Текст книги "Луис Альберто"

Автор книги: Хосе Антонио Бальтазар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

– Пей, Петер, ты скоро поправишься, – сказал Татав, опять не заметив, что назвал мужчину именем брата.

Напоив незнакомца, старик снова принялся за работу. Челнок опять замелькал в его руках. Но постепенно движения Татава становились всё медленней и медленней, а потом челнок и вовсе выпал из рук. Старик уснул.

Проснулся он от громкого кашля. Открыв глаза, он посмотрел по сторонам и увидел, что кашляет незнакомец. Кашель был хриплый, с надрывом.

– Тебе нужно попить. Сейчас принесу, – сказал старик и выбежал из комнаты.

Через минуту он вернулся с кружкой воды. Но мужчина уже не кашлял. Лёжа в кровати, он удивлённо смотрел на старика.

– Э-э, да ты, никак, очнулся! – обрадованно воскликнул Татав.

Мужчина слабо улыбнулся. Старик подошёл к нему и спросил:

– Пить хочешь?

Мужчина не ответил. Тогда Татав показал пальцем на кружку. Незнакомец понял и кивнул головой.

– Вот и хорошо. На, пей.

Старик приподнял ему голову и поднёс кружку к губам. Мужчина сделал несколько глотков. Отставив кружку, Татав спросил:

– Ты откуда?

Незнакомец не понял.

– Ты меня понимаешь? – громче и чётче спроси старик.

Но мужчина опять не ответил.

– Не понимаешь. Понятно, – констатировал Татав. – А как тебя зовут?

Больной не ответил. Тогда Татав ткнул себя пальцем и сказал:

– Татав! Меня зовут Татав. А тебя?

Незнакомец молчал.

– Татав! – повторил старик и ткнул пальцем себе в грудь.

– Та-тав… – медленно повторил больной и улыбнулся.

– Да, я Татав. А ты? – обрадовался старик и ткнул пальцем в мужчину.

Тот хотел что-то сказать, даже открыл рот, но так ничего и не сказал. Лоб у него сморщился, и было видно, что он что-то пытается вспомнить. Потом он растерянно, даже испуганно посмотрел на старика и отрицательно закрутил головой.

– Не хочешь говорить? Или не понимаешь?

Мужчина растерянно смотрел на старика и молчал.

– Подожди, я тебе кое-что покажу! – сказал вдруг старик и вскочил. Он открыл сундучок, долго рылся в нём и, наконец, достал с самого дна старый потрёпанный журнал. Полистав его, он нашёл карту мира и опять подсел к больному.

– Смотри, – сказал старик и стал показывать на карте пальцем. – Это Африка… Это Америка… Это Европа… Вот Азия… А это Австралия. – Потом он ткнул пальцем в то место на карте, где должен был находиться его остров, а потом себе в грудь. – Здесь я живу. Вот здесь. – Он опять ткнул пальцем в карту. Мужчина закивал головой. – Понял. Хорошо. А где ты живёшь? – Татав показал на мужчину и поднёс ему карту.

Незнакомец взял её в руки, присмотрелся, провёл по ней пальцем, обежав все континенты, и рассеянно пожал плечами.

– Э-э! Да у тебя память отшибло! – понял, наконец, старик. – Имя своё ты не помнишь. Откуда приехал, тоже не помнишь. Точно, память потерял.

Незнакомец был явно удручён и ошеломлён потерей памяти. Он растерянно оглядывался вокруг. Но старик подошёл к нему и сказал:

– Ладно, ты устал сейчас. Может, утром всё вспомнишь. А сейчас нужно спать. Спать. – Он демонстративно закрыл глаза и прижал ладонь к щеке, склонив голову набок.

Мужчина согласно кивнул и закрыл глаза. Через минуту глубокий сон сморил его. Спал этот человек как убитый. Ведь нет на свете сна, который был бы крепче сна выздоравливающего человека.

Татав тем временем сел на табуретку и принялся снова плести свою рыболовную сеть…

Утром пришла Корасон. Незнакомец ещё спал.

– Ну, как дела? – спросила она у Татава, который яростно боролся со сном.

– Ночью он приходил в себя, – ответил старик.

– Не может быть!

– Я не вру!

– Ну, что он сказал? – спросила женщина. – Ты узнал, откуда он?

– Нет.

– Почему?

– Он не понимает нашего языка, – ответил Татав. – Больше того, мне кажется, что он вообще потерял память.

– Почему ты так решил? – удивилась Корасон.

– Потому что он даже не мог вспомнить, как его зовут.

– А может быть, он просто немой?

– Нет. Он повторил моё имя. И потом я показывал ему карту, и он даже не смог показать на ней, то место, где живёт. Ведь не с неба же он свалился.

– Не знаю, не знаю. Может быть, всё выяснится, когда он проснётся?

Корасон аккуратно потрогала его лоб и сказала:

– Жар почти совсем спал. Это хорошо.

– Значит, можно не ездить за врачом? – спросил старик.

– Я думаю, что не нужно. Мы всегда успеем это сделать, если ему станет хуже. А пока пойди, растопи печку. Нужно разогреть бульон, чтобы покормить больного, когда он проснётся.

Татав вышел, а Корасон быстро подбежала к зеркальцу, которое висело на стене, и стала поправлять причёску.

– Он ещё лежит в постели, а она уже прихорашивается! Одно слово – женщина, – услышала она за своей спиной и вздрогнула.

– Это совсем не твоё дело, – ответила Корасон покраснев. – Ты что, хочешь, чтобы он увидел меня такой же неряхой, как и тебя?

– Совсем нет.

– Ну, вот и молчи.

Через час мужчина проснулся. Он открыл глаза и удивлённо осмотрелся по сторонам. Увидев старика, он улыбнулся и сказал:

– Татав…

Татав услышал своё имя и повернулся к больному.

– А-а-а, проснулся. Ну что, вспомнил своё имя, как тебя зовут? Я Татав. А ты?

Мужчина смутился и пожал плечами.

– Не вспомнил, ясно. Ну, лежи, вспоминай. Корасон. – позвал он. – Иди кормить нашего больного.

Корасон вошла, опустив глаза. Она присела возле кровати мужчины и стала поить его бульоном.

– Кроткая, как овечка, – ехидно отметил старик, глядя на эту сцену.

Женщина ничего не ответила. Незнакомец посмотрел ей в глаза, ласково улыбнулся и сказал:

– Корасон. Ко-ра-сон.

Корасон покраснела, но чтобы скрыть своё волнение, повернулась к Татаву и спросила:

– Ну что, он вспомнил, как его зовут?

– Его зовут Петер, – ответил старик.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В страшном оцепенении брела Марианна по пыльным улицам незнакомого города. Несчастная не ощущала ни голода, ни усталости, ни боли в натруженных ногах – нанесённая наглым служащим консульства обида была так сильна, что заглушила все остальные чувства. Конечно, этот чиновник видел, что перед ним измученная, обессиленная женщина, но он не предложил ей сесть, не дал договорить, перебил её на полуслове, полуплаче, оборвал нетерпеливым жестом и словами: «Вы обратились не по адресу. Здесь не благотворительное заведение. Бродягам и таким дамочкам здесь делать нечего!» За кого же он её принял?! За нищенку? За попрошайку? Или ещё того хуже?… Он прогнал её с порога, как собаку! О-о, «Мануэль Партилья» – она надолго запомнит это имя! Такое красивое имя у такого бессердечного человека! Но и она-то сама торопилась, бормотала, захлёбываясь слезами… Никогда ещё не чувствовала она себя такой жалкой, такой беспомощной, как под злобно-насмешливым взглядом этого господина. Она не помнила, как очутилась на улице, и сейчас, переживая заново своё унижение, не в состоянии была даже вспомнить, что же она говорила, какие произносила слова, стоя перед высокомерным мексиканцем. Едва ли он был значительным лицом в консульстве, скорей всего, мелким конторщиком, клерком, ничтожеством, которому представилась возможность покрасоваться, проявить власть.

От сознания того, что её приняли за попрошайку, за уличную девку, у Марианны опять полились слёзы, которые ей нечем было даже утереть – у неё не было ничего, даже носового платка. Сколько лет мечтала Марианна посмотреть мир, посетить далёкие экзотические страны, дивную, сказочную, такую таинственную и заманчивую Индию! Мечта сбылась, она в Индии – и что же? Могла ли она предполагать, что в Индии прольёт она самые горькие слёзы, узнает невыносимую боль унижения, неприкаянности, незащищённости?

Индия вообще произвела на Марианну странное впечатление: сразу бросились в глаза поразительно умелые, предупредительные слуги, расторопные официанты, улыбчивые швейцары, шофёры такси, весь обслуживающий персонал в гостиницах, аэропортах, во всех, без исключения, общественных местах, всегда поражали желанием услужить, подать, принести, буквально предвосхищая желания тех, кто платил за услугу. И наряду с этим безукоризненным обслуживанием какая-то холодность, даже враждебность по отношению к тем, кто не выглядел «платёжеспособным», а в этом вопросе индийские слуги не ошибались, у них на это выработался тонкий и точный нюх. Грубые отказы, окрики, жестокость этих «улыбчивых» индусов за короткое время Марианна успела испытать на себе. Было от чего прийти в отчаяние. Нет, это не была та страна, где можно надеяться на сострадание, об этом говорило страшное количество нищих, увечных, протягивающих дрожащие, костлявые руки, старух и стариков с какими-то одинаково угрюмыми лицами цвета меди, с потухшими чёрными провалами вместо глаз, более похожих на мертвецов, чем на живых людей. О бессердечии говорило – а точнее, кричало! – несметное множество, целые толпы голых орущих детей, выклянчивающих подаяние и с воплями и визгом кидающихся на каждого прохожего, на каждую проезжающую машину. А ведь поначалу Марианна не замечала этой вопиющей нищеты, а если и замечала, то как-то не принимала близко к сердцу, сочувствовала – но как-то поверхностно, без сердечной боли. Нет, конечно, она останавливала свой взгляд на этих бесчисленных нищих, грязных, опухших, покрытых струпьями, в каких-то немыслимых лохмотьях, но воспринимала их как какую-то очень неприятную, отталкивающую, но неотъемлимую часть индийского ландшафта, и не задавалась вопросом, почему индийские власти допускают такое. И это притом, что, стоило только чуть перевести взгляд, и перед глазами возникало потрясающее зрелище сказочно богатых домов, дворцов, мечетей, роскошных автомобилей, ослепительных магазинов и архи шикарных увеселительных заведений.

Но сегодня, сейчас, глядя на толпы этих отверженных, обездоленных нищих, потерявших человеческий облик, Марианна ясно поняла, что никто из этих оборванцев, этих калек и живых скелетов уже не ищет и не ждёт спасения, не ищет и не хочет работы. Похоже было, что они смирились со своей участью и до конца своих дней будут валяться под ногами, стоять, сидеть и лежать здесь или кое-как передвигаться и приставать к прохожим, выпрашивая подаяние.

Дрожь пробежала по всему телу Марианны. Что же ей делать? Куда идти? Где взять денег? Как вырваться из когтистых лап голода, ужаса, из того жуткого тупика, в который её загнала судьба?

Она шла, низко опустив голову, не видя ни выставленных напоказ ослепительных товаров, ни проходящих мимо людей. Было жарко, душно, пот лил градом, волосы прилипли ко лбу, падали на глаза. Марианна вскинула голову, и в стеклянной витрине мелькнуло её отражение. Марианна вздрогнула и остановилась, вглядываясь в стекло. На неё смотрели тёмные, глубоко ввалившиеся глаза. Нет, это была не она, это было чужое лицо с заострившимися чертами, с прилипшими ко лбу волосами. «Неужели это я?! Но… нет, этого не может быть!» – услышала она хриплый голос и со страхом поняла, что это её голос, что это она разговаривает сама с собой. А голос не умолкал, он продолжал всё громче и громче: «Луис, это ты виноват, это всё, всё из-за тебя! Зачем ты это сделал? Зачем оставил меня одну? За что ты наказал меня так сурово, так незаслуженно?» Скорей прочь, прочь от этого стекла, от этого проклятого отражения! А Луис – его же нет, он не слышит и не услышит её больше никогда! Он там, в воде! В воде… под водой!… При воспоминании о Луисе, о его ужасающей, такой дикой, такой нелепой гибели неуёмная дрожь охватила Марианну, и даже под безжалостно палящим солнцем ей стало холодно. Но – что это? Её ноги в воде, вода, тёмная, холодная, уже охватила колени, подступает к сердцу, к горлу, ледяная волна захлёстывает её всю, и Марианна летит куда-то вниз, в темень, в черноту, в бездну…

Очнулась она от едкого запаха нашатырного спирта, кто-то подносит флакончик к её лицу, она отворачивается: «Не надо, пожалуйста…» Она лежит на белой жёсткой кушетке, под головой плоская жёсткая подушечка, какие-то незнакомые лица склоняются над ней, смотрят встревожено, сочувственно.

– Вам легче, сеньора? – Это говорит пожилой господин в белой рубашке, белой шапочке и в белой куртке. А-а, это аптекарь, она в аптеке, в маленькой, чистой, белоснежной аптеке. Ей помогают…

– Благодарю вас, сэр… сеньор… Я сейчас уйду, не беспокойтесь, мне уже лучше… Извините…

Из-за плеча аптекаря появляется новое женское лицо, приближается к ней, к Марианне.

– Лежите спокойно, милая, скоро вы выздоровеете, мой муж – его зовут Унни Кришнан, – он вам поможет. Это был небольшой обморок, но это пройдёт. Меня зовут Тангам, можете называть меня миссис Тангам, если хотите, – тётушка Тангам…

Доброе лицо приближается, тихий голос продолжает ворковать, успокаивает. Марианна хочет приподняться, и чьи-то руки помогают ей, поддерживают за плечи. Откуда-то появляется чашка горячего чая.

– Выпейте, сеньора… Как позволите вас называть?

– Марианна… Я… Мы с мужем… Мы путешествовали…

– Да, да. Но сначала выпейте чаю, чашечка горячего крепкого чая – и всё пройдёт. Это был, очевидно, солнечный удар, вы шли с непокрытой головой, а это очень опасно!

– Вы так добры, я… – Марианна пытается улыбнуться, кивает, ей неловко, она обременяет этих добрых, заботливых людей. Она делает усилие, чтобы встать, но пожилой господин останавливает её:

– Не торопитесь. Выпейте чаю и отдохните. Доверьтесь мне и жене, мы не врачи, но мы опытные аптекари, имеем многолетнюю практику и очень дорожим честью нашей аптеки. В нашей аптеке вы можете чувствовать себя как дома. Это мог бы быть солнечный удар, но моя супруга вовремя увидела, что вам дурно, и, уверяю вас, всё обойдётся. На улице такая жара!

– Да, конечно, жара… – проговорила Марианна. Она вспомнила про воду, про чёрную волну, подхватившую её, но промолчала. Волна унесла Луиса… Волна приняла его в свои холодные объятия, но ведь он так хотел?…

Мысль о муже заставила Марианну застонать. Голова опять стала тяжёлой. Очень захотелось спать. Сомкнуть веки и не шевелиться. «Умереть, уснуть» – вспомнила она знаменитые слова. Но на смену убийственной мысли о муже пришли мысли о детях: милые, неокрепшие, они ведь только-только вступают в жизнь, смеет ли она нанести им удар – сойти с ума или умереть и оставить их сиротами в этой непредсказуемой жизни? И это после того, что сделал с собой их отец!… Марианна резко открыла глаза, собралась с силами и села без чьей-либо помощи. Она всегда была сильной, жизнелюбивой, не шла на поводу у обстоятельств, а старалась сама распоряжаться своей судьбой. И даже теперь она не уступит злому року, она будет жить и будет рядом со своими детьми.

Аптекарь и его жена увидели перемену в своей пациентке, искренне обрадовались и заговорили наперебой:

– Ну вот, вы и выздоровели! И никогда больше не будем болеть! И никогда не будем подставлять свою голову прямым солнечным лучам! Поэтому сейчас мы вас на улицу не пустим, нет, нет, вам выходить на солнцепёк мы не позволим!

Как уже знает читатель, особенно торопиться Марианне было некуда, никто нигде её не ждал.

– Переждите у нас до вечера, – щебетала Тангам, которой Марианна напоминала их старшую дочь, – а там Джавахарлал вас проводит домой.

Только сейчас Марианна заметила, что за аптечной стойкой на высоком круглом стульчике сидит ещё один человек. Эго был высокий, худой мужчина неопределённого возраста, с довольно правильными чертами лица. Он не принимал участия в хлопотах своих родителей, не смотрел на Марианну и, похоже, был занят своими мыслями. На нём, как и на его отце, была белая рубашка, белая куртка и белая шапочка. На оклик Тангам он ответил лёгким пожатием плеч. Марианна подумала, что явно оказание первой помощи тем, кто в этом нуждался, было здесь делом обычным. От этой мысли, однако, её благодарность добрым старикам не стала меньше. Она ещё и ещё поблагодарила их, но от помощи их сына решительно отказалась:

– Меня проводит этот господин? Нет, нет, это не надо… Мне уже лучше, вы видите, уже всё прошло!

– Мы лишаем вас права голоса, – с напускной строгостью произнёс старый аптекарь, в то время как его жена крепко взяла Марианну под руку, помогла встать, и повела к двери, ведущей внутрь дома.

– Мы живём здесь же, – поясняла она, обращаясь к гостье, – на первом этаже у нас аптека, на втором – жилые комнаты. Этот дом мы купили в рассрочку в тот год, когда родился Джавахарлал, и, так как наша аптека всегда считалась одной из лучших в городе, наше дело шло хорошо, и мы расплатились за дом с садом довольно легко. Знаете, мой муж очень хороший провизор, лекарство у нас можно приобрести в любое время суток, хоть днём, хоть среди ночи – так он поставил, так у нас заведено с первого дня. Мы очень любим наш дом, он и красивый, и удобный: в цокольном этаже мы разместили склад, а наверху у нас семь комнат – три спальни, столовая, гостиная, кабинет мужа и комната сына. В саду есть ещё маленький домик, его облюбовали наши внуки и живут там, когда приезжают на каникулы. Это дети нашей старшей дочери, она вышла замуж за американца и живёт с семьёй в Америке. Мой зять – чернокожий, но я его люблю как сына. Он очень хороший человек и – знаете? – первоклассный хирург. У них своя клиника. Моя дочь так же, как и мы, провизор. В молодости она хотела стать певицей, училась петь у известного профессора, но карьера артистки ей не удалась. Конечно, она могла бы жить за спиной своего мужа и не работать, но у нас работящая семья, мы не умеем сидеть без дела, и её приучили к труду. Если б вы видели, какая у неё аптека! А вот её дети – мои внуки – не пошли по медицинской части. Старший сын – футболист, обещает вывести Индию, как это говорится, в «большой футбол»? А обе девочки ещё учатся в колледже, но говорят, что медицина и аптекарское дело их не прельщает. Я обожаю своих внучек и сейчас покажу вам их фотографии и фотографию внука.

Если поначалу Марианна и не думала открывать, кому бы то ни было свою, в полном смысле этого слова, неправдоподобную историю, то теперь, слушая такую милую, искреннюю речь новой знакомой, поняла, что с этими людьми можно быть откровенной. Она с удивлением понимала, что это люди редкой доброты и что встреча с ними – подарок судьбы. В душе Марианны зародилась надежда. И как только радушная хозяйка усадила её в мягкое кресло у окна, закрытого солнцезащитными шторами, подкатила столик на колёсиках с такой заманчивой индийской едой, включила освежитель, наполнивший комнату струями прохладного воздуха, Марианна, стараясь быть спокойной, рассказала Тангам всё, что с ней приключилось за эти злосчастные несколько дней, не умолчав и о том, что после глупой, пустяшной ссоры её муж Луис, всю жизнь не любивший воду, не умевший по-настоящему плавать, так дико, так жестоко прервал их путешествие, к которому они оба долго готовились, о котором давно мечтали… Рассказывая о своём визите в консульство, Марианна не удержалась, опять разволновалась, заплакала. Увидев такое, добрая старушка аптекарша запретила ей продолжать. Действительно, всё, о чём рассказала Марианна, больше походило на какой-то ужасный фильм с невероятными превращениями, обидами и смертями. Самоубийство же Луиса было настолько необъяснимо, настолько загадочно, что Тангам высказала такое предположение:

– Очевидно, ваш муж психически заболел. Поверьте моему опыту, здоровый человек никогда не кинется в объятия смерти, здоровый инстинкт самосохранения удержит его. А у вашего мужа, – Тангам перекрестилась, – даже не было для такого решительного шага никаких побудительных причин. Вы уверены, что всё было именно так, как вам сообщили? – вдруг спросила она. И добавила медленно, как бы что-то обдумывая: – Ведь вы сами, своими глазами не видели, как он кинулся в воду?…

– Что вы этим хотите сказать? – насторожилась Марианна.

– Я хочу этим сказать, – отчеканивая каждое слово, проговорила Тангам, – что если ваш муж был психически здоров, а вы уверены, что это именно так, – то такой случай требует самого тщательного расследования. Вы настаиваете на том, что у него не было серьёзных причин для такого отчаянного шага? Ну, семейная ссора. Ну, ревность… Нет, не получается. Или вы что-то недосказываете, либо это загадка для опытных детективов. Если только, повторяю, он не был психически болен, о чём, кстати, вы, Марианна, могли и не знать. Беда эта зарождается глубоко в мозгу, её трудно заметить, на начальной стадии даже порой невозможно распознать. Я не врач, вы знаете, но очень хорошо знаю, что такое душевная болезнь, как она подкрадывается и как поражает человека.

Внимательно слушавшая Марианна вопросительно посмотрела на собеседницу. Тангам была бледна, губы её дрожали.

– Да, – проговорила она после долгого молчания, – к несчастью, я знаю об этом не по книгам… А по собственному опыту.

– Что у вас случилось?… Кто?… – прошептала Марианна, чувствуя, что разговор коснулся самого сокровенного в жизни этой семьи, на первый взгляд такой процветающей, такой благополучной!…

– Да, – повторила упавшим голосом Тангам, – знаю, знаю, по собственному горькому опыту. Вот уже десять лет, как болен мой сын Джавахарлал, и никакие лекарства ему не помогают и не помогут никогда.

– Расскажите, – попросила Марианна. Она почувствовала в старой женщине родственную душу и подумала, что, может быть, такая исповедь облегчит её страдания, а вдруг она, Марианна, найдёт способ чем-то помочь или хотя бы утешить бедную женщину, протянувшую ей, Марианне, руку, может быть, в самую трудную минуту её жизни. Если бы не она, разве сидела бы сейчас Марианна в этом кресле – успокоенная, отдохнувшая, ведь, не попади она к этим аптекарям, ещё неизвестно, чем бы мог кончиться её обморок.

Тангам долго молчала, глубоко задумавшись и не зная, с чего начать. Марианне было понятно это молчание: несчастная мать редко высказывала, кому бы то ни было своё горе. Марианна не торопила её.

Солнце приближалось к закату, и в комнате воцарился успокоительный, мягкий полумрак. Женщины сидели друг против друга, пили лёгкое прохладное вино, и их сердца наполняли взаимная симпатия, взаимопонимание, так необходимое людям.

– Ах, да, – встрепенулась Тангам, – я же хотела показать вам своих детей! – Она легко встала, подошла к книжному шкафу и достала из ящика несколько фотографий. «Вот это – моя старшая дочь, я родила её, когда мне было шестнадцать лет. Она похожа на вас, не правда ли?» Марианна смутилась – молодая индуска с ярким пятнышком на лбу, с гладко зачёсанными волосами была слишком красива, голубое сари с чёрными слониками лёгкими складками облегало тонкие бёдра, тёмные изящные руки перехвачены браслетами. С других карточек смотрели весёлые детские белозубые рожицы. Вот они – все трое – с велосипедами, а вот три тоненькие чёрные фигурки у воды, вокруг огромные надувные игрушки, вот они залезли на ветвистое дерево, каждый примостился на отдельной ветке, хохочут. А вот два друга – мальчик присел на корточки и крепко обнимает за шею большую пятнистую собаку.

Лёгкий стук в дверь заставил обеих женщин оглянуться. В комнату вошёл старый аптекарь, извинился, что помешал, подошёл к Марианне, измерил, сверяясь с часами, её пульс. Пульс был нормальный. Тангам не пригласила мужа задержаться и присоединиться к ним, и старик быстро удалился, пожелав обеим женщинам спокойной ночи. Как только они остались одни, Тангам взяла последнюю карточку, которую держала рубашкой кверху, взглянула на фотографию и передала её Марианне.

– Это Джавахарлал, – тихо пояснила Тангам, – когда ему было двадцать лет. Сейчас ему тридцать. А беда случилась десять лет назад, когда ему было двадцать…

Марианна, не отрывая глаз, смотрела на фотографию большеглазого юноши, узкоплечего, но стройного. Юноша стоял, прислонившись к какому-то камню, в небрежной позе, ветер растрепал его пышные волосы, губы были сжаты, но всё лицо светилось улыбкой, задором. Что ж, десять лет – срок немалый. В молодом человеке на фотографии нельзя было узнать того, кого Марианна увидела час назад за аптечной стойкой, ему можно было дать сорок и больше лет, тёмное лицо было похоже на маску, с застывшим на ней капризным выражением. Он не обратил никакого внимания на Марианну, не ответил на слова матери о том, чтобы проводить Марианну до дому, как будто обращались не к нему. Видно, был этот Джавахарлал из породы молчунов, и его мать не ждала от него ответа. Всё это промелькнуло в голове Марианны, а Тангам тем временем начала свой печальный рассказ:

– Они учились в одном классе, были дружны, как обычно бывают, дружны дети. Правда, наблюдательные их подружки и товарищи с малых лет дразнили их «женихом и невестой». Но могла ли я принимать эти дразнилки, эти исконно детские «тили-тили-тесто», всерьёз? Ах, если бы я знала, чем всё это кончится, я схватила бы своего ребёнка и унесла на край света! Но так устроена жизнь, что нам не дано знать, что с нами будет завтра…

– О, да! – горячо отозвалась Марианна. – Если бы знать, где нам суждено упасть…

– Вот, вот, если бы знать! А тогда – ни я, ни муж не обращали никакого внимания на эти детские отношения – такие естественные, что и сейчас, перебирая в стотысячный раз это прошлое, я не могу себя винить за невнимание к сыну, к его воспитанию. Да, я не видела ничего особенного в том, что мальчик ждёт свою соученицу после школы, несёт её портфель – мы всегда учили его быть предупредительным, помогать людям… Конечно, я замечала, что он краснеет и закипает гневом, если кто-то скажет о ней недоброе слово, а я иногда такое слово произносила. Мне уже тогда эта девочка не нравилась – дурнушка, училась плохо и воспитана была плохо, вернее совсем не воспитана, и поэтому вела себя не по-детски вызывающе, грубо. Помню, на родительских собраниях учителя жаловались на её неряшливость, невнимание, нежелание учиться. Помню, даже учителя отмечали, что она своей болтовнёй, своими выходками на уроках мешает другим, и моему Джаву. Но посудите, Марианна, могла ли я принимать всерьёз эти детские шалости, эти детские влюблённости, с кем этого не бывало?… После школы она вроде бы хотела куда-то поступать, но никуда не поступила, а Джав прекрасно сдал экзамены в медицинский институт и, как мне казалось, с головой ушёл в учебу. Но нет. Я ошиблась. Даже захватившие его занятия не отвлекли его от Рену – эту девчонку звали Рену. Даже начав учиться, он стал работать, устроился санитаром в прозектуре городской больницы. И в этом – кто бы смел ему препятствовать? Ведь это такая школа для будущего врача! Опять же я понимала, что молодому человеку нужны свободные деньги, и что он никогда не воспользуется деньгами родителей, чтобы повести девушку в кафе, в кино, на танцы, да и вообще, как мог самостоятельный юноша обходиться без денег? Вот если бы он, как говорится, сел родителям на шею, за это можно было бы упрекать и его, и родителей, которые воспитали своего сына эгоистом. Помнится, в то время ни для кого уже не было секретом, что дружба Джавахарлала и Рену успела перейти в другую, более серьёзную стадию, и я старалась находить в Рену что-то хорошее, так как видела в ней свою будущую невестку. Девушка была сильная, ловкая – и это было хорошо, будут здоровые дети, думала я; она небрежно одевалась, бегала в шортах, не желала носить сари – и это я оправдывала: не будет приставать к мужу с нарядами; в её семье полно детей – девять или десять, она росла без всякого внимания со стороны родителей – тоже неплохо: будет ценить заботу и внимание в семье мужа.

– Вы старались найти во всём хорошее, это самое правильное, но что же, произошло? Она была плохой женой? – спросила Марианна, волнения матери за судьбу сына были ей так понятны!…

– Извините, я, наверное, слишком долго рассказываю… Меня захлёстывают воспоминания! Ведь все эти годы я искала свою вину. На чём я остановилась? Ах, да, на том, что Джав поступил в институт, с большой охотой учился, с большой охотой работал, страшноватые обязанности санитара в прозекторной исполнял отлично. Профессор Упадхайя, с которым ему приходилось работать, не раз говорил мужу, что Джав – прирождённый врач, что он способный, что у него, несомненно, прекрасное будущее… На втором курсе, в июне месяце, несколько лучших студентов направили на практику в Лондон. Им предстояло проходить практику в одной из лучших английских клиник в течение двух месяцев. Можете себе представить, как мы все, и особенно Джав, были счастливы! Такая удача! Два месяца практики в Англии, где медицина, может быть, на самом высоком уровне, где достижения такие, каких нет даже в Америке! В начале июня Джав уехал. И, как вы понимаете, должен был вернуться в августе. Но вдруг… В один несчастный день – я никогда его не забуду, это было тридцатого июня, – он вернулся! Он свалился буквально с неба! Накануне мы разговаривали с ним по телефону, и он ни словом, ни звуком не намекнул нам о приезде! Теперь-то я знаю, что это было сделано намеренно, что… что… – Тангам горько заплакала, и Марианна принялась её утешать.

– Ну, Тангам, милая, что же всё-таки случилось? Почему он решил нагрянуть, вернуться, никому не сказав ни слова? Никого, не оповестив? Вы говорите, что накануне по телефону он несколько раз повторил: «Ждите меня в августе, кончится практика, и в августе я буду дома»? Зачем же он всё это сделал, наверное, имел какую-то цель?

– О, да! Цель была! – Тангам нервно засмеялась, глаза её высохли и засветились зловещим огнём. – Цель была, и он её достиг! Он нагрянул не домой, нет! А прямиком в квартиру своего лучшего друга и застал их в постели!!! Представляете его состояние? Лучший друг и невеста! Даже не невеста, а уже, можно сказать, жена! Ведь у них уже всё было сговорено и на сентябрь намечена свадьба!

– Но такой неожиданный приезд не мог быть случайным, – с волнением проговорила Марианна. – Наверное, кто-то его оповестил, сообщил…

– Конечно, конечно! Я думаю, он ещё раньше заподозрил что-то и, уезжая, просил проследить… Он и раньше её ревновал, к другим молодым людям, но не к Дэвиду, своему лучшему другу! У меня до сих пор не укладывается в голове, как мог Дэвид, которого мы так любили, в нашей семье он с малых лет был, как родной как мог этот скромный, добропорядочный юноша оказаться таким лицемером! Таким подлецом! Значит, он долгое время вёл двойную игру – изображал из себя друга, товарища, советчика в самых важных жизненных вопросах, а в то же время гадко, мерзко отбивал у друга любимую девушку! Да как ловко обводил Джава вокруг пальца – уму непостижимо! Как могло в таком молодом человеке – ему тогда было девятнадцать лет! – как могло скопиться, созреть в его душе столько хитрости и бесстыдства! Может быть, окажись на его месте кто-то другой, Джав, не был бы так потрясён, так оскорблён!… Уж не знаю, что у них там произошло – уверена, что эта девица преспокойно вылезла из постели, не испытав ни смущения, ни раскаяния, а этот «лучший друг», наверное, стал клясться и божиться, что Рену оказалась в его постели случайно, ну и что-то ещё в этом духе, ведь ему не привыкать было дурачить того, кто ему доверял. Не знаю, не представляю, что у них произошло, какая была «встреча», но домой Джавахарлал пришёл в невменяемом состоянии. Я его не узнала, я от неожиданности едва не упала в обморок! Откуда он появился? Почему? Он же вчера был в другой части света?! Отец пытался хоть что-то выяснить, пытался с ним говорить – всё напрасно. Он молчал, не отвечал на вопросы, был в состоянии полнейшей прострации – спал или лежал неподвижно с открытыми глазами, глядя в стену или в потолок, ни на что не реагировал…