Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 56 страниц)

мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную

позицию я разделял тогда еще с другими товарищами по партии и отказался от нее полностью

лишь в середине апреля, присоединившись к тезисам Ленина».

Это публичное признание, необходимое для прикрытия собственного тыла в

начинавшейся тогда борьбе против троцкизма, уже через два года стало стеснительным. Сталин

категорически отрицал в 1926 г. оппортунистический характер своей политики в марте 1917 г.:

«Это неверно, товарищи, это сплетня», – и допускал лишь, что у него были «некоторые

колебания… Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания?»

Еще через четыре года Ярославский, упомянувший в качестве историка о том, что Сталин

в начале революции занимал «ошибочную позицию», подвергся свирепой травле со всех

сторон. Теперь нельзя уже было заикаться и о «мимолетных колебаниях». Идол престижа —

прожорливое чудовище! Наконец, в изданной им самим «Истории партии» Сталин приписывает

себе позицию Ленина, а свои собственные взгляды делает уделом своих врагов. «Каменев и

некоторые работники Московской организации, например, Рыков, Бубнов, Ногин, – гласит эта

необыкновенная «История», – стояли на полуменьшевистской позиции условной поддержки

Временного правительства и политики оборонцев. Сталин, который только что вернулся из

ссылки, Молотов и другие вместе с большинством партии отстаивали политику недоверия

Временному правительству, выступали против оборончества» и пр. Так, путем

последовательных сдвигов от факта к вымыслу черное было превращено в белое. Этот метод,

который Каменев называл «дозированьем лжи», проходит через всю биографию Сталина, чтоб

найти свое высшее выражение, и вместе с тем свое крушение, в Московских процессах.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

87

Анализируя концепции обеих фракций социал-демократии в 1909 г., автор этой книги

писал: «Антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь;

антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае

революционной победы». В марте 1917 г., после низвержения царизма, старые кадры партии

довели эти антиреволюционные черты большевизма до их крайнего выражения: самый

водораздел между большевизмом и меньшевизмом казался утерян. Понадобилось радикальное

перевооружение партии, которое Ленин – только ему была по плечу эта задача – произвел в

течение апреля.

Сталин, видимо, ни разу не выступил публично против Ленина, но и ни разу за него. Он

бесшумно отодвинулся от Каменева, как десять лет тому назад он отошел от бойкотистов, как на

Краковском совещании молчаливо предоставил примиренцев их собственной участи. Не в его

нравах было защищать идею, если она не сулила непосредственно успеха. С 14 по 22 апреля

заседала конференция Петроградской организации. Влияние Ленина на ней было уже

преобладающим, но прения имели еще моментами острый характер. Среди участников

встречаем имена Зиновьева, Каменева, Томского, Молотова и других известных большевиков.

Сталин не появлялся вовсе. Он, видимо, хотел, чтоб о нем на время забыли.

24 апреля собралась в Петрограде Всероссийская конференция, которая должна была

окончательно ликвидировать наследство мартовского совещания. Около полутораста делегатов

представляли 79 тысяч членов партии; из них 15 000 приходилось на столицу. Для

антипатриотической партии, вчера лишь вышедшей из подполья, это было совсем неплохо.

Победа Ленина стала ясна уже при выборе пятичленного президиума, в состав которого не были

включены ни Каменев, ни Сталин, ответственные за оппортунистическую политику в марте.

Каменев нашел в себе достаточно мужества, чтобы потребовать для себя на конференции

содоклада. «Признавая, что формально и фактически классический остаток феодализма,

помещичье землевладение, еще не ликвидирован… рано говорить, что буржуазная демократия

исчерпала все свои возможности». Такова была основная мысль Каменева и его

единомышленников: Рыкова, Ногина, Дзержинского, Ангарского и других. «Толчок к

социальной революции, – говорил Рыков, – должен быть дан с Запада». Демократическая

революция не закончилась, настаивали вслед за Каменевым ораторы оппозиции. Это было

верно. Но ведь миссия Временного правительства состояла не в том, чтобы закончить ее, а в

том, чтобы отбросить ее назад. Именно отсюда и вытекало, что довершить демократическую

революцию возможно лишь при господстве рабочего класса. Прения носили оживленный, но

мирный характер, так как вопрос был по существу предрешен, и Ленин делал все возможное,

чтоб облегчить противникам отступление.

Сталин выступил в этих прениях с короткой репликой против своего вчерашнего

союзника. «Если мы не призываем к немедленному низвержению Временного правительства, —

говорил в своем содокладе Каменев, – то мы должны требовать контроля над ним, иначе массы

нас не поймут». Ленин возражал, что «контроль» пролетариата над буржуазным

правительством, особенно в условиях революции, либо имеет фиктивный характер, либо

сводится к сотрудничеству с ним. Сталин счел своевременным показать свое несогласие с

Каменевым. Чтоб дать подобие объяснения перемены собственной позиции, он воспользовался

изданной 19 апреля министром иностранных дел Милюковым нотой, которая своей излишней

империалистской откровенностью толкнула солдат на улицу и породила правительственный

кризис. Ленинская концепция революции исходила не из отдельной дипломатической ноты,

мало отличавшейся от других правительственных актов, а из соотношения классов. Но Сталина

интересовала не общая концепция; ему нужен был внешний повод для поворота с наименьшим

ущербом для самолюбия. Он «дозировал» свое отступление. В первый период, по его словам,

«Совет намечал программу, а теперь намечает ее Временное правительство». После ноты

Милюкова «правительство наступает на Совет, Совет отступает. Говорить после этого о

контроле – значит говорить впустую». Все это звучало искусственно и ложно. Но

непосредственная цель была достигнута: Сталин успел вовремя отмежеваться от оппозиции,

которая при голосованиях собирала не более семи голосов.

В докладе по национальному вопросу Сталин сделал, что мог, чтоб проложить мост от

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

88

своего мартовского доклада, который источник национального гнета усматривал исключительно

в земельной аристократии, к новой позиции, которую усваивала ныне партия. «Национальный

гнет, – говорил он, полемизируя по неизбежности с самим собой, – поддерживается не только

земельной аристократией. Наряду с ней существует другая сила – империалистические

группы, которые методы порабощения народностей, усвоенные в колониях, переносят и во

внутрь своей страны. К тому же крупная буржуазия ведет за собой «мелкую буржуазию, часть

интеллигенции, часть рабочей верхушки, которые также пользуются плодами грабежа». Это та

тема, которую Ленин настойчиво развивал в годы войны. «Таким образом, – продолжает

докладчик, – получается целый хор социальных сил, поддерживающий национальный гнет».

Чтоб покончить с гнетом, надо «убрать этот хор с политической сцены». Поставив у власти

империалистскую буржуазию, Февральская революция вовсе еще не создала условий

национальной свободы. Так, Временное правительство изо всех сил противилось простому

расширению автономии Финляндии. «На чью сторону должны мы стать? Очевидно, на сторону

финляндского народа».

Украинец Пятаков и поляк Дзержинский выступали против программы национального

самоопределения как утопической и реакционной. «Нам не следует выдвигать национального

вопроса, – наивно говорил Дзержинский, – ибо это отодвигает момент социальной

революции. Я предложил бы поэтому вопрос о независимости Польши из резолюции

выкинуть». «Социал-демократия, – возражал им докладчик, – поскольку она держит курс на

социалистическую революцию, должна поддерживать революционное движение народов,

направленное против империализма». Сталин впервые в своей жизни упомянул здесь о «курсе

на социалистическую революцию». На листке юлианского календаря значилось: 29 апреля 1917

года.

Присвоив себе права съезда, конференция выбрала новый Центральный Комитет, в

который вошли: Ленин, Зиновьев, Каменев, Милютин, Ногин, Свердлов, Смилга, Сталин,

Федоров; в качестве кандидатов: Теодорович, Бубнов, Глебов-Авилов и Правдин. Из 133

делегатов с решающим голосом участвовали в тайном голосовании почему-то лишь 109;

возможно, что часть успела разъехаться. За Ленина подано 104 голоса (был ли Сталин в числе

пяти делегатов, отказавшихся поддержать Ленина?), за Зиновьева – 101, за Сталина – 97, за

Каменева – 95. Сталин впервые был выбран в ЦК в нормальном партийном порядке. Ему шел

38-й год. Рыкову, Зиновьеву и Каменеву было по 23—24 года, когда съезды впервые избирали их

в состав большевистского штаба.

На конференции сделана была попытка оставить за порогом Центрального Комитета

Свердлова. Об этом после смерти первого Председателя советской республики рассказывал

Ленин, как о своей вопиющей ошибке. «К счастью, – прибавлял он, – снизу нас поправили».

У самого Ленина вряд ли могли быть основания восстать против кандидатуры Свердлова,

которого он знал по переписке как неутомимого профессионального революционера. Вероятнее

всего, сопротивление исходило от Сталина, который не забыл, как Свердлов наводил после него

порядок в Петербурге, реформируя «Правду»; совместная жизнь в Курейке только усилила в

нем чувство неприязни. Сталин ничего не прощал.

На конференции он, видимо, пытался взять реванш и сумел какими-то путями, о которых

мы можем лишь строить догадки, завоевать поддержку Ленина. Однако покушение не удалось.

Если в 1912 г. Ленин натолкнулся на сопротивление делегатов, когда пытался ввести Сталина в

Центральный Комитет, то теперь он встретил не меньший отпор при попытке оставить

Свердлова за бортом. Из состава ЦК, избранного на апрельской конференции, успели

своевременно умереть Свердлов и Ленин. Все остальные – за вычетом, конечно, самого

Сталина, – как и все четыре кандидата, подверглись в последние годы опале и либо

официально расстреляны, либо таинственно исчезли с горизонта.

Никто без Ленина не оказался способен разобраться в новой действительности, все

оказались пленниками старой формулы. Между тем ограничиваться лозунгом демократической

диктатуры значило теперь, как писал Ленин, «перейти на деле к мелкой буржуазии».

Преимущество Сталина над другими состояло, пожалуй, в том, что он не испугался этого

перехода и взял курс на сближение с соглашателями и слияние с меньшевиками. Им руководило

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

89

отнюдь не преклонение перед старыми формулами. Идейный фетишизм был чужд ему: так, он

без труда отказался от привычной мысли о контрреволюционной роли русской буржуазии. Как

всегда, Сталин действовал эмпирически, под влиянием своего органического оппортунизма,

который всегда толкал его искать линии наименьшего сопротивления. Но он стоял не одиноко;

в течение трех недель он давал выражение скрытым тенденциям целого слоя «старых

большевиков».

Нельзя забывать, что в аппарате большевистской партии преобладала интеллигенция,

мелкобуржуазная по происхождению и условиям жизни, марксистская по идеям и связям с

пролетариатом. Рабочие, которые становились профессиональными революционерами, с

головой уходили в эту среду и растворялись в ней. Особый социальный состав аппарата и его

командное положение по отношению к пролетариату – и то и другое – не случайность, а

железная историческая необходимость – были не раз причиной шатаний в партии и стали в

конце концов источником ее вырождения. Марксистская доктрина, на которую опиралась

партия, выражала исторические интересы пролетариата в целом; но люди аппарата усваивали ее

по частям, соответственно со своим, сравнительно ограниченным, опытом. Нередко они, как

жаловался Ленин, просто заучивали готовые формулы и закрывали глаза на перемену условий.

Им не хватало в большинстве случаев как синтетического понимания исторического процесса,

так и непосредственной повседневной связи с рабочими массами. Оттого они оставались

открыты влиянию других классов. Во время войны верхний слой партии был в значительной

мере захвачен примиренческими настроениями, шедшими из буржуазных кругов, в отличие от

рядовых рабочих-большевиков, которые оказались гораздо более устойчивы по отношению к

патриотическому поветрию.

Открыв широкую арену демократии, революция дала «профессиональным

революционерам» всех партий неизмеримо большее удовлетворение, чем солдатам в окопах,

крестьянам в деревнях и рабочим на военных заводах. Вчерашние подпольщики сразу стали

играть крупную роль. Советы заменяли им парламенты, где можно было свободно обсуждать и

решать. В их сознании основные классовые противоречия, породившие революцию, начали как

бы таять в лучах демократического солнца. В результате большевики и меньшевики

объединяются почти во всей стране, а там, где они остаются разъединенными, как в Петербурге,

стремление к единству сильно сказывается в обеих организациях. Тем временем в окопах, в

деревнях и на заводах застарелые антагонизмы принимают все более открытый и ожесточенный

характер, предвещая не единство, а гражданскую войну. Движение классов и интересы

партийных аппаратов пришли, как нередко, в острое противоречие. Даже партийные кадры

большевизма, успевшие приобресть исключительный революционный закал, обнаружили на

второй день после низвержения монархии явственную тенденцию обособиться от массы и

принимать свои собственные интересы за интересы рабочего класса. Что же будет, когда эти

кадры превратятся во всемогущую бюрократию государства? Сталин об этом вряд ли

задумывался. Он был плотью от плоти аппарата и самой твердой из его костей.

Каким, однако, чудом Ленину удалось в течение немногих недель повернуть партию на

новую дорогу? Разгадку надо искать одновременно в двух направлениях: в личных качествах

Ленина и в объективной обстановке. Ленин был силен тем, что не только понимал законы

классовой борьбы, но и умел подслушать живые массы. Он представлял не аппарат, а авангард

пролетариата. Он был заранее убежден, что из того рабочего слоя, который вынес на себе

подпольную партию, найдутся многие тысячи, которые поддержат его. Массы сейчас

революционнее партии; партия – революционнее аппарата. Уже в течение марта

действительные чувства и взгляды рабочих и солдат успели во многих случаях бурно

прорваться наружу, в вопиющем несоответствии с указками партий, в том числе и

большевистской. Авторитет Ленина не был абсолютен, но он был велик, ибо подтвержден всем

опытом прошлого. С другой стороны, авторитет аппарата, как и его консерватизм, только еще

складывались. Натиск Ленина не был индивидуальным актом его темперамента; он выражал

давление класса на партию, партии – на аппарат. Кто пытался в этих условиях сопротивляться,

тот скоро терял почву под ногами. Колеблющиеся равнялись по передовым, осторожные – по

большинству. Так Ленину удалось ценою сравнительно небольших потерь своевременно

изменить ориентировку партии и подготовить ее к новой революции.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

90

Но тут возникает новое затруднение. Оставаясь без Ленина, большевистское руководство

делает каждый раз ошибки, преимущественно вправо. Ленин появляется, как бог, из машины,

чтобы указать правильный путь. Значит, в большевистской партии Ленин – все, остальные —

ничто? Этот взгляд, довольно широко распространенный в демократических кругах, крайне

односторонен и потому ложен. Ведь то же самое можно сказать о науке: без Ньютона —

механика, без Дарвина – биология на многие годы – ничто. Это верно, и это ложно. Нужна

была работа тысяч рядовых ученых, чтобы собрать факты, сгруппировать их, поставить

вопросы и подготовить почву для синтетического ответа Ньютона или Дарвина. Этот ответ

наложил, в свою очередь, неизгладимую печать на новые тысячи рядовых исследователей.

Гении не творят науку из себя, а лишь ускоряют движение коллективной мысли.

Большевистская партия имела гениального вождя. Это не было случайно. Революционер такого

склада и размаха, как Ленин, мог быть вождем только наиболее бесстрашной партии, которая

свои мысли и действия доводит до конца. Однако гениальность сама по себе есть редчайшее

исключение. Гениальный вождь ориентируется скорее, оценивает обстановку глубже, видит

дальше. Между гениальным вождем и ближайшими соратниками открывалась неизбежно

большая дистанция. Можно даже признать, что могущество мысли Ленина до известной

степени тормозило самостоятельность развития его сотрудников. Но это все же не значит, что

Ленин был «все» и что партия без Ленина была ничто. Без партии Ленин был бы бессилен, как

Ньютон и Дарвин – без коллективной научной работы. Дело идет, следовательно, не об особых

пороках большевизма, обусловленных будто бы централизацией, дисциплиной и пр., а о

проблеме гениальности в историческом процессе. Писатели, которые пытаются принизить

большевизм на том основании, что большевистской партии посчастливилось иметь гениального

вождя, только обнаруживают свою умственную вульгарность.

Без Ленина большевистское руководство лишь постепенно, ценою трений и внутренней

борьбы, искало бы правильную линию действия. Классовые конфликты продолжали бы свою

работу, компенсируя и отметая бесформенные лозунги «старых большевиков». Сталину,

Каменеву и другим фигурам второй категории пришлось бы либо дать членораздельное

выражение тенденциям пролетарского авангарда, либо же попросту перейти на другую сторону

баррикады… Не забудем, что Шляпников, Залуцкий, Молотов пытались с самого начала взять

более левый курс.

Это не значит, однако, что правильный путь был бы во всяком случае найден. Фактор

времени играет в политике, особенно в революции, решающую роль. Ход классовой борьбы

отнюдь не предоставляет политическому руководству неограниченный срок для правильной

ориентировки. Значение гениального вождя в том и состоит, что, сокращая этапы наглядного

обучения, он дает партии возможность вмешаться в события в нужный момент. Если бы Ленину

не удалось приехать в начале апреля, партия несомненно толкалась бы на тот путь, который

Ленин возвестил в своих «тезисах». Сумели бы, однако, другие вожди заменить Ленина

настолько, чтобы своевременно подготовить партию к Октябрьской развязке? На этот вопрос

невозможно дать категорический ответ. Одно можно сказать с уверенностью: в этой работе,

которая требовала решимости противопоставить живые массы и идеи косному аппарату, Сталин

не мог бы проявить творческой инициативы и являлся бы скорее тормозом, чем двигателем. Его

сила начинается с того момента, когда можно обуздать массы при помощи аппарата».

Затем в книге повествование развивается следующим образом: «В течение следующих

двух месяцев трудно проследить деятельность Сталина. Он оказался сразу отодвинут куда-то на

третий план. Редакцией «Правды» руководил Ленин, притом не издалека, как до войны, а

непосредственно изо дня в день. По камертону «Правды» настраивается партия. В области

агитации господствует Зиновьев. Сталин по-прежнему не выступает на митингах. Каменев,

наполовину примирившийся с новой политикой, представляет партию в Центральном

Исполнительном Комитете и в Совете. Сталин почти исчезает с советской арены и мало

появляется в Смольном. Руководящая организационная работа сосредоточена в руках

Свердлова: он распределяет работников, принимает провинциалов, улаживает конфликты.

Помимо дежурства в «Правде» и участия в заседаниях ЦК, на Сталина ложатся эпизодические

поручения то административного, то технического, то дипломатического порядка. Они

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

91

немногочисленны. По натуре Сталин ленив. Работать напряженно он способен лишь в тех

случаях, когда непосредственно затронуты его личные интересы. Иначе он предпочитает сосать

трубку и ждать поворота обстановки. Он переживает период острого недомогания. Более

крупные или более талантливые люди оттеснили его отовсюду. Память о марте и апреле жжет

его самолюбие. Насилуя себя, он медленно перестраивает свою мысль, но добивается в конце

концов лишь половинчатых результатов.

Во время бурных «апрельских дней», когда солдаты вышли на улицу с протестом против

империалистской ноты Милюкова, соглашатели заняты были, как всегда, заклинаниями по

адресу правительства, увещаниями по адресу масс. 21-го ЦИК отправил, за подписью Чхеидзе,

одну из своих пастырских телеграмм в Кронштадт и другие гарнизоны: да, воинственная нота

Милюкова не заслуживает одобрения, но «между Исполнительным Комитетом и Временным

правительством начались переговоры, пока еще не законченные» (эти переговоры, по самой

своей натуре, никогда не заканчивались); «признавая вред всяких разрозненных и

неорганизованных выступлений, Исполнительный Комитет просит вас воздержаться» и пр.

Из официальных протоколов мы не без удивления усматриваем, что текст телеграммы

составлен комиссией из двух соглашателей и одного большевика и что этот большевик —

Сталин. Эпизод мелкий (крупных эпизодов за этот период вообще не найдем), но характерный.

Увещательная телеграмма представляла классический образчик того «контроля», который

входил необходимым элементом в механику двоевластия. Малейшую причастность

большевиков к этой политике бессилия Ленин клеймил особенно беспощадно. Если

выступление кронштадтцев было нецелесообразно, нужно им было это сказать от имени

партии, своими словами, а не брать на себя ответственность за «переговоры» между Чхеидзе и

князем Львовым. Соглашатели включили Сталина в комиссию потому, что авторитетом в

Кронштадте пользовались только большевики. Тем больше оснований было отказаться. Но

Сталин не отказался. Через три дня после увещательной телеграммы он выступил на партийной

конференции против Каменева, причем как раз конфликт вокруг ноты Милюкова избрал как

особо яркое доказательство бессмысленности «контроля». Логические противоречия никогда не

тревожили этого эмпирика.

На конференции большевистской военной организации в июне, после основных

политических речей Ленина и Зиновьева, Сталин докладывал о «национальном движении и

национальных полках». Под влиянием пробуждения угнетенных национальностей в

действующей армии началось самочинное переформирование частей по национальному

признаку: возникали украинские, мусульманские, польские полки и пр. Временное

правительство открыло борьбу против «дезорганизации армии»; большевики в этой области

встали на защиту угнетенных национальностей. Записи доклада Сталина не сохранилось. Вряд

ли, впрочем, он вносил что-либо новое.

Первый Всероссийский съезд Советов, открывшийся 3-го июня, тянулся почти три

недели. Несколько десятков провинциальных делегатов-большевиков, тонувших в массе

соглашателей, представляли довольно разношерстную группу, далеко еще не освободившуюся

от мартовских настроений. Руководить ими было нелегко. Именно к этому моменту относится

интересное замечание уже знакомого нам народника, наблюдавшего некогда Кобу в бакинской

тюрьме. «Я всячески хотел понять роль Сталина и Свердлова в большевистской партии, —

писал Верещак в 1928 г. – В то время, как за столом президиума съезда сидели Каменев,

Зиновьев, Ногин и Крыленко и, в качестве ораторов, выступали Ленин, Зиновьев и Каменев,

Свердлов и Сталин молча дирижировали большевистской фракцией. Это была тактическая

сила. Вот здесь я впервые почувствовал все значение этих людей». Верещак не ошибся. В

закулисной работе по подготовке фракции к голосованиям Сталин был очень ценен. Он не

всегда прибегал к принципиальным доводам, но он умел быть убедительным для среднего

командного состава, особенно для провинциалов. Однако и в этой работе первое место

принадлежало Свердлову, неизменному председателю большевистской фракции съезда.

В армии велась тем временем «моральная» подготовка наступления, которая нервировала

массы не только на фронте, но и в тылу. Большевистская фракция решительно протестовала

против военной авантюры, заранее предрекая катастрофу. Большинство съезда поддержало

Керенского. Большевики сделали попытку ответить уличной демонстрацией. При обсуждении

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

92

вопроса обнаружились разногласия. Володарский, главная сила Петроградского комитета, не

был уверен, выйдут ли на улицу рабочие. Представители военной организации утверждали, что

солдаты не выступят без оружия. Сталин считал, что «брожение среди солдат – факт; среди

рабочих такого определенного настроения нет», но полагал все же, что необходимо дать

правительству отпор. В конце концов демонстрация была назначена на воскресенье, 10 июня.

Соглашатели всполошились. Но испугавшись впечатления, произведенного запретом на массы,

съезд сам назначил общую демонстрацию на 18 июня. Результат получился неожиданный: все

заводы и все полки вышли с большевистскими плакатами. Авторитету съезда был нанесен

непоправимый удар. Рабочие и солдаты столицы почувствовали свою силу. Через две недели

они попытались реализовать ее. Так выросли «июльские дни», важнейший рубеж между двумя

революциями.

4-го мая Сталин писал в «Правде»: «Революция растет вширь и вглубь… Во главе

движения идет провинция. Если в первые дни революции Петроград шел впереди, то теперь он

начинает отставать». Ровно через два месяца «июльские дни» обнаружили, что провинция

чрезвычайно отстала от Петрограда. В своей оценке Сталин имел в виду не массы, а

организации. «Столичные Советы, – отмечал Ленин еще на Апрельской конференции, —

политически находятся в большей зависимости от буржуазной центральной власти, чем

провинциальные». В то время как ЦИК изо всех сил стремился сосредоточить власть в руках

правительства, в провинции Советы, меньшевистские и эсеровские по составу, против

собственной воли завладевали нередко властью и даже пытались регулировать экономическую

жизнь. Но «отсталость» советских учреждений в столице вытекала как раз из того, что

петроградский пролетариат далеко ушел вперед и пугал мелкобуржуазную демократию

радикализмом своих требований. При обсуждении вопроса об июльской демонстрации Сталин

считал, что рабочие не стремились к борьбе. Июльские дни опровергли и это утверждение:

против запрета соглашателей и даже против предостережения большевистской партии,

пролетариат вырвался на улицу, рука об руку с гарнизоном. Обе ошибки Сталина крайне

знаменательны для него: он не дышал атмосферой рабочих собраний, не был связан с массой и

не доверял ей. Сведения, которыми он располагал, шли через аппарат. Между тем массы были

несравненно революционнее партии, которая, в свою очередь, была революционнее своих

комитетчиков. Как и в других случаях, Сталин выражал консервативную тенденцию аппарата, а

не динамическую силу масс.

В начале июля Петроград был полностью на стороне большевиков. Знакомя нового

французского посла с положением в столице, журналист Клод Анэ показывал ему по ту сторону

Невы Выборгский район, где сосредоточены самые большие заводы: «Ленин и Троцкий царят

там, как господа». Полки гарнизона – либо большевистские, либо колеблющиеся в сторону

большевиков. «Если Ленин и Троцкий захотят взять Петроград, кто им помешает в этом?»

Характеристика положения была верна. Но власти брать нельзя было, ибо вопреки тому, что

Сталин писал в мае, провинция значительно отставала от столицы.

2 июля на общегородской конференции большевиков, где Сталин представлял ЦК,

появляются два возбужденных пулеметчика с заявлением, что их полк решил немедленно выйти

на улицу с оружием в руках. Конференция рекомендует отказаться от выступления. От имени

Центрального Комитета Сталин подтверждает решение конференции. Пестковский, один из

сотрудников Сталина и раскаявшийся оппозиционер, вспоминал через тринадцать лет об этой

конференции: «Там я впервые увидел Сталина. Комната, в которой происходила конференция,

не могла вместить всех присутствующих: часть публики следила за ходом прений из коридора

через открытую дверь. В этой части публики был и я и поэтому плохо слышал доклады… От

имени ЦК выступал Сталин. Так как он говорил тихо, то я из коридора разобрал немногое.

Обратил внимание лишь на одно: каждая фраза Сталина была отточена и закончена, положения

отличались ясностью формулировки…» Члены конференции расходятся по полкам и заводам,

чтоб удержать массы от выступления. «Часов в 5, – докладывал Сталин после событий, – на

заседании ЦИКа официально от имени ЦК и конференции заявили, что мы решили не

выступать». Часам к 6 выступление все же развернулось. «Имела ли партия право умыть руки…

и уйти в сторону?.. Как партия пролетариата мы должны были вмешаться в выступление и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

93

придать ему мирный и организованный характер, не задаваясь целью вооруженного захвата

власти».

Несколько позже Сталин рассказывал об июльских днях на партийном съезде: «Партия не

хотела выступления, партия хотела переждать, когда политика наступления на фронте будет

дискредитирована. Тем не менее выступление стихийное, вызванное разрухой в стране,

приказами Керенского, отправлением частей на фронт, состоялось». ЦК решил придать

манифестации мирный характер. «На вопрос, поставленный солдатами, нельзя ли выйти

вооруженными, ЦК постановил: с оружием не выходить. Солдаты, однако, говорили, что

выступать невооруженными невозможно, что они возьмут оружие только для самообороны».

Здесь, однако, мы наталкиваемся на загадочное свидетельство Демьяна Бедного. В очень

восторженном тоне придворный поэт рассказал в 1929 г., как в помещении «Правды» Сталин

был вызван из Кронштадта по телефону и как в ответ на заданный вопрос о том, выходить ли с

оружием или без оружия, Сталин ответил: «Винтовки?.. Вам, товарищи, виднее!.. Вот мы,

писаки, так свое оружие, карандаш, всегда таскаем за собой… А как там вы со своим оружием,

вам виднее!» Рассказ, вероятно, стилизован. Но в нем чувствуется зерно истины. Сталин был,

вообще говоря, склонен преуменьшать готовность рабочих и солдат к борьбе: по отношению к

массам он всегда был недоверчив. Но где борьба завязывалась, на площади ли Тифлиса, в

бакинской ли тюрьме или на улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно

более острый характер. Решение ЦК? Его можно было осторожно опрокинуть параболой о

карандашах. Не нужно, однако, преувеличивать значение этого эпизода: запрос исходил,

вероятно, от Кронштадтского комитета партии; что касается матросов, то они все равно вышли

бы с оружием.