Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 56 страниц)

лучшее вооружение, и слепо вериг, что ни одно государство не способно создать более

совершенное вооружение. Такая армия, которая считает себя непобедимой, обладающей самым

лучшим вооружением, и не верит в силу и возможность противника, обречена на поражение.

Германия ведет несправедливую империалистическую войну с целью захвата территории

других стран и порабощения их народов. Эти народы оккупированных стран поднимаются на

борьбу за свое освобождение, за восстановление свободы и независимости своих стран. Война

против Германии неизбежно перерастает в победоносную народно-освободительную войну.

Поражение Германии в этой войне предопределено историей».

После этого он довольно подробно охарактеризовал количественный и качественный

состав различных родов войск: пехоты, артиллерии, бронетанковых войск, авиации,

Военно-Морского Флота, войск связи и инженерных войск, кавалерии. В конце речи Сталин

сделал нам всем такое внушение: «Прошу об этом не болтать!»

Участников приема пригласили на банкет.

Э. Муратов со своим близким другом, сокурсником Мишей Самохиным, направился в

Георгиевский зал. По пути встретился товарищ по учебе в Горном институте, Евгений Чахирев.

В 1937 году он также закончил 2-й курс института и по спецнабору поступил на 2-й курс

Артиллерийской академии. Когда автор воспоминаний спросил, кто тот знакомый Сталина,

слушатель академии, конспекты которого читал Сталин, то он сказал, что это его сын Яков

Джугашвили. В это время мимо прошел грузин с бакенбардами. Женя показал на него: «Это и

есть старший сын Сталина Яков».

Гости прошли в Георгиевский зал. Здесь стояло множество столов – на 32 персоны

каждый. По торцам каждого сидели командиры НКВД. Столы были уставлены зернистой и

кетовой икрой, семгой, севрюгой, различными мясными деликатесами, овощными салатами.

В зале, в правом углу у самой сцены стоял стол, за которым уселись генералы,

занимающие высшие командные посты в наркомате обороны – Г.К. Жуков, П.В. Рычагов, А.И.

Запорожец и другие. Когда вышли на сцену Сталин, члены Политбюро и маршалы, в зале все

встали, и раздались аплодисменты. Сталин произнес первый тост:

«Товарищи! Во всех войнах главным родом войск, обеспечивавшим победу, была пехота.

Артиллерия, авиация, бронетанковые силы защищали пехоту, обеспечивали выполнение задач,

поставленных перед пехотой. Крепости, города и населенные пункты врага считали занятыми

только тогда, когда туда вступала нога пехоты. Так было всегда, так будет в будущей войне.

Первый тост я предлагаю за пехоту. За царицу полей – пехоту!»

Он выпил вино из фужера. Так как вино пенилось, то Э. Муратов подумал, что это

шампанское. Каждый стол обслуживали четыре официанта, они наливали вино, предварительно

спросив каждого, кто какое вино хочет пить. Наливали из бутылок, завернутых в салфетки, и

поэтому определить, какое вино пьют Сталин, члены Политбюро и гости, было нельзя. Прошло

минут пятнадцать. Официант на сцене снова налил вино Сталину. Было объявлено о следующем

тосте.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

221

Раздались бурные аплодисменты. Сталин запротестовал, жестом показал, что всем надо

сесть. Он сказал:

«Товарищи! Следующий тост я предлагаю за артиллерию. Артиллерия – главная ударная

сила пехоты, прокладывающая путь к победе пехоты. Она сокрушает доты и дзоты, защищает

пехоту от танков и авиации. Без серьезной артиллерийской подготовки любое наступление

пехоты обречено на неудачу. Предлагаю выпить за артиллерию. Артиллерия – бог войны».

Все дружно выпили, начали концерт. Пели н.а. СССР Пирогов, певица

Пантофель-Нечецкая. Прошло минут двадцать.

И тут в зале поднялся с места генерал Сивков и громким басом произнес:

«Товарищи! Предлагаю выпить за мир, за сталинскую политику мира, за творца этой

политики, за нашего великого вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина!»

В ответ на это Сталин протестующе замахал рукой. Гости растерялись. Сталин

предупредил, что возьмет слово. Снова раздались аплодисменты. Сталин жестом предложил

всем сесть. Когда в зале стало тихо, он начал свою речь. Он был очень разгневан, немножко

заикался, в его речи появился сильный грузинский акцент:

«Этот генерал ничего не понял. Он ничего не понял. Мы, коммунисты, – не пацифисты,

мы всегда были против несправедливых войн, империалистических войн за передел мира, за

порабощение и эксплуатацию трудящихся. Мы всегда были за справедливые войны за свободу и

независимость народов, за революционные войны за освобождение народов от колониального

ига, за освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации, за самую справедливую

войну в защиту социалистического отечества. Германия хочет уничтожить наше

социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической

партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, Родину Ленина, завоевания

Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов.

Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я

предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне».

Сталин осушил свой фужер, все в зале сделали то же самое. Воцарилась тишина.

Продолжился концерт. Пел н.а. СССР И.С. Козловский, танцевали Галина Уланова и

Константин Сергеев.

Когда объявили перерыв, все члены Политбюро ушли. Справа от Э. Муратова сидел очень

приветливый мужчина, который подал ему руку и представился: «Управделами СНК Чаадаев».

Он сказал: «Молодой человек, вам очень повезло. Я никогда не слышал, чтобы Иосиф

Виссарионович так много и вдохновенно выступал, причем не заглядывая в заранее

подготовленный текст…»

Военному вспомнились слова Анри Барбюса о Сталине: «Человек с головой ученого, с

лицом рабочего, в одежде простого солдата, живет в небольшом домике. Кто бы вы ни были,

лучшее в вашей судьбе находится в руках этого человека. Он подлинный вождь, Сталин – это

Ленин сегодня». Э. Муратову захотелось взглянуть на этот небольшой домик. Он вышел из

Большого дворца. При выходе никто не спросил документов. Когда он направился к

небольшому домику, как из-под земли появились и окружили его четверо рослых мужчин в

гражданской одежде. Один из них проверил документы военного и спросил, что он разыскивает

на территории Кремля. Тогда Э. Муратов ответил, что хочет посмотреть царь-пушку. Он сказал,

что ее надо искать совсем в другом месте, и попросил одного из четырех мужчин показать

царь-пушку. Когда гость вернулся во дворец, гости уже входили в Георгиевский зал,

усаживались на свои места.

На сцену вышел Сталин и все члены Политбюро, Тимошенко, адмиралы и маршалы, не

было среди них только Калинина. Все в зале встали, раздались аплодисменты. Тимошенко

предоставил слово Сталину.

Сталин провозгласил тост за танкистов. Далее, пока продолжался банкет, тосты

провозглашались только Сталиным: за летчиков, военных моряков, связистов и мотоциклистов,

саперов, кавалеристов. Когда все выпили за кавалеристов, с места поднялся Буденный, подошел

к Сталину. Они обнялись и поцеловались. Каждый раз, когда Сталин произносил тост, он кратко

определял, какие задачи будет выполнять тот или иной род войск во время войны.

Но эти тосты, произнесенные после перерыва, Э. Муратов слушал не с таким

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

222

напряженным вниманием, как те, что Сталин произнес в начале банкета. Мысли гостя все время

возвращались к тосту «За войну!». Он с тревогой думал: «Значит, скоро война?»

Между тостами продолжался концерт, выступали артисты московских и ленинградских

академических театров, показывали сцены из балетов «Лебединое озеро» и «Щелкунчик».

В 24 часа Сталин и все члены Политбюро, как по команде, встали и, не попрощавшись,

ушли со сцены. За ними ушли маршалы и адмиралы. Убрали большой стол, за которым они

сидели, и на сцену стали выходить артисты джазов Утесова, Скоморовского, Рознера и других.

В зале столы придвинули к стенам, начались танцы. Появились дамы – актрисы, участницы

концерта, балерины. Э. Муратов танцевал с солисткой Большого театра, певицей Соколовой.

Удостоился от нее комплимента: «Вы хорошо танцуете», и приглашения на следующий танец.

Однако тут поступило распоряжение собираться.

В половине первого ночи 6 мая все военные вышли из Большого Кремлевского дворца,

построились и через Спасские ворота покинули Кремль. При выходе из Кремля никто уже не

проверял их докуметы.

Глава 4. Симонов К. Беседы с адмиралом флота СССР И.С. Исаковым

Константин Михайлович Симонов (1915—1979) – русский писатель, поэт и

общественный деятель. Во время войны был призван в армию, работал в газете «Боевое знамя».

Автор знаменитого стихотворения «Жди меня». Самые известные прозаические произведения:

роман «Товарищи по оружию», трилогия «Живые и мертвые». Иван Степанович Исаков (1894—

1967) – советский военачальник, с 1945 г. – адмирал Флота СССР. Участвовал в Первой

мировой войне. В 1942 г. был тяжело ранен во время Новороссийской операции, потерял ногу.

По воспоминаниям современников, Сталин отзывался об Исакове так: «Умница, без ноги, но с

головой».

К. Симонов начинает свой рассказ так:

«Человек, рассказывавший мне все это, стремился быть предельно объективным,

стремился рассказать о разных чертах Сталина – и привлекавших, и отталкивавших.

Воспоминания касались главным образом предвоенных лет, отчасти военных. Буду приводить

их так, как запомнил, не соблюдая последовательности». Далее следуют воспоминания И.С.

Искакова.

По всей видимости, это было вскоре после убийства Кирова. В то время военный состоял

в одной из комиссий, связанных с крупным строительством. Заседания этой комиссии

происходили регулярно каждую неделю – иногда в кабинете у Сталина, иногда в других

местах. После таких заседаний бывали иногда ужины в довольно узком кругу или смотрели

кино, тоже в довольно узком кругу. Смотрели и одновременно выпивали и закусывали.

В тот раз ужин происходил в одной из нижних комнат: довольно узкий зал, сравнительно

небольшой, заставленный со всех сторон книжными шкафами. А к этому залу от кабинета, где

все заседали, вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих

переходах, на каждом повороте стояли часовые – не часовые, а дежурные офицеры НКВД.

К. Симонов пишет со слов очевидца: «Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и,

еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: «Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый

раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если

завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и

думаешь…»

Я, как и все, слушал это в молчании. Тогда этот случай меня потряс. Сейчас, спустя много

лет, он мне кое-что, пожалуй, объясняет в жизни и поведении Сталина, не все, конечно, но

кое-что».

Был и другой случай. И. Исаков вернулся из поездки на Север. Там строили один военный

объект, крупное предприятие. А дорога к этому объекту никуда не годилась. Сначала там через

болото провели шоссе, которое было, как подушка, и все шевелилось, когда проезжали машины,

а потом, чтобы ускорить дело, не закончив строительство железной дороги, просто положили на

это шоссе сверху железнодорожное полотно. Часть пути приходилось ехать на машинах, часть

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

223

на дрезинах или на железнодорожном составе, который состоял всего из двух грузовых вагонов.

Исаков был в составе комиссии, в которую входили представители разных ведомств.

Руководитель комиссии не имел касательства к Наркомату путей сообщения, поэтому не был

заинтересован в дороге. Несмотря на возражения военного, в докладе Сталину он указал, что

все хорошо, все в порядке, и формально был прав, потому что по линии объекта, находившегося

непосредственно в его подчинении, все действительно было в порядке, а о дороге он даже не

заикнулся. Тогда И. Исаков попросил слова и, горячась, сказал об этой железнодорожной ветке,

о том, что это не лезет ни в какие ворота, что таким образом никто ничего не построит и что

вообще эта накладка железнодорожных путей на шоссе, причем единственное, – не что иное,

как вредительство. Тогда «вредительство» относилось к терминологии, можно сказать, модной,

бывшей в ходу, и было употреблено именно это выражение.

Сталин дослушал до конца, потом сказал спокойно: «Вы довольно убедительно, товарищ

(он назвал фамилию), проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта

дорога в таком виде, в каком она сейчас есть, не что иное, как вредительство. Но прежде всего

тут надо выяснить, кто вредитель? Я – вредитель. Я дал указание построить эту дорогу.

Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробностей не доложили,

доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном

случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем».

Это был один из многих случаев, когда он демонстрировал и чувство юмора, в высшей

степени ему свойственное, очень своеобразного юмора, и в общем-то способность сказать о

своей ошибке или заблуждении, сказать самому.

Как вел свои заседания Сталин? Надо сказать, что он вел заседания по принципу

классических военных советов. Очень внимательно, неторопливо, не прерывая, не сбивая,

выслушивал всех. Причем старался дать слово примерно в порядке старшинства, так, чтобы

высказанное предыдущим не сдерживало последующего. И только в конце, выловив все

существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из разных точек зрения,

делал резюме, подводил итоги. Так было в тех случаях, когда он не становился на совершенно

определенную точку зрения с самого начала. Речь идет в данном случае, разумеется, о вопросах

военных, технических и военных, а не общеполитических.

Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении

нужно решить таким, а не иным образом, – это называлось «подготовить вопрос», так, кстати,

и до сих пор называется, – он вызывал двух-трех человек и рекомендовал им выступить в

определенном направлении. И людям, которые уже не по первому разу присутствовали на таких

заседаниях, было по выступлениям этих людей ясно, куда клонится дело. Но и при таких

обсуждениях тем не менее он не торопился, не обрывал и не мешал высказать иные точки

зрения, которые иногда какими-то своими частностями, сторонами попадали в орбиту его

зрения и входили в последующие его резюме и выработанные на их основе резолюции, то есть

учитывались тоже, несмотря на предрешенность, – в какой-то мере, конечно.

И.С. Исаков припомнил еще одну историю:

«Это было тоже в середине тридцатых годов. Не помню, кажется, это было после парада 1

Мая, когда принимались участники парада. Ну, это так называется «участники парада», это

были не командиры дивизий и полков, прошедших на параде, а верхушка командования. Не

помню уже точно, в каком году это было, но помню, что в этот раз зашла речь о скорейшем

развертывании строительства Тихоокеанского флота, а я по своей специальности был в какой-то

мере причастен к этим проблемам. Был ужин. За ужином во главе стола сидел Сталин, и рядом с

ним сидел Жданов. Жданов вел стол, а Сталин ему довольно явственно подсказывал, за кого и

когда пить и о ком (в известной мере) даже что говорить.

Уже довольно много выпили. А я, хотя вообще умею хорошо пить и никогда пьян не

бываю, на этот раз вдруг почему-то очень крепко выпил. И понимая, что очень крепко выпил,

всю энергию употреблял на то, чтобы держаться, чтобы со стороны не было заметно.

Однако когда Сталин, вернее, Жданов по подсказке Сталина и притом в обход моего

прямого начальства, сидевшего рядом со мной, за которого еще не пили, поднял тост за меня, я

в ответ встал и тоже выпил. Все уже стали вставать из-за столов, все смешалось, и я подошел к

Сталину. Меня просто потянуло к нему, я подошел к нему и сказал:

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

224

– Товарищ Сталин! Наш Тихоокеанский флот в мышеловке. Это все не годится. Он в

мышеловке. Надо решать вопрос по-другому.

И взял его под руку и повел к громадной карте, которая висела как раз напротив того

места, где я сидел за столом. Видимо, эта карта Дальневосточного театра и навела меня на эту

пьяную мысль: именно сейчас доказать Сталину необходимость решения некоторых проблем,

связанных со строительством Тихоокеанского флота. Я подвел его к карте и стал ему

показывать, в какую мышеловку попадает наш флот из-за того, что мы не вернем Сахалин. Я

ему сказал:

– Без Южного Сахалина там, на Дальнем Востоке, большой флот строить невозможно и

бессмысленно. Пока мы не возвратим этот Южный Сахалин, до тех пор у нас все равно не будет

выхода в океан.

Он выслушал меня довольно спокойно, а потом сказал:

– Подождите, будет вам Южный Сахалин!

Но я это воспринял как шутку и снова стал убеждать его с пьяным упорством, что флот

наш будет в ловушке на Дальнем Востоке, что нам нужно обязательно, чтобы у нас был Южный

Сахалин, что без этого нет смысла строить там большой флот.

– Да я же говорю вам: будет у нас Южный Сахалин! – повторил он уже немного

сердито, но в то же время усмехаясь.

Я стал говорить что-то еще, тогда он подозвал людей, да, собственно, их и звать не надо

было, все столпились вокруг нас, и сказал:

– Вот, понимаете, требует от меня Исаков, чтобы мы обладали Южным Сахалином. Я

ему отвечаю, что будем обладать, а он не верит мне…

Этот разговор вспомнился мне потом, в сорок пятом году. Тогда он мне вспомнился, не

мог не вспомниться».

А вот воспоминание о гневе Сталина:

«Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него смотреть в это время и

трудно было присутствовать при таких сценах. Я присутствовал при нескольких таких сильных

вспышках гнева, но все происходило не так, как можно себе представить, не зная этого.

Вот одна из таких вспышек гнева, как это выглядело.

Но прежде чем говорить о том, как это выглядело в этом конкретном случае, хочу сказать

вообще о том, с чем у меня связываются воспоминания об этих вспышках гнева. В прусском

уставе еще бог весть с каких времен, чуть ли не с Фридриха, в уставе, действующем и сейчас в

германской армии, в обеих – восточной и западной, между прочим, есть такое правило:

назначать меры дисциплинарного взыскания нельзя в тот день, когда совершен проступок. А

надо сделать это не ранее чем на следующий день. То есть можно сказать, что вы за это будете

отправлены на гауптвахту, но на сколько суток – на пять, на десять, на двадцать, – этого

сказать сразу нельзя, не положено. Это можно определить на следующий день. Для чего это

делается? Для повышения авторитета командира, для того, чтобы он имел время обдумать свое

решение, чтобы не принял его сгоряча, чтобы не вышло так, что он назначит слишком слабое

или слишком сильное наказание, не выяснив всего и не обдумав на холодную голову. В

результате всем будет ясно, что это неверное приказание, а отменить он уже не сможет, потому

что оно, это взыскание, будет уже наложено. Вот это первое, что вспоминается мне, когда я

думаю о гневе Сталина. У него было – во всяком случае, в те времена, о которых я

вспоминаю, – такое обыкновение – задержать немного решение, которое он собирался

принять в гневе.

Второе, вторая ассоциация. Видели ли вы, как в зоологическом парке тигры играют с

тигрятами? Это очень интересное зрелище. Он лежит ленивый, большой, величественный, а

тигренок к нему лезет, лезет, лезет. Тормошит его, кусает, надоедает… Потом вдруг тигр

заносит лапу и ударяет его, но в самую последнюю секунду задерживает удар, девять десятых

удара придерживает и ударяет только одной десятой всей своей силы. Удерживает, помня всю

мощь этой лапы и понимая, что если ударить всей силой, то он сломает хребет, убьет…

Эта ассоциация тоже у меня возникла в связи с теми моими воспоминаниями, о которых я

говорю.

Вот одно из них. Это происходило на Военном совете, незадолго до войны, совсем

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

225

незадолго, перед самой войной. Речь шла об аварийности в авиации, аварийность была

большая. Сталин по своей привычке, как обычно на таких заседаниях, курил трубку и ходил

вдоль стола, приглядываясь к присутствующим, иногда глядя в глаза, иногда в спины.

Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до

командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется,

генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по

внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

– Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная

гробовая тишина. Стоял только Рычагов, еще не отошедший после своего выкрика, багровый и

взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин. Вообще-то он ходил, но когда

Рычагов сказал это, Сталин остановился.

Скажу свое мнение. Говорить это в такой форме на Военном совете не следовало. Сталин

много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с ней вопросах

довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей,

возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию. Несомненно, эта

реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все

понимали.

Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошел мимо

стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату

назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не

повышая голоса:

– Вы не должны были так сказать!

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять

повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же

низким спокойным голосом:

– Вы не должны были так сказать. – И, сделав крошечную паузу, добавил: – Заседание

закрывается.

И первым вышел из комнаты.

Все стали собирать свои папки, портфели, ушли, ожидая, что будет дальше.

Ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня, ни через три ничего не было. А через неделю

Рычагов был арестован и исчез навсегда».

Однажды у военачальника был разговор со Сталиным, который запомнился, потому что

очень поднимал его в глазах военного. Это было в 1933 году после проводки первого

маленького каравана военных судов через Беломорско-Балтийский канал, из Балтийского моря в

Белое. В Полярном, в кают-компании миноносца, глядя в иллюминатор и словно разговаривая с

самим собой, Сталин вдруг сказал:

– Что такое Черное море? Лоханка. Что такое Балтийское море? Бутылка, а пробка не у

нас. Вот здесь море, здесь окно! Здесь должен быть Большой флот, здесь. Отсюда мы сможем

взять за живое, если понадобится, Англию и Америку. Больше неоткуда!

Это было сказано в те времена, когда идея создания Большого флота на Севере еще не

созрела даже у самых передовых морских деятелей. А после того как он это все сказал,

продолжая глядеть в иллюминатор на серый невеселый горизонт, он добавил:

– Надо попробовать в этом году еще караван военных судов перебросить с Балтики. Как,

можно это сделать?

Вот и второе, связанное с этим же годом, воспоминание. В Сороках, когда прошли

Беломорско-Балтийский канал, был небольшой митинг, на котором выступили то ли начальник,

то ли заместитель начальника Беломорстроя Рапопорт, начальник ГПУ Ленинграда Медведь и

еще кто-то. Стали просить выступить Сталина. Сталин отнекивался, не хотел выступать, потом

начал как-то нехотя, себе под нос.

А перед этим, надо сказать, все речи были очень и даже чересчур пламенны. И вот после

всех этих речей Сталин, как бы нехотя, взял слово и сказал: «Что тут говорили: возьмем,

победим, завоюем… Война, война… Это еще неизвестно, когда будет война. Когда будет —

тогда будет! Это север!»

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

226

И. Исакову очень понравилось это серьезное, глубокое отношение к сложному вопросу, с

которым все военные тогда только еще начинали иметь дело.

Глава 5. Яковлев Н.Д. Рядом со Сталиным

Николай Дмитриевич Яковлев (1898—1972) – советский военачальник, маршал

артиллерии. С 1941 по 1946 год был начальником Главного артиллерийского управления РККА.

Написал книгу военных мемуаров.

Размышления о начале войны: «Когда мы беремся рассуждать о 22 июня 1941 года,

черным крылом накрывшем весь наш народ, то нужно отвлечься от всего личного и следовать

только правде. Непозволительно пытаться взвалить всю вину за внезапность нападения

фашистской Германии только на И.В. Сталина. Прошу понять меня правильно – когда я пишу

это, то далек от мысли встать в ряды недоброй памяти защитников всего того, что решительно

осуждено. Да и не приличествует мне защищать Сталина по причинам личного характера: я

встретил день его смерти в 1953 году, находясь в одиночке бериевской тюрьмы, где мысли мои

были заняты главным образом тем, как отбить очередные вздорные «обвинения»,

нагромождавшиеся следователями. Не оставляет меня и то вполне реальное соображение, что,

если бы не скончался в то время Сталин, я бы не писал теперь эти строки.

Много горя принесли тяжелые 1937 и 1938 годы. В результате репрессий были загублены

блестящие кадры командиров и политработников Красной Армии. Тяжелые условия для нашего

народа создались из-за допущенных просчетов в сроках нападения Германии. Не так сложился

бы начальный период войны, если бы войска хотя бы на несколько недель раньше получили

нужные директивы, развернулись бы и изготовились к бою.

Таких упреков можно приводить немало в адрес не только И.В. Сталина. Никто не

упрекнул бы, например, в провокации командование 4-й армии Белорусского военного округа,

если бы оно вывело из казарм в Бресте полки стрелковой дивизии, а не оставило бойцов в ночь

на 22 июня в казармах, двери которых были под пулеметным прицелом с вражеской территории.

В бесконечных сетованиях наших военачальников о «внезапности» просматривается попытка

снять с себя всю ответственность за промахи в боевой подготовке войск, в управлении ими в

первый период войны. Они забывают главное: приняв присягу, командиры всех звеньев – от

командующих фронтами до командиров взводов обязаны держать войска в состоянии боевой

готовности. Это их профессиональный долг, и объяснять невыполнение его ссылками на И.В.

Сталина не к лицу солдатам».

Оценивая обеспеченность наших сухопутных сил к июню 1941 года вооружением и

боеприпасами, Н.Д. Яковлев подчеркивал, что то, что было сделано за предвоенные годы,

являлось, видимо, пределом экономических возможностей. Политическое руководство страны

рассчитывало на более поздние сроки войны, а когда она началась, полагалось на

профессиональное мастерство наших командующих. К сожалению, оно не всегда было на

высоте. Признать это фронтовикам трудно, ибо в таком случае нужно бы сказать, что

взаимодействие между родами войск организовывалось наспех, не было должной разведки и не

всегда существовало твердое и целеустремленное руководство. Куда легче сетовать на нехватку

вооружения и боеприпасов как на основную причину неблагоприятного развития событий на

фронте. По крайней мере осязаемо и просто.

Руководство Генштаба в быстро изменявшейся оперативной обстановке целиком

переключилось на действия фронтов, и сверстывать план заказов стало некому, а начальников,

распоряжавшихся отпуском боеприпасов и вооружения, оказалось много. Все нарастали

требования фронтов. ГАУ лихорадило от неразберихи.

В кабинет начальника ГАУ несколько дней подряд приходил Маленков со своим

помощником Шаталиным. После них в одном из кабинетов поместился Н.А. Вознесенский со

своим помощником Мохневым. Несколько недель в роли назойливого контролера был Мехлис.

Яковлев довольно насмотрелся на разного рода «проверяющих». Пока они тихо сидели в

кабинете, это было неприятно, но терпимо. Однако когда некоторые возомнили себя

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

227

специалистами, конфликты оказались неизбежными. Военачальник был вынужден отвести ряд

безграмотных предложений Маленкова, относившихся к проверенной практикой норме

патронов, расходуемых военной приемкой при контрольном отстреле винтовок и пулеметов

(какой-то «заботливый деятель», не зная глубины вопроса, поспешил пожаловаться в ЦК на

большой расход боеприпасов). Затем, когда Маленков со свитой явился на полигон и стал

разглагольствовать о достоинствах боевой техники, Яковлев прямо ему указал на то, что он не

понимает сути дела.

Военным вспоминается еще один инцидент, участником которого был Л. Берия:

«Требовалось настоятельно вооружение и для войск НКВД. В 1941 году потребность не

обеспечивалась поставками, отсюда конфликты и с этим ведомством. Учитывая, что главой

НКВД был Берия, легко понять, в каких условиях приходилось с ним «конфликтовать». Как-то

при очередном распределении вооружения присутствовал генерал-полковник Н.Н. Воронов. Вот

что он написал впоследствии: «Сталину бросились в глаза цифры: «Для НКВД – 50 000

винтовок». Он забросал нас вопросами: кто конкретно дал эту заявку, зачем столько винтовок

для НКВД? Мы сказали, что сами удивлены этим, но Берия настаивает. Тотчас же вызвали

Берию. Тот пытался дать объяснение на грузинском языке. Сталин с раздражением оборвал его

и предложил ответить по-русски: зачем и для чего ему нужно столько винтовок?

– Это нужно для вооружения вновь формируемых дивизий НКВД, – сказал Берия.

– Достаточно будет и половины – двадцати пяти тысяч.

Берия стал упрямо настаивать. Сталин дважды пытался урезонить его. Берия ничего не

хотел слушать.

Тогда раздраженный до предела Сталин сказал нам:

– Зачеркните то, что там значится, и напишите десять тысяч винтовок.

И тут же утвердил ведомость.

Когда мы вышли из кабинета, нас догнал Берия и бросил злобно:

– Погодите, мы вам кишки выпустим!

Мы не придали тогда должного значения его словам, считая их своего рода восточной

шуткой. Только позже стало нам известно, что этот выродок и предатель обычно приводил свои

угрозы в исполнение».

Указания и команды Сталина выполнялись точно и безоговорочно: «Слово Верховного

было законом. В первый год войны я часто, почти каждый день вызывался в Ставку и убеждался

в безукоснительном выполнении всеми его указаний. В разговоре с ним можно было приводить

доводы в обоснование своих предложений. Можно было просить согласиться с тем, что можно

выполнить, и не соглашаться, если Сталин иногда настаивал на невозможном. Твердо, не