Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 56 страниц)

продолжением конфликта между Военным Советом и Восточным фронтом. Смилга и Гусев при

содействии Сталина изображали дело так, будто я против плана, потому что вообще не доверяю

новому главнокомандующему. У Ленина было, видимо, то же самое опасение. Но оно было

ошибочно в корне. Я не переоценивал Вацетиса, дружески встретил Каменева и стремился

всячески облегчить его работу.

Вопрос был настолько важен, борьба вокруг плана и вопросов командования приняла

столь острый характер, что 4 июля я прибег к крайнему средству: подал в отставку. Чтоб понять

группировку в этот момент на верхах партии, нужно напомнить о конфликте между Восточным

фронтом и главнокомандующим Вацетисом, косвенно – и со мной.

На Востоке командовал бывший полковник Каменев, членами Революционного Военного

Совета были Смилга и Лашевич. Дела на Востоке шли в этот период настолько хорошо, что я

туда совсем перестал ездить и даже не знал Каменева в лицо. Окрыленные успехами, Смилга,

Лашевич и Гусев носили своего командующего на руках, кажется, пили с ним брудершафт и

писали о нем в Москву восторженные отзывы.

Конфликт вокруг стратегии Восточного фронта был конфликтом между

главнокомандующим Вацетисом и командующим Восточным фронтом Каменевым. Оба они

были полковниками Генерального штаба старой царской армии. Между ними шло несомненное

соревнование, в которое втянуты были и комиссары. Коммунисты ставки поддерживали

Вацетиса, члены Реввоенсовета Восточного фронта – Смилга, Лашевич, Гусев были целиком

на стороне Каменева. Трудно сказать, кто из двух полковников был даровитее. Оба обладали

несомненными стратегическими качествами, оба имели опыт великой войны, оба отличались

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

278

оптимистическим складом характера, без чего командовать невозможно. Вацетис был упрямее,

своенравнее и поддавался несомненно влиянию враждебных революции элементов. Каменев

был несравненно покладистее и легко поддавался влиянию работавших с ним коммунистов.

Восточный фронт был, так сказать, первенцем Красной армии. Он был снабжен всем

необходимым, в том числе и коммунистами, больше, чем какой-либо другой из фронтов.

Адмирал Колчак считался в тот период, и вполне основательно, главным врагом. Он доходил до

Казани, угрожал Нижнему Новгороду, откуда открывался прямой путь на Москву. Немудрено,

если революционная страна собрала, так сказать, сливки в пользу Восточного фронта.

Продвижение вперед против Колчака после двух периодов отступления шло теперь с полным

успехом. Вацетис считал, что главная опасность теперь на юге, и предлагал задержать армии

Восточного фронта в течение зимы на Урале, когда опасности настолько не будет, чтоб передать

Южному фронту ряд дивизий. Общая моя позиция изложена была еще ранее в телеграмме

первого января. Я стоял за обеспечение непрерывного наступления на Колчака. Однако

конкретный вопрос определялся соотношением сил и общей стратегической обстановкой. Если

у Колчака за Уралом серьезные резервы, если наше продвижение с непрерывными боями успело

значительно истощить Красную армию, то ввязываться в дальнейшие бои за Уралом

представляло бы опасность, ибо требовало бы новых пополнений из свежих коммунистов и

командиров, а все это необходимо было ныне для Южного фронта.

Надо прибавить, что я успел значительно оторваться от Восточного фронта, как от вполне

благополучного, и всеми мыслями жил на Южном фронте. Трудно было судить на расстоянии,

насколько наступающие армии Восточного фронта сохранили жизненную энергию, т. е.

насколько им по силам дальнейшие продвижения, не только без помощи Центра, но и с

жертвами в пользу Южного фронта, которому нужны были лучшие дивизии.

Я предоставил Вацетису в известном смысле свободу действий, считая, что если со

стороны Восточного командования будет отпор и если выяснится, что продвижение на восток

возможно без ущерба для Южного фронта, то будет время поправить главнокомандующего

решением правительства.

В этих условиях разыгрался конфликт между Вацетисом и Каменевым. Придравшись к

ряду уклончивых ответов Восточного фронта, который стремился вести свою собственную

линию, Вацетис потребовал смещения Каменева и замену его Самойло, бывшим командующим

6-й армией. С.С. Каменев был, несомненно, способным военачальником, с воображением и

способностью к риску. Ему не хватало глубины и твердости. Ленин потом сильно разочаровался

в нем и не раз очень резко характеризовал его донесения: «Ответ глупый и местами

неграмотный».

Когда Главком, с моего принципиального согласия, предложил Восточному фронту

задержаться зимою на Урале, чтоб передать несколько дивизий на юг, где положение

становилось угрожающим, Каменев, при поддержке Смилги и Лашевича, оказал очень

решительное сопротивление. В конце концов Политбюро решило вопрос в пользу Восточного

фронта.

Сталин ухватился за конфликт между Восточным фронтом и главным командованием. К

Вацетису, который официально осудил его вмешательство в стратегию, Сталин относился с

ненавистью и ждал случая, чтоб отомстить ему. Теперь такой случай представился. Когда

Каменев обязался, не приостанавливая наступления на Урале, дать Южному фронту несколько

дивизий и сдержал обещание, его авторитет, естественно, повысился за счет авторитета

Вацетиса, который продолжал упорствовать, когда его ошибка обнаружилась полностью.

Смилга, Лашевич и Гусев предложили, видимо, при содействии Сталина, назначить Каменева

главнокомандующим. Успехи Восточного фронта подкупили Ленина и сломили мое

сопротивление. Но тут в события врезался эпизод, смысл которого остается не вполне ясным

для меня и сейчас: Вацетис оказался арестован по подозрению в измене.

8 июля 1919 г. я получил на Южном фронте в Козлове шифрованную телеграмму о том,

что изобличенный в предательстве и сознавшийся офицер дал показания, из которых вытекает,

что будто бы Вацетис знал о военном заговоре. «Пришлось подвергнуть аресту главкома», —

так заканчивалась телеграмма подписанная Дзержинским, Крестинским, Лениным и его

заместителем Склянским. За спиной Дзержинского в этом деле стоял, видимо, Сталин.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

279

Так как Вацетис был вскоре после того освобожден и впоследствии стал профессором

военной академии, то, я полагаю, осведомленность его о заговоре была весьма сомнительна.

Весьма вероятно, что недовольный смещением с поста главнокомандующего, он вел

неосторожные беседы с близкими к нему офицерами. Я никогда не проверял этого эпизода.

Вполне допускаю, однако, что в аресте Вацетиса играл роль Сталин, который таким образом

мстил ему за некоторые старые обиды. Вместе со Сталиным реванш брал Восточный фронт и с

ним вместе новый главнокомандующий. Я и сейчас не знаю, что тут верно, в какой мере дело

действительно шло о «заговоре» и в какой мере Вацетис был посвящен в него.

Таким образом, смена командования осложнилась драматическим эпизодом, который не

имел, впрочем, трагических последствий. Вацетиса вскоре освободили. Но отношения в

Политбюро напряглись: за эпизодом ареста явно чувствовалась интрига. Найдя опору в

руководителях Восточного фронта, Сталин взял над Революционным Военным Советом

реванш.

Наступление на Южном фронте по плану главнокомандующего началось в середине

августа. Через полтора месяца, в конце сентября, я писал в Политбюро: «Прямое наступление

по линии наибольшего сопротивления оказалось, как и было предсказано , целиком на руку

Деникину… В результате полуторамесячных боев… Наше положение на Южном фронте сейчас

хуже, чем было в тот момент, когда командование приступало к выполнению своего априорного

плана. Было бы ребячеством закрывать на это глаза». Слова «как и было предсказано» ясно

говорят о тех трениях, которые предшествовали принятию стратегического плана и имели место

в июне и начале июля.

Итак, ошибка плана была для меня настолько несомненна, что когда он был утвержден

Политбюро – всеми голосами, в том числе и голосом Сталина против меня, – я подал в

отставку. Решение Политбюро по поводу отставки гласило:

Секретно

Копия с копии

Москва, 5 июля 1919 года

№…

РОССИЙСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ (Большевиков)

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

Кремль

Орг. и Полит. Бюро ЦК, рассмотрев заявление т. Троцкого и всесторонне обсудив это

заявление, пришли к единогласному выводу, что принять отставки т. Троцкого и удовлетворить

его ходатайство они абсолютно не в состоянии.

Орг. и Полит. Бюро ЦК сделают все от них зависящее, чтобы сделать наиболее удобной

для т. Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом

трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам т. Троцкий. В

своих званиях Наркомвоена и Предреввоенсовета т. Троцкий вполне может действовать и как

член Реввоенсовета Южфронта с тем Комфронтом (Егорьевым), коего он сам наметил, а ЦК

утвердил.

Орг. и Полит. Бюро ЦК предоставляют т. Троцкому полную возможность всеми

средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе, и, если он

пожелает, постараться ускорить съезд партии.

Твердо уверенные, что отставка т. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна и

была бы величайшим вредом для Республики, Орг. и Полит. Бюро ЦК настоятельно предлагают

тов. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции,

максимально, в случае его желания, сокращая их ввиду сосредоточения своей работы на

Южфронте. Ввиду этого Орг. и Полит. Бюро ЦК отклоняет и выход т. Троцкого из Политбюро и

оставление им поста Председателя Реввоенсовета Республики (Наркомвоена).

Подлинный подписали:

Ленин, Каменев, Крестинский, Калинин, Серебряков, Сталин, Стасова.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

280

С подлинным верно:

Секретарь ЦК Елена Стасова.

Я взял отставку назад и немедленно отправился на Южный фронт, где открывавшееся в

середине августа наступление скоро приостановилось, не дав результатов. Роковая ошибочность

плана стала ясна многим работникам, в том числе и Лашевичу, перешедшему с Восточного

фронта на Южный. 6 сентября я телеграфировал с фронта Главкому и ЦК, что «центр тяжести

борьбы на Южфронте всецело перешел на Курско-Воронежское направление, где резервов нет»,

и предложил ряд войсковых перегруппировок, означавших в совокупности ликвидацию

несостоятельного плана. Под моей телеграммой подписались Серебряков и Лашевич. Но

главнокомандующий упорствовал, и Политбюро решительно поддержало его. В тот же день, 6

сентября, я получил ответ.

За два месяца ход военных операций не только опрокинул первоначальный план, но и

ясно указал главную операционную линию. Однако за два месяца непрерывных и

безрезультатных боев многие дороги оказались разрушены, и сосредоточение резерва

представляло неизмеримо большие трудности, чем в июне-июле. Радикальная перегруппировка

сил являлась, тем не менее, необходимостью. Я предлагал конный корпус Буденного

переправить походным порядком и передвинуть ряд других частей в северо-восточном

направлении.

Тем временем начатое наступление приостановилось, положение на Кубани, где увязли

лучшие войска, продолжало оставаться крайне тяжким, Деникин продвигался на Север. «Для

проверки оперативного плана, – писал я в конце сентября, – нелишне посмотреть на его

результаты. Южный фронт получил такие силы, какие никогда не имел ни один из фронтов: к

моменту наступления на Южном фронте имелось не менее 180.000 штыков и сабель,

соответственное количество орудий и пулеметов. В результате полуторамесячных боев мы

имеем жалкое топтание на месте в восточной половине Южного фронта и тяжкое отступление,

гибель частей, расстройство организма – в западной половине. Причину неудачи необходимо

искать целиком в оперативном плане. Мы пошли по линии наибольшего сопротивления, т. е.

части средней устойчивости направили по местности, населенной сплошь казачеством, которое

не наступает, а обороняет свои станицы и очаги. Атмосфера «народной» донской войны

оказывает расслабляющее влияние на наши части. В этих условиях деникинские танки, умелое

маневрирование и пр. оказываются в его руках колоссальным преимуществом».

Однако теперь дело шло уже не о плане, а о его последствиях, материальных и

психологических. Главнокомандующий надеялся, видимо, в соответствии с правилом

Наполеона, упорствуя в ошибке, извлечь из нее все возможные выгоды и добиться в конце

концов победы. Политбюро, теряя доверие, упорствовало в собственном решении. 21 сентября

наши войска покинули Курск. 13 октября Деникин взял Орел, открыв себе дорогу на Тулу, где

были сосредоточены важнейшие военные заводы, а дальше уже шла Москва. Я поставил перед

Политбюро ребром альтернативу: либо менять оперативный план, либо эвакуировать Тулу,

разоряя военную промышленность и открывая дорогу на Москву. Главнокомандующий, меняя

по частям старый план, уже сосредоточивал кулак. Но к этому времени упрямство

главнокомандующего, которое поддерживало Политбюро, было сломлено.

В середине октября была закончена новая группировка войск для контрудара. Одна

группа сосредоточена была к северозападу от Орла для действия на Курско-Орловскую

железную дорогу. Другая группа, к востоку от Воронежа, возглавлялась конным корпусом

Буденного. Это и было уже шагом к той группировке, на которой в последний раз настаивали 6

сентября Троцкий, Лашевич и Серебряков.

А вот что пишет Сталинская историография: «В течение сентября и начале октября 1919 г.

Деникин достиг значительных успехов на Южном фронте. 13 октября ему удалось овладеть

Орлом. Для устранения крайне тяжелого и опасного для республики положения, создавшегося в

результате длительных неудач на Южном фронте, ЦК партии направил в Ревсовет фронта т.

Сталина. Тов. Сталин выработал новый стратегический план борьбы с Деникиным, который

был утвержден Лениным и Центральным Комитетом партии. Осуществление этого плана

привело к полному поражению и разгрому Деникина».

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

281

В статье «К вопросу о стратегии и тактике коммунистов» Сталин говорит следующее о

положении на Южном фронте:

«Основные черты политической стратегии можно было бы обрисовать без особого труда,

прибегнув к аналогии с военной стратегией, например, в период гражданской войны, во время

борьбы с Деникиным. Все помнят конец 1919-го, когда Деникин стоял под Тулой. В это время

разыгрались интересные споры среди военных по вопросам о том, откуда следовало бы нанести

решающий удар по армиям Деникина. Одни военные предлагали избрать основным

направлением удара линию Царицын-Новороссийск. Другие, наоборот, предлагали повести

решающий удар по линии Воронеж-Ростов, с тем, чтобы, пройдя эту линию и разбив, таким

образом, на две части армии Деникина, потом разгромить их поодиночке. Первый план… был, с

одной стороны, невыгоден, ибо предполагал наше продвижение по районам (Донская область),

враждебным Советской власти, и требовал, таким образом, крупных жертв; с другой стороны,

он был опасен, ибо открывал армиям Деникина дорогу на Москву через Тулу, Серпухов. Второй

план основного удара был единственно правилен, ибо он, с одной стороны, предполагал

продвижение нашей основной группы по районам (Воронежская губ. – Донбасс),

сочувствующим Советской власти, и ввиду этого не требовал особых жертв, с другой стороны,

он расстраивал действия основной группы войск Деникина, шедших на Москву. Большинство

военных высказалось за второй план, и этим была определена судьба всей войны с

Деникиным».

Этот рассказ как бы служил Сталину лишь случайной иллюстрацией некоторых

соображений из области политической тактики. На самом деле иллюстрация не была

случайной. Шел 1923 год. Сталин находился в ожидании грозной атаки со стороны Ленина и

систематически пытался подкапывать его авторитет. Верхи партии прекрасно знали, что за

ошибочный и дорого обошедшийся план высказались не только некоторые «военные»

(главнокомандующий), но и большинство Политбюро во главе с Лениным. Так как сам Сталин

успел в последний момент отскочить от этого большинства, то ответственность он перелагал на

одного Ленина. Однако он предпочитал говорить о разногласиях среди «военных», не касаясь

борьбы внутри Политбюро: верхи партии слишком хорошо помнили, что я с июля оттаивал тот

план, к которому Сталин примкнул лишь в конце октября или начале ноября, когда сам

главнокомандующий на деле отказался от своего первоначального замысла.

19 ноября 1924 г., через 10 месяцев после смерти Ленина, Сталин сделал первую попытку

создать свою собственную версию борьбы на Южном фронте и направить ее против меня. В

речи на пленуме фракции ВЦСПС «Троцкизм или ленинизм?» он говорит:

« О Деникине . Дело происходит осенью 1919 г. Наступление на Деникина не удается.

«Стальное кольцо» вокруг Мамонтова (рейд Мамонтова) явно проваливается. Деникин берет

Курск. Деникин подходит к Орлу. Тов. Троцкий вызывается с Южного фронта на заседание ЦК.

ЦК признает положение тревожным и постановляет направить на Южфронт новых военных

работников, отозвав тов. Троцкого. Новые военработники требуют «невмешательства» тов.

Троцкого в дела Южфронта. Тов. Троцкий отходит от прямого участия в делах Южфронта.

Операции на Южфронте, вплоть до взятия нами Ростова-на-Дону и Одессы, проходят без тов.

Троцкого. Пусть попытаются опровергнуть эти факты».

Здесь нет еще и речи о моем ложном стратегическом плане: все сводится к туманным

утверждениям насчет новых военных работников, которые потребовали (от кого?)

«невмешательства» Троцкого.

На самом деле тринадцать постановлений ЦК от 15 октября были в письменном виде

внесены мною и единогласно одобрены, в том числе и Сталиным. В комиссию, которая

посылала по моему предложению новых работников на юг, взамен старых, которые слишком

устали от поражений, входили: Ленин, Троцкий, Каменев и Крестинский (Сталин не входил).

Какие новые работники требовали «невмешательства» Троцкого и от кого именно требовали —

Сталин не сообщает. «Троцкий отходит от прямого участия в делах Южного фронта». Эта

неопределенная фраза только подчеркивает, что если были какие-либо закулисные

домогательства Сталина, то никакого постановления не было и по характеру отношений в ЦК

быть не могло.

Ворошилов в «Сталине и Красной армии» (1929) пишет, что «Сталин поставил перед ЦК

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

282

три главных условия: 1) Троцкий не должен вмешиваться в дела Южного фронта и не должен

переходить за его разграничительные линии, 2) с Южного фронта должен быть немедленно

отозван целый ряд работников, которых т. Сталин считал непригодными восстановить

положение в войсках, и 3) на Южный фронт должны быть немедленно командированы новые

работники по выбору Сталина, которые эту задачу могли выполнить. Эти условия были

приняты полностью ».

Где? Как? Когда? Кем? Приписывая Сталину заслугу пересмотра ошибочного плана,

Ворошилов, однако, еще не решался утверждать в 1929 г., что ошибочный план принадлежал

мне. Умалчивая об этом вопросе, он тем обнаруживал, что я был противником плана. Однако и

этот пробел заполнен новейшей историографией.

Зинаида Орджоникидзе пишет:

«Реввоенсовет 14-й армии все время держал связь со штабом Южного фронта. Серго

лично связался со Сталиным и непосредственно с Москвой, с Лениным. Ленин напряженно

следил за подготовкой к наступлению. 15 октября Серго из села Сергиевского в очередном

письме писал Ленину:

«Дорогой Владимир Ильич! Сегодня я думал заехать в Москву на несколько часов, но

решил, что лучше скорее в армию. Я теперь назначен в Реввоенсовет 14-й армии. Тем не менее

решил поделиться с вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые я вынес

из наблюдений за эти два дня в штабах здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее

с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание

серьезности момента. В штабах никакого намека на порядок, штаб фронта – это балаган.

Сталин только приступает к наведению порядка . Среди частей создали настроение, что дело

советской власти проиграно, все равно ничего не сделаешь. В 14-й армии какой-нибудь

прохвост Шуба, именующий себя анархистом, нападает на наши штабы, арестовывает их,

забирает обозы, а комбрига посылает на фронт под своим надзором для восстановления

положения. В 13-й армии дела не лучше. Вообще то, что здесь слышишь и видишь, – нечто

анекдотическое. Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого?! Как же он

допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо. И наконец, Владимир Ильич, откуда

это взяли, что Сокольников годится в командармы? Неужели до чего-нибудь более умного наши

военные руководители не в состоянии додуматься? Обидно и за армию, и за страну. Неужели,

чтобы не обидеть самолюбие Сокольникова, ему надо дать поиграться с целой армией? Но

довольно, не буду дальше беспокоить вас. Может быть, и этого не надо было, но не в состоянии

заставить себя молчать. Момент в высшей степени ответственный и грозный.

Кончаю, дорогой Владимир Ильич.

Крепко, крепко жму ваши руки.

Ваш Серго».

26 августа 1919 г. официальные «Известия» печатают мое сообщение печати: «С Южного

фронта, где я по несколько раз посетил все армии и был во многих дивизиях, я прибыл с

глубочайшей уверенностью в несокрушимость Красной армии».

Правда, около 10 октября я покинул Южный фронт и переехал в Петроград. 10 октября

должно было начаться наше контрнаступление на Южном фронте. Все было подготовлено.

Сосредоточение частей для удара заканчивалось, и мое присутствие было гораздо нужнее под

Петроградом, которому грозила смертельная опасность. Оглядываясь на три года гражданской

войны и просматривая журнал непрерывных своих поездок по фронту, я вижу, что мне почти не

пришлось сопровождать победоносную армию, участвовать в наступлении, непосредственно

делить с армией ее успехи. Мои поездки не имели праздничного характера. Я выезжал только на

неблагополучные участки, когда неприятель прорывал фронт и гнал перед собою наши полки. Я

отступал с войсками, но никогда не наступал с ними. Как только разбитые дивизии приводились

в порядок и командование давало сигнал к наступлению, я прощался с армией для другого

неблагополучного участка или возвращался на несколько дней в Москву, чтоб разрешить

накопившиеся вопросы в центре. Так, за три года мне ни разу – буквально – не удалось видеть

счастливые лица солдат после победы или вступать с ними в занятые города. Только этим и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

283

объясняется, что после радикального перелома на Юге, начавшегося 19 октября, я ни разу не

посетил Южного фронта за весь период нашего победоносного наступления.

Все командиры и комиссары Южного фронта требовали перегруппировки войск. В этот

момент Сталин обратился к Политбюро с ультиматумом. В записке Ленину, опубликованной в

брошюре Ворошилова «Сталин и Красная армия», Сталин писал:

«Месяца два назад Главком принципиально не возражал против удара с запада на восток

через Донецкий бассейн, как основного. Если он все же не пошел на такой удар, то потому, что

ссылался на «наследство», полученное в результате отступления Южных войск летом, т. е. на

стихийно создавшуюся группировку войск Юго-Восточного фронта, перестройка которой

(группировки) повела бы к большой трате времени, к выгоде Деникина… Но теперь обстановка

и связанная с ней группировка сил изменилась в основе: 8 армия (основная на бывшем

Южфронте) передвинулась на Донецкий бассейн, кон. корпус Буденного (другая основная сила)

передвинулась тоже в районе Южфронта, прибавилась новая сила – Латдивизия, – которая,

через месяц обновившись, вновь представит грозную для Деникина силу… Что же заставляет

Главкома (ставку) отстаивать старый план? Очевидно, одно лишь упрямство, если угодно —

фракционность, самая тупая и самая опасная для Республики, культивируемая в Главкоме

состоящим при нем «стратегическим» петушком /Гусевым/… На днях Главком дал Шорину

директиву о наступлении на Новороссийск через донские степи по линии, по которой, может

быть, и удобно летать нашим авиаторам, но уже совершенно невозможно будет бродить нашей

пехоте и артиллерии. Нечего и доказывать, что этот сумасбродный (предполагаемый) поход в

среде вражеской нам, в условиях абсолютного бездорожья, грозит нам полным крахом.

Нетрудно понять, что этот поход на казачьи станицы, как это показала недавняя практика,

может лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина. Необходимо изменить уже

отмененный практикой старый план, заменив его планом основного удара через

Харьков-Донецкий бассейн на Ростов: во-первых, здесь мы будем иметь среду не враждебную

нам, наоборот, – симпатизирующую нам , что облегчит наше продвижение; во-вторых, мы

получаем важнейшую железнодорожную сеть (донецкую) и основную артерию, питающую

армию Деникина, линию Воронеж-Ростов. … Без этого моя работа на Южфронте

становится бессмысленной, преступной, ненужной , что дает мне право или, вернее, обязывает

меня уйти куда угодно, хоть к черту, только не оставаться на Южфронте. Ваш Сталин».

Ворошилов комментирует: «В этой оценке направлений сказались основные качества т.

Сталина как пролетарского революционера, как настоящего стратега гражданской войны».

Сталин повторяет здесь почти дословно те доводы против июльско-сентябрьского плана,

которые развивались мною сперва устно, затем письменно и которые он отвергал вместе с

большинством Политбюро. Так как все члены Политбюро прекрасно знают развитие вопроса,

то Сталину не может и в голову прийти возлагать на меня ответственность за старый план.

Наоборот, он винит главкома и состоящего при нем «стратегического петушка» С. Гусева, на

которого он опирался в июле при смене командования.

А. Голубев в журнале «Молодая гвардия», 1932 г., пишет об октябре – ноябре 1919 г.:

«План красного командования перед решительным сражением первоначально заключался

в том, чтобы сдержать, а затем и разбить наступающие части Деникина у Орла и Кром. Для

этого главный удар по предложению тов. Сталина наносился от Орла через Харьков на Донбасс.

Этот удар как нельзя лучше соответствовал тогдашней обстановке. Успех такого наступления

отрезал Донскую армию белых от Добровольческой, сбрасывая последнюю в районы Донбасса

и Южной Украины, объятые рабоче-крестьянскими восстаниями против Деникина. Для этого

13-й армии 9 октября была передана ударная группа из латышской дивизии, бригад Павлова и

Примакова (11 500 штыков и сабель) 10 октября эта группа была введена в дело у г. Кромы,

завязав упорный бой с лучшими частями противника…» (с. 106).

Советская историография продолжает: «План Сталина был принят Центральным

Комитетом. Сам Ленин собственной рукой написал приказание полевому штабу о немедленном

изменении изжившей себя директивы». Где? Когда? «Тов. Сталину во всем этом принадлежит

громадная заслуга».

З. Орджоникидзе в своих воспоминаниях пишет:

«Сталин отправился на Южный фронт. Он категорически отверг старый план разгрома

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

284

Деникина, выработанный главным командованием во главе с Троцким. План этот

предусматривал наступление левым флангом с Царицына на Новороссийск через донские степи

и казачьи станицы.

«Этот сумасбродный (предполагаемый) поход в среде вражеской, в условиях абсолютного

бездорожья, грозит нам полным крахом», – написал Сталин в записке Ленину.

Взамен плана, уже отмененного жизнью, Сталин выработал план наступления красных

через пролетарский Харьков-Донецкий бассейн на Ростов.

Стратегический план великого Сталина обеспечил победу революции».

Телеграмма Сталина пришла в такой момент, когда сам главком ломал свой план,

сосредоточивая ударную группу войск не в казачьем тылу Деникина, а над его головой.

Политбюро оставалось в сущности лишь задним числом санкционировать замену старого плана

новым. Выносилось ли такое постановление или Политбюро просто примирилось с

совершившимся фактом, радуясь ему в душе, на основании опубликованного документа,

установить нельзя; да это и не имеет большого значения.

Война с Польшей вскрыла как сильные, так и слабые стороны тогдашней Красной армии:

революционную верность, беспримерный энтузиазм, величайшую выносливость и наряду с

этим недостаточность подготовки, организационную слабость, недостаток в выдержке. Армия

наступала безудержно, но и откатывалась без остановки. «Исход польской войны, – писал я в

1928 г., – врезался в сознание армии, особенно ее молодого командного и комиссарского

состава, как заноза. Из этой занозы выросло стремление к учебе». Тысячи командиров и

комиссаров, которые во время гражданской войны как бы появились из-под земли, внеся в

армию мужество и инициативу и нравственный авторитет, после исхода польской кампании

серьезно занялись своим военным образованием.

Наша армия в четыре раза более слабая, чем армия поляков, после упорных боев конца

апреля отступила и сдала Киев, Житомир и Бердянск. Тогда партия бросила лозунг: «На борьбу

с польскими панами!» Туда движется масса коммунистов, направляются десятки тысяч

добровольцев со всех фронтов, на Западный фронт спешат старые испытанные полки и

дивизии. Удар на поляков обрушивается прежде всего с северного участка, затем открывается

наше наступление на Украине. Оно приводит к занятию Киева, после чего приходит прорыв

укрепленных польских позиций на фронте свыше 100 километров. Наши армии стремительно

продвигаются вперед, занимают Минск, Вильно, Молодечно, Бобруйск. Корпус Гая 19 июля под

Гродно разбивает крупные силы поляков и, в обход Варшавы, занимает Данцигский коридор.

Однако по мере продвижения польская среда становится все более упругой. Сопротивление

становится все более значительным. Наш тыл не поспевает за фронтом. Быстрое продвижение

наших войск к Висле заставило польское командование напрячь все усилия и сгруппировать при

помощи французской военной миссии значительные резервы в районах Варшавы и Люблина.

Поляки успевают сформировать новые кавалерийские и пехотные части.

30 апреля я писал в ЦК партии: «Именно потому, что борьба идет не на жизнь, а на

смерть, она будет иметь крайне напряженный и суровый характер». Отсюда вытекает

необходимость «оценивать войну с Польшей не как частную задачу Западного фронта, а как

центральную задачу всей рабоче-крестьянской России». Через печать я 2 мая предупреждал

против слишком оптимистических надежд на революцию в Польше: «Что война… закончится

рабочей революцией в Польше, в этом не может быть никакого сомнения; но в то же время нет

никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции… Было бы величайшим