Текст книги "Сталин. Большая книга о нем"

Автор книги: И. Анискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 56 страниц)

1907 гг. Сталин не мог, конечно, предвидеть 1936—1938 гг., но он знал, что его двойник царь

Коба в 529 г. (за два года до смерти) зверски расправился со всеми своими бывшими

союзниками – коммунистами-маздакитами.

Следует отметить, что некоторые иностранные биографы Сталина, а вслед за ними и

подражающие им отечественные, опираясь на указания некоторых своих поверхностных

грузинских информаторов, считают, что псевдоним Коба Сталин заимствовал якобы от имени

героя одного из романов грузинского классика А. Казбеги – «Отцеубийца», которого также

звали Кобой и который предстает в романе как абрек-горец, ведущий борьбу за независимость

своей родины. Однако следует иметь в виду, что у самого А. Казбеги имя Коба – вторично,

взято оно от Кобы-царя, после которого оно и приобрело распространение в Грузии. Но важно

отметить и то, что Сталину не мог импонировать образ одиночки-абрека, поскольку образ

коммуниста-царя Кобы был и исторически значительнее, и символически неизмеримо ближе

всему мировоззрению Сталина и не в последнюю очередь – ближе ко всем его требованиям,

которые он предъявлял уровню и смыслу своих псевдонимов. Кроме того, в политических

статьях и выступлениях Сталина в период 1902—1907 гг. мы находим явные следы его

знакомства с персидской историей эпохи Сассанидов. Одно из них – систематическое и

излюбленное Сталиным употребление термина «сатрапы» для обозначения царских чиновников

в России.

Для грузин это было не только общепонятным, но и многоговорящим термином,

совмещающим весьма емко и образно понятия национальной и классовой борьбы

одновременно. Нет никакого сомнения, что исторический прототип, послуживший основой для

псевдонима Коба, т. е. царь-коммунист Кобадес, импонировал Сталину как государственная и

политически сильная, значительная личность и, кроме того, обладал в своей биографии чертами

поразительно сходными с биографией и психологией самого Сталина.

Однако Коба как псевдоним был удобен только на Кавказе. Вот почему, как только Иосиф

Джугашвили оказался теснее связан с русскими партийными организациями, как только он

«пообтерся» в русских тюрьмах и сибирской ссылке, как только он стал вести работу в таких

сугубо русацких регионах, как Вологодская губерния и Петербург, так перед ним возник вопрос

о смене слишком грузинского псевдонима Коба на какой-нибудь иной, звучащий по-русски и

имеющий смысл для русских людей.

И вполне логично, что после пребывания в ссылке в Сольвычегодске, или как тогда

говорили местные вологжане – на Соли, Иосиф Джугашвили выступает в газете

«Социал-демократ» под новыми псевдонимами (1910 г.) – К.С. – К.С-н, К. Стефин, а чуть

позднее, в 1912 г., в «Звезде» – уже К. Салин, а затем К. Солин. Последний из этого ряда

псевдонимов совершенно ясен своей связью с Солью, Усольем, Сольвычегодском, – он

прозрачен. Однако до него Сталин использовал менее прозрачный К. Салин (от латинского, а не

от русского наименования соли – сальса). Но этот псевдоним сразу показал свою

непригодность из-за того, что его могли легко путать с русским «салом», имевшим явно

негативный смысл, чего Сталин первоначально просто мог не знать из-за недостаточного

знакомства с русским языком, а тем более с русской кулинарной символикой. Но и на

псевдониме Солин он также не задержался: в значении «соль земли», т. е. в переносном

высоком евангельском значении, русский народ соль не воспринимал. И этого было вполне

достаточно, чтобы Сталин без сожаления отбросил и этот вариант псевдонима. Тем более

мельком прошел у него псевдоним К. Стефин, т. е. Стефин Коба, Коба Стефы (Степаниды,

Стефании) – первый из тех, которые последовали после побега из Сольвычегодской ссылки.

Этот псевдоним был, по-видимому, последней данью чувству со стороны Сталина: он был взят

в честь женщины, помогшей ему бежать из дома М.П. Кузнаковой, где он находился под

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

206

наблюдением местной полиции. Некая Стефа усыпила бдительность и хозяйки Кузнаковой, и

тамошнего станового пристава, несомненно, находясь под воздействием мужского обаяния

жгучего грузина И. Джугашвили.

Итак, мы отметили четыре рода псевдонимов, которыми пользовался Иосиф Джугашвили

в своей политической и литературной деятельности: одни из них были непритязательными,

проходными, временными, для сугубо практических целей (переезда, получения квартиры и

т. п.); о них Сталин не задумывался и быстро с ними расставался. Другие были с определенным

смыслом, с претензией на значимость, и они разделялись на две категории – такие, которые

были слишком прозрачны и потому долго не удерживались, и такие, над смыслом и значением

которых Сталин тщательно размышлял и которые в силу этого, а также внешних причин —

краткость, приспособленность к региону, ясное фонетическое звучание, – обладали

стабильным характером и употреблялись и самим Сталиным, и его окружением (друзьями,

сотрудниками, читателями) устойчиво и постоянно. Наконец, четвертым родом псевдонимов у

Сталина были псевдонимы, навеянные определенной обстановкой или ситуацией и носившие

также временный характер. Они отмирали, как только менялась конъюнктура или породившие

их условия. Таково было положение, когда Сталину исполнилось 32 года. Он работал в

революционном движении уже почти 15 лет, за это время он сменил и использовал два десятка

разных псевдонимов. Из них лишь один – Коба – хорошо привился и обладал смыслом,

целиком удовлетворявшим Сталина. Но он не мог быть сохранен далее из-за перемены

Сталиным поля своей деятельности, из-за выхода его деятельности за пределы партийных

организаций Закавказья, за пределы привычного региона.

Таким образом, вопрос о выборе нового псевдонима (наряду с Кобой или вместо Кобы)

встает перед Сталиным практически не ранее осени 1911 г. и связан целиком с новыми

перспективами его партийной работы».

Глава 24. Эпос Руставели

Журналист Евгений Сталинский (Похлебкин В. Великий псевдоним)

Обратимся вновь к книге В. Похлебкина:

«Уже после революции, в начале 20-х годов в партийной среде и особенно среди

интеллигенции было распространено мнение, что «Сталин» – это простой перевод на русский

язык грузинского корня его фамилии – «Джуга», что якобы означает «сталь». Такое мнение

бытовало все советское время и было многократно упомянуто в литературе о Сталине. Вот

почему вопрос о происхождении псевдонима «Сталин» был как бы автоматически «снят»

заранее, поскольку считалось, что происхождение это известно и что оно – кроме того —

вполне стандартно, тривиально.

Это убеждение было тем сильнее, что оно находило подтверждение и с грузинской

стороны. Так, например, даже многие крупные интеллектуалы Грузии, академики, писатели в

своих частных разговорах со своими московскими и ленинградскими коллегами нередко

подтверждали эту версию: «Да, "джуга" по-грузински, а точнее, по древнегрузински – означает

"сталь", "булат"».

Однако это не только не так, но и является прямой выдумкой, не имеющей под собой

никакого фактического и филологического основания.

Дело в том, что сами современные грузины просто не знают, что означает слово «джуга»,

ибо слово это очень древнее. Звучит оно вроде бы по-грузински, но вот значение его просто

утрачено. Черт знает, что оно означает. Говорят «сталь», значит, вроде люди так считают, ну и

пусть будет «сталь».

Однако известно, что на многих языках, в том числе и на русском, существует немало

слов, значение которых уже никто не помнит и которые, даже отсутствуют в словарях. Тем не

менее эти слова означают нечто определенное, имеют смысл и в случае более тщательного

исследования поддаются расшифровке. Так, например, слово «смурыгий» – звучит как

обычное русское прилагательное, но значение его нам уже неизвестно, поскольку в бытовом

языке мы его практически не употребляем. На самом же деле оно означает «заношенную и

затертую до такой степени одежду, первоначальный цвет которой уже нельзя различить». Тем

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

207

самым одно краткое слово емко определяет целое сложное понятие, передать которое

современным языком способна лишь длинная фраза. Именно к такому роду «забытых» слов

принадлежит и грузинское слово «джуга». И означает оно вовсе не «сталь».

Вот что писал по этому поводу в 1990 г. в ответ на мой запрос видный грузинский

писатель-драматург Кита Михайлович Буачидзе, кстати, бывший узник сталинских

концлагерей, человек замечательной стойкости и глубокой культуры, сохранивший в самых

тяжелых условиях порядочность, высокий интеллект и нисколько не растерявший и не

разменявший от превратностей судьбы – свою образованность.

Дорогой Вильям Васильевич!

Вы – интереснейший человек, с которым даже заочно-эпистолярное знакомство

доставляет истинное удовольствие. Я говорю это потому, что благодаря Вашей дотошности и

научной добросовестности мне наконец удалось выяснить то, чего мы, грузины, к стыду своему,

до сих пор не знали. «Джуга» означает вовсе не «сталь», как я Вам сообщал прежде, поскольку

это было, так сказать, как бы известное, расхожее мнение. «Джуга» – это очень древнее

языческое грузинское слово с персидским оттенком, вероятно, распространенное в период

иранского владычества над Грузией, и означает оно просто имя. Значение, как у многих имен —

не переводимо. Имя как имя, как русское Иван. Следовательно, Джугашвили – значит, просто

«сын Джуги» и ничего другого. Выходит, что Вы правы – к происхождению псевдонима

«Сталин» его первоначальная, природная фамилия никакого отношения не имеет.

Искренне Ваш Кита Буачидзе,

селение Парцхнали, февраль 1990 г.

Ко времени получения этого письма я уже знал, как произошел псевдоним «Сталин», и

сообщение Киты Михайловича лишь еще раз подтвердило, что Сталин не шел и не мог идти

обычным путем в выборе своих псевдонимов и тем более – не мог примитивно и «прозрачно»

переводить свою фамилию с одного языка на другой, что шло бы вразрез со всей его

психологией. Так что мое предположение оказалось правильным – его псевдоним был

«найден» необычным путем. И искать разгадку надо было также не совсем обычным путем, т. е.

не в архивных документах, где такие вещи просто не могут быть отражены, а в попытках

раскрыть особенности характера и психологии Сталина.

Идея, которая лежала в основе моего поиска, была проста. Она исходила из того

известного факта, что Сталин обладал феноменальной памятью и гигантской

работоспособностью. Ясно, что в 33-летнем возрасте оба эти качества находились в состоянии

расцвета.

Во-вторых, я исходил из того, что впечатления детства вообще, а значительные для

ребенка впечатления – в особенности, сохраняются в памяти порой до глубокой старости, и

притом лучше и ярче, чем более поздние события. Это также не подлежало сомнению».

Теперь перенесемся в конец XIX в., в Грузию, в Горийское духовное училище:

«Вскоре после поступления маленького Сосо в училище, а именно в 1889 г., когда Иосифу

было 10 лет, произошло немалое для того времени событие в культурной жизни Грузии: в

Тифлисе появилось необычное по тому времени издание произведения Шота Руставели

«Барсова кожа» в переводе на пять языков.

Неизвестно, мог ли видеть тогда или немного позднее это издание ученик Джугашвили,

но зато известно, что когда ему было 15—16 лет, Сосо придумал пополнять свое образование

путем… чтения книг в… букинистических магазинах, подолгу простаивая у прилавка

погруженным в чтение якобы «рассматриваемой» книги.

Когда же эта уловка была обнаружена и ему чуть было не запретили доступ в книжные

магазины, молодой Джугашвили придумал другую штуку: он стал брать книги в магазине для

чтения напрокат, платя по 10 коп. за сутки. Но он не читал эти книги, а уговорил нескольких

друзей коллективно переписывать их. Переписывали сразу два человека – каждый по странице,

сидя по обе стороны раскрытой на столе книги. Этот прием настолько убыстрял переписывание,

что довольно толстую книгу ценой в 3 рубля друзья успевали переписать за три дня, и она,

следовательно, обходилась им всего в 30 коп. (на троих), т. е. вдесятеро дешевле. Рукописи

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

208

тщательно переплетались, и таким путем в сравнительно короткое время у Сосо составилась

довольно приличная библиотека. Когда его исключили из семинарии и он стал работать в

обсерватории, то эта «библиотека» хранилась у него в комнате. Позднее, когда Иосиф

Джугашвили перешел на нелегальное положение (1901 г.), библиотечку рассовали по друзьям,

но пользоваться ею продолжали вместе.

Среди книг этой «библиотеки», несомненно, должен был присутствовать и томик Шота

Руставели. Во всяком случае, известно, что Джугашвили познакомился с «Вепхис ткаосани»,

как по-грузински назывался «Витязь в тигровой шкуре», по крайней мере между 1895—1901 гг.,

в период своих литературно-поэтических опытов и увлечений. Поскольку тифлисское издание

1889 г. было самым ближайшим по времени и петербургские издания, относившиеся к 1841,

1846, 1860 гг., были практически недоступны в Тифлисе, а новые издания поэмы Руставели

появились лишь тогда, когда Сталина уже не было в Грузии, т. е. в 1903, 1913 и 1914 гг., то

единственной возможностью для Сталина ознакомиться с произведением грузинской

средневековой классики оставались либо грузинский текст издания 1880 г., либо более близкое

ему по времени издание 1889 г., выпущенное к тому же гораздо большим тиражом. В пользу

последнего издания говорит тот факт, что Сталин всегда цитировал в своих произведениях и в

устной речи наиболее крылатые изречения Руставели обычно на русском языке.

Прекрасно сознавая, какое значение и авторитет имеет в грузинской среде меткое слово

классика, Иосиф Джугашвили умело пользовался в борьбе с меньшевиками именно

ироническими двустишиями Руставели, сражая порой их неожиданностью своих более

солидных и более утонченных интеллектуальных оппонентов, вроде Ноя Жордания, и вызывая

у них приступы бессильного гнева. Так, например, отвечая на вопросы о разногласиях между

большевиками и меньшевиками, Сталин довольно легко разрешал недоумения рабочих, почему

же к меньшевикам следует относиться столь непримиримо, если и они «исповедуют»

марксизм, – короткой и простой, понятной каждому репликой из Руставели – «Коль нашла

ворона розу, мнит себя уж соловьем», подчеркивая этим, что одно лишь чтение марксистских

книжек или упоминание Марксовой теории ничего не значит, – нужна правильная

политическая линия, подлинно пролетарская тактика.

Сталин вообще утилитарно относился к знаменитой поэме, используя из нее не только

отдельные «крылатые выражения», ставшие народной мудростью, но и определенные идеи.

Или, вернее, превращая в целые идеи, в принципы для постоянного руководства некоторые

высказанные там, хотя бы и по конкретному поводу, мысли.

Одним из любимых Сталиным был, например, часто повторяемый самим Руставели и,

по-видимому, прилагаемый им к себе афоризм: «Моя жизнь – безжалостная, как зверь».

Сталин вспоминал его особенно часто после самоубийства жены – Н.С. Аллилуевой. Весьма

рано, уже в период 1905—1907 гг., а тем более позднее, стали для Сталина руководящим

принципом жизни и борьбы не менее знаменитые слова Руставели: «Недруга опасней близкий,

оказавшийся врагом». Они объясняют нам гораздо больше и правдивее всю деятельность

Сталина, чем пресловутое утверждение, будто бы во всех событиях 30-х годов «виновата»

теория усиления классовой борьбы или какие-то особые «диктаторские» замашки Сталина.

Нельзя забывать и игнорировать широко известные, но намеренно «забытые» или, вернее,

скрываемые слова Ленина, развеивающие демократические иллюзии: «Демократия вовсе не

отменяет классовой борьбы, а делает ее лишь более открытой и свободной». Так что

искусственно преуменьшать значение классовой борьбы или обвинять Сталина в ее

искусственном обострении, и тем самым делать именно идею классовой борьбы, так сказать,

повинной во всех бедах нашего общества – это чистейший ревизионизм, типичная буржуазная

клевета на социализм как форму общества, свободного от эксплуатации. Как ни парадоксально

это теперь звучит, но Сталин нисколько не был повинен как раз в классовых пристрастиях,

которые у него в 30-х годах не обострились, а, наоборот, притупились. Так, острое классовое

чувство должно было бы остановить его, как марксиста, от уничтожения бывших товарищей по

классу и партии. Однако он руководствовался не классовым сознанием, а средневековыми

понятиями, навеянными красивыми и психологически сильными афоризмами Шота Руставели.

«Недруга опасней близкий, оказавшийся врагом». Именно этот тезис полностью объясняет

трагедию 1937—1938 гг.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

209

Если недругов, т. е. классовых противников советской власти – сажали в тюрьмы и

держали по 5—10 лет, то близких, оказавшихся опасней, чем недруги, можно было только

расстреливать, уничтожать полностью, стирать с лица земли. Так как они – верх опасности.

Так что Сталин совершал исторические и классовые ошибки (политические) не тогда, когда

следовал теории марксизма, а как раз тогда, когда отступал от нее и вставал на эмоциональную

почву средневековой морали, да притом еще – восточной! Ясно, что кроме крайнего

ожесточения, ничего после такой позиции и последовать-то не могло. Оскорбление

предательством бывших друзей или близких – ранит особенно больно и потому вызывает в

эмоциональном плане более ожесточенную, почти зверскую реакцию. Чисто человечески

понять это можно, но объяснять подобные действия классовой борьбой или приплетать сюда

марксизм – совершенно напрасно и недопустимо, ибо это явная фальшь, ложь и более того —

фальсификация истории.

Об этом приходится напоминать потому, чтобы подчеркнуть, в сколь огромной степени

оказывали на Сталина воздействие идеи, заложенные в ранней молодости, – идеи,

почерпнутые из гениального поэтического произведения, но относящиеся к эпохе

Средневековья и оперировавшие, естественно, средневековыми категориями и постулатами.

Отсюда читателю должно быть совершенно ясно, что Сталин хорошо знал «Вепхис

ткаосани», что он внимательно читал и, разумеется, не раз перечитывал это произведение и на

воле, и в тюрьме, а возможно, и в ссылке, черпая оттуда и вдохновение, и отдельные «перлы» и

«идеи», и что он, во всяком случае, помнил обстоятельства своего первого знакомства с поэмой

Руставели. Помнил, какое издание он впервые взял в руки. Помнил, несомненно, год этого

издания. Помнил, что такое издание существует. Если читатель согласен, что все это можно

утверждать априори, то перейдем к следующему этапу поисков – перенесемся в 1936—1937 гг.

Как известно, в 1936—1937 гг. торжественно праздновалось 750-летие Шота Руставели.

Было все, что положено в таких случаях: торжественное собрание общественности в Большом

театре, передовицы и целые полосы в газетах, портреты Шота Руставели на здании Дома

Союзов, выставка, посвященная всем изданиям его поэмы на грузинском, русском, английском,

французском, немецком и других языках. Кроме того, были изданы книги о Шота Руставели в

серии ЖЗЛ, и главное – предприняты новые переводы его поэмы на русский язык и новые,

богато иллюстрированные, юбилейные издания «Витязя в тигровой шкуре». И тогда

обнаружилось следующее: на выставке среди русских переводов «Вепхис ткаосани»

отсутствовало чуть ли не лучшее многоязычное издание 1889 г. Не было оно упомянуто и в

биографии Руставели, написанной для ЖЗЛ (Вып. 10. М., 1937 г.) литературоведом Д.

Дандуровым (А. Дондуа). Наконец, ни слова не было сказано именно об этом издании поэмы

Шота Руставели во всех многочисленных литературоведческих статьях, посвященных

750-летнему юбилею «Витязя в тигровой шкуре». Более того, вопреки обычным

литературоведческим традициям авторы на сей раз дружно забывали упомянуть о работе

предшественников советских писателей, трудившихся над переводами творения Руставели на

русский язык.

Вместо этого были изданы отдельно в течение 1937 г. старый перевод Бальмонта,

переводы П. Петренко, Г. Цагорели и Ш. Нуцубидзе. В них говорилось лишь об особенностях

работы каждого данного переводчика, но никаких ретроспективных экскурсов в историю

перевода поэмы на русский язык не содержалось. Вообще, как ни странно, библиография

«Витязя в тигровой шкуре» либо отсутствовала, либо осуществлялась с пропусками,

сокращенно, причем во всех библиографических справках, сопровождавших статьи о Шота

Руставели, обязательно отсутствовало тифлисское издание поэмы 1889 г.

Этот факт особенно наглядно был зафиксирован в энциклопедии Бр. Гранат, а именно в

VII части т. 36, где была опубликована статья «Руставели» (с. 658—669). На десяти с половиной

страницах убористого, частично даже написанного нонпарелью текста содержалась, разумеется,

и библиография, которую «Гранат», как солидное издание, постарался сделать исчерпывающей.

Но и здесь было пропущено издание 1889 г., и этот пропуск был тем более заметен для

специалистов, что все остальные издания добросовестно перечислялись.

Седьмая часть 36-го тома энциклопедии бр. Гранат со статьей о Руставели была издана,

как известно, в 1941 г., накануне войны, и автор этой статьи – А. Дондуа, разумеется, отражал

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

210

«все лучшее», что дал в области изучения творчества Руставели юбилей в 1937 г. А

отличительной особенностью этого юбилея было то, что во время него всячески замалчивался

сам факт существования тбилисского издания поэмы в 1889 г. и найти или получить это издание

в библиотеках СССР было невозможно даже для специалистов, которые еще помнили, что такое

издание существовало. Это обстоятельство, правда, мало кого заботило, да и в 1937 году

лишних вопросов обычно не задавали. А в 1941 г. и вообще было уже не до них. После войны

эта история совершенно забылась: не осталось в живых никого из руставеливедов, обративших

внимание на исчезновение книги из музейных экспозиций и из каталогов библиотек.

Оказывается, дело было в следующем.

На титульном листе запрятанного в дальние музейные запасники издания 1889 г.

значилось:

«БАРСОВА КОЖА»

Грузинская поэма Шота Руставели.

На русском, французском, немецком, грузинском и армянском языке.

Перевод и примечания Е.С. Сталинского.

Тифлис, 1889 г.

И тогда становилась понятной причина замалчивания и изъятия из выставочных

экспозиций и из библиографических описаний именно этого издания в 1937 г.

Действительно, появление фамилии какого-то дореволюционного переводчика

Сталинского, да еще на грузинской поэме, – в Сталинскую эпоху, в эпоху Сталинской

конституции, при живом И.В. Сталине, – было бы по меньшей мере странным и шокирующим,

а по сути дела, просто вызывающим для миллионов советских людей, привыкших видеть в

Сталине – единственного и неповторимого вождя, со своей единственной в стране фамилией.

Такое «явление» неприятно резало бы слух – всем и каждому, и могло бы стать источником

распространения самых невероятных и несуразных баек, тем менее основательных, чем

невежественнее могли быть распространявшие их люди.

Поэтому все оградительные меры, принятые в научно-издательско-библиотечной среде к

тому, чтобы издание 1889 г. не попадало на глаза профанам, не экспонировалось бы во время

юбилейных празднеств и не упоминалось бы в изданных библиографиях по произведениям

Шота Руставели, – были встречены в среде литературоведов, историков и библиографов с

полным пониманием, ибо это были умные, честные и дисциплинированные люди тридцатых

годов.

Такой «запрет» был вполне объясним, а по убеждениям 30-х годов – полностью оправдан

и даже крайне необходим, – с большой, государственной точки зрения. Ибо ничто нельзя

потрясать, ничто нельзя превращать в игрушку или «сенсацию» в государственных святынях,

чтобы не вносить ненужных, но неизбежных сомнений и колебаний, если вся страна хочет

действительно радеть о государственном спокойствии и благе.

Отсюда, данное решение исходило из того, что если не будет самого факта наличия

подобной книги перед глазами людей, то и не будет никакой проблемы появления слухов,

анекдотов и т. п. Не будет оснований вообще ни о чем говорить. А следовательно, ничего не

придется объяснять или комментировать. И все будет хорошо, спокойно, без ненужных проблем.

Ученые руставеливеды и библиотекари это прекрасно понимали. Поэтому книгу издания 1889 г.

временно засунули подальше в хранение, но, разумеется, в фондах – сохранили.

Но была и другая сторона этого явления, которая в то время так и осталась абсолютно вне

внимания ученых. Никому в голову не пришло, что именно фамилия Сталинского и послужила

основой для выбора псевдонима Иосифом Джугашвили. И Сталин, давая распоряжение о

сокрытии издания 1889 г., заботился в первую очередь о том, чтобы «тайна» выбора им своего

псевдонима не была бы раскрыта.

Но именно в этом направлении никто и не думал. Во-первых, казалось невероятным,

чтобы Сталин знал о существовании этого издания и тем более о существовании Евгения

Сталинского. Сталин родился в 1879 г. Сталинский издал свой перевод в 1889-м, и бедный

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

211

крестьянский мальчик мог о нем никогда не слыхать, а тем более в глаза не видеть его. Кавказ

Сталин покинул, фактически окончательно, в 1908 г., и с тех пор вся его партийная работа

проходила вне Грузии, – так что, по представлениям литературоведов, Сталин никогда в жизни

не мог бы и встретиться с этим переводом, с этой фамилией, которая, дескать, и им,

специалистам, мало известна. Таково было типично интеллигентское,

ограниченно-высокомерное, а по существу «курячье» рассуждение, от которого всегда столь

страдает наша страна. Интеллигенты-«специалисты» не умеют видеть дальше собственного

носа и полагают, что и другие находятся в таком же положении.

Вот за это Сталин так глубоко ненавидел и презирал «спецов», особенно в начале 20-х

годов. Его возмущал их тупой, ограниченный гонор, их мизерные суждения, исходящие из

«видимости», а не из осмысления сущности явления. И потому ему хотелось быть с ними

особенно грубым, резким, беспощадным. Пусть думают, что если он груб, то уж обязательно —

невежда. Глупцы! Они не видят, не понимают его гениальности. Тем хуже для них! Котята,

которые слепы и которых надо утопить! И он был, разумеется, прав. Он обвел их всех вокруг

пальца. Он издевался над ними и презирал их. Ученые! «Умники»! «Вумные как вутка»! И т. д.

и т. п.

Как же обстояло дело в действительности с выбором псевдонима? Кто такой был Е.

Сталинский, и была ли это его настоящая фамилия или тоже – псевдоним? И знал ли о нем

Сталин до того, как он выбирал свой псевдоним в 1912 г.? Попытаемся шаг за шагом

обстоятельно ответить на эти вопросы, опираясь на факты.

Евгений Степанович (Стефанович) Сталинский был либеральным, сочувствующим

народникам профессиональным журналистом и издателем. Основная его журналистская

деятельность приходится на последнюю треть XIX в., т. е. 1870—1900 гг. Откуда он родом, как

попал на Кавказ, – об этом нет никаких точных данных. Но фамилия его – настоящая, именно

под ней он упоминается в официальных документах и изданиях, как главный редактор или

издатель-владелец ряда крупных провинциальных газет и журналов в значительных регионах на

Юге России.

В 1872—1876 гг. он был восьмым по порядку издателем-редактором известной

политической и литературной газеты «Кавказ», издававшейся в Тифлисе с 1846 г. на русском и

армянском языках и объединявшей одно время видные литературные силы как Закавказья, так и

собственно России.

В этой газете регулярно сотрудничали граф В. Соллогуб, Я.П. Полонский и др. Газета

освещала все проявления жизни Кавказа и особенно Закавказья. Однако редакторами ее были

(помимо видных кавказских деятелей Н.Г. Берзенова и Д.Г. Эристова) лица с польскими

фамилиями – И. и А. Сливицкие (два брата), Е. Вердеревский, Эд. Шварц и весьма похожий на

поляка Е.С. Сталинский (отчество – Стефанович). Газета была ориентирована на

обслуживание русского чиновничества, военных и землевладельцев, постоянно живущих на

Кавказе и в Закавказье, и распространялась в Грузии, Армении, Азербайджане, на Северном

Кавказе, в Дагестане и на Черноморском побережье Кавказа.

Однако в 1876 г. Сталинский из-за финансовых неурядиц с «Кавказом», перешел в

воронежский «Дон» – газету, одноименную новочеркасскому «Дону», но ориентированную не

на казачество, а на русскую пришлую промышленную и сельскую буржуазию региона. С

приходом Сталинского газета стала выходить 3 раза в неделю вместо двух, но спустя год, в

1877 г., ему вновь пришлось уйти из-за вызванных его редактированием финансовых

затруднений (размах, взятый газетой, не соответствовал числу подписчиков), и с ноября 1877 г.

по 7 ноября 1880 г. Е.С. Сталинский стал редактором-издателем вновь основанной им

литературно-политической газеты «Харьков», рассчитанной на интеллигенцию и русские

городские мещанско-военные круги Слободской Украины. Эта газеты просуществовала совсем

недолго и уже никогда более не возрождалась.

Однако Е.С. Сталинский так любил свое журналистское дело, что не был обескуражен

очередным провалом своих изданий и после некоторой подготовки решил основать

литературно-художественный журнал «Москва», рассчитанный на демократическую

интеллигенцию Центрального промышленного района России и собственно Москвы.

Сталинский привлек в журнал лучшие и «свежие» силы. Здесь был опубликован первый рассказ

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

212

А.П. Чехова за подписью «Антоша Чехонте». Журнал богато иллюстрировался, но и здесь

Сталинский быстро прогорел: в 1882 г. вышло 50 номеров (почти еженедельно), а в 1883 г. лишь

10. Сталинский ликвидировал дело и продал техническую базу журнала, который был

переименован в «Волну» и лишился всякой политической, а тем более демократической

программы.

Таким образом, исчерпав к середине 80-х годов свои силы и средства, неоднократно

прогорев на изданиях «собственных» демократических газет, Сталинский занялся

переводческой деятельностью и подготовил именно в эти годы (вторая половина 80-х годов)

перевод «Витязя в тигровой шкуре», опубликовав его в Тифлисе, явно при помощи своих

прежних грузинских связей. После этого, т. е. начиная с 90-х годов XIX в., имя Сталинского

практически совершенно исчезает из общественно-политической и литературной жизни России.

А И.В. Джугашвили, как известно, лишь начинает с конца 90-х годов приобщаться к

общественно-политической жизни. Таким образом, между исчезновением первого и появлением

второго, даже формально, существует разрыв в целое десятилетие, так что «технически»