Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц)

Протоколы ЦК и номера «Правды» за последние недели перед восстанием достаточно

полно очерчивают политическую фигуру Сталина на фоне переворота. Как перед войной он был

формально с Лениным и в то же время искал поддержки примиренцев против эмигранта,

который «лезет на стену», так и теперь он остается с официальным большинством ЦК, но

одновременно поддерживает правую оппозицию. Он действует, как всегда, осторожно; однако

размах событий и острота конфликтов заставляют его нередко заходить дальше, чем того хотел

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

107

бы.

11 октября Зиновьев и Каменев напечатали в газете письмо Максима Горького,

направленное против восстания. Положение на верхах партии сразу приняло чрезвычайную

остроту. Ленин рвал и метал в своем подполье. Чтоб развязать себе руки для агитации против

восстания, Каменев подал в отставку из ЦК. Вопрос разбирался на заседании 20 октября.

Свердлов огласил письмо Ленина, клеймившее Зиновьева и Каменева штрейкбрехерами и

требовавшее их исключения из партии. Кризис неожиданно осложнился тем, что в утро этого

самого дня в «Правде» появилось заявление редакции в защиту Зиновьева и Каменева:

«Резкость тона статьи т. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся

единомышленниками». Центральный орган счел нужным осудить не публичное выступление

двух членов ЦК против решения партии о восстании, а «резкость» ленинского протеста и сверх

того солидаризировался с Зиновьевым и Каменевым «в основном». Как будто в тот момент был

более основной вопрос, чем вопрос о восстании! Члены ЦК с изумлением протирали глаза.

В редакцию, кроме Сталина, входил Сокольников, будущий советский дипломат и

будущая жертва «чистки». Сокольников заявил, однако, что не принимал никакого участия в

выработке редакционного порицания Ленину и считает его ошибочным. Оказалось, что Сталин

единолично – против ЦК и против своего коллеги по редакции – поддержал Каменева и

Зиновьева за четыре дня до восстания. Возмущение ЦК сдерживалось только опасением

расширить размеры кризиса.

Продолжая лавировать между сторонниками и противниками восстания, Сталин

высказался против принятия отставки Каменева, доказывая, что «все наше положение

противоречиво». Пятью голосами против Сталина и двух других принимается отставка

Каменева. Шестью голосами снова против Сталина выносится решение, воспрещающее

Каменеву и Зиновьеву вести борьбу против ЦК. Протокол гласит: «Сталин заявляет, что выходит

из редакции». Это означало для него покинуть единственный пост, доступный ему в обстановке

революции. Но ЦК отставку Сталина отклоняет, и новая трещина не получает развития.

Поведение Сталина может казаться необъяснимым в свете созданной вокруг него

легенды; на самом деле оно вполне отвечает его духовному складу. Недоверие к массам и

подозрительная осторожность вынуждают его в моменты исторических решений отступать в

тень, выжидать и, если возможно, страховаться на два случая. Защита Зиновьева и Каменева

диктовалась отнюдь не сентиментальными соображениями. Сталин переменил в апреле

официальную позицию, но не склад своей мысли. Если по голосованиям он был на стороне

Ленина, то по настроению стоял ближе к Каменеву. К тому же недовольство своей ролью

естественно толкало его на сторону других недовольных, хотя бы политически он с ними не

вполне сходился.

Всю последнюю неделю перед восстанием Сталин маневрировал между Лениным,

Троцким и Свердловым, с одной стороны, Каменевым и Зиновьевым – с другой. На заседании

ЦК 21-го октября он восстанавливает слишком нарушенное накануне равновесие, внеся

предложение поручить Ленину подготовку тезисов к предстоящему съезду Советов и возложить

на Троцкого политический доклад. Оба предложения приняты единогласно. Если б между

Троцким и ЦК, отметим, мимоходом, были в это время те разногласия, которые были

изобретены несколько лет спустя, каким образом ЦК по инициативе Сталина мог бы поручить

Троцкому наиболее ответственный доклад в наиболее ответственный момент? Застраховав себя

таким путем слева, Сталин снова отходит в тень и выжидает.

Об участии Сталина в Октябрьском восстании биографу, при всем желании, нечего

сказать. Имя его нигде и никем не называется: ни документами, ни многочисленными авторами

воспоминаний. Чтоб заполнить как-нибудь этот зияющий пробел, официальная историография

связывает роль Сталина в событиях переворота с таинственным партийным «центром» по

подготовке восстания. Никто, однако, ничего не сообщает нам о деятельности этого «центра», о

месте и времени его заседаний, о тех способах, какими он осуществлял свое руководство. И

немудрено: этот «центр» никогда не существовал. История легенды заслуживает внимания.

На совещании ЦК с рядом выдающихся петроградских деятелей партии 16 октября

постановлено было, как мы уже знаем, организовать «Военно-Революционный Центр» из пяти

членов ЦК. «Этот центр, – гласит спешно написанная Лениным в углу зала резолюция, —

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

108

входит в состав революционного советского комитета». Таким образом, по прямому смыслу

решения, «центр» предназначался не для самостоятельного руководства восстанием, а для

пополнения советского штаба. Но, как и многим другим импровизациям тех лихорадочных

дней, этому замыслу вообще не суждено было осуществиться.

В те самые часы, когда ЦК, в отсутствие Троцкого, создавал на клочке бумаги новый

«центр», Петроградский Совет под председательством Троцкого окончательно оформил

Военно-Революционный Комитет, который с момента своего возникновения сосредоточил в

своих руках всю работу по подготовке восстания. Свердлов, имя которого в списке членов

«центра» стоит на первом месте (а не имя Сталина, как ложно значится в новых советских

изданиях), работал и до и после постановления 16 октября в тесной связи с председателем

Военно-Революционного Комитета. Три других члена «центра» – Урицкий, Дзержинский и

Бубнов – были привлечены к работе Военно-Революционного Комитета каждый

индивидуально, лишь 24 октября, как если бы решение 16 октября никогда не выносилось. Что

касается Сталина, то он, согласно всей своей линии поведения в тот период, упрямо уклонялся

от вхождения как в Исполнительный комитет Петроградского Совета, так и в

Военно-Революционный Комитет, и ни разу не появлялся на их заседаниях. Все эти

обстоятельства без труда устанавливаются на основании официально опубликованных

протоколов.

На заседании ЦК 20 октября «центр», созданный четыре дня тому назад, должен был бы,

казалось, сделать доклад о своей работе или хотя бы упомянуть о приступе к ней: до съезда

Советов оставалось всего пять дней, а восстание должно было предшествовать открытию

съезда. Правда, Сталину было не до того: защищая Зиновьева и Каменева, он подал на этом

заседании в отставку из редакции «Правды». Но и из остальных членов «центра»,

присутствовавших на заседании, ни Свердлов, ни Дзержинский, ни Урицкий ни словом не

упомянули о «центре». Протокольная запись 16 октября была, видимо, тщательно запрятана,

чтоб скрыть следы участия в заседании «нелегального» Ленина, и за четыре драматических дня

о «центре» успели тем легче позабыть, что напряженная работа Военно-Революционного

Комитета исключала самую надобность в дополнительном учреждении.

На следующем заседании 21 октября с участием Сталина, Свердлова, Дзержинского

опять-таки никто не делает доклада о «центре» и даже не упоминает о нем. ЦК ведет работу так,

как если бы никакого решения о «центре» никогда не выносилось. В этом заседании

постановлено, между прочим, ввести в Исполнительный комитет Петроградского Совета для

улучшения его работы десять видных большевиков, в том числе Сталина. Но и это

постановление остается на бумаге.

Подготовка восстания шла полным ходом, но по другому каналу. Фактический хозяин

столичного гарнизона, Военно-Революционный Комитет искал повода для открытого разрыва с

правительством. Такой повод создал 22 октября командующий войсками округа, отказавшись

подчинить свой штаб контролю комиссаров Комитета. Нужно было ковать железо, пока горячо.

Бюро Военно-Революционного Комитета с участием Троцкого и Свердлова выносит решение:

признать разрыв со штабом совершившимся фактом и перейти в наступление. Сталина на этом

совещании нет. Никому не приходит в голову вызвать его. Когда дело идет о том, чтобы сжечь

все мосты отступления, никто не вспоминает о существовании так называемого «центра».

24 октября утром в Смольном, превращенном в крепость, происходит заседание ЦК,

непосредственно открывающее восстание. В самом начале принято предложение Каменева,

успевшего вновь вернуться в состав ЦК: «Сегодня без особого постановления ни один член ЦК

не может уйти из Смольного». В повестке стоит доклад Военно-Революционного Комитета. О

так называемом «центре» в момент начала восстания – ни слова. Протокол гласит: «Троцкий

предлагает отпустить в распоряжение Военно-Революционного Комитета двух членов ЦК для

налаживания связи с почтово-телеграфистами и железнодорожниками; третьего члена – для

наблюдения за Временным правительством». Постановляется: на почту и телеграф делегировать

Дзержинского, на железные дороги – Бубнова. Наблюдение за Временным правительством

возлагается на Свердлова. «Троцкий предлагает, – читаем далее, – устроить запасной штаб в

Петропавловской крепости и назначить туда с этой целью одного члена ЦК». Постановлено:

«Поддерживать постоянную связь с крепостью поручить Свердлову». Таким образом, три члена

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

109

«центра» впервые предоставляются здесь в прямое распоряжение Военно-Революционного

Комитета. В этом не было бы, разумеется, нужды, если бы центр существовал и занимался

подготовкой восстания. Протоколы отмечают, что четвертый член «центра», Урицкий, вносил

практические предложения. А где же пятый член, Сталин?

Самое поразительное в том и состоит, что Сталина на этом решающем заседании нет.

Члены ЦК обязались не отлучаться из Смольного. Но Сталин вовсе и не появлялся в его стенах.

Об этом непререкаемо свидетельствуют протоколы, опубликованные в 1929 г. Сталин никак не

объяснил своего отсутствия, ни устно, ни письменно. Никто не поднимал о нем вопроса,

очевидно, чтоб не вызывать лишнего кризиса. Все важнейшие решения по проведению

восстания принимаются в отсутствие Сталина, без какого-либо участия с его стороны. При

распределении ролей никто не назвал Сталина и не предложил для него никакого назначения.

Он попросту выпал из игры. Может быть, однако, он где-нибудь в укромном месте руководил

«центром»? Но все члены «центра», кроме Сталина, находились безотлучно в Смольном».

Маховик истории раскручивается все стремительнее: «В часы, когда открытое восстание

уже началось, сгорающий от нетерпения в своей изоляции Ленин взывает к руководителям

районов: «Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го… Изо всех сил убеждаю товарищей, что

теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются,

не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно борьбой вооруженных масс».

Из письма вытекает с очевидностью, что Ленин до самого вечера 24 октября не знал о переходе

Военно-Революционного Комитета в наступление. Связь с Лениным поддерживалась, главным

образом, через Сталина, как лицо, наименее интересовавшее полицию. Сам собою

напрашивается вывод, что не явившись на утреннее заседание ЦК и избегая появляться в

Смольном, Сталин так и не узнал до вечера о том, что восстание уже в полном ходу. Дело идет

не о личной трусости – обвинять в ней Сталина нет основания, – а о политической

двойственности. Осторожный комбинатор предпочел в решительный момент оставаться в

стороне. Он лавировал и выжидал, чтоб определить свою позицию в зависимости от исхода

восстания. В случае неудачи он готовился сказать Ленину, Троцкому и их единомышленникам:

«Вы виноваты!» Надо ясно представить себе пламенную атмосферу тех дней, чтоб оценить по

достоинству эту холодную выдержку или, если угодно, это коварство.

Нет, Сталин не руководил восстанием ни лично, ни через посредство «центра». В

протоколах, воспоминаниях, бесчисленных документах, справочниках, исторических

учебниках, опубликованных при жизни Ленина и даже позже, пресловутый «центр» ни разу не

называется, и имя Сталина как руководителя «центра», или хотя бы как видного участника

восстания, никогда и никем не упоминается. Память партии прошла мимо него. Только в 1924 г.

Комиссия по истории партии, занятая собиранием материалов, набрела на тщательно

спрятанную запись заседания 16 октября с текстом решения о создании практического

«центра». Развернувшаяся в это время борьба против «левой оппозиции» и против меня лично

требовала новой версии истории партии и революции.

Помню, Серебряков, у которого были друзья и связи везде и всюду, сообщил мне, что в

секретариате Сталина в связи с открытием «центра» большое ликование. «Какое же это может

иметь значение?» – спрашивал я с недоумением. «Они собираются на этом стрежне что-то

наматывать», – ответил проницательный Серебряков. И все же дальше повторной перепечатки

протокола и туманных упоминаний о «центре» дело в тот период не шло. Слишком еще свежи в

памяти были события 1917 года, участники переворота еще не подверглись истреблению, живы

были еще Дзержинский и Бубнов, значившиеся в списке «центра». В своем фракционном

фанатизме Дзержинский мог, правда, согласиться приписать Сталину заслуги, которых тот не

имел; но он не мог приписать таких заслуг себе: это было выше его сил. Дзержинский умер

своевременно. Одной из причин опалы и гибели Бубнова был, несомненно, его отказ от

лжесвидетельства. Так никто ничего о существовании «центра» вспомнить не мог. Вышедший

из протокола призрак продолжал вести протокольное существование: без костей и мяса, без

ушей и глаз.

Это не помешало ему, однако, послужить стержнем новой версии Октябрьского

восстания. «В состав практического центра, призванного руководить восстанием, – говорил

Сталин в 1925 г., – странным образом не попал «вдохновитель», «главная фигура»,

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

110

«единственный руководитель» восстания, тов. Троцкий. Как примирить это с ходячим мнением

об особой роли тов. Троцкого?». Аргумент явно несообразный: «центр», по точному смыслу

постановления, должен был включаться в тот самый Военно-Революционный Комитет,

председателем которого был Троцкий. Но все равно свое намерение «намотать» вокруг

протокола новую историю революции Сталин раскрыл полностью. Он не объяснил лишь, откуда

взялось «ходячее мнение об особой роли Троцкого»? Между тем вопрос не лишен значения.

В примечаниях к первому изданию «Сочинений» Ленина под именем Троцкого значится:

«После того как Петербургский Совет перешел в руки большевиков, был избран его

председателем, в качестве которого организовал и руководил восстанием 25-го Октября».

«Легенда» нашла себе место в «Сочинениях» Ленина при жизни их автора. Никому не

приходило в голову оспаривать ее до 1925 г. Мало того, сам Сталин принес в свое время

немаловажную дань «ходячему мнению». В юбилейной статье 1918 г. он писал: «Вся работа по

практической организации восстания проходила под непосредственным руководством

председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что

быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы

Военно-Революционного Комитета партия обязана прежде всего и главным образом тов.

Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский были главными помощниками тов. Троцкого».

Эти слова звучат сейчас как панегирик. На самом деле задней мыслью автора являлось

напомнить партии, что в дни восстания, кроме Троцкого, существовал еще ЦК, в который

входил Сталин. Вынужденный, однако, придать своей статье видимость объективности, Сталин

не мог в 1918 г. не сказать того, что сказал. Во всяком случае, в первую годовщину советской

власти он «практическую организацию восстания» приписывал Троцкому. В чем же состояла, в

таком случае, роль таинственного «центра»? О нем Сталин не упоминал вовсе: до открытия

протокола 16 октября оставалось еще 6 лет.

В 1920 г. Сталин, уже не называя Троцкого, противопоставляет ЦК Ленину как автору

ошибочного плана восстания. В 1922 году он повторяет это противопоставление, заменяя,

однако, Ленина «одной частью товарищей» и осторожно давая понять, что восстание было

спасено от ложного плана не без его, Сталина, участия. Через новых два года оказывается уже,

что ложный план Ленина есть злостный вымысел Троцкого, зато сам Троцкий действительно

выдвинул ложный план, к счастью, отвергнутый ЦК. Наконец, «История» партии, вышедшая в

1938 г., изображает Троцкого как отъявленного противника Октябрьского восстания, которым

руководил Сталин. Параллельно совершалась мобилизация всех видов искусства: поэзия,

живопись, театр, фильм оказались призваны вдохнуть жизнь в мифический «центр», следов

которого самые усердные историки не могли открыть с лупой в руках. Сталин как вождь

Октябрьского восстания показан ныне на всех экранах мира, не говоря уже об изданиях

Коминтерна.

Того же типа пересмотр истории, хотя, может быть, и не столь яркий, производился в

отношении всех старых большевиков, притом неоднократно, в зависимости от изменяющихся

политических комбинаций. В 1917 г. Сталин брал Зиновьева и Каменева под защиту, стремясь

использовать их против Ленина и меня и подготовляя будущую «тройку». В 1924 г., когда

«тройка» уже держала в своих руках аппарат, Сталин доказывал в печати, что разногласия с

Зиновьевым и Каменевым перед Октябрем имели мимолетный и второстепенный характер.

«Разногласия длились всего несколько дней потому и только потому, что мы имели в лице

Каменева и Зиновьева – ленинцев, большевиков». После распада «тройки» поведение

Зиновьева и Каменева в 1917 г. становится в течение ряда лет главным обвинением против них,

как «агентов буржуазии», пока не включается, наконец, в обвинительный акт, подведший обоих

под дуло маузера.

Нельзя не остановиться с изумлением перед этой холодной, терпеливой и в то же время

свирепой настойчивостью, направленной к одной и той же, неизменно личной цели. Как некогда

в Батуме юноша Коба вел подкоп под стоящих над ним членов тифлисского Комитета, как в

тюрьме и ссылке он натравливал простаков на своих соперников, так теперь в Петрограде он

неутомимо комбинировал людей и обстоятельства, чтоб оттеснить, умалить, очернить всякого,

кто так или иначе затмевал его и мешал ему продвинуться вперед.

Октябрьский переворот как источник нового режима естественно занял центральное

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

111

место в идеологии нового правящего слоя. Как все это произошло? Кто руководил в центре и на

местах? Сталину понадобилось около 20 лет, чтобы навязать стране историческую панораму, в

которой он себя поставил на место действительных организаторов восстания, а этим последним

приписал роль предателей революции. Было бы ошибочно думать, что он с самого начала имел

законченный замысел борьбы за личное господство. Понадобились исключительные

исторические обстоятельства, чтобы придать его амбиции неожиданные для него самого

масштабы. Но в одном он оставался неизменно верен себе: попирая все другие соображения, он

насиловал каждую конкретную ситуацию для упрочения своей позиции за счет других. Шаг за

шагом, камень за камнем, терпеливо, без увлечений, но и без пощады! В непрерывном плетении

интриг, в осторожном дозировании лжи и правды, в органическом ритме фальсификаций лучше

всего отражается Сталин и как человеческая личность, и как вождь нового привилегированного

слоя, который в целом вынужден создавать себе новую биографию».

Завершает свои размышления Троцкий так: «Плохо начав в марте, скомпрометированный в

апреле, Сталин весь год революции провел за кулисами аппарата. Он не знал непосредственного

общения с массами и ни разу не почувствовал себя ответственным за судьбу революции. В

известные моменты он был начальником штаба, никогда – командующим. Предпочитая

отмалчиваться, он выжидал инициативы других, отмечал себе их промахи и слабые стороны и

отставал от событий. Для успеха ему нужна известная устойчивость отношений и свобода

располагать временем. Революция отказывала в том и другом.

Не вынужденный продумывать задачи революции с тем напряжением мысли, какое

создается только чувством непосредственной ответственности, Сталин так и не понял до конца

внутренней логики Октябрьского переворота. Оттого так эмпиричны, разрозненны и

несогласованны его воспоминания, так противоречивы его позднейшие суждения о стратегии

восстания, так чудовищны его ошибки в отношении ряда позднейших революций (Германия,

Китай, Испания). Поистине революция не есть стихия этого бывшего «профессионального

революционера».

И тем не менее 1917 г. вошел важнейшим этапом в формирование будущего диктатора. Он

сам говорил позже, что в Тифлисе он был учеником, в Баку вышел в подмастерья, в Петрограде

стал «мастером» После четырех пет политического и умственного прозябания в Сибири, где он

опустился до уровня «левых» меньшевиков, год революции под непосредственным

руководством Ленина, в кругу товарищей высокой квалификации имел неизмеримое значение в

его политическом развитии. Он впервые получил возможность познакомиться со многим, что до

тех пор совершенно выходило из круга его наблюдений. Он прислушивался и присматривался с

недоброжелательством, но внимательно и зорко. В центре политической жизни стояла проблема

власти. Временное правительство с участием меньшевиков и народников, вчерашних товарищей

по подполью, тюрьме и ссылке позволило ему ближе заглянуть в ту таинственную лабораторию,

где, как известно, не боги обжигают горшки. Та неизмеримая дистанция, которая отделяла в

эпоху царизма подпольного революционера от правительства, сразу исчезла. Власть стала

близким, фамильярным понятием. Коба освободился в значительной мере от своего

провинциализма, если не в привычках и нравах, то в масштабах политического мышления. Он

остро и с обидой почувствовал то, чего ему не хватает лично, но в то же время проверил силу

тесно спаянного коллектива одаренных и опытных революционеров, готовых идти до конца. Он

стал признанным членом штаба партии, которую массы несли к власти. Он перестал быть

Кобой, став окончательно Сталиным».

Часть II. Homo sum…

(Богомолов А.А. Добрый дедушка Сталин. Он же. Вожди СССР в откровениях

соратников, охраны и обслуги; Гусляров Е.Н. Сталин в жизни; Похлебкин В. Великий

псевдоним)

А) Трубка вождя (Богомолов А.А. Добрый дедушка Сталин. Он же. Вожди

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

112

СССР в откровениях соратников, охраны и обслуги)

Глава 1. DJ Сталин

Можно как угодно оценивать Сталина, но при тщательном изучении его биографии и

воспоминаний современников становится ясно одно: он был человеком разносторонних

интересов. Кроме политических, экономических и военных вопросов, он активно интересовался

литературой и искусством, театром, живописью, кинематографией. А еще в жизни «вождя

народов» важное место занимала музыка. Его вкусы и способы восприятия музыкальных

произведений были разнообразны: он мог слушать живые концерты и наблюдать выступления

лучших исполнителей того времени. Но наиболее интересно для читателей то, что он слушал в

домашней обстановке, один или вместе с соратниками. И то, что исполнял сам…

Большую часть жизни, почти 20 лет, с 1934-го по 1953 год Сталин прожил на своей

Ближней даче в Волынском. Само существование этого объекта при жизни вождя считалось

государственной тайной, хотя многие коренные москвичи могли предполагать, что в молодом

лесном массиве по левой стороне (если ехать от центра) нынешнего Кутузовского проспекта

скрывается резиденция генсека. Сталинский кортеж регулярно курсировал по маршруту

«Волынское – Кремль» и обратно. В свою кремлевскую резиденцию Сталин приезжал не рано,

обычно в 14—16 часов, а возвращался к себе на Ближнюю поздно ночью. Авиаконструктор

Александр Яковлев вспоминал, что как бы поздно ни заканчивался у вождя рабочий день,

иногда в 5—6 часов утра, он все равно не оставался спать в своей кремлевской квартире и ехал

на дачу.

В 2011 году мне удалось побывать на Ближней даче, которая до сих пор является

закрытым и строго охраняемым объектом. Сегодня он имеет скорее историческую и музейную

ценность, и значительная часть обстановки сохранилась в неизменном виде со сталинских

времен. Здесь Сталин не только работал, но и отдыхал, общался с соратниками, устраивал

праздники в связи с какими-то событиями в своей и государственной жизни. Ну и, конечно же,

слушал музыку.

Практически все сталинские дачи, как подмосковные, так и южные, чем-то похожи друг

на друга. Их архитектура и отделка весьма схожи. На каждой из них в обязательном порядке

были диваны, ковры, серванты, оттоманки, бильярд, баня и патефон или радиола. Пластинок

было довольно много. Борис Илизаров приводит некоторые данные о них:

Патефонные пластинки с итальянскими певцами, русскими оперными ариями,

грузинскими, украинскими и русскими народными песнями, с записями любимого им хора имени

Пятницкого он заказывал не только в СССР, но и за границей. Согласно описи имущества

Ближней дачи, сделанной после смерти Сталина, в его коллекции было 93 грампластинки

оперной музыки, 8 – балетной музыки, 507 – русских и украинских песен.

Пишет он, основываясь на воспоминаниях Молотова и других соратников Сталина, о том,

какие песни и как пел «вождь народов»:

У Сталина был небольшой, но приятный, возможно, еще в семинарии поставленный

голос. Во время застолий он вместе с партийными товарищами особенно душевно исполнял

русские народные и белогвардейские песни. Если бы Троцкий об этом узнал в то время, когда

начал писать биографию Сталина в конце 30-х годов, то он, без сомнения, обыграл бы это как

прямое доказательство контрреволюционного перерождения сталинизма. Впрочем, Молотов

поведал о песенных пристрастиях вождя спустя почти три десятилетия после его смерти.

Нечего и напоминать, что за исполнение белогвардейского песенного фольклора даже в очень

узком кругу обычным смертным было бы обеспечено осуждение по статье

«контрреволюционная агитация и пропаганда».

В недавно вышедшем в свет историческом путеводителе «Ближняя дача Сталина»

приводятся более точные цифры и отмечается обилие и разнообразие находившегося там

музыкального материала:

К 1953 году на «Ближней» накопилось около трех тысяч пластинок Их присылали в

подарок «лучшему другу» советских композиторов и музыкантов творческие организации,

Комитет по делам искусств СССР, студии грамзаписи, руководители союзных республик и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

113

иностранные лидеры.

Коллекция весьма разнообразна по составу: это записи и выступления Ленина и самого

Сталина, гимны государств, симфоническая, балетная, танцевальная и камерная музыка.

Здесь же русские народные песни, романсы, песни русских и советских композиторов.

Неудивительно, что на многих пластинках – танцевальные мелодии и песни народов Кавказа.

Из Большого театра поступали записи оперных арий в исполнении известных певцов – И. С.

Козловского, Е. Д. Кругликовой, С. Я. Лемешева и других. Зарубежная музыка была

представлена пластинками из США, Англии, Германии, Чехословакии, Франции, Италии,

Испании, Китая.

Выражаясь современным языком, главным ди-джеем на «ближнедачной дискотеке» был,

конечно, Хозяин. Жена брата первой жены Сталина Мария Сванидзе в своем дневнике

рассказывала об одном из таких мероприятий, на котором присутствовали и соратники, и

родственники Сталина.

21 декабря 1934 года на день рождения Сталина были приглашены семейства Молотовых,

Чубарей, Андреевых, Аллилуевых, Сванидзе, Реденсов, а также Калинин, Ворошилов, Микоян,

Мануильский, Енукидзе, Берия, Лакоба, Поскребышев, всего около 25 человек. Ужин

продолжался до часа ночи.

Потом шумели, хозяин вытащил граммофон, пластинки, стал его сам заводить и ставил

пластинки по своему вкусу (как всегда). Мы танцевали, причем он заставлял мужчин брать

дам и кружиться. Потом кавказцы пели песни унылые, многоголосые – хозяин запевал высоким

тенорком.

На Ближней даче в 30-е годы было несколько граммофонов, а потом патефонов. Дети

Сталина Светлана и Василий, бывавшие у отца в довоенные времена довольно часто, слушали

пластинки и самостоятельно. По воспоминаниям Светланы Аллилуевой, уже до войны

пластинок было много. Молодежь, интересовавшаяся танцевальной музыкой, крутила на

простом красном патефоне только джазовые записи, благо и их было в избытке – лучших

оркестров и солистов, как советских, так и зарубежных. Сталин к джазу, кстати, поначалу

относился вполне терпимо, даже, судя по опубликованным записям главного «кремлевского

киномеханика» тех времен Бориса Шумяцкого, хвалил фильм «Веселые ребята» и одобрительно

отзывался о песнях в исполнении Леонида Утесова. Изменилось отношение вождя к этому

жанру в послевоенные времена, когда все американское, в том числе и джаз, стало в один миг

«пропагандой со стороны вероятного противника». Сын Н.С. Хрущева Сергей вспоминал:

К концу жизни Сталина джазовую музыку стали отождествлять с

контрреволюционной деятельностью. За нее, возможно, еще не сажали, но все к этому

готовились. Как-то в воскресный летний день на даче я поставил пластинку с «Пароходом»

Леонида Утесова. Тогда это было «крайне левое» произведение. Отец, сидя за столом,

просматривал газеты. Сначала он никак не реагировал, потом поднял глаза и кратко то ли

попросил, то ли приказал:

– Сними.

Я остановил проигрыватель. Отец немного помолчал, а потом добавил:

– Лучше ее разбить.

Я не ответил, пластинку было очень жалко, он не настаивал, а только попросил:

– Больше ее не заводи.

Что он знал и о чем догадывался? Чего он боялся? Может, это один из отпечатков

следа, тянувшегося в шумной кампании по борьбе с проникновением буржуазной идеологии в

наше общество в начале пятидесятых.

Так что по-настоящему товарищ Сталин любил совсем другие песни…

На Ближней даче звучали не только грампластинки. Во время различных торжественных

мероприятий Сталин с удовольствием слушал живую музыку. Но в отличие от других наших

руководителей он практически не приглашал к себе артистов – их роли исполняли друзья и

соратники. Главным исполнителем, конечно, был Андрей Жданов, член Политбюро и

председатель Верховного Совета РСФСР. Он очень неплохо играл на рояле (на сталинской даче

до 1948 года стоял прекрасный инструмент фирмы «Стейнвей и сыновья»). Именно на нем по