Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 56 страниц)

достанется слабовольному сыну Александра Третьего. В 1917 году пророчество сбылось.

Дальняя родственница князя Львова, председателя Временного правительства, Наталья

жила в Петрограде, во время Первой мировой служила сестрой милосердия. Когда власть

изменилась, она осталась в России и продолжала принимать клиентов в своей питерской

квартире.

Среди ее знакомых была поэтесса Анна Ахматова, которая не раз становилась

свидетельницей сеансов Львовой. Ахматова писала в своем дневнике: “Наталья Львова при мне

выгрызла зубами грыжу у четырехмесячного ребенка. Это была настоящая операция плюс

множество заклинаний и какой-то сложный обряд. Ребенок выздоровел”.

Другим знакомым Львовой был первый секретарь Ленинградского обкома и горкома

партии Сергей Киров, ближайший друг Сталина. Именно Сергей Миронович и доставил весной

1930 года Львову в Москву.

Хозяин Кремля верил в существование оккультных наук и мистику. Он был не

единственным в руководстве партии, кто всерьез рассматривал экстрасенсов и прочих магов и

колдунов как возможных помощников в партийной борьбе. В свое время сам Феликс

Дзержинский, главный чекист Страны Советов, поручил своему заместителю Глебу Бокия

заниматься созданием специальной парапсихологической лаборатории. Говорили, что идеей

Бокия, одного из создателей ГУЛАГа, было обнаружение Шамбалы, мистической страны в

Тибете, и использование ее тайн для окончательной победы коммунизма во всем мире.

Возможно, не случайно, что подобная миссия была возложена на уроженца Тифлиса.

Начальник спецотдела НКВД Глеб Бокия был в курсе учений Георгия Гурджиева, знал о Елене

Блаватской – биографии этих знаменитых мистиков XX столетия тоже были связаны со

столицей Грузии.

Но это уже совсем другая история.

Вернемся к Наталье Львовой. Оказавшись в Москве, она не раз бывала в кремлевском

кабинете Сталина и на его дачах, где проводила «чистку» помещений от дурного глаза.

Говорили, что колдунья также пыталась оказать влияние на политических противников Сталина.

Судя по тому, что победа в борьбе за власть и влияние осталась именно за вождем Кремля,

колдунья не зря занимала огромную квартиру в центре Москвы и пользовалась всевозможными

благами, которые полагались лишь первым лицам страны.

Среди прочего Львова посоветовала Сталину не указывать точную дату своего рождения,

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

73

чтобы противники не могли составить его гороскоп. Не исключено, что именно после

рекомендаций Львовой в биографиях вождя стали фигурировать сразу несколько дат его

появления на свет.

Выросший в Грузии, где и сегодня многие верят всевозможным магам и ведуньям, Сталин

отдавал должное Наталье Львовой. С ее именем связывают некоторые парадоксальные, в том

числе и кадровые, решения вождя, которые почти всегда оказывались верными.

Подробности биографии самой Натальи Львовой (известно лишь, что ее не стало в 1939

году) по-прежнему овеяны тайной.

В Тбилиси мне удалось разузнать лишь несколько фактов, которые я и привел выше. Но

без упоминания имени Натальи Львовой разговор о женщинах в жизни Сталина был бы

неполный.

На эту тему рассуждал и великий грузинский актер Рамаз Чхиквадзе:

– Говорили, что после смерти второй жены у Сталина было много женщин. Неправда. Я

видел людей, которые с ним работали. Они рассказывали, что только какое-то время, где-то

полгода, к нему приходила женщина, невзрачная такая, с портфелем. «Но она настолько

неинтересной была, что вряд ли между ними был роман», – говорил мне комендант сталинской

дачи.

Но потом у него появилась хорошая русская баба, проверенная, про которую все знали.

Она ему белье стелила, ничего не понимала в политике, не задавала никаких вопросов, а палец

покажешь – заливалась смехом. А ему и была нужна простая хохотушка. Вот с ней у него и

был роман.

Сталин же был мужчиной. Когда ему доложили, что у одного из советских генералов

много баб, и спросили, как с ним следует поступить, Сталин ответил: «А ему надо

позавидовать!»

Валентина Истомина

Той самой женщиной-хохотушкой, о которой идет речь, была Валентина Истомина. Свою

«карьеру» в ближнем круге вождя она начала в 1935 году. Ее первым местом работы стала дача

в Зубалово, где Сталин бывал лишь наездами. А посему можно предположить, что выполнять

особые обязанности Валентина начала лишь в последние годы жизни Сталина, когда ее

перевели на Ближнюю дачу, в Кунцево.

Настоящая русская красавица, порой Истомина покидала спальню вождя в пять утра. Об

этом Рамазу Чхиквадзе тоже рассказывал комендант.

Потрясающие слова об Истоминой произнес в интервью Феликсу Чуеву Вячеслав

Молотов, возглавлявший Министерство иностранных дел СССР в 1939—1949 и в 1953—1956

годах:

«Валентина Истомина? Да, была такая на даче. Приносила посуду. А если и была женой,

кому какое дело? Я вот читаю, как Энгельс к этому просто относился. У него не было

формально жены. Он жил со своей хозяйкой-ирландкой. А жениться ему было некогда. Так

почему Сталину нельзя?»

Официально должность Истоминой звучала как «сестра-хозяйка». Добрыми словами о

ней вспоминала и Светлана Аллилуева:

«Молоденькая курносая Валечка, рот которой целый день не закрывался от веселого,

звонкого смеха».

Светлана отмечала, что именно Истомина была тем человеком, который горше всех

оплакивал смерть диктатора.

«Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, Валечка, как ее все звали, —

экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле

дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не

могла остановиться, и никто не мешал ей.

Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, – наоборот, он

был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников»

– генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на

самодурство, ни на жестокость, – наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо и никогда

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

74

не получали отказа. А Валечка – как и все они – за последние годы знала о нем куда больше и

видела больше, чем я, жившая далеко и отчужденно. И за этим большим столом, где она всегда

прислуживала при больших застольях, повидала она людей со всего света.

Очень много видела она интересного, конечно, в рамках своего кругозора, – но

рассказывает мне теперь, когда мы видимся, очень живо, ярко, с юмором. И как вся прислуга, до

последних дней своих, она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец.

И не переубедить их всех никогда и ничем».

Светлана права – людей, взращенных «на» и «при» Сталине, переубедить часто

действительно невозможно. Для большинства из поколения тех, кому сегодня за семьдесят,

Иосиф Виссарионович по-прежнему Царь и Бог.

Тот же Рамаз Чхиквадзе, говоря о Сталине, рассказывал мне эпизоды, создающие

святочный образ вождя всех времен и народов. При том, что сам актер в качестве предисловия

открестился от звания «сталиниста», которым его могли бы наградить.

– Во время работы над фильмом «Победа» я познакомился с комендантом сталинской

дачи, проработавшим много лет с самим Сталиным.

25 лет этот человек находился рядом со Сталиным, был к нему очень приближен, читал

почту, еду накладывал и так далее.

Он нам очень интересные вещи рассказывал. Называл только «отец» и каждый раз со

слезами на глазах. Не дай Бог что-то плохое о Сталине сказать. «Как вы можете, если не видели

его в глаза? Он был самый добрый человек, думал только о том, как сделать лучше».

По его словам, Сталин был удивительно скромным человеком. Самыми любимыми его

блюдами были щи и чай. Иногда просил принести ему свежую баранину, которую сам надевал

на шампура и жарил в камине. Когда узнавал, что баранину ему привозили из Грузии, страшно

возмущался: неужели, мол, под Москвой невозможно найти 200 грамм мяса и надо посылать за

ним самолет?

На его даче было несколько комнат, в которых он попеременно спал. Брал с собой плед и

мутаку – маленькую грузинскую подушку, и ложился. Причем спал очень мало, часа по четыре

ночью и потом еще днем мог лечь вздремнуть на час.

Ел он тоже очень мало. Мог весь день пить чай с бутербродами, ну и один раз пообедать.

И постоянно контролировал расходы на себя. Вызывал к себе коменданта и если узнавал, что

вместо положенных, к слову скажем, 20 рублей на него истратили 23, приходил в негодование.

Как это, мол, возможно тратить такие деньги?!

Комендант рассказывал мне, как однажды прачка забрала носки Сталина, так как на

одном из носков появилась маленькая дырочка. Взамен ему положили новую пару. Когда

Сталин это обнаружил, то вызвал коменданта и потребовал вернуть ему старую пару.

«Неужели нельзя заштопать маленькую дырочку?» – возмущался он.

К счастью, носки не успели выбросить – их забрала себе прачка. Срочно поехали к ней

домой, привезли носки и принесли их Сталину. Он был очень доволен и потом часто говорил

коменданту, что до сих пор носит те носки и они исправно ему служат. Так что в быту он был

чрезвычайно скромен.

Зато когда приглашал гостей, то любил, чтобы стол был накрыт богато. Однажды у него

были писатели. Сидевший рядом со Сталиным Михаил Шолохов заметил, что всем остальным

наливают водку из бутылки, а Сталину – из особого графинчика. И вот, когда Сталин вышел в

соседнюю комнату поговорить по телефону, Шолохов не удержался и налил себе водки из

сталинского графинчика. Правда, выпить не успел, так как вернулся хозяин.

Подняли очередной тост, и Шолохов с удивлением почувствовал, что у него в рюмке

налита обыкновенная вода. А Сталин, которому, конечно же, доложили о том, что писатель

налил себе из его графинчика, повернулся к Шолохову и усмехнулся: «Ну что, крепкая?»

В последние годы жизни Сталин приезжал отдыхать на курорт, расположенный

неподалеку от Боржоми. Однажды решил собрать там всех своих старых друзей, которых знал

еще по жизни в Грузии.

Один из пришедших стариков принялся восхвалять Сталина: «Ты, Иосиф, бессмертный!»

Сталин перебил его: «Бессмертный – это ты. Потому что когда тебя не станет, тебя по-доброму

будут вспоминать сначала твои дети, потом внуки, а затем правнуки. А когда я умру, меня

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

75

начнут проклинать. И поймут, может быть, только через полвека после смерти».

От своего другого старого друга Петре Сталин узнал, что тот строит в своей деревне дом

и ему не хватает на то, чтобы перекрыть крышу. Сталин отдал ему все деньги, которые у него

были при себе. А остальное, сказал он, я пришлю тебе со следующей зарплаты.

Он и соратников своих заставлял так жить. Мне рассказывали историю, как Сталин узнал

о том, что летчик-герой Папанин выстроил себе под Москвой огромную дачу. «Почему же на

новоселье не приглашаешь?» – спросил он Папанина. Тот, разумеется, немедленно пригласил,

мол, это такая честь.

Сталин в тот же день взял с собой членов Политбюро и поехал на эту дачу. Посмотрел

огромный особняк, похвалил, а потом во время застолья поднял тост: «Давайте поблагодарим

товарища Папанина за этот прекрасный детский дом!»

Что было Папанину делать? Конечно же, он отдал дачу детскому дому. А потом услышал

от Сталина: «Как ты посмел себе такие хоромы построить? Ты же видел, как рядом простые

крестьяне живут! Что они о тебе потом говорить будут, не подумал? А надо думать!»

У писателя Юлиана Семенова была другая информация о взаимоотношении Сталина с

деньгами и его заботе о крестьянах.

Однажды во время войны Верховный Главнокомандующий отправился на линию фронта.

Для ночлега ему подыскали единственный уцелевший дом в пятидесяти километрах от

передовой. Когда наутро следующего дня Сталин собирался в Москву, то неожиданно обратился

с вопросом к своему помощнику, отблагодарили ли хозяев за то, что они предоставили свой дом

ему, а сами провели ночь у соседей в землянке.

Услышав отрицательный ответ, вождь пожурил генерала:

– Очень плохо. Человек, лишенный чувства благодарности, бездуховен. Конечно,

особенно баловать крестьян не следует, но отмечать доброе дело – должно. Дайте им в подарок

от генерала Иванова денег.

– Слушаю, товарищ Сталин. Сколько?

– Сто рублей, пожалуй, слишком много, – задумчиво ответил Сталин. – А вот тридцать

передайте им от меня – в хозяйстве пригодится.

Чтобы понять масштаб щедрости Сталина, Семенов пояснял, что в то время буханка

хлеба стоила на рынке пятьсот рублей.

Так что экономный и скромный в быту товарищ Сталин бывал и таким.

Впрочем, к самым близким людям он относился точно так же. Как-то в первые недели

войны Сталин и начальник Генерального штаба Василевский были заняты планированием

наступательных операций Советской Армии. В дверях кремлевского кабинета вождя появился

его верный секретарь Поскребышев.

– Товарищ Сталин, вам письмо от сына.

– Какого сына? У меня трое сыновей на фронте.

– От Василия, товарищ Сталин.

– Скажи коротко, что он пишет.

– Пишет, что чувствует себя хорошо, точно выполняет приказы командиров, беспощадно

истребляет врага в воздухе. И что есть маленькая просьба.

– Какая просьба?

– Пусть отец пришлет немного денег. В части открылся буфет, к тому же хочет сшить

новую офицерскую форму.

Василевский тут же поддержал: «Абсолютно законная просьба, товарищ Сталин! Василий

заслуживает этого».

Сталин ответил: «Конечно, заслуживает». И обратился к Поскребышеву: «Пишите».

Секретарь открыл блокнот и записал: «Первое. Как известно, строевой паек офицера в

военно-воздушных частях Красной Армии совершенно достаточен! Второе. Особенная форма

для сына товарища Сталина не предусмотрена! Подпись – Верховный Главнокомандующий».

Приемный сын вождя Артем Сергеев (вместе с которым, по подсчетам Сталина, и

выходило трое детей) замечал, что единственная привилегия, которую они ощутили на себе во

время войны, заключалась в том, что Сталин позвонил в комиссариат и потребовал, чтобы его

сыновей первыми призвали на фронт.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

76

И вновь воспоминания Рамаза Чхиквадзе:

– Женщины Сталина – длинный разговор, ведя который мы можем сделать немало

ошибок. О чем точно могу говорить, так это о последнем дне Сталина. Об этом мне известно от

того самого коменданта. Мне удалось вывести его на разговор о том, что стало причиной смерти

Сталина.

Первое время комендант отвечал: «Сейчас я об этом не имею права говорить. Все знает

Юрий Андропов. Он напишет, и всем все станет известно». И если рассказывал что-то, то

исключительно подобные вещи: «Я охранял покойника, здесь вот он лежал, тот-то и тот-то

приходили».

Андропов, кстати, был большим сталинистом. От него к режиссеру фильма Евгению

Матвееву приходил человек и интересовался, как дела со съемками, следил, чтобы в фильме

ничего не было против Сталина. Но не успели мы закончить картину, как Андропов умер. И так

он ничего и не открыл про смерть Сталина. Хотя комендант говорил: «Андропов все знает. Он

со мной ходил по каждой комнате и все записывал – кто был, с кем встречался и так далее».

Сам этот комендант уже был на пенсии. Говорил: «Если бы не убрали Берию, он бы меня

уничтожил». Его самого после смерти Сталина выслали из Москвы, и он каждый день ждал

ареста.

Много интересного нам поведал. Спал Сталин всегда в разных комнатах, боялся. Видимо,

все люди, облеченные большой властью, становятся параноиками. Боятся убийства и своих

старших сыновей.

Когда приходили гости, Сталин сам ставил тарелки, проверял – вкусно или нет. А гости

бывали самые разные – от научных работников до педагогов и писателей.

Никогда не начинал деловых разговоров, пока гости 3—4 бокала не выпивали и не

становились более свободными. Тогда уже начинался разговор по делу.

Как-то Сталин пригласил гостей и поблагодарил каждого. Только одному молодому

наркому заметил: «А у вас плохие показатели». И расписал, в чем причина такой плохой работы.

После этого предложил: «А сейчас давайте отдохнем, пока хозяйки нам накроют чай. Кто

из вас в бильярд играет?»

Оказалось, что только этот молодой человек. А Сталин, как оказалось, играл неплохо. И

они вдвоем стали играть – разумеется, выигрывает Сталин. Кладет шары и говорит: «Вот, вы

такой же нарком, как бильярдист». 8—3 счет был.

А вторую партию этот парень выиграл. Сталин положил кий и сказал: «Вот и видно, что

вы в министерстве больше ничем, кроме бильярда, не занимаетесь».

И все-таки комендант нам одну историю рассказал. Только говорить об этом нельзя.

Нельзя писать, потому что слышали эту историю четыре человека – оператор фильма, Евгений

Матвеев и я с моей женой Наташей. Или рассказать? Ну, слушайте.

«Я, – вспоминал комендант, – проверял помещения второго этажа. Вдруг слышу —

крик Сталина. Я ничего не понял! Он даже во время войны не кричал, говорил строго, но не

громко. У меня чуть инфаркт не случился, еле дотащил ноги до каминной комнаты. Там сидел

Берия и стоял Сталин, кулаком затыкавший ему рот: «Убирайся отсюда, я тебя в порошок

сотру». Через неделю Сталин умер».

Мы стали интересоваться, как это произошло. Тем более что комендант говорил, что

Сталин хорошо выглядел, когда в последний раз у него Хрущев и другие члены Политбюро

были.

Мужчина ответил: «Книга у него была и одеяло. Вошел он в комнату, мы поставили

караул у дверей. Обычно он мало спал, иногда просил что-то принести. А тут молчит. Мы

заглянули и увидели, что он на полу лежит. Тогда мы и начали трубить».

А потом добавил: «Все подробности я рассказал только Андропову, а меня об этом не

спрашивайте».

Единственное, что сказал: «В последнюю ночь он взял с собой книгу. Он же в день по 400

страниц читал. А страницы переворачивал, смачивая палец во рту».

Больше комендант ничего не сказал. Но мы подумали – может, книга была отравлена?

Раз Берия с Хрущевым уже дрожали, что Сталин их может раздраконить.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

77

Глава 7. «Переплавка» Кобы

(Троцкий Л. Сталин. Опыт политической биографии. Том 1)

Обратимся к любопытной книге Л. Троцкого «Сталин. Опыт политической биографии».

Воспоминания и размышления этого политического деятеля ценны тем, что образ Сталина

дается в них с учетом масштабного и весьма противоречивого исторического контекста. Итак,

вот что пишет автор в одной из глав: «1917 год… Это был самый важный год в жизни страны и

особенно того поколения профессиональных революционеров, к которому принадлежал Иосиф

Джугашвили. На оселке этого года испытывались идеи, партии и люди.

Сталин застал в Петербурге, переименованном в Петроград, обстановку, которой он не

ждал и не предвидел. Накануне войны большевизм господствовал в рабочем движении,

особенно в столице. В марте 1917 года большевики оказались в Советах в ничтожном

меньшинстве. Как это случилось? В движении 1911—1914 гг. участвовали значительные массы,

но они составляли все же лишь небольшую часть рабочего класса. Революция подняла на ноги

не сотни тысяч, а миллионы. Состав рабочих обновился к тому же благодаря мобилизации чуть

ли не на 40 %. Передовые рабочие играли на фронте роль революционного бродила, но на

заводах их заменили серые выходцы из деревни, женщины, подростки. Этим свежим слоям

понадобилось, хоть вкратце, повторить тот политический опыт, который авангард проделал в

предшествующий период. Февральским восстанием в Петрограде руководили передовые

рабочие, преимущественно большевики, но не большевистская партия. Руководство рядовых

большевиков могло обеспечить победу восстания, но не завоевание политической власти. В

провинции дело обстояло еще менее благоприятно. Волна жизнерадостных иллюзий и

всеобщего братания при политической неграмотности впервые пробужденных масс создала

естественные условия для господства мелкобуржуазных социалистов: меньшевиков и

народников. Рабочие, а за ними и солдаты, выбирали в Совет тех, которые, по крайней мере на

словах, были не только против монархии, но и против буржуазии. Меньшевики и народники,

собравшие в своих рядах чуть ли не всю интеллигенцию, располагали неисчислимыми кадрами

агитаторов, которые звали к единству, братству и подобным привлекательным вещам. От лица

армии говорили преимущественно эсеры, традиционные опекуны крестьянства, что не могло не

повышать авторитет этой партии в глазах свежих слоев пролетариата. В результате господство

соглашательских партий казалось, по крайней мере им самим, незыблемым.

Хуже всего было, однако, то, что большевистская партия оказалась событиями застигнута

врасплох. Опытных и авторитетных вождей в Петрограде не было. Бюро ЦК состояло из двух

рабочих, Шляпникова и Залуцкого, и студента Молотова (первые два стали впоследствии

жертвами чистки, последний – главой правительства). В «Манифесте», изданном ими после

февральской победы от имени Центрального Комитета, говорилось, что «рабочие фабрик и

заводов, а также восставшие войска должны немедленно выбрать своих представителей во

Временное революционное правительство». Но сами авторы «Манифеста» не придавали своему

лозунгу практического значения. Они совсем не собирались открыть самостоятельную борьбу

за власть, а готовились в течение целой эпохи играть роль левой оппозиции».

Проследим за мыслью Троцкого далее: «Массы с самого начала решительно отказывали

либеральной буржуазии в доверии, не отделяя ее от дворянства и бюрократии. Не могло быть,

например, и речи о том, чтоб рабочие или солдаты подали голос за кадета. Власть оказалась

полностью в руках социалистов-соглашателей, за которыми стоял вооруженный народ. Но не

доверяющие самим себе соглашатели добровольно передали власть ненавистной массам и

политически изолированной буржуазии. Весь режим оказался основан на qui pro quo. Рабочие,

притом не только большевики, относились к Временному правительству, как к врагу. На

заводских митингах почти единогласно принимались резолюции в пользу власти Советов.

Активный участник этой агитации, большевик Дингельштедт, позднейшая жертва чистки,

свидетельствует: «Не было ни одного рабочего собрания, которое отклонило бы нашу

резолюцию такого содержания…» Но Петроградский Комитет под давлением соглашателей

приостановил эту кампанию. Передовые рабочие изо всех сил стремились сбросить опеку

оппортунистических верхов, но не знали, как парировать ученые доводы о буржуазном

характере революции. Различные оттенки в большевизме сталкивались друг с другом, не доводя

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

78

своих мыслей до конца. Партия была глубоко растеряна. «Каковы лозунги большевиков, —

вспоминал позже видный саратовский большевик Антонов, – никто не знал… Картина была

очень неприятная…»

Двадцать два дня между прибытием Сталина из Сибири (12 марта) и прибытием Ленина

из Швейцарии (3 апреля) представляют для оценки политической физиономии Сталина

исключительное значение. Перед ним сразу открывается широкая арена. Ни Ленина, ни

Зиновьева в Петрограде нет. Есть Каменев, известный своими оппортунистическими

тенденциями и скомпрометированный своим поведением на суде. Есть молодой и

малоизвестный партии Свердлов, больше организатор, чем политик. Неистового Спандарьяна

нет: он умер в Сибири. Как в 1912 году, так и теперь, Сталин оказывается на время если не

первой, то одной из двух первых большевистских фигур в Петрограде. Растерянная партия ждет

ясного слова; отмолчаться невозможно. Сталин вынужден давать ответы на самые жгучие

вопросы: о Советах, о власти, о войне, о земле. Ответы напечатаны и говорят сами за себя.

Немедленно по приезде в Петроград, представлявший в те дни один сплошной митинг,

Сталин направляется в большевистский штаб. Три члена бюро ЦК в сотрудничестве с

несколькими литераторами определяли физиономию «Правды». Они делали это беспомощно,

но руководство партией было в их руках. Пусть другие надрывают голоса на рабочих и

солдатских митингах, Сталин окопается в штабе. Свыше четырех лет назад, после Пражской

конференции, он был кооптирован в ЦК. После того много воды утекло. Но ссыльный из

Курейки умеет держаться за аппарат и продолжает считать свой мандат непогашенным. При

помощи Каменева и Муранова он первым делом отстранил от руководства слишком «левое»

Бюро ЦК и редакцию «Правды». Он сделал это достаточно грубо, не опасаясь сопротивления и

торопясь показать твердую руку.

«Прибывшие товарищи, – писал впоследствии Шляпников, – были настроены

критически и отрицательно к нашей работе». Ее порок они видели не в нерешительности и

бесцветности, а, наоборот, в чрезмерном стремлении отмежеваться от соглашателей. Сталин,

как и Каменев, стоял гораздо ближе к советскому большинству. Уже с 15 марта «Правда»,

перешедшая в руки новой редакции, заявила, что большевики будут решительно поддерживать

Временное правительство, «поскольку оно борется с реакцией или контрреволюцией…».

Парадокс этого заявления состоял в том, что единственным серьезным штабом контрреволюции

являлось именно Временное правительство. Того же типа был ответ насчет войны: пока

германская армия повинуется своему императору, русский солдат должен «стойко стоять на

своем посту, на пулю отвечать пулей и на снаряд – снарядом…». Статья принадлежала

Каменеву, но Сталин не противопоставил ей никакой другой точки зрения. От Каменева он

вообще отличался в этот период разве лишь большей уклончивостью. «Всякое

пораженчество, – писала «Правда», – а вернее то, что неразборчивая печать под охраной

царской цензуры клеймила этим именем, умерло в тот момент, когда на улицах Петрограда

показался первый революционный полк». Это было прямым отмежеванием от Ленина, который

проповедовал пораженчество вне досягаемости для царской цензуры, и подтверждением

заявлений Каменева на процессе думской фракции, но на этот раз также и от имени Сталина.

Что касается «первого революционного полка», то появление его означало лишь шаг от

византийского варварства к империалистской цивилизации.

«День выхода преобразованной “Правды”, – рассказывает Шляпников, – был днем

оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Государственной

думы до самого сердца революционной демократии, Исполнительного комитета, был

преисполнен одной новостью: победой умеренных благоразумных большевиков над крайними.

В самом Исполнительном комитете нас встретили ядовитыми улыбками… Когда этот номер

“Правды” был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей

партии и сочувствовавших нам и язвительное удовольствие у наших противников…

Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что “Правда” была захвачена

приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями “Правды”, то потребовали

исключения их из партии». Изложение Шляпникова перерабатывалось им в духе смягчения под

давлением Сталина, Каменева и Зиновьева в 1925 г., когда эта «тройка» господствовала в

партии. Но оно все же достаточно ярко рисует первые шаги Сталина на арене революции, как и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

79

отклик передовых рабочих. Резкий протест выборжцев, который «Правде» пришлось вскоре

напечатать на своих столбцах, побудил редакцию стать осторожнее в формулировках, но не

изменить курс.

Политика Советов была насквозь пропитана духом условности и двусмысленности.

Массы больше всего нуждались в том, чтобы кто-нибудь назвал вещи их настоящим именем: в

этом, собственно, и состоит революционная политика. Но никто этого не делал, боясь потрясти

хрупкое здание двоевластия. Наибольше фальши скоплялось вокруг вопроса о войне. 14 марта

Исполнительный комитет внес в Совет проект манифеста «К народам всего мира». Рабочих

Германии и Австро-Венгрии этот документ призывал отказаться «служить орудием захвата и

насилия в руках королей, помещиков и банкиров». Тем временем сами вожди Совета совсем не

собирались рвать с королями Великобритании и Бельгии, с императором Японии, с помещиками

и банкирами, своими собственными и всех стран Антанты. Газета министра иностранных дел

Милюкова с удовлетворением писала, что «воззвание развертывается в идеологию, общую нам

со всеми нашими союзниками». Это было совершенно верно: в таком именно духе действовали

французские министры-социалисты с начала войны. Почти в те же часы Ленин писал в

Петроград через Стокгольм об угрожающей революции опасности прикрытия старой

империалистической политики новыми революционными фразами: «Я даже предпочту раскол с

кем бы то ни было из нашей партии, чем уступлю социал-патриотизму». Но идеи Ленина не

нашли в те дни ни одного защитника.

Единогласное принятие манифеста в Петроградском Совете означало не только торжество

империалиста Милюкова над мелкобуржуазной демократией, но и торжество Сталина и

Каменева над левыми большевиками. Все склонились перед дисциплиной патриотической

фальши. «Нельзя не приветствовать, – писал Сталин в «Правде», – вчерашнее воззвание

Совета… Воззвание это, если оно дойдет до широких масс, без сомнения вернет сотни и тысячи

рабочих к забытому лозунгу: « Пролетарии всех стран, соединяйтесь !» На самом деле в

подобных воззваниях на Западе недостатка не было, и они лишь помогали правящим классам

поддерживать мираж войны за демократию.

Посвященная манифесту статья Сталина в высшей степени характерна не только для его

позиции в данном конкретном вопросе, но и для его метода мышления вообще. Его

органический оппортунизм, вынужденный, благодаря условиям среды и эпохи, временно искать

прикрытия в абстрактных революционных принципах, обращается с ними, на деле, без

церемонии. В начале статьи автор почти дословно повторяет рассуждения Ленина о том, что и

после низвержения царизма война на стороне России сохраняет империалистский характер.

Однако при переходе к практическим выводам он не только приветствует с двусмысленными

оговорками социал-патриотический манифест, но и отвергает, вслед за Каменевым,

революционную мобилизацию масс против войны. «Прежде всего несомненно, – пишет он, —

что голый лозунг: долой войну! совершенно непригоден как практический путь». На вопрос: где

же выход? он отвечает: «Давление на Временное правительство с требованием изъявления

своего согласия немедленно открыть мирные переговоры…» При помощи дружественного

«давления» на буржуазию, для которой весь смысл войны в завоеваниях, Сталин хочет

достигнуть мира «на началах самоопределения народов». Против подобного филистерского

утопизма Ленин направлял главные свои удары с начала войны. Путем «давления» нельзя

добиться того, чтоб буржуазия перестала быть буржуазией: ее необходимо свергнуть. Но перед

этим выводом Сталин останавливался в испуге, как и соглашатели.

Не менее знаменательна статья Сталина «Об отмене национальных ограничений»