раз доводилось слышать, как на приемах иностранцев еще в 1942—1943 гг. он

подчеркивал, какие преимущества приобрел агрессор, напавший на нас, и легко было заметить,

как этим он хотел объяснить и наше вынужденное отступление».

В политике адмирал, похоже, так и остался профаном – Сталин постоянно напоминал

западным политикам и политиканам, что СССР именно «жертва агрессии». И не дай Бог они это

забудут. А вот дальше адмирал выдал замечательные слова о Верховном Главнокомандующем

И.В. Сталине:

«В последнее время все чаще высказывается мнение о виновности прежде всего Сталина

в том, что он чуть ли не запрещал находиться в повышенной боевой готовности. Это не так… и

не подтверждается документами. Он, конечно, требовал не провоцировать войны, но это совсем

иное дело.

Когда я, будучи наркомом ВМФ, в предвоенные дни докладывал ему о переводе флотов на

повышенную готовность, то не встречал возражения. Не поддаваться на провокации и повышать

готовность – вещи разные. Больше того, чтобы не поддаваться на провокацию, нужно быть в

повышенной готовности и всему руководству находиться на своих местах, чтобы, если

понадобится, отреагировать на осложнение обстановки. <…> Провоцирует агрессора не

повышенная готовность, а соблазн легкой победы, когда он видит неготовность противника.

Военное руководство независимо от поведения политических руководителей обязано

было повышать готовность тех войск, которые находились в приграничных округах,

предупреждать о злонамерениях врага в последние предвоенные недели и дни и, наконец,

быстро оповестить округа о надвинувшейся угрозе, как это произошло вечером 21 июня.

Длинная телеграмма из Наркомата обороны, которую я видел в 22 часа с минутами (это

было, точнее, сразу после 23.00 – видимо, здесь у Кузнецова опечатка. – Авт .) в кабинете

наркома обороны маршала С.К. Тимошенко и которая, как теперь известно, не была

своевременно даже получена адресатами, показывает, что до этого времени в округа были даны

лишь директивы общего порядка и почти ничего не было сделано по повышению готовности в

приграничных округах».

Правда, адмирал опять ошибается, говоря о том, что не совсем знает, какие необходимые

указания по повышению боевой готовности были именно до 21 июня отданы в западные округа.

Другое дело, что павловы эти указания и особенно приказ ГШ от 18 июня игнорировали…

«После того как Тимошенко и Жуков посетили Сталина, требовался необычный стиль

указаний по радио и по телефонам хотя бы в два – три адреса: Павлову, Кирпоносу, Попову и

др.»

Кузнецов, ознакомившись с текстом «Директивы № 1», дал короткий приказ-команду на

флоты: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов». (ПВФ

– Пинская военная флотилия, ДВФ – Дунайская военная флотилия.)

Также он сел на телефон после посещения Тимошенко и стал обзванивать флоты и давал

им устную команду на переход с повышенной готовности № 2 в полную готовность – № 1. Но

Тимошенко и Жуков обязаны были отправить текст «Директивы № 1», как и положено, в

полном объеме в западные округа. Это прежде всего политический документ, и он нужен «для

прокурора» и на случай возможных политических переговоров с Гитлером, если бы получилось

перевести начавшиеся 22 июня бои в разряд «приграничных конфликтов и недоразумений»!

Кузнецова этот документ касался только в плане ознакомления – на нем было указано:

«Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота». Но на флоты ушли именно

радиограммы, в таком случае достаточно было только короткого приказа-команды.

А в округа связь была проводной, и тут нужен был именно текст. Ведь в округах

останется именно полный текст директивы, который может попасть в случае чего к противнику.

Другое дело, что ни Тимошенко, ни Жуков, обзванивая около 1.00 22 июня округа, не

стали давать павловым дополнительные команды-разъяснения, как это делал адмирал Н.Г.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

302

Кузнецов в эти же часы. Более того, Тимошенко, позвонив Павлову, сказал следующее (со слов

Павлова на следствии): «На мой доклад народный комиссар ответил: “Вы будьте поспокойнее и

не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится

неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации

– позвоните”. На этом разговор закончился…»

Смотрим далее на рассуждения адмирала:

«Не повысить боеготовность и не создать организацию управления Вооруженными

Силами означало не понять современного характера войны. Потерять 1200 самолетов (около 100

в ПрибОВО, около 600 в ЗапОВО и около 500 в КОВО. – Авт .), когда везде так много

говорилось о роли авиации в современной войне, – непростительно. За это мы расплачивались

весь первый период войны, и наше счастье, что хватило сил и территории, чтобы оправиться и в

конечном счете победить. И.В. Сталин признавал, что в начале войны у нас положение

сложилось чрезвычайно серьезное, и не случайно он назвал его “отчаянным”, когда в 1945 г.

поднимал тост за русский народ, за его терпеливость и доверие к своему правительству. Чем же

он объяснял создавшееся “отчаянное” положение? Мне довелось дважды слышать на приемах с

участием наших союзников, что нападение было неожиданным и нам пришлось отступать.

Более глубокие причины он не раскрывал. Вспоминаю, как после приемов в Кремле в 1944—

1945 гг. (довольно частых одно время) И.В. Сталин любил после официального ужина всех

пригласить в небольшой кинозал и показать одну-две ленты. Кино смотреть он любил!

Помнится, несколько раз он требовал крутить картину «Ecли завтра война». Война началась не

совсем так, как в картине, но он с этим не считался, да и положение на фронтах к 1944 г. было

уже хорошим. Приглашенные на очередной просмотр, мы спрашивали друг друга: «Kaкая будет

сегодня картина?» И.Ф. Тевосян, с которым мы часто сидели рядам, лукаво улыбнувшись,

отвечал: «Самая новая: “Если завтра война”».

В начале этого «нового» фильма И.В. Сталин кому-то из рядом сидящих громко говорил,

что начало у нас было неудачным, и снова объяснял это «неожиданным» нападением Гитлера.

Смысл картины, как известно, был таков – враг нападает на Советский Союз, а наши войска,

не застигнутые врасплох, тут же переходят в наступление и гонят врага на «его территорию».

Честно говоря, лично у меня такое ощущение, что «тиран» этим фильмом постоянно

напоминал военным, что они натворили в начале войны, когда именно по их милости

приведение в боевую готовность было сорвано…

«Если сейчас смотреть на эту фабулу с оперативно-тактической точки зрения и думать

только о самом начале войны, то события развивались по-иному. Если же посмотреть на всю

войну в целом по предложенной киносценаристом схеме: нападение на нас, смертельные

схватки с противником и в конечном счете наша победа, то картина будто бы в какой-то мере

оправдывалась. Возможно, это и позволяло Сталину, не смущаясь, снова и снова просить

“крутить” этот фильм, когда борьба уже подходила к концу и бои шли на территории

противника.

После окончания войны с Германией, когда уже готовились к военным действиям на

Дальнем Востоке, на одном из совещаний в кабинете Сталина, когда он находился в довольно

благодушном настроении и речь мимоходом зашла о неудачном начале войны на Западе

(очевидно, в предвидении войны с Японией), я высказал мысль, что очень важно и там нашим

войскам быть в готовности. Сталин слушал, а я, пользуясь его вниманием, коротко рассказал,

как флоты готовились на случай внезапного нападения Германии в 1941 г. Я, по правде сказать,

опасался, что задену больное место и это вызовет плохую реакцию. Но И.В. Сталин, немного

помолчав, спокойно разъяснил, что теперь положение иное и сравнивать его с 1941 г.

неправильно. Наши войска сейчас находятся действительно в полной боевой готовности,

научились воевать, а японцы не осмелятся выступить первыми. Я не считал удобным как-либо

возразить, но вспомнил, как за две-три недели до начала войны с Германией на мое

предостережение, что немецкие транспорты в определенной закономерности оставляют наши

порты, получил довольно резкий ответ о невероятности нападения на нас. Но обстановка в

1945 г. была уже действительно иная, и наши войска, полностью отмобилизованные и

снабженные новой техникой, находились по-настоящему в полной готовности.

Так или иначе, а опыт начала войны с Германией не должен пройти бесследно… Как

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

303

известно, США были застигнуты врасплох ударом японцев по американскому флоту в

Перл-Харборе, понесли значительные потери и во избежание повторения подобного самым

тщательным образом изучали свои неудачи первых часов войны и, насколько мне известно,

сделали много практических выводов. По этому поводу написаны целые тома книг с анализом

допущенных промахов». (Архив семьи Н.Г. Кузнецова. Подлинник.)

Выводы как говорится, делайте сами…

Вот что еще писал Кузнецов. Из папки «Перед ВОЙНОЙ»:

«Маршал Г.К. Жуков в своих “Воспоминаниях и размышлениях” приводит выдержку из

моей записки, с которой я направлял И.В. Сталину копию телеграммы, полученной мной из

Берлина от нашего военно-морского атташе М.А. Воронцова. Дело было в начале мая 1941 г.

Признаков обострения отношений с Германией было достаточно, хотя такого сосредоточения

немецких войск на наших границах, как в июне, еще не было. И когда М.А. Воронцов доложил

мне, что, “со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая

вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию…”, то я действительно не верил

этому и написал в записке И.В. Сталину, что, “полагаю, эти сведения являются ложными и

специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать

СССР”. Задумываясь над этим и теперь, мне представляется, что немецкий офицер из ставки,

полагая, что мы не сомневаемся в подготовке Германии к нападению, провокационно давал

ложное направление готовящихся ударов.

В своей книге Накануне» (еще до выхода воспоминаний Г.К. Жукова), рассказывая об

этом эпизоде, я не скрывал, что “брал под сомнение эту телеграмму”.

В какой степени я ошибался, докладывая о своем сомнении 6 мая Сталину? Ведь 14 мая

никакого наступления немцев действительно не произошло, значит, подсказка какого-то

“германского офицера из ставки” носила и на самом деле провокационный характер. Подумать

только, какой же офицер из ставки будет делиться с советским военно-морским атташе о дне

выступления Германии на СССР? Уму непостижимо! Но главное, в чем заключалась цель

немецкого офицера, так это в привлечении нашего внимания, будто немцы собираются начать

нападение “через Финляндию, Прибалтику и Румынию”, и желание их направить нашу

подготовку “по этому руслу”, как показала практика, было явно провокационным.

Важным мне кажется другое. Независимо от того, что говорят немцы, угроза войны была

налицо, и подготовку к ней следовало вести независимо от различных противоречивых

сведений.

И самым важным в тех условиях я считаю то, что Главный морской штаб добивался

повышения готовности флотов, о чем мной и сказано в своем месте.

А когда в июне опасность войны стала более реальной, мы руководствовались прежде

всего фактами и учитывали возможность внезапного нападения.

Итак, в начале мая я считал сведения, полученные М.А. Воронцовым от немецкого

офицера, недостоверными и даже провокационными. Это было обоснованно и в последующем

подтвердилось фактами: немцы не выступили 14 мая и никогда не планировали наступление

через Финляндию.

Смысл подкинутого сообщения этого немца заключался в том, чтобы отвлечь внимание от

основного направления – на Москву.

Эти “сведения” от немецкого офицера в те дни мне напоминали разговор японского

военно-морского атташе в Москве Ямагути о том, что Гитлер собирается наступать куда-то “на

восток” через проливы Босфор и Дарданеллы. Было это в конце января 1941 г. Можно

допустить, что управляемые из одного центра разведчики оберегали секретность главного

направления на Москву и наивно пытались внушить нам по разным каналам, что Германия

собирается воевать либо на Крайнем Севере, либо на Юге.

Думается, в эти последние предвоенные месяцы немцы уже не рассчитывали на полную

секретность своей подготовки к нападению на СССР и считали реальным лишь ввести наше

руководство в заблуждение о направлении основного удара.

В вероятности и даже, пожалуй, неизбежности скорого нападения я окончательно

убедился в середине июня, когда график посещения наших портов немецкими транспортами

показывал, с какой закономерностью кривая количества транспортов идет к нулю. Я хорошо

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

304

запомнил, как обменялся мнением по этому поводу и своими опасениями с А.И. Микояном

(ведь дело шло о транспортах, которыми он тогда ведал), а он мне ответил, что это невероятно.

Это, конечно, не его личное мнение. Но такое мнение я слышал в это время и от А.А. Жданова.

Нападение Германии на СССР считалось невероятным. Исходило оно, бесспорно, от Сталина и

было в известной степени логично. Разве можно было ожидать, что немцы откроют “второй

фронт” и не прислушаются к советам покойного “железного канцлера” Бисмарка?

Но в ходе войны не всегда политики управляют событиями, а нередко и сами находятся у

них в плену.

Для первой половины мая неверие в скорую войну еще как-то объяснимо. Но, к

сожалению, оно продолжалось до самых последних мирных дней. И только днем 21 июня в

настроении Сталина произошел коренной перелом: под тяжестью фактов он признал

возможным скорое нападение немцев и стал отдавать приказания в этом направлении».

Адмирал опять либо лукавит, либо просто не знает (что вряд ли), что в западные округа

ушли еще 11—14 июня директивы НКО и ГШ о фактическом выполнении планов прикрытия —

«вывести глубинные дивизии в районы, предусмотренные планом прикрытия». Что на языке

военных означает – именно при угрозе войны такие выводы войск в эти районы допускаются.

Также, похоже, адмирал не знает, что, начиная с 11 июня, после того как Гитлер подписал

приказ вермахту о нападении на СССР с 22 июня, донесения о точной дате нападения по

различным каналам (от разведок различных ведомств до особенно пограничников) пошли

валом, и на сегодня опубликовано с полсотни подобных фактов…

«Мое убеждение, что сведения, полученные нашим военно-морским атташе в Германии

М.А. Воронцовым, носят провокационный характер, Г.К. Жуков считает, видимо, ошибочным. Я

и сам писал об этом в книге “Накануне”. Однако нельзя не считаться и с тем, что Главный

морской штаб и нарком ВМФ не имели доступа ко всем сведениям, получаемым Генштабом по

линии Разведывательного управления».

Хитрая оговорка, в случае чего – какой с адмирала спрос за его высказывания, если ему

«не докладывали данные разведки» по событиям перед 22 июня.

Хотя тут он прав: на начало мая его реакция на донесение Воронцова была вполне верной.

«Большое количество самой различной информации о вероятности нападения Германии,

начиная от Зорге и кончая отдельными перебежчиками на западных границах,

концентрировалось в Генштабе, там анализировалось, и поэтому только там могли быть

сделаны правильные выводы.

Это, конечно, была дезинформация. Уже после войны я случайно натолкнулся на

материал из немецких источников. По нему видно, что наш военно-морской атташе в Берлине

М.А. Воронцов был включен в список лиц, подлежащих дезинформационной обработке.

Оказывается, его приглашал адмирал Редер и тоже клонил свою речь к возможному

наступлению Германии на восточные владения Англии. Это было уже в период активной

подготовки операции “Бapбapocca”, и М.А. Воронцов, к его чести, на удочку не попался. Значит,

в эту же дуду играл и японский военно-морской атташе…»

А вот какие воспоминания Н.Г. Кузнецова выложил у себя на сайте «резунист» К.

Закорецкий. Из воспоминаний Наркома ВМФ Кузнецова Н.Г., написанных им в ноябре 1963 г.

и опубликованных в книге «Оборона Ленинграда, 1941—1944. Воспоминания и дневники

участников», с предисловием Маршала Советского Союза М.В. Захарова (Л.: Наука, 1968, с. 224

–227. Сдано в набор 18/VII 1965 г. Подписано к печати 17/VI 1968 г. РИСО АН СССР. Тираж 14

500. Цена 3 р. 33 к.).

Эти воспоминания, достаточно существенно отличающиеся от того, что позже адмирал

напишет в «официальных» мемуарах, уже разбирались в «Адвокатах Гитлера», но стоит их

привести еще раз и разобрать.

«Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим

военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности

войны и подробного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в

Москву».

Эту телеграмму капитан 1-го ранга Воронцов отправил в Москву 17 июня 1941 года. В

ней он указал и дату нападения, 22 июня, и даже время – 3.00. Об этом подробно пишет А.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

305

Мартиросян в своем исследовании событий вокруг 22 июня. После этой телеграммы Воронцов

тут же был отозван в Москву, а 18 июня вдоль границы ЗапОВО был совершен облет на У-2

командиром 48-й авиадивизии генералом Захаровым с целью оценки немецких войск. И 18-го

же Молотов просит встречи с Гитлером, о чем написал Гальдер в своем служебном дневнике 20

июня.

«Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно

в течение 40—45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что – это война?” – спросил

я его. “Да, это война”, – ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом

пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность номер 1. Однако

сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1

состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Тимошенко…

Со мной был В.А. Алафузов. Когда вошли в кабинет, нарком в расстегнутом кителе ходил

по кабинету и что-то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не

отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от

него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18

часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам.

“Возможно нападение немецко-фашистских войск”, – начал разговор С.К. Тимошенко.

По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения

ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому

времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией».

И один из источников этой «достоверной информации» – это донесение Воронцова из

Берлина от 17 июня…

«При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К.

Жуковым.

Мы с В.А. Алафузовым прочитали ее. Она была адресована округам, а из нее можно было

сделать только один вывод – как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе

флотов на оперативную готовность номер 1…

Не теряя времени, В.А. Алафузов бегом (именно бегом) отправился в штаб, чтобы дать

экстренную радиограмму с одним условным сигналом или коротким приказом, по которому

завертится вся машина… Множество фактов говорило за то, что гитлеровцы скоро нападут…»

После этого Кузнецов отбыл в свой наркомат и сам стал по телефону обзванивать флоты и

поднимать их по тревоге.

«В 23 ч. 35 м. я закончил разговор по телефону с командующим Балтийским флотом. А в

23 ч. 37 м., как записано в журнале боевых действий, на Балтике объявлена оперативная

готовность номер 1, т. е. буквально через несколько минут все соединения флота уже начали

получать приказы о возможном нападении Германии…

Черноморский флот в 1 ч. 15 м. 22 июня объявил о повышении готовности, провел ряд

экстренных мероприятий и в 3 часа был уже готов встретить врага. В 3 ч. 15 м. хорошо

отличимый по звуку звонок особого телефона. «Докладывает командующий Черноморским

флотом Октябрьский, – услышал я в трубку, и этот особо официальный тон сразу насторожил

меня. – Самолеты противника бомбят Севастополь». С этими словами оборвалась последняя

нить надежды».

Эти воспоминания Кузнецова отличаются от того, что он позже напишет в своих

мемуарах, и отличия эти достаточно существенные. Первое: здесь адмирал более резко

показывает, что Жуков и Тимошенко, получив приказ Сталина «привести войска в состояние

боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения», тянули время и не

торопились с отправкой этого приказа в округа – «прошло уже много времени, как они

вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания

округам».

А дальше он сообщает, что, прочитав текст приказа, он сделал для себя однозначный

вывод, что флота данная «Директива № 1» касалась: «Она была адресована округам, а из нее

можно было сделать только один вывод – как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ

о переводе флотов на оперативную готовность номер 1…»

В своих последующих мемуарах, через несколько лет, Кузнецов заявит, что данный

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

306

приказ флота не касался вовсе, а вот он вроде как проявил инициативу – дал на флот

телеграмму о приведении его в готовность № 1 после 23.00 21 июня.

Стоит пояснить, что Кузнецов был у Сталина с 19.02 до 20.15 и скорее всего получал от

Сталина указания по флоту в связи с возможным нападением Германии 22—23 июня. Также в

1963 году Кузнецов пишет, что Тимошенко и Жуков вызывались к Сталину в 18 часов, а в

мемуарах от 1969 года адмирал напишет, что Жукова и Тимошенко вызвали в Кремль еще в 17

часов

21 июня. Воронцов тут показан как прибывший к нему около 21.00, а в «официальных»

мемуарах атташе прибыл к нему на доклад в… 20.00 (к этим воспоминаниям мы еще вернемся в

последней главе, но уже по другому вопросу).

Вот что пишет Кузнецов по поводу сообщения Воронцова (хотя и пытается уменьшить

его значение):

«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из