Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 56 страниц)

Не поднявшись до восстания, июльское движение переросло рамки демонстрации. Были

провокационные выстрелы из окон и с крыш, были вооруженные столкновения, без плана и

ясной цели, но со многими убитыми и ранеными, был эпизодический полузахват

Петропавловской крепости кронштадтскими моряками, была осада Таврического дворца.

Большевики оказались полными господами в столице, но сознательно отклонили переворот как

авантюру. «Взять власть 3 и 4 июля мы могли, – говорил Сталин на Петроградской

конференции. – Но на нас поднялись бы фронт, провинция, Советы. Власть, не опирающаяся

на провинцию, оказалась бы без рук и без ног». Лишенное непосредственной цели, движение

стало откатываться. Рабочие возвращались на свои заводы, солдаты – в казармы.

Оставался вопрос о Петропавловке, где все еще сидели кронштадтцы. «ЦК делегировал

меня в Петропавловскую крепость, – рассказывал Сталин, – где удалось уговорить

присутствующих матросов не принимать боя… В качестве представителя ЦИК я еду с

(меньшевиком) Богдановым к (командующему войсками) Козьмину. У него все готово к бою…

Мы уговариваем его не применять вооруженной силы… Для меня очевидно, что правое крыло

хотело крови, чтобы дать «урок» рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им выполнить

свое желание». Успешное выполнение Сталиным столь деликатной миссии оказалось

возможным только благодаря тому, что он не был одиозной фигурой в глазах соглашателей: их

ненависть направлялась против других лиц. К тому же он умел, несомненно как никто, взять в

этих переговорах тон трезвого и умеренного большевика, избегающего эксцессов и склонного к

соглашениям. О своих советах матросам насчет «карандашей» он, во всяком случае, не

упоминал».

Троцкий констатирует: «Вопреки очевидности соглашатели объявили июльскую

манифестацию вооруженным восстанием и обвинили большевиков в заговоре. Когда движение

уже закончилось, с фронта прибыли реакционные войска. В печати появилось сообщение,

ссылавшееся на «документы» министра юстиции Переверзева, что Ленин и его соратники

являются попросту агентами германского штаба. Настали дни клеветы, травли и смуты.

«Правда» подверглась разгрому. Власти издали распоряжение об аресте Ленина, Зиновьева и

других виновников «восстания». Буржуазная и соглашательская пресса грозно требовала, чтобы

виновные отдали себя в руки правосудия.

В ЦК большевиков шли совещания: явиться ли Ленину к властям, чтоб дать гласный бой

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

94

клевете, или скрыться? Не было недостатка в колебаниях, неизбежных при столь резком

переломе обстановки. Спорный вопрос состоял в том, дойдет ли дело до открытого судебного

разбирательства? В советской литературе немалое место занимает вопрос о том, кто «спас»

тогда Ленина и кто хотел «погубить» его. Демьян Бедный рассказывал некогда, как он

примчался к Ленину в автомобиле и уговаривал его не подражать Христу, который «сам себе в

руки врагов предаде». Бонч-Бруевич, бывший управляющий делами Совнаркома, начисто

опроверг своего друга, рассказав в печати, что Д. Бедный провел критические часы у него на

даче в Финляндии. Многозначительный намек на то, что честь переубеждения Ленина «выпала

на долю других товарищей», ясно показывал, что Бончу пришлось огорчить близкого друга,

чтобы доставить удовольствие кому-то более влиятельному. В своих «Воспоминаниях»

Крупская рассказывает: «7-го мы были у Ильича на квартире Аллилуевых вместе с Марией

Ильиничной (сестрой Ленина). Это был как раз у Ильича момент колебаний. Он приводил

доводы за необходимость явиться на суд. Мария Ильинична горячо возражала ему. «Мы с

Григорием (Зиновьевым) решили явиться, пойди, скажи об этом Каменеву», – сказал мне

Ильич. Я заторопилась. «Давай попрощаемся, – остановил меня Владимир Ильич, – может, не

увидимся уже». Мы обнялись. Я пошла к Каменеву и передала ему поручение Владимира

Ильича. Вечером Сталин и другие убедили Ильича на суд не являться и тем спасли его жизнь».

Подробнее о тех горячечных часах рассказал до Крупской Орджоникидзе. «Началась

бешеная травля наших вождей… Некоторые наши товарищи ставят вопрос о том, что Ленину

нельзя скрываться, он должен явиться… Так рассуждали многие видные большевики.

Встречаемся со Сталиным в Таврическом дворце. Идем вместе к Ленину…» Прежде всего

бросается в глаза, что в те часы, когда шла «бешеная травля нашей партии и наших вождей»,

Орджоникидзе и Сталин спокойно встречаются в Таврическом дворце, штабе врага, и

безнаказанно покидают его. На квартире Аллилуева возобновляется все тот же спор: сдаться

или скрыться? Ленин полагал, что никакого гласного суда не будет. Категоричнее всех против

сдачи высказался Сталин: «Юнкера до тюрьмы не довезут, убьют по дороге».

В это время появляется Стасова и сообщает о вновь пущенном слухе, будто Ленин по

документам департамента полиции провокатор. «Эти слова произвели на Ильича невероятно

сильное впечатление. Нервная дрожь перекосила его лицо, и он со всей решительностью заявил,

что надо ему сесть в тюрьму».

Орджоникидзе и Ногина посылают в Таврический дворец добиться от правящих партий

гарантий, «что Ильич не будет растерзан юнкерами». Но перепуганные меньшевики искали

гарантий для самих себя. В свою очередь, Сталин докладывал на Петроградской конференции:

«Я лично ставил вопрос о явке перед Либером и Анисимовым (меньшевики, члены ЦИК), и они

мне ответили, что никаких гарантий они дать не могут». После этой разведки в неприятельском

лагере решено было, что Ленин уедет из Петрограда и скроется в глубоком подполье. «Сталин

взялся организовать отъезд Ленина».

Насколько правы были противники сдачи Ленина властям, обнаружилось впоследствии из

рассказа командующего войсками, генерала Половцева. «Офицер, отправляющийся в Терриоки

(Финляндия) с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю я получить этого господина

в целом виде или в разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные делают очень часто

попытку к побегу». Для организаторов судебного подлога дело шло не о «правосудии», а о

захвате и убийстве Ленина, как это было сделано два года спустя в Германии с Карлом

Либкнехтом и Розой Люксембург.

Мысль о неизбежности кровавой расправы сидела в голове Сталина прочнее, чем у

других: такая развязка вполне отвечала складу его собственной натуры. К тому же он мало

склонен был беспокоиться о том, что скажет «общественное мнение». Другие, в том числе

Ленин и Зиновьев, колебались. Ногин и Луначарский в течение дня из сторонников сдачи стали

ее противниками. Сталин держался наиболее твердо и оказался прав.

Посмотрим теперь, что сделала из этого драматического эпизода новейшая советская

историография. «Меньшевики, эсеры и Троцкий, ставший впоследствии фашистским

бандитом, – пишет официальное издание 1938 г., – требовали добровольной явки Ленина на

суд. За явку Ленина в суд стояли ныне разоблаченные как враги народа фашистские наймиты

Каменев и Рыков. Им дал резкий отпор Сталин», и т. д.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

95

На самом деле я лично в совещаниях вообще не участвовал, так как вынужден был сам в

те часы скрываться. 10 июля я обратился к правительству меньшевиков и эсеров с письменным

заявлением о полной солидарности с Лениным, Зиновьевым и Каменевым и был 22 июля

арестован. В письме к Петроградской конференции Ленин счел нужным особо отметить, что

Троцкий в «тяжелые июльские дни оказался на высоте задачи». Сталина не арестовали и даже

формально не привлекли к делу по той причине, что политически он ни для властей, ни для

общественного мнения не существовал. В бешеной травле против Ленина, Зиновьева, Каменева,

Троцкого и других Сталин едва ли вообще назывался в печати, хотя он был редактором

«Правды» и подписывал статьи своим именем. Никто не замечал этих статей и не интересовался

их автором.

Ленин скрывался сперва на квартире Аллилуева, затем переехал в Сестрорецк к рабочему

Емельянову, которому безусловно доверял и о котором, не называя его, упоминает с уважением

в одной из своих статей. «Во время отъезда Владимира Ильича в Сестрорецк – это было

вечером 11 июля – мы с товарищем Сталиным, – рассказывает Аллилуев, – провожали

Ильича на Сестрорецкий вокзал. За время пребывания в шалаше на Разливе, а затем в

Финляндии, Владимир Ильич время от времени через меня посылал записки Сталину; записки

приносились мне на квартиру, и так как на записки нужно было своевременно отвечать, то

Сталин в августе месяце перебрался ко мне… и поселился в той же комнате, где скрывался

Владимир Ильич в июльские дни». Здесь он, видимо, познакомился со своей будущей женой,

дочерью Аллилуева Надеждой, тогда еще подростком.

Другой из кадровых рабочих, Рахиа, обрусевший финн, рассказывал в печати, как Ленин

поручил ему однажды «привести Сталина на следующий день вечером. Сталина я должен был

найти в редакции «Правды». Они разговаривали очень долго, В.И. подробно обо всем

расспрашивал». Сталин был в этот период, наряду с Крупской, важным связующим звеном

между ЦК и Лениным, который питал к нему, несомненно, полное доверие, как к осторожному

конспиратору. К тому же все обстоятельства естественно выдвигали Сталина на эту роль:

Зиновьев скрывался, Каменев и Троцкий сидели в тюрьме, Свердлов стоял в центре

организационной работы, Сталин был более свободен и менее на виду у полиции».

В период реакции после июльского движения роль Сталина вообще значительно

возрастает. Уже знакомый нам Пестковский пишет в своих апологетических воспоминаниях о

работе Сталина летом 1917 г.: «Широкие рабочие массы Петрограда мало знали тогда Сталина.

Да он и не гонялся за популярностью. Не обладая ораторским талантом, он избегал

выступлений на массовых митингах. Но никакая партийная конференция, никакое серьезное

организационное совещание не обходились без политического выступления Сталина. Благодаря

этому партийный актив знал его хорошо. Когда ставился вопрос о большевистских кандидатах

от Петрограда в Учредительное Собрание, кандидатура Сталина была выдвинута на одно из

первых мест по инициативе партийного актива». Имя Сталина стояло в петроградском списке

на шестом месте… В 1930 г. считалось еще необходимым в объяснение того, почему Сталин не

пользовался популярностью, указывать на отсутствие у него «ораторского таланта». Сейчас

такая фраза была бы совершенно невозможна: Сталин объявлен идолом петроградских рабочих

и классиком ораторского искусства. Но верно, что не выступая перед массами, Сталин рядом со

Свердловым выполнял в июле и августе крайне ответственную работу в аппарате: на

совещаниях, конференциях, в сношениях с Петербургским комитетом и пр.

О руководстве партии в тот период Луначарский писал в 1923 г.: «…До июльских дней

Свердлов состоял, так сказать, в главном штабе большевиков, руководя всеми событиями вместе

с Лениным, Зиновьевым и Сталиным. В июльские дни он выдвинулся на передний план». Это

было верно. Среди жестокого разгрома, обрушившегося на партию, этот маленький смуглый

человек в пенсне держал себя так, как если б ничего особенного не случилось: распределял

по-прежнему людей, ободрял тех, кто нуждался в ободрении, давал советы, а если нужно —

приказания. Он был подлинный «генеральный секретарь» революционного года, хотя и не нес

этого звания. Но это был секретарь партии, бесспорным политическим руководителем которой

Ленин оставался и в своем подполье. Из Финляндии он посылал статьи, письма, проекты

резолюций по всем основным вопросам политики. Ошибаясь нередко на расстоянии

тактически, Ленин тем более уверенно определял стратегию партии. Повседневное руководство

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

96

лежало на Свердлове и Сталине, как на наиболее влиятельных членах ЦК из числа оставшихся

на свободе. Массовое движение тем временем чрезвычайно ослабело. Партия наполовину ушла

в подполье. Удельный вес аппарата соответственно возрос. Внутри аппарата автоматически

выросла роль Сталина. Этот закон проходит неизменно через всю его политическую

биографию, как бы составляя ее основную пружину.

Непосредственно поражение в июле потерпели рабочие и солдаты Петрограда, порыв

которых разбился, в последнем счете, об относительную отсталость провинции. В столице

упадок в массах оказался поэтому глубже, чем где-либо, но держался лишь несколько недель.

Открытая агитация возобновляется уже в двадцатых числах июля, когда на небольших митингах

выступают в разных частях города три мужественных революционера: Слуцкий, убитый позже

белыми в Крыму, Володарский, убитый эсерами в Петрограде, и Евдокимов, убитый Сталиным

в 1936 г. Потеряв кое-каких случайных попутчиков, партия в конце месяца снова начинает

расти.

21—22 июля в Петрограде происходит исключительной важности совещание, оставшееся

незамеченным властями и прессой. После трагически закончившейся авантюры наступления в

столицу стали все чаще прибывать делегаты с фронта с протестами против удушения свобод в

армии и против затягивания войны. В Исполнительный Комитет их не допускали, так как

соглашателям нечего было им сказать. Фронтовики знакомились друг с другом в коридорах и

приемных и крепкими солдатскими словами отзывались о вельможах из ЦИКа. Большевики,

умевшие проникать всюду, посоветовали растерянным и озлобленным делегатам обменяться

мыслями со столичными рабочими, солдатами и матросами. На возникшем таким образом

совещании участвовали представители от 29 полков с фронта, 90 петроградских заводов, от

кронштадтских моряков и окрестных гарнизонов. Фронтовики рассказывали о бессмысленном

наступлении, о разгроме и о сотрудничестве соглашателей-комиссаров с реакционным

офицерством, которое снова подняло голову. Несмотря на то что большинство фронтовиков

продолжало, по-видимому, считать себя эсерами, резкая большевистская резолюция была

принята единодушно. Из Петрограда делегаты вернулись в окопы незаменимыми агитаторами

рабочей и крестьянской революции. В организации этого замечательного совещания Свердлов и

Сталин принимали, видимо, руководящее участие.

Петроградская конференция, безуспешно пытавшаяся удержать массы от демонстрации,

тянулась после продолжительного перерыва до ночи 20 июля. Ход ее работ очень поучителен

для выяснения роли Сталина и его места в партии. Организационное руководство нес от имени

ЦК Свердлов; но в области теории и больших вопросов политики он, без излишних претензий,

как и без напускной скромности, уступил место другим. Главной темой конференции была

оценка политического положения, как оно сложилось после июльского разгрома. Володарский,

руководящий член петроградского Комитета, заявил в самом начале: «По текущему моменту

докладчиком может быть только Зиновьев… Желательно выслушать Ленина». Имени Сталина

никто не называл. Но, прерванная массовым движением на полуслове, конференция

возобновилась лишь 16 июля. Зиновьев и Ленин скрывались, и основной политический доклад

лег на Сталина, который выступал как заместитель докладчика. «Для меня ясно, – говорил

он, – что в данный момент контрреволюция победила нас, изолированных, преданных

меньшевиками и эсерами, оболганных…» Победа буржуазной контрреволюции составляла

исходную позицию докладчика… Однако эта победа неустойчива; пока война идет, пока не

преодолена хозяйственная разруха, пока крестьяне не получили земли, «неизбежно будут

происходить кризисы, массы не раз будут выходить на улицу, будут происходить более

решительные бои. Мирный период революции кончился…» Тем самым лозунг «власть

Советам» утерял сейчас реальное содержание. Соглашательские Советы помогли

военно-буржуазной контрреволюции раздавить большевиков, разоружить рабочих и солдат и

тем сами лишились реальной власти. Вчера еще они могли устранить Временное правительство

простым постановлением; внутри Советов большевики могли прийти к господству путем

простых перевыборов. Сегодня это уже невозможно. При помощи соглашателей

контрреволюция вооружилась. Да и сами Советы стали сейчас простым прикрытием

контрреволюции. Смешно требовать власти для этих Советов! «Дело не в учреждениях, а в том,

политику какого класса проводит это учреждение». О мирном завоевании власти не может быть

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

97

более и речи. Не остается ничего другого, как готовиться к вооруженному восстанию, которое

станет возможным, когда низы деревни, а с ними фронт, повернут в сторону рабочих. Этой

смелой стратегической перспективе соответствовала очень осторожная тактическая директива

на ближайший период. «Наша задача – собрать силы, укрепить существующие организации и

держать массы от преждевременного выступления… Это общая тактическая линия ЦК».

При всей примитивности своей формы доклад давал глубокую оценку обстановки,

изменившейся в несколько дней. Прения сравнительно мало прибавили к сказанному

докладчиком. Редакция протоколов отмечала в 1927 г.: «Основные положения этого доклада

были согласованы с Лениным и построены согласно статье Ленина «Три кризиса», которая еще

не успела появиться в печати». Делегаты знали сверх того, вероятнее всего через Крупскую, что

Ленин написал для докладчика особые тезисы. «Группа конферентов, – гласит протокол, —

просит огласить тезисы Ленина. Сталин сообщает, что у него нет с собой этих тезисов…»

Требование делегатов слишком понятно: перемена ориентации так радикальна, что они

хотят услышать подлинный голос вождя. Но зато непонятен ответ Сталина: если он просто

забыл тезисы дома, то их можно доставить к следующему заседанию. Однако тезисы не были

доставлены. Получается впечатление, что они были скрыты от конференции. Еще

поразительнее тот факт, что «июльские тезисы» в отличие от всех других документов,

написанных Лениным в подполье, вообще не дошли до нас. Так как единственный экземпляр

был у Сталина, то остается предположить, что он утерял его. Однако сам он об утере ничего не

говорил. Редакция протоколов высказывает предположение, что тезисы были составлены

Лениным в духе его статей «Три кризиса» и «К лозунгам», написанных до конференции, но

опубликованных после нее в Кронштадте, где сохранилась свобода печати. Действительно,

сравнение текстов статей показывает, что доклад Сталина был лишь простым изложением этих

двух статей, без единого оригинального слова от себя. Самих статей Сталин не читал и

существования их, очевидно, не подозревал, но он опирался на тезисы, тождественные по ходу

мыслей со статьями. И это обстоятельство достаточно объясняет, почему докладчик «забыл»

принести на конференцию тезисы Ленина и почему этот документ вообще не сохранился.

Характер Сталина делает эту гипотезу не только допустимой, но прямо-таки навязывает ее.

В комиссии конференции, где шла, видимо, ожесточенная борьба, Володарский,

отказавшийся признать, что в июле контрреволюция одержала полную победу, собрал

большинство. Вышедшую из комиссии резолюцию защищал перед конференцией уже не

Сталин, а Володарский. Сталин не потребовал содоклада и не участвовал в прениях. Среди

делегатов царило замешательство. Резолюцию Володарского поддержали в конце концов 28

делегатов против 3 при 28 воздержавшихся. Группа выборгских делегатов мотивировала свое

воздержание тем, что «не были оглашены тезисы Ленина и резолюцию защищал не докладчик».

Намек на неблаговидное сокрытие тезисов был слишком явен. Сталин отмалчивался. Он

потерпел двойное поражение, так как вызвал недовольство сокрытием тезисов и не сумел

собрать в их пользу большинства.

Что касается Володарского, то он продолжал, в сущности, отстаивать большевистскую

схему революции 1905 г.: сперва демократическая диктатура; затем неизбежный разрыв с

крестьянством и, в случае победы пролетариата на Западе, борьба за социалистическую

диктатуру. Сталин при поддержке Молотова и некоторых других защищал новую концепцию

Ленина: только диктатура пролетариата, опирающегося на беднейших крестьян, обеспечит

разрешение задач демократической революции и откроет вместе с тем эру социалистических

преобразований. Сталин был прав против Володарского, но не сумел обнаружить своей

правоты. С другой стороны, отказываясь признать, что буржуазная контрреволюция одержала

полную победу, Володарский оказался прав против Сталина и против Ленина. Мы снова

встретимся с этим спором на партийном съезде через несколько дней. Конференция закончилась

принятием написанного Сталиным воззвания «Ко всем трудящимся», где, между прочим,

говорилось: «…продажные наемники и трусливые клеветники осмеливаются открыто обвинять

вождей нашей партии в «измене»… Никогда еще не были так дороги и близки рабочему классу

имена наших вождей, как теперь, когда обнаглевшая буржуазная сволочь обливает их грязью!»

Травле и преследованиям, кроме Ленина, подвергались главным образом Зиновьев, Каменев и

Троцкий. Имена их были особенно дороги Сталину, когда «буржуазная сволочь» обливала их

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

98

грязью.

Петроградская конференция явилась как бы репетицией партийного съезда, который

собрался 26 июля. К этому моменту почти все районные Советы Петрограда были уже в руках

большевиков. В фабрично-заводских комитетах, как и в правлениях профессиональных союзов,

влияние большевиков успело стать преобладающим. Организационная подготовка съезда

сосредоточивалась в руках Свердлова. Политическую подготовку вел Ленин из подполья. В

письмах в ЦК и в возобновившейся большевистской печати он с разных сторон освещал

политическую обстановку. Им же были написаны проекты всех основных резолюций для

съезда, причем доводы были тщательно взвешены на тайных свиданиях с будущими

докладчиками.

Съезд созывался под именем «Объединительного», так как на нем предстояло включение

в партию петроградской межрайонной организации, к которой принадлежали: Троцкий, Иоффе,

Урицкий, Рязанов, Луначарский, Покровский, Мануильский, Юренев, Карахан и другие

революционеры, так или иначе вошедшие в историю советской революции. «В годы войны, —

говорит примечание к «Сочинениям» Ленина, – межрайонцы были близки большевистскому

Петербургскому Комитету». Организация насчитывала к моменту съезда около 4000 рабочих.

Сведения о съезде, заседавшем полулегально в двух рабочих районах, проникли в печать;

в правительственных сферах поговаривали о роспуске съезда, но в конце концов Керенский счел

более благоразумным не соваться в Выборгский район. Для широкого общественного мнения

съезд руководился анонимами. Из большевиков, получивших известность впоследствии, на

съезде участвовали: Свердлов, Бухарин, Сталин, Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе, Юренев,

Мануильский… В президиум вошли Свердлов, Ольминский, Ломов, Юренев и Сталин. Даже

здесь, где отсутствуют наиболее видные фигуры большевизма, имя Сталина оказывается на

последнем месте. Съезд постановляет послать приветствие «Ленину, Троцкому, Зиновьеву,

Луначарскому, Каменеву, Коллонтай и всем остальным арестованным и преследуемым

товарищам». Их выбирают в почетный президиум. Издание 1938 г. только упоминает об

избрании Ленина.

Об организационной работе ЦК отчет делал Свердлов. Со времени Апрельской

конференции партия выросла с 80 до 240 тысяч членов, т. е. втрое. Рост под июльскими ударами

был здоровым ростом. Тираж всей большевистской печати поражает своей незначительностью:

320 тысяч экземпляров на гигантскую страну! Но революционная среда электропроводна: идеи

большевизма прокладывали себе дорогу в сознание миллионов.

Сталин повторил два своих доклада: о политической деятельности ЦК и о положении в

стране. В связи с муниципальными выборами, на которых большевики завоевали в столице

около 20 % голосов, Сталин докладывал: «ЦК… приложил все силы, чтобы дать бой как

кадетам, основной силе контрреволюции, так и меньшевикам и эсерам, вольно или невольно

пошедшим за кадетами». Много воды утекло со времени мартовского совещания, когда Сталин

зачислял меньшевиков и эсеров в «революционную демократию» и возлагал на кадетов миссию

«закреплять» завоевания революции.

Вопрос о войне, социал-патриотизме, крушении Второго Интернационала и группировках

в мировом социализме был вопреки традиции выделен из политического доклада и поручен

Бухарину, так как на международной арене Сталин совершенно не разбирался. Бухарин

доказывал, что кампания за мир путем «давления» на Временное правительство и другие

правительства Антанты потерпела полное крушение и что только низвержение Временного

правительства способно приблизить демократическую ликвидацию войны. Вслед за Бухариным

Сталин сделал доклад о задачах партии. Прения велись совместно по обоим докладам, хотя, как

оказалось, между докладчиками не было полного согласия.

«Некоторые товарищи говорили, – докладывал Сталин, – что так как у нас капитализм

слабо развит, то утопично ставить вопрос о социалистической революции. Они были бы правы,

если бы не было войны, если бы не было разрухи, не были расшатаны основы народного

хозяйства. Но эти вопросы о вмешательстве в хозяйственную сферу ставятся во всех

государствах как необходимые вопросы…» К тому же «нигде у пролетариата не было таких

широких организаций, как Советы… Все это исключало возможность невмешательства рабочих

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

99

масс в хозяйственную жизнь. В этом реальная основа постановки вопроса о социалистической

революции у нас в России». Основной довод поражает явной несообразностью: если слабое

развитие капитализма делает программу социалистической революции утопичной, то военное

разрушение производительных сил должно не приблизить, а, наоборот, еще более отдалить эру

социализма. На самом деле тенденция к превращению демократической революции в

социалистическую заложена была не в военном разрушении производительных сил, а в

социальной структуре русского капитализма. Эта тенденция могла быть вскрыта – и она была

вскрыта – до войны и независимо от нее. Война придала, правда, революционному процессу в

массах неизмеримо более быстрые темпы, но вовсе не изменила социального содержания

революции. Надо, впрочем, сказать, что Сталин заимствовал свой довод из отдельных

неразвитых замечаний Ленина, которые как бы имели своей целью примирить старые кадры с

необходимостью перевооружения.

В прениях Бухарин пытался отстоять частично старую схему большевизма: в первой

революции русский пролетариат идет рука об руку с крестьянством во имя демократии; во

второй революции – рука об руку с европейским пролетариатом во имя социализма. «В чем

перспектива Бухарина? – возражал Сталин. – По его мнению, в первом этапе мы идем к

крестьянской революции. Но ведь она не может… не совпасть с рабочей революцией. Не может

быть, чтобы рабочий класс, составляющий авангард революции, не боролся вместе с тем за свои

собственные требования. Поэтому я считаю схему Бухарина непродуманной». Это было

совершенно правильно. Крестьянская революция не могла победить иначе, как поставив у

власти пролетариат. Пролетариат не мог встать у власти, не начав социалистической революции.

Сталин повторял против Бухарина те соображения, которые впервые были изложены в начале

1905 г. и до апреля 1917 г. объявлялись «утопизмом». Через несколько лет Сталин забудет,

однако, повторенные им на 6-м съезде аргументы и возродит вместе с Бухариным формулу

«демократической диктатуры», которая займет большое место в программе Коминтерна и

сыграет роковую роль в революционном движении Китая и других стран.

Основная задача съезда состояла в том, чтобы заменить лозунг мирного перехода власти к

Советам лозунгом подготовки вооруженного восстания. Для этого необходимо было прежде

всего понять происшедший сдвиг в соотношении сил. Общее направление сдвига было

очевидно: от народа – к буржуазии. Но определить размеры перемены было гораздо труднее:

только новое открытое столкновение между классами могло измерить новое соотношение сил.

Такой проверкой явилось в конце августа восстание генерала Корнилова, сразу обнаружившее,

что за буржуазией по-прежнему нет опоры в народе или партии. Июльский сдвиг имел,

следовательно, поверхностный и эпизодический характер, но он оставался тем не менее вполне

реален: отныне уже немыслимо было говорить о мирном переходе власти к Советам.

Формулируя новый курс, Ленин прежде всего был озабочен тем, чтоб как можно решительнее

повернуть партию лицом к изменившемуся соотношению сил. В известном смысле он прибегал

к преднамеренному преувеличению: недооценить силу врага опаснее, чем переоценить ее. Но

преувеличенная оценка вызвала отпор на съезде, как раньше на Петроградской конференции, —

тем более что Сталин придавал мыслям Ленина упрощенное выражение.

«Положение ясно, – говорил Сталин, – теперь о двоевластии никто не говорит. Если

ранее Советы представляли реальную силу, то теперь это лишь органы сплочения масс, не

имеющие никакой власти». Некоторые делегаты совершенно правильно возражали, что в июле

временно восторжествовала реакция, но не победила контрреволюция и что двоевластие еще не

ликвидировано в пользу буржуазии. На эти доводы Сталин отвечал, как и на конференции,

аксиоматической фразой: «Во время революции реакции не бывает». На самом деле орбита

каждой революции состоит из частых кривых подъема и спуска. Реакцию вызывают такие

толчки со стороны врага или со стороны отсталости самой массы, которые приближают режим

к потребностям контрреволюционного класса, но не меняют еще носителя власти. Другое дело

победа контрреволюции: она немыслима без перехода власти в руки другого класса. В июле

такого решающего перехода не произошло. Советские историки и комментаторы продолжают и

сегодня переписывать из книги в книгу формулы Сталина, совершенно не задаваясь вопросом:

если в июле власть перешла в руки буржуазии, то почему ей в августе пришлось прибегать к

восстанию? До июльских событий именовали двоевластием тот режим, при котором Временное

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

100

правительство оставалось лишь призраком, тогда как реальная сила сосредоточивалась у

Совета. После июльских событий часть реальной власти перешла от Совета к буржуазии, но

только часть: двоевластие не исчезло. Этим и определился в дальнейшем характер Октябрьского

восстания.

«Если контрреволюционерам удастся продержаться месяц-другой, – говорил Сталин

далее, – то только потому, что принцип коалиции не изжит. Но поскольку развиваются силы

революции, взрывы будут, и настанет момент, когда рабочие поднимут и сплотят вокруг себя

бедные слои крестьянства, поднимут знамя рабочей революции и откроют эру

социалистической революции на Западе». Заметим: миссия русского пролетариата – открыть