Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 56 страниц)

победе над врагом. Без этого победа не стала бы возможной.

Позже выяснилось, что напряжение и колоссальные трудности военного времени не

могли не подточить физические силы Сталина. И приходится лишь удивляться тому, что,

несмотря на работу, которая, конечно, изнуряла его, Сталин дожил до Победы.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

242

Возникает вопрос: заботился ли он о своем здоровье? А.А. Громыко ни разу не видел,

чтобы во время союзнических конференций трех держав рядом со Сталиным находился врач.

Крепкие напитки Сталин не употреблял, мне этого видеть не доводилось. Пил сухое

виноградное вино, причем неизменно сам открывал бутылку. Подойдет, внимательно

рассмотрит этикетку, будто оценивает ее художественные достоинства, а затем уже открывает.

Бросалось в глаза, что он почти всегда внешне выглядел усталым. Не раз дипломату

видеть его шагающим по кремлевским коридорам. Ему шла маршальская форма,

безукоризненно сшитая, и чувствовалось, что она ему нравилась. Если же он надевал не

военную форму, то носил полувоенную-полугражданскую одежду. Небрежность в одежде,

неопрятность ему не были свойственны.

Как считает А. Громыко, многое из опубликованного за рубежом об отношениях Сталина

с женой, детьми, родственниками является в значительной части плодом досужего вымысла.

Часто журналисты и политики интересовались отношением Сталина к искусству, его

компетенцией в этой области. Громыко пишет: «Что касается литературы, то могу определенно

утверждать, что Сталин читал много. Его начитанность, эрудиция проявлялись не только в

выступлениях. Он знал неплохо русскую классическую литературу. Любил, в частности,

произведения Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Труднее мне говорить о его знаниях в области

иностранной литературы. Но, судя по моим некоторым наблюдениям, Сталин был знаком с

книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопассана – и последнего очень хвалил, – а

также с произведениями многих других западноевропейских писателей. По всей видимости,

много книг прочитал и по истории. В его речах часто содержались примеры, которые можно

привести только в том случае, если знаешь соответствующий исторический источник.

Одним словом, Сталин был образованным человеком, и, видимо, никакое формальное

образование не могло дать ему столько, сколько дала работа над собой. Результатом такого труда

явился известный сталинский язык, его умение просто и популярно формулировать сложную

мысль».

Глава 9. Смирнов Ю.Н. Сталин и атомная бомба

Юрий Николаевич Смирнов (1937—2011) – советский и российский ученый-физик. С

1960 по 1963 г. работал сотрудником теоретического сектора в Арзамасе-16, возглавляемого

А.Д. Сахаровым. Был ведущим научным сотрудником Российского научного центра

«Курчатовский институт».

Ю.Н. Смирнов начинает свои воспоминания фразой о том, как весной 1942 г., основываясь

на агентурной информации, Л.П. Берия впервые сообщил Сталину о развернувшихся на Западе

работах по созданию атомной бомбы.

За несколько месяцев до этого, с конца 1941 г., 28-летний курсант Военно-воздушной

академии, уже тогда известный физик и будущий академик Г.И. Флеров обратился с письмами

сначала к И.В. Курчатову, а затем к уполномоченному Государственного Комитета Обороны

(ГКО) по науке С.В. Кафтанову, убеждая их в необходимости развернуть в стране работы по

делению урана. Более того, уже находясь в армии, он в апреле 1942 г. пишет непосредственно

И.В. Сталину. Примечательно, с какой страстью Флеров отстаивал свою позицию: «Во всех

иностранных журналах полное отсутствие каких-либо работ по этому вопросу. Это молчание не

есть результат отсутствия работы… Словом, наложена печать молчания, и это-то является

наилучшим показателем того, какая кипучая работа идет сейчас за границей… Нам всем

необходимо продолжить работу над ураном».

В письме Сталину Флеров подчеркивал: «Единственное, что делает урановые проекты

фантастическими, – это слишком большая перспективность в случае удачного решения

задачи… В военной технике произойдет самая настоящая революция… Если в отдельных

областях ядерной физики нам удалось подняться до уровня иностранных ученых и кое-где даже

их опередить, то сейчас мы совершаем большую ошибку, добровольно сдавая завоеванные

позиции».

Письма Г.Н. Флерова сыграли свою роль. Как и информация, почерпнутая из записной

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

243

книжки убитого партизанами немецкого офицера, в которой содержались схемы ядерных

превращений урана и записи, наводившие на мысль о работах в Германии по созданию

сверхоружия. В результате весной 1942 г. за подписью С.В. Кафтанова и академика А.Ф. Иоффе

в ГКО страны было направлено предложение о необходимости создания научного центра по

проблеме ядерного оружия.

Много лет спустя Кафтанов вспоминал: «Докладывая вопрос на ГКО, я отстаивал наше

предложение. Я говорил: конечно, риск есть. Мы рискуем десятком или даже сотней миллионов

рублей… Если мы не пойдем на этот риск, мы рискуем гораздо большим: мы можем оказаться

безоружными перед лицом врага, овладевшего атомным оружием. Сталин походил, походил и

сказал: «Надо делать». Флеров оказался инициатором принятого теперь решения».

11 февраля 1943 г. ГКО принял специальное решение об организации

научно-исследовательских работ по использованию атомной энергии. Их руководителем был

назначен И.В. Курчатов. Вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял

В.М. Молотов. Затем с августа 1945 г. его сменил Л.П. Берия…

Хотя работы по советскому атомному проекту начались, их организация на первом этапе,

в годы войны, не удовлетворяла Курчатова. Не случайно 29 сентября 1944 г. он писал на имя

Берии: «В письме т. М.Г. Первухина и моем на Ваше имя мы сообщали о состоянии работ по

проблеме урана и их колоссальном развитии за границей… Вокруг этой проблемы за границей

создана невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и

инженерно-технических сил, уже добившихся ценнейших результатов.

У нас же, несмотря на большой сдвиг в развитии работ по урану в 1943—1944 годах,

положение дел остается совершенно неудовлетворительным…

Зная Вашу исключительно большую занятость, я все же, ввиду исторического значения

проблемы урана, решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указания о такой организации

работ, которая бы соответствовала возможностям и значению нашего Великого Государства в

мировой культуре».

Далее идут упоминания других известных особ: «Следующее по времени упоминание о

Сталине в связи с атомным проектом принадлежит Г.К. Жукову. В своей книге «Воспоминания и

размышления», рассказывая о работе Потсдамской конференции летом 1945 г., он отметил: «В

ходе конференции глава американской делегации президент США Г. Трумэн, очевидно, с целью

политического шантажа однажды пытался произвести на И.В. Сталина психологическую атаку.

Не помню точно какого числа, после заседания глав правительств Г. Трумэн сообщил И.В.

Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы, не назвав ее атомным оружием.

В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился глазами в

лицо И.В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид,

будто ничего не нашел в словах Г. Трумэна. Как Черчилль, так и многие другие

англо-американские авторы считали впоследствии, что, вероятно, И.В. Сталин действительно не

понял значения сделанного ему сообщения.

На самом деле, вернувшись с заседания, И.В. Сталин в моем присутствии рассказал В.М.

Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В.М. Молотов тут же сказал:

– Цену себе набивают.

И.В. Сталин рассмеялся:

– Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла об атомной бомбе».

Без сомнения, поворотный момент в истории советского атомного проекта наступил,

когда 6 августа 1945 г. американцы сбросили над Хиросимой свою первую атомную бомбу. Для

советского руководства пришло время решительных действий.

Интересный факт отметила Светлана Аллилуева – дочь Сталина: «…Отца я увидела

снова лишь в августе, – когда он возвратился с Потсдамской конференции. Я помню, что в тот

день, когда я была у него, – пришли обычные его посетители и сказали, что американцы

сбросили в Японии первую атомную бомбу… Все были заняты этим сообщением, и отец не

особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были такие важные – для меня —

новости. Родился сын! Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф… Какое значение могли иметь

подобные мелочи в ряду мировых событий, – это было просто никому не интересно…».

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

244

Уже через несколько дней после американских атомных бомбардировок Хиросимы и

Нагасаки последовали крупные организационные решения в интересах советского атомного

проекта. А пять месяцев спустя, 25 января 1946 г., Сталин лично встречается с Курчатовым и,

демонстрируя свое полное доверие, предоставляет ему своеобразный карт-бланш.

Из приводимой ниже записи об этой встрече 43-летнего Игоря Васильевича видно, что от

него не ускользнуло, как выглядит кабинет Сталина. Он обратил внимание на «печи изразцовые,

прекрасный портрет Ильича и портреты полководцев». Поэтому с определенной степенью

достоверности можно говорить о свежести впечатлений и что всего скорей Курчатов в кабинете

Сталина был впервые.

Текст записи Игоря Васильевича с большим трудом поддается расшифровке. По этой

причине в публикуемом тексте сделаны отдельные небольшие пропуски, а сомнительные,

неоднозначные варианты конкретных слов отмечены вопросительными знаками. Обращает на

себя внимание и форма записи: строгая, деловая, без каких-либо оценок, фактически

официальная, констатирующая. Да Игорь Васильевич и не мог себе позволить что-либо иное.

Он знал, под каким контролем каждый его шаг, и не мог подвергать даже малейшему риску

огромное дело, которое он возглавлял.

Прежде чем привести запись, необходимо остановиться на ряде важных обстоятельств.

Решением Государственного Комитета Обороны СССР от 20 августа 1945 г. при ГКО был

создан Специальный (Особый) комитет под председательством Берии. На Комитет возлагалась

задача создания атомной промышленности в стране и создания атомного оружия. Накануне

Сталин вызвал к себе Наркома боеприпасов – одного из будущих руководителей атомной

промышленности СССР Б.Л. Ванникова. Вспоминая об этом разговоре, Ванников отметил:

«Сталин вкратце остановился на атомной политике США и затем повел разговор об

организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в

СССР». Сталин упомянул о предложении Берии возложить все руководство на НКВД и сказал:

«Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и

монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих,

хорошими квалифицированными специалистами, руководителями. НКВД также располагает

разветвленной сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на

водном транспорте».

Однако затем, видимо, учитывая и соображения Ванникова, Сталин посчитал, что

наилучший вариант – выйти за рамки НКВД и создать Специальный комитет, который «должен

находиться под контролем ЦК и работа его должна быть строго засекречена… Комитет должен

быть наделен особыми полномочиями».

Заместителем председателя Специального комитета был назначен Ванников, а его

членами стали Г.М. Маленков (секретарь ЦК ВКП(б)), Н.А. Вознесенский (председатель

Госплана), А.П. Завенягин, М.Г. Первухин, А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица, И.В. Курчатов.

Секретарем и членом комитета стал В.А. Махнев.

Настаивая на включении в комитет Маленкова, Сталин подчеркнул: «Это дело должна

поднять вся партия, Маленков – секретарь ЦК, он подключит местные партийные

организации».

Одновременно с организацией Специального комитета был сформирован Ученый

(Технический) совет по атомной энергии, в который по предложению Берии вошли А.Ф. Иоффе,

П.Л. Капица, И.В. Курчатов, А.И. Алиханов, И.К. Кикоин, Ю.Б. Харитон, Б.Л. Ванников, А.П.

Завенягин и В.А. Махнев. При этом Сталин рассуждал так: «Давайте назначим председателем

Ученого совета тов. Ванникова, у него получится хорошо, его будут слушаться и Иоффе и

Капица, а если не будут – у него рука крепкая; к тому же он известен в нашей стране, его знают

специалисты промышленности и военные».

Наконец, на основании постановления ГКО от 20 августа 1945 г., вскоре было образовано

и Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров СССР, которое также возглавил

Б.Л. Ванников.

Смысл некоторых замечаний в записи И.В. Курчатова о встрече со Сталиным 25 января

1946 г. и указаний Сталина становится особенно понятным, если вспомнить, какие события

развернулись с участием академика П.Л. Капицы после первых заседаний Специального

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

245

комитета и Ученого совета, членом которых он состоял.

Петр Леонидович Капица – человек независимых взглядов, не боявшийся войти в

острый конфликт даже с Берией, 3 октября 1945 г., т. е. уже через полтора месяца после

создания Специального комитета и Ученого совета, обратился с личным письмом к Сталину. В

нем он, в частности, написал, что «товарища Берия мало заботит репутация наших ученых

(твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь, столкнувшись с

тов. Берия по Особому Комитету, я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения

к ученым». И далее: «…уже пора товарищам типа тов. Берия начинать учиться уважению к

ученым. Все это заставляет меня ясно почувствовать, что пока еще не настало время в нашей

стране для тесного и плодотворного сотрудничества политических сил с учеными».

25 ноября 1945 г. П.Л. Капица написал Сталину о своей настоятельной просьбе

освободить его «от участия в Особом Комитете и Техническом Совете». В своем пространном

письме он мотивировал просьбу тем, что «товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя

в Особом Комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия… У тов. Берия основная

слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С

этим у Берия слабо… Товарищ Ванников и другие из Техсовета мне напоминают того

гражданина из анекдота, который, не веря врачам, пил в Ессентуках все минеральные воды

подряд в надежде, что одна из них поможет». Капица в этом письме утверждал: «В организации

работы по атомной бомбе, мне кажется, есть много ненормального. Во всяком случае, то, что

делается сейчас, не есть кратчайший и наиболее дешевый путь к ее созданию… Но если

стремиться к быстрому успеху, то всегда путь к победе будет связан с риском и с концентрацией

удара главных сил по весьма ограниченному и хорошо выбранному направлению. По этим

вопросам у меня нет согласия с товарищами… Единственный путь тут – единоличное

решение, как у главнокомандующего, и более узкий военный совет».

Вопросы, поставленные Капицей в названных письмах, как мы увидим из записи

Курчатова, в той или иной степени и, видимо, не случайно, затрагивались Сталиным во время

встречи 25 января 1946 г. Поэтому интересно проследить, какие именно указания дал Сталин

Игорю Васильевичу. И обратим внимание, что Сталин в разговоре с Курчатовым сам заговорил

о Капице, а 4 апреля 1946 г. сообщил Петру Леонидовичу: «Тов. Капица! Все Ваши письма

получил. В письмах много поучительного – думаю как-нибудь встретиться с Вами и

побеседовать о них…»

Однако Сталин и Капица так никогда и не встретились. Уже 21 декабря 1945 г. Капица

был освобожден от работы в Спецкомитете и Техническом совете, а осенью 1946 г. он был снят

со всех занимаемых должностей, попав в опалу.

Игорь Васильевич в своих записях ничего не говорит о том, как выглядел Сталин во время

их встречи. Но его дочь Светлана свидетельствует: «Когда война кончилась, он (отец) заболел. У

него сразу был такой спад. Ему было уже 66 лет. Он очень болел в 46-м году… И болел долго и

трудно. Сказались напряжение и усталость военных лет и возраст… Летом 1946 года он уехал

на юг – впервые после 1937 года».

Никаких свидетельств не оставил Игорь Васильевич и о мотивах состоявшейся встречи со

Сталиным. Хотя, как видим, действия и позиция П.Л. Капицы, как и его разыгравшийся

конфликт с Берией, по меньшей мере пусть косвенно, но могли способствовать осуществлению

такой встречи.

Игорь Васильевич не упоминает, как проходила сама встреча. Но мы можем это

представить себе благодаря, например, рассказу Константина Симонова, который вместе с А.

Фадеевым и Б. Горбатовым 13 мая 1947 года впервые оказался в кабинете Сталина. Вряд ли за

год с небольшим в чем-то существенном изменился общий рисунок подобных встреч. Встреча,

которую описал Симонов, проходила с участием Молотова и Жданова и началась в седьмом

часу вечера: «…В приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли еще через одну

комнату и открыли дверь в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом, с

двумя дверями – той, в которую мы вошли, и второй дверью в самой глубине кабинета слева.

Справа, тоже в глубине, вдали от двери стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один

стол – довольно длинный, человек на двадцать – для заседаний.

Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, рядом с ним Молотов, рядом с

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

246

Молотовым Жданов. Они поднялись навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он

деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу. Молотов приветливо

поздоровался…

После этого мы все трое – Фадеев, Горбатов и я – сели рядом по одну сторону стола.

Молотов и Жданов сели напротив нас, но не совсем напротив, а чуть поодаль, ближе к

сидевшему во главе стола Сталину…

Сталин… в начале беседы больше стоял, чем сидел, или делал несколько шагов взад и

вперед позади его же стула или кресла… Сталин, как всегда, говорил очень неторопливо, иногда

повторял сказанное, останавливался, думал, прохаживался». Он был одет в серого цвета китель,

в серые брюки навыпуск. Курил кривую трубку. Впрочем, курил мало. Зажигал ее, затягивался

один раз, потом через несколько минут опять зажигал, опять затягивался, и она снова гасла, но

он почти все время держал ее в руке. Иногда он, подойдя к своему стулу, заложив за спинку

большие пальцы, легонько барабанил по стулу остальными. Во время беседы он часто

улыбался».

В заключение Ю.Н. Смирнов приводит текст весьма редкого документа: «Обратимся

теперь к тексту записи беседы, сделанной И. Курчатовым, по-видимому, сразу после встречи со

Сталиным, под свежим впечатлением. Этот листок с быстрым, почти стенографическим

почерком Игорь Васильевич до конца дней хранил в своем личном сейфе.

«25 января 1946 года.

Беседа продолжалась приблизительно один час с 7.30 до 8.30 вечера. Присутствовали т.

Сталин, т. Молотов, т. Берия.

Основные впечатления от беседы. Большая любовь т. Сталина к России и В.И. Ленину, о

котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране. […]

Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими

работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет

оказана самая широкая всемерная помощь.

Т. Сталин сказал, что не нужно искать более дешевых путей, что не нужно [?] работу, что

нужно вести работу быстро и в грубых основных формах. […]

По отношению к ученым т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им

в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей

проблемы. Он сказал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут

плохо – это уже плохо, и хотя, он говорит, наше государство и сильно пострадало, но всегда

можно обеспечить, чтобы (несколько тысяч?) человек жило на славу [?], свои дачи, чтобы

человек мог отдохнуть, чтобы была машина.

В работе т. Сталин говорил – что надо идти решительно со вложением решительно всех

средств, но по основным направлениям.

Надо также всемерно использовать Германию, в которой есть и люди, и оборудование, и

опыт, и заводы. Т. Сталин интересовался работой немецких ученых и той пользой, которую они

нам принесли.

Из беседы с т. Сталиным было ясно, что ему отчетливо представляются трудности,

связанные с получением (наших?) первых агрегатов, хотя бы с малой производительностью, т. к.

(сказал?) увеличения производительности можно достигнуть увеличением числа агрегатов.

Труден лишь первый шаг, и он является основным достижением.

(Затем?) были заданы вопросы об Иоффе, Алиханове, Капице и Вавилове и

целесообразности работы Капицы.

Было выражено (мнение?) на кого (они?) работают и на что направлена их деятельность

– на благо Родине или нет.

Было предложено написать о мероприятиях, которые были бы необходимы, чтобы

ускорить работу, все, что нужно. Кого бы из ученых следовало еще привлечь к работе.

Систему премий.

Обстановка кабинета указывает на (оригинальность?) и (?) ее хозяина. Печи изразцовые,

прекрасный портрет Ильича и портреты полководцев.

Космические лучи и циклотрон…»

Заключительные слова записи Игоря Васильевича, к сожалению, не поддаются

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

247

однозначной расшифровке».

Со дня встречи Сталина с Курчатовым 25 января 1946 г. до пуска первого советского

опытного уран-графитового реактора 25 декабря 1946 г. оставалось ровно 11 месяцев. До взрыва

первой советской атомной бомбы 29 августа 1949 г. оставалось еще долгих и очень трудных 3

года и 7 месяцев.

По существу, в ходе беседы Сталин наделил И.В. Курчатова особыми полномочиями.

Вне всякого сомнения, Сталин понимал (это хорошо видно из записи беседы), что

создание собственной атомной бомбы становится важнейшим делом для государства. Поэтому

были развернуты такие мобилизационные мероприятия, которые только и были под силу

мощной партийно-государственной системе, подчиненной единой воле и жесткому контролю.

Той централизованной диктаторской машине управления, которая господствовала в СССР.

Для решения беспрецедентной задачи были привлечены лучшие силы промышленности,

конструкторских бюро, исследовательских институтов, все звенья партийных органов и

управления, лучшие руководители и специалисты.

С другой стороны, создание атомной бомбы в СССР пришлось на период обострившегося

с лета 1946 г. опаснейшего противостояния между СССР и США, когда война между бывшими

союзниками могла начаться в любой момент.

Это было время, когда наша страна только что вышла из опустошительной кровавой

войны с фашизмом. Сталин знал о жертвах и лишениях своих соотечественников не только по

сводкам. Его дочь Светлана вспоминала, что летом 1946 г. он поехал на юг на машине:

«Огромная процессия протянулась по плохим тогда еще дорогам… Останавливались в городах,

ночевали у секретарей обкомов, райкомов. Отцу хотелось посмотреть своими глазами, как

живут люди, – а кругом была послевоенная разруха… Он нервничал, видя, что люди живут

еще в землянках, что кругом еще одни развалины».

В те же годы, еще до взрыва первой советской атомной бомбы (как, впрочем, и позднее),

Сталин продолжил свое безжалостное давление на общество, не щадя ни своих партийных

единомышленников, ни ученых, ни еще совсем недавних национальных кумиров. Заподозрив в

подготовке заговора, он в июне 1946 г. высылает Г.К. Жукова в Одессу. По нелепому навету

лично лишает воинского звания генерал-лейтенанта легендарного папанинца Е.К. Федорова и в

августе 1947 г., разжаловав в рядовые, снимает его с должности. К началу 1949 г.

раскручивается сфабрикованное «ленинградское дело», завершившееся трагической развязкой.

Гнетущую атмосферу в стране усиливали печально знаменитые репрессивные

постановления Центрального Комитета ВКП(б) в области литературы, театра, кино (1946 г.) и

даже музыки (1948 г.). Были проведены разгромные «дискуссии» по вопросам философии

(1947 г.) и по так называемому космополитизму в науке (1948—1949 гг.). Общеизвестна

трагическая участь советской генетики, судьба которой была решена в августе 1948 года…

В этих условиях быстрое создание атомной бомбы в нашей стране, завершившееся

успешным испытанием 29 августа 1949 г., было не только триумфом, но и подвигом. При этом

роль Игоря Васильевича Курчатова, его ближайших сподвижников была одной из самых

решающих.

Глава 10. Джилас М. Встречи со Сталиным

Милован Джилас (1911—1995) – югославский политический деятель и литератор.

Критиковал однопартийную систему и сталинские методы ее функционирования. В одном из

интервью 1954 года утверждал, что Югославия превратилась в тоталитарное государство, за что

был приговорен к условному тюремному заключению. Самые известные книги: «Новый класс»,

«Разговоры со Сталиным», «Несовершенное общество».

Сталин представлялся Джиласу не только неоспоримым и гениальным вождем, но и

воплощением самой идеи и мечты о новом обществе. Это обожествление личности Сталина и

безусловное принятие всего, происходившего в Советском Союзе, приобретало иррациональные

формы и масштабы. Любое действие Советского правительства и все отрицательное в

Советском Союзе, например, судебные расправы и чистки – получало оправдание, еще более

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

248

странным являлось то, что коммунистам удавалось убеждать самих себя в целесообразности и

справедливости всех этих мероприятий или, что еще проще, вытеснять из своего сознания и

забывать неприятные факты.

Между коммунистами были и люди с развитым эстетическим вкусом, с глубоким знанием

литературы и философии, но, несмотря на это, все были воодушевлены не только взглядами

Сталина, но и «совершенством» формы их изложения.

М. Джилас и сам в дискуссиях часто указывал на кристальность стиля, на

несокрушимость логики и гармонию изложения сталинских мыслей как выражение

глубочайшей мудрости, хотя для меня и тогда не составило бы большого труда определить, —

если бы дело касалось другого автора, – что на самом деле это бесцветная ограниченность и

неуместная смесь вульгарной журналистики с Библией. Иногда это принимало комические

формы: всерьез считали, что война окончится в 1942 году, потому что так сказал Сталин. Когда

же этого не произошло, пророчество было забыто, причем прорицатель ничего не потерял от

своего сверхчеловеческого могущества. С югославскими коммунистами происходило то же, что

происходило за всю долгую человеческую историю с теми, кто свою судьбу и судьбу мира

подчинял одной-единственной идее. Сами того не замечая, они создавали в своем воображении

Советский Союз и Сталина такими, какими они были необходимы для их борьбы и ее

оправдания.

О восприятии Сталина различными коммунистическими деятелями и о восприятии самим

Сталиным некоторых политиков можно прочитать такие строки: «…Следует отметить

отношение Димитрова к Сталину. Он тоже говорил о нем с уважением и восхищением, но без

явной лести и низкопоклонства. Он относился к Сталину как дисциплинированный

революционер, повинующийся вождю, но думающий самостоятельно. Особенно подчеркивал

он роль Сталина во время войны.

Он рассказывал:

– Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть

центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в

Куйбышев. Но Сталин остался в Москве. Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили

архивы. Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам.

Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет. Вскоре мне пришлось уехать из

Москвы. Сталин же остался и решил ее оборонять. В эти трагические дни он в годовщину

Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на

фронт. Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они

узнали, что Сталин в Москве, и услышали из нее его слова, – это возвратило веру, вселило

уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии.

Разговор начался с того, что Сталин поинтересовался нашими впечатлениями о Советском

Союзе. Я сказал:

– Мы воодушевлены!

На что он заметил:

– А мы не воодушевлены, хотя делаем все, чтобы в России стало лучше.

Мне врезалось в память, что Сталин сказал именно Россия, а не Советский Союз. Это

означало, что он не только инспирирует русский патриотизм, но и увлекается им, себя с ним

идентифицирует.

Однако времени размышлять об этом не было, потому что Сталин сразу перешел к

отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

– А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито —

единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся – в усмешке была ирония и самодовольство:

– Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в

Югославии.

Меня привел в восторг этот непосредственный обнаженный подход, которого я не

встречал в советских учреждениях и тем более в советской пропаганде. Я почувствовал себя на

своем месте, больше того – рядом с человеком, который относится к реальности так же, как и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

249

я, не маскируя ее. Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих

людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.

Когда я упомянул заем в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало

поможет, но что эту сумму нам сразу вручат. А на мое замечание, что мы вернем заем и

заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне

рассердился:

– Вы меня оскорбляете, вы будете проливать кровь, а я – брать деньги за оружие! Я не

торговец, мы не торговцы, вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами

тем, что у нас есть.

Одновременно Сталин интересовался моим мнением об отдельных югославских

политиках. Он спросил меня, что я думаю о Милане Гавриловиче, лидере сербских

земледельцев и первом югославском после в Москве. Я сказал: лукавый человек.

Сталин прокомментировал как бы про себя:

– Да, есть политики, считающие, что хитрость в политике – самое главное. А на меня

Гаврилович не произвел впечатления глупого человека.

Я добавил:

– Он политик с узкими взглядами, хотя нельзя сказать, что он глуп.

Сталин спросил, на ком женился югославский король Петр II. Когда я сказал, что на

греческой принцессе, он шутя заметил:

– А что, Вячеслав Михайлович, если бы я или ты женился на какой-нибудь иностранной

принцессе, может, из этого вышла бы какая-нибудь польза?

Засмеялся и Молотов, но сдержанно и беззвучно. Под конец я передал Сталину подарки