Текст книги "Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)"

Автор книги: Гурам Дочанашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

ВТОРОЙ ДЕНЬ

В комнате Артуро был он.

Нежась на широкой постели, лишь теперь почувствовал чуждую, непривычную мягкость пружинной кровати. Потянулся блаженно и вспомнил, сунул руку под подушку – все десять драхм лежали на месте. Прощупал карманы брюк – нашел и ту одну драхму. Успокоился и снова натянул одеяло на плечи. Обвел взглядом комнату – на потолке темнело расплывшееся пятно. Доменико долго разглядывал его, и само собой проступило знакомое лицо – ясно обозначились глаза, нос, борода... и губы могли быть такими вот, поджатыми.

Встать не решался, спали, вероятно, еще хозяева, не доносилось ни звука. Но и лежать дольше стало невмоготу.

Оглядел незнакомые вещи. В Высоком селении не доводилось видеть ни подобных стульев, ни такого стола, ни такой изящной серебряной чаши... Нет, не мог больше лежать, встал, босой прошел к двери, чутко прислушался, посмотрел в замочную скважину – за дверью выжидательно стоял Артуро.

Доменико кашлянул.

– Проснулись, сеньор?

Доменико одним махом очутился в кровати.

– Да, давно уже...

– А я на цыпочках хожу, боюсь потревожить, – весело сказал Артуро, распахивая дверь. – Как спалось, сеньор? Прекрасно? Завтрак подать в постель?..

– Нет, зачем, – смутился Доменико. – Не больной я.

– Как угодно, мой юный сеньор, – и Артуро поклонился, улыбаясь, но, когда Доменико натянул рубаху, брюки и сунул ноги в истоптанные постолы, улыбка его сменилась изумлением.

Доменико обернулся к нему и, хотя Артуро мгновенно отвел глаза, все понял, спросил нерешительно:

– Здесь, в вашем городе... можно приобрести одежду?

– Почему же нет, как же нет, – оживился Артуро. – Были бы драхмы, простоквашу из птичьего молока достану, не то что одежду.

– Сколько понадобится?

– На обычную, какая на любом почтенном горожанине, и одной драхмы сполна хватит, а если не пожалеете еще две драхмы, я вам одежду приобрету – слепой заглядится.

– Нет, такую не надо, – замотал головой Доменико.

Оставшись один, Доменико сгреб звонкие монеты из-под подушки, сунул их в карман брюк и вышел на веранду – светило солнце. Спустился в нижнюю комнату; там уже накрыт был стол, поразила непривычно красивая посуда на белоснежной скатерти.

– О, пожаловали, сеньор? Моя супруга Эулалиа.

– В добрый час приход ваш, сеньор, – женщина слегка коснулась подола длинного платья, грациозно приседая.

– Здравствуйте, – ответил Доменико.

Женщина опешила. Метнула взгляд в Артуро и покинула комнату, оскорбленно вскинув голову.

– Ничего, сеньор, ничего, пустяки... Не стоит внимания.

– Какие пустяки?

– Видите ли, сеньор, приветствуя женщину, мужчине следует щелкнуть каблуками и отвесить поклон. Ничего, не принимайте близко к сердцу...

Доменико смутился.

– Я... я не знал. Пойду и... Как надо сделать?

– Вот так... Но сейчас не стоит к ней идти. Прошу завтракать. Вот хлеб, сыр, масло, мед... Яйца вкрутую изволите или всмятку?

– Все равно.

– Вот вам, пожалуйста, любые. Это рюмка-подставка, чтобы не держать в руке. – И ни с того ни с сего громко затянул: – Зачем тебе серебро и злато, когда нечего есть! – Высоко поднял руку. – Куда нужнее вареные яйца-а-а! – Набрал в легкие воздуха и грянул на высокой ноте: – А-а!..

Доменико оторопел, но Артуро спокойно – что тут-де особенного – указал рукой:

– А это теплое молоко, пейте, ешьте, прошу, а об одежде не беспокойтесь. Не сомневаюсь, договоримся о цене, заранее говорить незачем – разговор о деньгах портит аппетит...

Расстроенный, Доменико равнодушно положил на хлеб сыр, нехотя откусил, и таким безвкусным показался тонко нарезанный хлеб – не то что рукой отломленная краюха деревенского хлеба...

– Где можно умыться?

– Ох я, безмозглый дурень! – И Артуро стукнул себя по лбу. – Как же позабыл, пожалуйте сюда, а вон там то самое... если угодно... Это мой сын Джанджакомо, видите, как он у меня хорошо откормлен, какие у него румяные щеки. Но так дорого стоит прокормить семью.

Когда они вернулись в комнату, Доменико сел за стол, Артуро же сказал:

– Если угодно, сударь, пожалуйте две драхмы, и, пока вы завтракаете, схожу за одеждой.

Розовые, голубые были дома в Краса-городе, островерхие, сияло солнце. По улице рука об руку прогуливались изящные женщины в красивых легких платьях, прикрывшись от солнца красивыми зонтами, иные – с детишками в белых костюмчиках. Прислонившись к стене, бездельно стояли мужчины, лениво оглядывая женщин; по мостовой катил тележку зеленщик, и при виде знакомой зелени – зеленого лука, петрушки, киндзы – Доменико воспрянул духом... На входных дверях висели колокольчики. Время от времени какой-нибудь прохожий вытирал ноги о коврик у входа и звонил. Посреди улицы стоял подвыпивший мужчина, бренча на струнном инструменте. Легкий ветерок шевелил белье на балконе... Над пестрыми заборами склонили ветки ивы, каменный лев посреди большого бассейна, задрав голову к небу, извергал из пасти вместо рыка струи воды. Женщина в красном платье вела на поводке черную косматую собачку; вдали переливалась под солнцем река.

– Нравится? – спросил Тулио.

– Что...

– Наш город.

– Очень.

На бортике бассейна, скучая, сидел Джузеппе и, судя по его вздутым мускулам, размышлял.

– Тсс, – Тулио приложил палец к губам, шепча: – Пошли, пока не заметил, неохота с ним связываться.

Они на цыпочках свернули в сторону. Сзади кто-то завопил:

– Ага, попался! Попался наконец!

Подросток лет пятнадцати грозил Джузеппе коротенькой палочкой. Рядом стояла пожилая женщина.

– Кто это? – спросил Доменико.

– Наш юный безумец, дурачок Уго, – оскалился Тулио.– Любит изводить Джузеппе.

Мальчик манерно изгибал руки, облизывая губы. Он казался полным, однако был не столько толст, сколько рыхл телом, лицом же походил на красивую женщину лет пятидесяти, но красота эта была неприятна, несуразна; очень большие раскосые серые глаза его, невыразимо прекрасные, временами цепенели, льдисто меркли, и тогда в них, лениво всплеснув хвостом, взблескивали серые рыбки и, не сумев вырваться, отчаянно трепыхались.

– Ага, попался! – грозился Уго и хмурился, довольный.– Выпущу из тебя кишки, не уйдешь от меня!

– Пошел вон, сопляк!

– Слышишь, бабушка, слышишь, да?! Как не убить его за такие слова! Скажешь, не заслужил ножа под ребро!

– Убери-ка сосунка, пока не свернул ему шею!

– Не сердись, сынок, не обижайся, сам знаешь – больной он, – виновато сказала старая женщина.

– Не знаю и знать не хочу! Тронутый – держите дома, заприте, и баста!

– Да к другим-то не пристает, а тебя вот завидит, шалеет...

– Меня?! Он со всеми такой! И к Цилио пристает, и ему грозит.

– Твои кишки – ножны, Джузеппе, и я всуну в них мой каморский нож! А ты схватишься руками за живот, изогнешься пополам!..

– Ступай вон, слюнтяй! Палочкой убить собрался!..

– Не бойся, я и настоящий раздобуду для тебя, и тогда держись, взмахну разок – и... увидишь...

Низкие цветные столики и бамбуковые кресла с высокими спинками расставлены были прямо на тротуаре. У стены, прислонясь к ней плечом, стояла стройная женщина и, щурясь – солнце било в глаза, – наблюдала за прохожими.

– Что будешь пить? – спросил Тулио. – У нее все есть.

– Не знаю... Не хочется пить...

– Чтобы пить, вовсе не надо хотеть пить,—ухмыльнулся Тулио. – Садись. Гляди, какая вдовушка...

Тулио беспечно закинул ногу на ногу, Доменико чувствовал себя скованно. Женщина грациозно оттолкнулась от стены и направилась к ним. При каждом шаге она слегка изгибалась, и от этого стан ее словно струился, извиваясь. Платье туго стягивало высокую грудь – пуговки грозились отлететь.

Наклонилась, опершись о стол кончиками пальцев, улыбнулась снисходительно.

– Что будешь пить, Тулио?

– Пенистое. Свежее?

– Вчерашнее.

– Отлично. Для начала подай две... Будешь пить, Доменико?

– Как ты его назвал?

– Доменико.

Женщина беззастенчиво оглядела его.

– Откуда он?

– Я и сам не знаю. Откуда ты, Доменико?

– Из деревни.

– И такой бледный! – удивилась женщина; ласковый низкий голос ее разлился медом.

Доменико промолчал.

– Сейчас подам. – Женщина отошла.

– В высоких кружках, Тереза! – крикнул ей вслед Тулио.

Она кивнула не оборачиваясь.

– А ты понравился ей. Вот черт!..

– Джузеппе идет?.. – Доменико съежился.

– Не-е... этот похуже Джузеппе.

– Здравствуйте, – сказал, присаживаясь, Эдмондо.

Все трое молчали.

Тереза принесла высокие кружки, потом две бутылки янтарного напитка, убивавшего жажду и возбуждавшего аппетит. Эдмондо словно бы думал о чем-то, но сидел слишком прямо для человека, ушедшего в мысли. У него были черные глаза, черные брови и несуразно длинные ровные ресницы. Большие навостренные уши впитывали все шорохи и шепоты. Как ни странно, уши его проявляли куда большую живость и прыткость, чем затушеванные чернотой глаза. Когда он поворачивал голову, привлеченный чем-либо, взгляд его долго еще цеплялся за прежнюю точку, запоздало переставлялся на новый предмет, зато уж приклеивался к нему надолго. Среднего роста, сейчас, за столом, он казался выше Доменико – коротконог был Эдмондо.

– Выпьешь с нами, Эдмондо? – с явной неохотой предложил Тулио.

– Да, выпью – я.

– Тереза, еще кружку!

Помолчали, потом Эдмондо сообщил:

– Правое ухо горит – у меня.

– Да-а? – с деланным интересом откликнулся Тулио. – Учти, злословят – о тебе.

И действительно злословили.

В лесу за городом, на полянке, Цилио говорил глупо хихикавшей девушке:

– Никак не отвяжусь от кретина. И сегодня заявился чуть свет, хочешь не хочешь, давай, говорит, дружить.

– Ой, такой чудесный день! Ах, какой день... – ворковала девушка. – Давай побегаем по травке!

А Эдмондо, в городе, разволновавшись, отпил два глотка и поставил кружку.

– Не пьешь?

– Нет. Вообще стараюсь не пить – я.

– Почему стараешься не пить – ты? – Глаза Тулио лукаво взблеснули.

– Не знаю... не знаю – я.

– За тебя, Эдмондо, будь здоров – ты. – Тулио выпил.– Ух, хорошо! Да, знаешь, Цилио искал тебя.

– Когда? – встрепенулся Эдмондо.

– Недавно проходил тут. Сказал, что хочет видеть – тебя.

– Правда? Где он? – Эдмондо встал.

– В роще ждет...

– Прошу извинить, приятно было посидеть с вами.

– Всего хорошего, всего... эдакий, – кинул вдогонку Тулио и шумно выдохнул: – Уф! Еле отвязался! – И захохотал:– Вот будет потеха! Озвереет Цилио.

«Пора, – решил Цилио, присаживаясь возле Розины. – Пора...» – и, оглядевшись, положил руку ей на плечо.

Девушка залилась смехом.

– Ты вот смеешься, Розина, – грустно сказал Цилио, – ты смеешься, а знаешь ли, что означает круговорот времени?

– Нет, не знаю, ой как интересно, расскажи, Цилио, расскажи, ты так чудесно рассказываешь...

– В году четыре времени, – начал Цилио, обнимая ее,– лето, осень...

Желтый, вялый лист упал на стол перед Тулио, он смахнул его и спросил Доменико:

– Шипучее пил когда-нибудь?

– Нет.

– Хочешь попробовать?..

– Не знаю.

– Тереза, нам два шипучего, да, смотри, не теплое, как в прошлый раз...

– Потом зима отступит, наступит весна, – проникновенно продолжал в роще Цилио. – Совершается круговорот времени, и все времена года хороши, хороши, правда, хороши?

– Да, – согласилась Розина, – а руку убери, при чем тут рука?

Цилио с нарочитой грустью усмехнулся.

– Гм... Объясню тебе, Розина, при чем... Круговорот времени – это чудесно, моя Розина, но плохо то, что при этом время уходит и не заметим, как нагрянет неизбежная старость, и тогда-то поймем, что мы ошибались, говоря: «Убери руку...»

– Что?.. – призадумалась Розина.

– А он не напьется? – спросила Тереза, ставя на стол две бутылки.

– Нет. Не напьешься, Доменико?

– Нет.

– Славным кажется мальчиком, – улыбнулась Тереза. – Одет с иголочки... но почему в зеленое, ему синее было бы к лицу.

– Почему?

– Потому что у него бледный цвет лица. Сколько тебе лет?

– Девятнадцать исполнится.

– Совсем дитя! Как отпустила мать одного...

– У меня нет мамы.

– Нет мамы? – Тереза сочувственно положила руку ему на голову. – Прости, не знала.

Доменико не шевелился – длинные гибкие пальцы лежали на его голове.

– Бедный мальчик, – тихо сказала Тереза. – Кто же у тебя есть?

– Отец.

– С ним приехал?

– Нет, один.

– А здесь, в городе, кто у тебя?

– Никого нет.

– Бедняжка. – Тереза погладила его по волосам и, чуть приподняв ему голову за подбородок, спросила: – Хочешь, поцелую? Но только в щеку...

– Убери, говорю, руку! – взвизгнула в роще Розина. – Как не стыдно! Я тебя порядочным считала...

– Уйдет, и эта осень уйдет, – сказал Цилио, подумав: «Замужние куда понятливей, куда сознательней...» – И придет весна, буйная, цветущая, зеленая, и эта поляна запестреет безымянно-безымянными цветами...

– Безымянно-безымянными? – оживилась Розина.

– Да, моя Розина. Ты любишь их?

– Ага, ах как ты чудесно сказал: безымянно-безымянными, да?

– Да. Но и они исчезнут.

– Как это – исчезнут? – опечалилась Розина и подумала: «У него красивые губы...»

– Исчезнут в круговороте времени. Все уйдем, исчезнем. Скажи мне прямо я противен тебе?

– Нет, почему... Неужели мы правда уйдем, Цилио, нет, не верю, не хочу верить...

– Тогда зажмурься и увидишь, каким сладостным покажется течение времени...

И он осторожно поцеловал ее. Потом привлек к себе обеими руками и поцеловал крепче. Розина тоже обвила руками его шею, а когда Цилио поцеловал ее в третий раз, по спине его легонько постучали. Восприняв это как поощрение со стороны Розины, он так пылко припал к ее губам, что она невольно приоткрыла глаза и... взвизгнув, вырвалась из его объятий, а потом, для виду, для человека, постучавшего по спине распаленного страстью Цилио, влепила ему звонкую пощечину, вскочила и, подобрав длинный подол, опрометью кинулась прочь.

Оторопевший Цилио обернулся, уставился на незванного-нежданного, будто видел его впервые.

А увидел он Эдмондо.

– Нравится шипучее, Доменико?

– Да.

– А я – я нравлюсь? – Женщина грациозно подперла рукой бок.

Доменико потупился.

– Ха, какое счастье ему привалило, а он и не отвечает! – воскликнул Тулио. – Весь город за ней увивается, Доменико, да безуспешно.

– Вы назойливые, а он славный мальчик.

– Слишком стеснительный, не беда, конечно. Вчера выпил и все равно не пошел со мной к скверным женщинам.

– Правда? Говорю же, хороший мальчик. Зачем хорошему ходить к скверным?.. Взгляни на меня, не стесняйся.

Все так же подбоченясь, прищурясь, слегка приоткрыв уста, она взирала на Доменико сверху вниз.

– Что ты привязался, остолоп!

– Мне... мне сказали, что ты искал меня.

– На кой ты мне сдался! Какого дьявола пристал! Что тебе нужно, что?! – орал Цилио. – Отвяжись! Отстань!

– Тулио сказал, что ты ждешь тут – меня.

– Ух, покажу ему!.. А ты поверил, осел!

– Не осел – я... – тихо запротестовал Эдмондо и уронил голову, но вяло замутившийся взгляд его еще миг цеплялся за лицо Цилио. – Не осел – я... К дружбе с тобой стремлюсь – я.

– Пошел со своей дружбой...

Тереза внезапно переменилась.

– Уведи его, Тулио, боюсь.

– Боишься? Почему?

– Не знаю. – Она и вправду выглядела встревоженной.

– Что с тобой, Тереза? Его нечего бояться – до чертиков не напивается, не...

– Нет, не его боюсь...

– Кого же?

Женщина заулыбалась и, неторопливо спустив рукава, сказала своим приятным грудным голосом:

– Себя.

И Дуилио, именно такой, каким он был, вышел на улицу. Дуилио, исполнявший достойнейшую, почетнейшую для краса-горожан функцию – главного советодателя, вышел из дому, облаченный в национальный костюм, сунув трость под мышку, вышел из дому именно такой, каким был. А какой он, собственно, был? О, сложный вопрос! Можно сказать, к примеру, что Дуилио был маленький и толстенький, но... Нет, нет, он будет выглядеть смешным, а это совсем ни к чему. Так, может, представить его низеньким и щупленьким? Нет, нет, тогда Дуилио покажется невзрачным... А что, если изобразить его рослым и дородным? Нет уж, чего доброго вообразите, что он большой не только с виду, но и в переносном смысле, ведь каждый жаждет выявить в другом неявное... Ну, а если сказать, что он был высокий и тощий, – так он не был ни высоким, ни низким, и среднего роста тоже не был. Каким же тогда он был, и, как вы полагаете, могут ли найтись слова, способные в точности описать второе лицо в городе?.. Слова, впрочем, всегда находятся... «Какой был Дуилио?» – «Такой, какой был», – вот ответ. Во всяком случае – исчерпывающий. А теперь последуем за ним, а то он вот-вот скроется за углом, и ищи его тогда. Итак, продолжим. Дуилио, такой, каким был, вышел из дому и чинно зашагал по главной улице. Встречные здоровались с ним – мужчины почтительно приподнимали шляпы, если таковые имелись, женщины мило, но как-то небрежно улыбались, а Дуилио одарял их великодушно дружественными улыбками. Возле цветочницы он задержался. Она любезно выбрала для него белые розы. Дуилио пошарил в кармане и так же любезно протянул ей ладонь с монетами, наградив вдобавок обворожительной улыбкой; монеты, позвякивая, посыпались в кувшин. Дуилио же получил в придачу еще две розы и, провожаемый восторженным взглядом, двинулся дальше, к дому тетушки Ариадны, где в честь шалуньи Кончетины были званы гости. Не думайте, что в Краса-городе было столько Кончетин, сколько каких-нибудь там Розин. Розинин день справляли чуть ли не все – кто где, а именины Кончетины являлись событием, и лишь избранные удостаивались приглашения в знатный дом потомков благородного рода Карраско, в гостиную со старинной мебелью и старинным фарфором, где тетушка Ариадна в который раз озабоченно просматривала свой список приглашенных – не упустила ли кого из достойных жителей города. Гостей еще не было, хотя ночной страж Леопольдино возвестил заспанным голосом: «Девять часов вечера, в городе все спокойно...» В Краса-городе считалось дурным тоном вовремя являться в гости. Тетушка Ариадна все же забеспокоилась, но тут озорно зазвонил дверной колокольчик и в комнату впорхнули подружки Кончетины – Сильвия и Розина – та самая, помните, в роще? – чмокнули тетушку Ариадну, именинницу и поставили в изящную вазу прелестные гвоздики. Спустя миг раздался степенный звон, и в гостиную вступил степенный сеньор Джулио, друг юности и сосед тетушки Ариадны, и она, сияя, милостиво поднесла руку к его губам, а сеньор Джулио с достоинством приложился к ней, но, сказать правду, поцелуй пришелся по перстню, оставив на устах его досадный след. Вскоре подошли Антонио и Винсенте. Винсенте – воротничок у него был застегнут – отозвал хозяйку дома в сторонку и передал извинения своей недавно обретенной супруги, не сумевшей прийти из-за легкого недомогания, и, когда тетушка Ариадна не по летам игриво ухмыльнулась, смешался и заверил: нет, нет, всего лишь простуда... Немного погодя прискакали еще три девицы – резвые, как телята, приятельницы Кончетины – и, чмокая да поздравляя именинницу, зацепили взглядом Антонио, изумленно затараторили, заливаясь смехом: «Чиесчигучатучицичим-чисучила...» И когда разнеслось: «Де-есять часов вече-ера, в городе все спокойно»,– появился человек, не имевший передних зубов и оттого улыбавшийся с закрытым ртом, несколько неловко, как бы приглушенно, если уж приходилось улыбаться. И все прониклись почтением, когда в гостиную, семеня ногами, но весьма энергично вошел Дуилио, такой, каким был, и подал Кончетине розы.

– Ах, прелестный букет! – воскликнула Кончетина и устремилась к вазе.

– Здравствуй, Дуилио, – проворковала тетушка Ариадна, а почетный гость склонился к ее руке, – Восхитительный букет! Обожаю розы!

– Для вас он слишком скромен, вы достойны более пышного.

Тетушка Ариадна внесла яблочный пирог и пригласила гостей к столу.

Оживленно переговариваясь и пересмеиваясь, гости расселись и уже возгласили тост за именинницу, как снова зазвенел колокольчик и явился Тулио, молодой повеса, любимец краса-горожан и, по мнению самой тетушки Ариадны, весьма искушенной в жизни, завиднейший жених. Он привел с собой высокого застенчивого юношу в зеленом костюме по имени Доменико, который, раскланиваясь, неумело щелкнул каблуками. Лицо у Тулио багрово полыхало, и Винсенте хитро спросил: «Хорошее было шипучее, верно?» – и, подавшись вперед, подставил ухо. «Еще бы, – весело отозвался Тулио. – Напиток из напитков, ничего нет лучше... – И, поведя глазами по столу, добавил: – Кроме вишневой наливки, разумеется...» – «О Тулио, Тулио, проказник!» – пожурила тетушка Ариадна, любовно хлопнув его по плечу розовым веером.

Вслед за ними появился и Эдмондо. С усилием обвел всех клейко-тоскливым взором и преподнес Кончетине подарок – тщательно завернутые в голубую бумагу чашку с блюдцем. «Не стоило беспокоиться, Эдмондо. Откуда вы узнали, что у нас нынче...»

Изощряясь в красноречии, торжественно выпили за именинницу, пожелав ей все возможные и невозможные блага, и лишь беззубый человек, незнакомый обществу, да Доменико ограничились скупым: «За вас». Выпили и за не подвластную времени тетушку Ариадну, отмеченную, по словам сеньора Дуилио, «знаком вечной юности».

А Тулио оглядел гостей, оглядел стол – пироги, узкогорлые графинчики с наливками, вазы с цветами – и поскучнел, но потом глаза его коварно сверкнули, он тихо сказал Эдмондо:

– Цилио переживает, обидел, говорит...

– Кого? – Эдмондо оживился, насколько мог, отлепляя взгляд от стола. – Меня?

– Да. Обождал бы, говорит, видел же – с девушкой я. А теперь он мучается, страдает, что скотиной обозвал тебя.

– Вправду переживает? – Эдмондо сглотнул наконец недожеванный кусок пирога. – В самом деле?

– Чудак! Откуда б я знал иначе!

– Да-а, вправду, значит. И что... теперь?

– Ему совестно, а подойти не решается, ты уж сам заговори с ним, скажи: ничего, не обижаюсь, давай, дескать, дружить.

– Когда подойти?

– Когда хочешь, как улучишь момент, подойди или сделай знак.

– Хорошо-о, – удовлетворенно протянул Эдмондо. – Заговорю с ним – я.

А за столом подняли тост за Краса-город с его увитыми плющом островерхими розово-голубыми домами, бассейно-фонтанный, с его достойными, безупречными обитателями, тост за «дуилиевский», всеми обожаемый, как выяснилось, город. Гости уже порядком захмелели, когда слово взял Дуилио и, подняв рюмку с мятной наливкой, предложил тост за каждого жителя Краса-города в отдельности, начиная с пребывающего в другом городе маршала Бетанкура, и пожелал всем краса-горожанам от мала до велика, даже Александро, подчеркнул Дуилио, всемерных благ и здоровья. Упоминание имени Александро страшно развеселило общество, а Дуилио, весьма довольный собой, все стоял, подняв рюмочку.

– Кто это – Александро? – спросил Доменико у Тулио.

– Не знаешь? Наш полоумный вещатель, у нас в городе всего двое чокнутых – он да Уго, – объяснил Тулио. – А ты понравился Терезе... Не теряйся, такую упускать нельзя, как пить дать нравишься ей. – И встал. – Предлагаю тост в честь...

Потом играли в фанты.

В блестящий котелок Дуилио тетушка Ариадна положила фамильное кольцо, степенно-чинный сеньор Джулио – гривенник, шалунья Кончетина – лепесток розы, Тулио снял с шеи медальон, Дуилио опустил массивный ключ от дома, Розина – прелестный гребешочек, кто – что, а молодой человек в зеленом, не найдя ничего иного, – драхму, вызвав к себе почтение и почтительную зависть.

Цилио, улучив миг, подошел к Розине сзади, спросил шепотом: «Почему дуешься, малышка?» – и, ожидая объяснения, настороженно огляделся – на него в упор смотрел Эдмондо. Цилио отпрянул от Розины, изничтожая его взглядом, а Эдмондо медленно кивнул ему в знак примирения... Цилио, взбешенный, так и видел физиономию Эдмондо, заляпанную яблочным пирогом, но... Но нет, нет – разве можно затеять драку в доме благородных потомков Карраско... А как не влепить?! Цилио в ярости отвернулся от Эдмондо – не сдержался б иначе.

Между тем Тулио уткнулся головой в колени тетушки Ариадны, утопавшей в кресле, а та пристроила котелок на макушке Тулио и, выудив первый фант, деловито вопросила:

– Что прикажешь владельцу этой вещички?

– Пусть прочтет стихотворение, – изрек Тулио.

Одна из резвых девиц прочла стишок, пересыпанный словами: «слезы», «любовь», «обжигают», «терзают», который завершался признанием: «Тобой навсегда пленено мое сердце».

Стишок заслужил аплодисменты, а тетушка Ариадна поманила пальцем вострушку и потрепала по щеке.

– Какая милашка! – сказала она Джулио, вынимая следующий фант. – Продолжай, Тулио, не терпится узнать, что ждет обладателя.

– Он выпьет пять стаканов воды! – решил Тулио и услышал дружный злорадный хохот – фант был его.

Довольный Винсенте, восклицая: «О-о-ее!» – поспешил к Тулио с кувшином воды.

– На, изволь, друг...

С двумя стаканами Тулио справился без особого насилия над собой; принимаясь за третий, призадумался, а поднося ко рту четвертый, громогласно признал, развеселив всех: «Язык мой – враг мой», – и, отдуваясь, попросил уважаемое общество великодушно позволить осушить пятый стакан чуть позже.

Владельцу следующего фанта предлагалось забраться на стол и трижды громогласно признаться: «Осел я и ослом реву я!» Лютовал Тулио.

Степенно-чинный Джулио оскорбленно поджал губы.

– О, нет, нет! – сконфуженно замотал руками довольный Тулио и лицемерно заулыбался. – Нет, нет, не подобает вам! Ах, нет, пока я жив... не допущу... не быть этому!..

– Игра есть игра, – с достоинством мученика вымолвил сеньор Джулио. – Связался с молодыми, придется расплачиваться.

– Тогда хватит один раз, дядя Джулио, – щегольнул благородством Тулио. – Какая нужда трижды...

– Не возражаю, – согласился Джулио, с опаской залезая на стул.

И в загробной тишине сеньор Джулио гордо возвестил:

– Ослик я и осликом реву я!

Смущенное молчание прорезало донесшееся издали: «Одиннадцать часов вечера, в городе все спокойно!»

– Давайте продолжим! – бодро воскликнула тетя Ариадна. – Не подглядывай, шалопай...

– Владелец этого фанта полезет под стол.

Обладатель драхмы, юноша в зеленом, потерянно озираясь, опустился на колени, пригнулся и ко всеобщему восторгу: «О-о-о!» – высунул голову из-под стола с другой стороны.

– А обладателю этой вещички? – с хитрецой спросила тетушка Ариадна. – Не подглядывай, говорю, сейчас же закрой глаза!

– Обладателю этого фанта...

– Ах, постой, погоди, это же фант уважаемого Дуилио. Ваш ведь, скажите, ваш?

– Допустим, допустим, – просиял Дуилио.

– В таком случае, – тетушка Ариадна стремительно встала, едва не повалив Тулио на пол, – уважаемый Дуилио поведает нам какую-нибудь историю.

– Непременно, непременно, – поддержали резвые девицы.

– Да, но... как же так... – заломался Дуилио. – Так вдруг... без фанта...

– Зачем вам фант, вы знаете столько чудесных, необыкновенных историй...

– Расскажите, расскажите, Дуилио, – с достоинством поддержал ее сеньор Джулио, – вы бесподобный рассказчик.

– Что-либо благородное, – тетушка Ариадна умоляюще прижала руки к груди. – Чтобы до слез проняло!

– Я расскажу вам одну благородную, назидательную историю!

И Дуилио, такой, каким был, раз-другой прошелся по комнате, устремил вдохновенно прищуренный взор в окно и начал в тишине:

– Правдивая история. Сколько всего заключается иногда в любой фразе – добро, зло, невинность; в каждую фразу следует вдуматься, сколько всего скрывается за простыми словами. Взять, к примеру, фразу: «Не запеть вороне канарейкой» – в ней любое слово простое, но на многое указующее, к любому человеку подходящее... Впрочем, я уклонился от главной истории... Итак, определенное время тому назад, весной, когда деревья дивно вспыхнули белым и розовым цветом, некая особа и некий молодой человек безмерно полюбили друг друга. Они сблизились, все дни проводили на берегу реки, там на свежей зеленой траве под воркованье воды он клялся ей в любви, а она слушала, рдея от смущения; потом они возвращались в город, расходились по домам, если можно так выразиться, и с волнением ожидали рассвета, а утром умывались и снова встречались. Извините за выражение, но я должен сказать – молодой человек снова говорил ей относительно своих чувств, а девушка внимала, затем они вступили в брак. Оба были хорошими людьми.

– Восхитительно, восхитительно! – не сдержалась тетушка Ариадна. – Дальше, дальше?

– И эта самая особа чрезвычайно любила своего законного супруга. В приятности минуло для них какое-то время. Супруг он был хороший, и женщина весьма гордилась этим обстоятельством, но внезапно заметила постепенно, что муж любит другую. На всякий случай женщина все же удостоверилась в прискорбном факте и, убедившись, что ее подозрение имело под собой основание, не знала, что предпринять... В присутствии благоверного она не выказывала своего состояния, но наедине с собой лила потоки горючих слез, а перед домом у них в саду журчал прохладный фонтан – они прекрасно жили; между прочим, в их дивном саду росло семнадцать гранатовых деревьев и тридцать одно – миндальное. И женщина...

– Сколько и сколько?..

– Семнадцать и тридцать одно.

– Ах, какие чудесные числа! Дальше, дальше, продолжайте...

– Но женщина видела, что и муж страдает, будучи порядочным человеком, что совесть терзает его. «Мы оба страдаем... Зачем обоим мучиться, пусть страдает один из нас...» рассудила славная женщина. И знаете, что она предприняла?

– Нет, расскажите поскорее, Дуилио, не тяните...

– Я не зря начал историю с того, что женщина чрезвычайно любила своего законного супруга. И вот что она совершила. Явилась к мужу и сказала – нарочно, разумеется: не люблю тебя больше, не могу с тобой жить, люблю другого. И покинула его. Переехала в другой город. Представляете?

– Это героизм. – Тетушка Ариадна осушила розовым платочком слезы. – Лишь женщина способна на подобное.

– Это человечность, – уточнил Дуилио. – Истинная, сложная и все-таки простая человечность. Она оставила любимого мужа с той женщиной и при этом поступила так, что мужа не мучили угрызения совести, – сказала: люблю другого.

– Восхитительно, изумительно! – Тетушка Ариадна оглядела гостей и помрачнела – лицо человека без передних зубов не выражало восхищения.

– Как, вы не в восторге?

Человек робко пожал плечами.

– Вам не понравилась история?!

– Я не очень слушал...

Тетушка Ариадна сердито хмыкнула, вскинула тонкие брови.

– Невероятно, невероятно, не столь уж часто доводится слышать подобного рода исключительно возвышенные истории. – И расплылась в улыбке: – Благодарю вас, уважаемый Дуилио, благодарю...

– Не стоит, не стоит...

– Продолжаем игру! Поди-ка сюда, плутишка, опусти голову мне на колени... Что делать обладателю этой вещицы?

– Поцеловать Эдмондо.

– Не поцелую!!! – завопил Цилио.

– Чудесно, дамы и господа, поцелуй мужчин явление редкое, мне наблюдать почти не приходилось, а поцелуй мужчины и женщины столь распространен, что лишен всякого интереса. Ха-ха...

– Ах, какое у вас потрясающее чувство юмора! – залилась смехом тетушка Ариадна и, переведя дух, пояснила: – Обожаю чувство юмора...