Текст книги "Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)"

Автор книги: Гурам Дочанашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

В НЕВЕДОМЫЙ ГОРОД, В ПУТЬ...

Вы еще здесь? Опечалены... Знали бы, мне каково... И все же давайте обойдем Краса-город – скоро покинем его, пойдем за несчастным скитальцем... На опушке лесной холмик, цветами осыпанный... Доменико – ничком на постели, люди – торчком у стены, в доброте и в сочувствии невольно виновные, – в скорби тянешься к одиночеству. Соболезнуя, опускали на плечо ему руку, а он еще глубже зарывался в подушку лицом... Дальний запах волос Анны-Марии, скошенной... Анна-Мария в земле... Что ей там нужно... Перед глазами зримо, мучительно живо все, что случилось... Случилось! Погрузился в туман, навалилась страшная тяжесть, чьи-то руки и голоса: «Ах, какое несчастье!», «Бедная женщина...» Горы цветов, их запах, душивший волосы Анны-Марии, и снова чьи-то «ах», чьи-то «эх», искренне переживали краса-горожане, ненадолго возвышенные горем... Повалясь на постель, скорбел Доменико. Кому было знать, как он любил и страдал... И хотя ему ни разу не пришло в голову покончить с собой – из деревни был все же, а в деревне стойки, выносливы в горе и скорби, – мечтал умереть, быть убитым чужою рукой...

И решил отправиться в город бандитов – в Камору...

Артуро принес умыться, у ворот поджидало ландо, оставалось сходить в рощу, к срубленному дереву... Ждал вечера, никого не хотел, никого не мог видеть. Не для себя хотел денег, просто знал – из-за драхм его быстро прикончат... И все равно выходило, что для себя хотел... Опустились наконец сумерки, и тут заявился Александро – еще один безумный!.. О, взорвался скиталец:

– Некогда мне!

– Слушай, Доменико, – Александро подошел совсем близко. – Я сберег тебе целый час, удели же мне пять минут.

– Какой еще час...

– Вот тебе твои драхмы.

– Вы... знали?

– Разумеется.

– И не взяли?

– Не будь ты в трауре, влепил бы пощечину, – рассердился Александро. – По-всякому меня оскорбляли, но так!.. Никто не смел, никогда! Слушай внимательно. Я оставил в роще тысячу драхм, они тебе непременно понадобятся, но позже. Когда останешься без этих – здесь почти четыре тысячи восемьсот. Не огорчайся из-за того, что мне известны твои тайны, – ведь я наблюдаю за вами всеми... Я знаю, что ты хочешь ехать в Камору, и догадываюсь – зачем.

– Вы... – Доменико смутился. – Вы... Значит, вы не сумасшедший?

– Ты что, с ума сошел? – улыбнулся Александро. – Нет, конечно, просто умные иной раз представляются людям безумными. То, что я умный, – в этом нет моей заслуги – родился таким, и поэтому не считай меня бахвалом... Но перейдем к делу. У меня есть брат, возможно, помнишь, рассказывал я о нем – об одиннадцатилетнем убийце. Он средних лет, но возраста его не определишь – есть такие люди... Мы с братом служим одному делу – кактусу, помнишь о нем?.. Но если я порой каркаю, издеваюсь – так потому, что в этом городе необходимо, – то он, он скрывается под чужой личиной, и как! Извини, Доменико, не смогу назвать его... Но знай, он будет твоим незримым хранителем и уже знает, что ты едешь в Камору. В Краса-городе только двое имеют тайную связь с Каморой – я и Дуилио, но у него связь преступная, грязная... Понимаешь, что значит преступная связь?

– Понимаю.

– Не пытайся дознаться, кто мой брат, не утруждай себя зря, не угадаешь, кого угодно заподозришь, может, даже самого «великого», с позволения сказать, маршала Бетанкура, но только не его самого, а возможно, и вообще не доведется тебе познакомиться с ним. Со всякого рода подлецами, мерзавцами, подонками столкнешься, но, надеюсь, минуешь гибель... и, надеюсь, увидишь прекрасный город Канудос.

В упор смотрел Александро.

– И та тысяча драхм, зарытая в роще, понадобится тебе в Канудосе на славное дело. Если погибнешь, я истрачу их на то дело... Доменико, ты все еще сырая масса, тесто, глина, не обижайся, но и в Каморе не обретешь лика и формы, тебя будут мять и раскатывать. Разве что в Канудосе постигнешь что-нибудь и обретешь себя...

Помолчали.

– Что-то попало мне в глаз, – сказал Доменико.

– Покажи-ка.

Было уже темно. Александро повернул ему голову на свет луны, отогнул веко, заглянул в самую глубину глаза и подул – бережно, желанно.

– Прошло?

– Да.

И неожиданно, странно дал ему пощечину.

– С ума сошел... что ли!..

– Нет, Доменико, так нужно... Прости, – и поцеловал его в голову. – Ну, смотри... о моем брате не забывай. – И добавил с улыбкой: – Кактусного... Артуро высадит тебя в двух часах ходьбы от Каморы, ночью; разумеется, из страха не подвезет к самому городу... и винить его трудно. К городу один пойдешь, увидишь темнеющую громаду – это и будет Камора ночью... Смело войди в ворота, мой брат будет опекать тебя – незримо, конечно. – Александро помолчал, слова вертелись на языке, но произнести их не хватало духа, он опустил голову. – Прости, Доменико, но я должен упомянуть Анну-Марию. Оплакивай, скорби, горюй, но знай – не многие прожили на свете так чисто, так правдиво и честно... И думаешь, ты думаешь, она несчастна? Э-эх, непостижимые глубины... Ну, всего, ступай...

И еще раз поцеловал его в голову.

СОВСЕМ ДРУГОЙ ГОРОД

Во тьме, в зловеще разлившемся безмолвии все, казалось, звенело. Доменико не различал домов. Нащупывая стены, пробирался вдоль наглухо запертых домов и ворот... Смерти искал скиталец в разбойничьем городе. Внезапно остановился, прижался к стене – с мешочком драхм в руке смерти жаждал в чужом, незнакомом городе, и к нему приближался кто-то темный, бежал, бесшумно, осторожно. Доменико выронил мешочек, зажмурил глаза, а тот, неизвестный, пригнувшись, подлетел и всучил ему свой мешок, побольше, чем его, кинув скороговоркой: «Подержи, хале, будь другом, ты беги в ту сторону, а я в другую, собьем их со следа. У меня четверо ребят, хале, и за ней, как за родным ребенком ухаживал...» – и понесся дальше. Впервые видел Доменико, чтоб мешок подпрыгивал, и, безотчетно ухватив его, не знал, как быть, пока самого не схватили и не вырвали мешок. «О-о, хале, подойди ближе, ну-ка посвети на него, ого! На здешнего не похож, пошли, приятель, пошли, хале. И этот твой?» – он пнул ногой мешочек с драхмами. На привидения походили неизвестные – в темных деревянных накидках-щитах, в деревянных головных уборах, и лица были спрятаны под железной маской с узкими разрезами для рта и глаз. «Забирай и этот мешочек, хале...» Голоса из-под маски звучали приглушенно, шипяще. Сами были босые и с Доменико стянули его высокие сапоги, понеслись с ним куда-то, на каждом углу застывали, отрывисто свистели в свисток и мчались дальше... Наконец чудно постучались в один дом, ввели его куда-то; на роскошной тахте, развалясь на боку, зевал со скуки какой-то человек. От его взгляда у Доменико подкосились ноги – попадаются же с такими глазами!

Двое, что привели Доменико, сняли деревянные маски, накидки, приставили к стене и клещами преспокойно вытащили из них узкие ножи... «Кто таков?» – нехотя спросил лежавший на тахте. «Смерть заслуживший, – ответили ему. – Вот с чем поймали, – и пнули прыгавший мешок. – Да еще не здешний, кажется...» – «Хороши наши дела, если даже чужаки шляются ночью по городу, и еще с этим... Развяжи-ка». Что происходило! Из прыгавшего мешка вытащили кошку с завязанной мордочкой. «С когтями?» – «О-го, не когти, а клещи, хале. Четвертая». «Ты не здешний?» – обратился человек к Доменико. «Нет!» Спрашивавший хмыкнул, встал и спросил неожиданно учтиво: «У вас родственники в Верхнем городе, уважаемый?» – «Нет». – «Совсем-совсем никого, хале?» – «Нет». – «Может, вы с заданием прибыли, хале?» – «Нет». – «Зачем тогда привели его сюда? – недовольно бросил человек и снова разлегся. – Уведите, уведите, прирежьте где-нибудь подальше... Мою пуговицу нашли?» – «Нет, хале... В овраг сбросить труп?» – «Бросайте куда хотите... Наверно, плохо искали».– «Хорошо искали, хале... Снять с него одежду или...» – «Не знаю... Что на нем?.. А может, под тахту закатилась?..» – «И под тахту заглядывали, хале... – и осветили Доменико фонарем. – Ого, хорошо одет, хале!» – «В самом деле? – усомнился человек. – Отлично. А в мешочке что?..» – «Не проверяли, хале». – «Загляни-ка, Чичио...» Плюгавый каморец ловко развязал мешочек и заглянул в него, даже пальцы запустил... и ошалел: «Драхмы, хале!» – «Что ты говоришь, Чичио... – Человек встал, растерянно ступил к Доменико, тоже заглянул в мешочек.– Простите, сеньор...» – он стоял на коленях.

И Доменико понял – смерть поджала хвост, улизнула из накрепко запертой комнаты.

– Простите, сеньор, – человек все стоял не коленях. – Простите нас, как я мог подумать... Вы так просто держитесь. Простите, да?

Доменико молчал.

– Сколько в мешочке, сеньор?

– Почти четыре тысячи восемьсот.

– Что-о?! Четыре тысячи восемьсот раз желаю вам здоровья, хале. – Встал, отряхнул с колен пыль. – Маршалу доводитесь, вероятно, кем-нибудь... великому маршалу.

Молчал Доменико.

– А мешок с кошкой... В самом деле ваш?

– Нет.

– Чей же?

– Кто-то всучил мне.

– И вы взяли?! Вот это мужество, верно, Чичио? Принять на себя такое преступление, но, видимо, родственник маршала, и... Что вам стоит, верно, хале? – голос звучал ласково. – Как вы все же решились ходить без накидки-щита, хале?.. Есть где переночевать, хале?

– Нет.

– Иди, отведи его ко мне, Чичио... Хотя нет, меня не ждут, дежурный у меня бедовый... Как же быть... Проводи к Скарпиозо! – И объяснил: – Впустит, ждет меня этой ночью. По пятому способу постучишь, понял? Набрось на него накидку-щит, выбери получше, и шапку с маской... Подай-ка напиться, Чичио... – Пить ему захотелось, и он человеком был... – По пятому варианту, слышишь?..

– Как же, слышу, хале...

Снова пробирались вдоль стен. Маленький Чичио впереди, а он, тонкий, высокий, – но пятам за ним. По ночной Каморе крались двое в масках. «Ох, забыл имя маршала, не помните, а?» – спросил Чичио... «Нет». – «Как я позабыл, – шипяще доносилось из-под маски, – его и полковника Сезара одинаково звать, верно, хале?» – «Не знаю». – «Как, ни с одним не знакомы, хале?»

Доменико не стал отвечать.

Они шли, но не слышно было ни звука – шли босые, сапоги Доменико сунул под мышку его проводник – уваженье выказывал.

– Что значила эта кошка в мешке?..

– Как, и этого не знаете, хале?

– Нет.

– Не услыхал бы кто... на ухо скажу, хале...

Когда он склонился к низенькому каморцу, тот неожиданно скинул с него деревянную накидку и пырнул было ножом в живот, по из-за спины Доменико кто-то ловко ударил Чичио ножом по руке.

– О-ой... Ой, хале! – взвыл Чичио, – чего не сказали, что вас охраняют! Знал бы, разве посмел, не дурак же я...

Доменико обернулся, но за ним никого уже не было.

– Простачком прикинулись, как не совестно издеваться над человеком! – упрекал Чичио, старательно перевязывая руку. – Нельзя так, хале.

Кто ж его спас, интересно... Брат Александро!

– Так вот, хале, я хотел сказать, что у нас запрещены кошки, а уж с когтями – подавно!

– Почему?

– Мы по ночам ковры вывешиваем на балконах, хале, так принято, вон на домах всюду ковры, хале, видите?

Ничего не было видно.

– Чего нам таить свое богатство, хале, самые дорогие ковры вывешиваем. Балконы высоко – три человека взгромоздятся друг на друга и то не достанут, и ни одним крючком не стащить ковер так здорово, как кошкой. Привяжешь к кошке веревку, завяжешь ей мордочку, хале, и подбросишь к балкону, она вцепится в ковер, а ты рванешь за веревку, и ковер ваш, верно, хале?

– И потому кошки запрещены?

– Ага. Только у маршала Бетанкура есть, хале.

– А что значит – хале?

– Ничего... просто так говорим.

– Что значит – просто так?..

– Опять дурачите, хале?..

Шли вдвоем, в масках, по ночной Каморе.

– Видели бы кошку маршала... Большая, красивая, пушистая. Вот и дошли, кажется...

И очень странно постучал. Тотчас открыли, предупредив:

– Не входите!

– Почему, хале?

– Сначала укроюсь в комнате.

– Что, не доверяешь? Это я, Чичио.

– Ишь, обрадовал! – Хозяин хихикнул и, скрывшись, разрешил: – Вон в ту комнату пройдите.

– Почем ты знаешь, что нас двое?

– Знаю!

– Почем ты знаешь?! Чей он человек, если знаешь?

– Знаю, маршала Бетанкура.

– Кто тебе сказал?..

– Откуда я знаю... Кто-то постучался по пятому способу, как вы, и сказал.

– Кто он был?

– Как думаешь, без маски был он в этот час?

– Нет, что ты!

Брат Александро!

Едва вошли в указанную комнату, послышался сильный удар.

– Ой, хале! И тут у вас свой человек! Чего не сказали, что вас охраняют! Все зубы выбил мне, – заскулил Чичио. – Не могли сказать, хале? Какого дьявола стал бы во второй раз рисковать, не дурак же... Нельзя так, хале. Дайте хоть драхму...

– Завтра получишь, – сказал Доменико. – Ступай, оставь меня.

– Да, забыл, хале, не угодно ли хорошую девку – утреннюю девку?..

– Убирайся!

– Вот ключи, хале, запритесь и щеколду накиньте, хале. Если с тобой случится что, с нас шкуру, наверно, сдерут.

Один был Доменико. Лежал на постели в тщательно запертой комнате. Не снял ни накидки-щита, ни маски, лицо повлажнело. Совсем один был тут и все равно ощущал кого-то, во тьме различил на потолке пятно – бесформенное, неопределенное, один был и все же знал – кто-то любил его! Нет, не брат Александро, и не сам Александро, кто-то совсем другой...

Вот и Камора...

После двухдневной езды ломило затылок, но уснуть все равно не мог.

И оказалось, в Каморе тоже был ночной страж, но не забитый и запуганный, как Леопольдино, – ах, как уверенно, как энергично прогремело внезапно:

«Трии часа ноочи, и все гениииааальнооооо!»

КАМОРА

ЗНАКОМСТВА

К рассвету из тьмы безликой серой массой проступал город Камора[5]5
  Для тех, кто не в курсе: каморра – так называется неаполитанская мафия.


[Закрыть].

На зарешеченных окнах настороженно шевелились шторы в изящно обшитых дырочках. Для боязливых горожан эти дырочки-глазки поистине были спасением – через них просматривали улицу, и злодей, притаившийся возле дома, бывал обнаружен. В сером полумраке поблескивали еще не озаренные солнцем мрачные стены – из мрамора были дома в Каморе. Прочно запертые двери с угрюмыми кольцами для стука надежно укрывали недоступное чужому глазу добро – лишь большие пушистые ковры вывешивались высоко на балконах. По улицам грузно шагал долговязый страж ночи, спесивый Каэтано, – в железных доспехах, в железной клетке, высунув из нее одетую железом же руку с ножом. Вытянув сдавленную железной маской шею, грозно посматривал он по сторонам, поднося время от времени часы к щелочкам в маске. Где-то вспискивала вспугнутая птица, друг за другом подавали голос петухи. Воздух напитан был чем-то омерзительно приторным. Этот же неясный запах наполнял и комнату. Доменико ворочался в постели – что-то знакомо и раздражающе липло поцелуем к губам, противным духом забиралось в глотку, потом клейко расплылось по шее. Тревожно открыл глаза, пощупал губы, нос – из обеих ноздрей текла кровь. Вскочил, ошалело глянул на грудь, и кровь закапала на пол.

Он поспешно лег, откинул голову, взгляд невольно уперся в потолок – там темнело пятно, давнее, знакомое... Немного погодя снова встал, поискал на столе липкими руками кувшин, смочил платок и, приложив к носу, прилег. Вот и Камора... Что ждало его тут?..

Повел глазами в сторону окна. Сквозь множество щелок в шторе узкими ножевыми ранами врезался утренний свет, и угрюмая тишина, всколыхнувшись, трепетала в косых полосках. Что ждет его здесь?.. Зубчатый нож в живот? А может, удар в спину, леденящий, обжигающий, или в горло – и разом хлестнет кровь, зальет впадинку у ключиц, заструится по ребрам – и он повалится, закатит глаза и будет валяться та-ак... Сорвался с постели, приник глазом к глазку в шторе – но пустынна, безмолвна была улица, только в доме напротив шевельнулась тень за шторой. Отошел, прижался к стене – обезопасить хотя бы спину и затылок, со страхом глянул на ржаво запятнанную подушку и с надеждой безотчетно вскинул взор на хранивший его потолок, но не успел различить пятно, как услышал уверенно резкое: «Восемь часов утррраа, и всеее гееениааальноооо...» Что-то коротко зазвенело, зазвякало, и весь мраморный город сразу наполнился шумом, но явно не таящим угрозы; он снова выглянул на улицу – всюду открывались окна, из дома напротив беспечно вышел мужчина – с виду совсем обычный, человек как человек, даже жевал на ходу. На балконе соседнего дома женщина, повязав голову косынкой, истово выбивала ковер. Глухие удары доносились отовсюду,– видимо, многие выколачивали ковры. И он уже доверился было мирным звукам, успокоился, как вдруг постучали.

Разом вспомнил, где был. Не отрываясь от стены, подобрался к двери, спросил шепотом:

– Кто там?

Ему казалось – крошился он весь, и каждая крупица его существа терзалась отдельно.

Из-за двери кто-то шепотом же спросил:

– Не спишь? Проснулся?!

– Да, кто ты?..

Гость и хозяин перешептывались, с двух сторон припав к запертой двери.

– Я это, я...

– Кто – ты...

– Как, по-твоему, – кто! – взвился голос за дверью и тут же таинственно понизился: – Девку не хочешь?

– Что?! – растерялся Доменико.

Помолчав, человек нетерпеливо повторил:

– Утренней девки не хочешь, хале?

– Скажешь, наконец, кто ты...

– А сам не сообразишь, – обозлился бывший за дверью. – Хозяин дома, Скарпиозо, кто еще другой... Не открывались главные ворота.

– Что тебе нужно?

– Не мне, а тебе что нужно, – не пойму, чего не выходишь!

– Не знаю, так...

– Не знаешь порядка?!

– Не... Не знаю.

– Утром всем положено прогуливаться по городу, а если неохота пройтись, а желаешь утреннюю девку, достану оправдательный талон.

– Что достанешь?

– Два талона, хале?

«Даритель покоя, возвеститель мира, неколебимый маршал Эдмондо Бетанкур всем вам желает мирного дня!» – торжественно возгласили где-то.

– И теперь не веришь?

– Чему?

– Что открылись главные ворота!

– Какие ворота?..

– Городские, понятно... Мирные часы начались.

– Как долго продлятся?

– До восьми вечера... Будто не знаешь, хале... – И испугался. – Больно наивным прикидываешься, хале, не задумал ли чего против меня, хале, что я тебе сделал худого, хале...

Доменико с досадой повернул ключ в скважине, отбросил щеколду и рванул массивную дверь, а хозяин, глянув на него, равнодушно поинтересовался:

– Укокошил или только ранил?

– А-а?..

– Ру-уки на-адо было помыть, халее-е, – глумливо пропел хозяин.

– Принеси воды.

– Сейчас, голубчик.

Взбугрив желваки, сухо, без боязни смотрел на него Доменико – кто-то хранил его, любил...

Хозяин дома живо принес большой таз, примостил на двух стульях и полил гостью из серебряного кувшина. Доменико умывался, зло отфыркиваясь, страха как не бывало, но тут опять постучали, и он резко выпрямился.

– Кто там? – окликнул хозяин.

– Я, хале, – Чичио...

– Скажи-ка, обрадовал! Чего тебе?

– Хорошая утренняя девка не нужна, хале...

– Пошел-ка отсюда...

– Знай, мне – четыре. Впусти.

– Еще чего – четыре!

– Три уж без спору, Скарпиозо.

– Будет с тебя и двух.

О чем они говорили...

– Мало одну, – буркнул внизу Чичио.

– По закону...

– Нашелся законник! Очень блюдешь ты закон.

– Иди жалуйся...

– И пожалуюсь, хале...

– Кому пожалуешься – тот заберет свою долю, и останешься с тем же, только сутягой прослывешь, хале, так-то.

Странный вели разговор...

Будущий канудосец Зе Морейра жил в сертанах, далеко от мраморного города.

Чуть свет просыпался вакейро и сразу вскакивал с постели. В бамбуковой хижине жил отважный вакейро и имя носил простое очень – Зе. В углу хижины, между двумя малышами, спала жена его Мариам. Труженицей была Мариам, но сразу встать, пробудившись, подобно Зе, не умела, – рассыпав по лицу густые волосы, она неприметно следила сквозь них за ним – как-то скрытно любила Мариам мужа. Нравилось Мариам украдкой наблюдать, как продевал Зе голову в ворот кожаной рубахи с бахромой, как натягивал ее на мускулистые плечи и как опоясывал ремнем тонкий стан; подложив руку под голову, Мариам любовалась, как безотчетно гордо и красиво расхаживал Зе по хижине, а потом, присев на стул, пил молоко, заедая черствым хлебом, и, прежде чем выйти из хижины, пряча улыбку, пристально смотрел на Мариам – она напряженно замирала, миг прикидывалась спящей и заливалась смехом. Зе опускался на колени и, откинув с лица ее волосы, дважды целовал пухлые от сна губы.

Потом Зе выходил к лошади, гладил ее по шее и – скок! – так и взлетал на нее, замлевшую от ласки, – умел говорить с ней Зе.

Удивительны сертаны – где песчаные, кишащие змеями и грызунами, а где – в непролазных чащобах, заросшие травой и кустарником. Мерно трусила лошадь Зе, вспугнутые ящерицы, извиваясь, вкручивались головой в песок, где-то выслеживали коз гиены, привороженно тянулась к змее мышь, подвигаемая неодолимой, цепеняще жуткой силой.

Мимо высоких недвижных кактусов и страшно колючих зарослей каатинги шел конь – впереди на зеленой опушке паслось вверенное Зе стадо. Низкорослые коровы неторопливо пощипывали траву, но быки неукротимо жаждали воли и яростно вскидывали голову, потягивая воздух. Зе высоко чтил волю и не подпускал к животным собак. С собаками заявлялись сюда владельцы скота – каморцы; раз в году сертаны оглашал собачий лай и визг. Зе один управлялся с обширным стадом. Рысью объезжал пастбище на своей верной лошади, издали примечая на животных ссадины и язвочки. Корова еще давала вытащить колючку и смазать ранку, но бык – стоило приблизиться к нему, как он, пригнув голову, срывался с места. Зе гнался за ним, но тот укрывался в чаще. Зе, увертываясь от шумно налетавших веток, резко перегибался из стороны в сторону, то соскакивал, остерегаясь слишком низкого сука, и, едва коснувшись земли, снова взлетал на коня – никем не зримый, никого не восхищавший здесь, одинокий виртуоз, истый чудодей Зе. И так великолепно все это!.. Малорослый бык в лесу превосходил и седока, и коня; но, когда они опять оказывались в поле, верх брала лошадь, и Зе, распластавшись, свисая чуть не до земли, хватал беглеца за хвост, валил и перескакивал ему на шею. Он удерживал животное за рога, взъяренный бык бешено сопел ему в лицо, у вакейро круто вздувались тугие мышцы, и животное, подавленное ощущением необоримой силы, покорно лежало на боку. Зе одной рукой держал быка за рог, другой вытаскивал колючку и, достав из кармана на сапоге мазь, втирал в ранку. Тщательно осмотрев животное еще раз, он шел к своей лошади, покорно стоявшей рядом и отводившей глаза от быка, и – прыг! – мигом оказывался на ней. Растерянный и смущенный, бык спешил скрыться, а Зе устремлялся на поиски нового пациента.

И так весь день...

Но иной раз скотина терялась – угонял ее одноногий бесенок Саси. Сколько ни искал Зе – не находил. «Ох, Саси, ни дна тебе ни покрышки», – беззлобно бранился вакейро, но в конце концов нападал на след и крест-накрест складывал две палочки в неглубокой ямке – Саси жуть как боялся креста. След приводил к соседнему пастбищу, и Зе шел назад – не оскорблял недоверием другого вакейро: тот сам возвращал приблудную скотину хозяину, по клейму узнав чья, – в честности вакейро даже каморцы не сомневались.

В полуденную жару Зе усаживался под дерево и вольно вытягивал свои длинные ноги, скинув широкополую кожаную двууголку; он принимался за овощи с огорода Мариам, орудуя кривым ножом-, с которым ходят на леопарда, – точно заяц похрустывал морковкой безвестный всесертанский герой Зе.

В сумерках Зе возвращался домой, и исходившая радостью Мариам украдкой следила за ним через щель, а потом, когда, повернувшись к очагу, плечом ощущала нежность заскорузлой ладони, притворно равнодушно оброняла: «А-а, пришел...» Скрытной любовью любила она мужа. Беднее бедного был Зе, хоть и носила жена его леопардовую шкуру, гроши платили ему каморцы, и, ужиная, не прикасался он к козлятине, оставлял малышам.

А ночью Зе безгласно тонул в щедрой Мариам – не умели сходить с его языка ласковые слова, и только про себя повторял и повторял он: «Мариам, ромашка моя...»

Раз в году Зе отправлялся в город на ярмарку. Понравились ему украшенные гвоздиками и розами женщины, когда увидел их впервые, но от них веяло холодом, и, вспомнив свою Мариам, он мысленно назвал, ее ромашкой – самым простеньким на взгляд цветком – и с той поры, погрузив лицо в ее волосы, тихо-тихо, едва слышно повторял: «Мариам, ромашка моя...».

Зе был одним из пяти избранных, ставший впоследствии великим канудосцем.

* * *

– Куда вам на улицу в таком виде, мирные сейчас часы, и если бренчат у вас в кармане монетки – извольте, приобрету вам отличную одежду.

– Сколько понадобится?

– От двадцати грошей до шестидесяти драхм, хале...

– Многовато...

– Что – двадцать грошей?

– Нет – шестьдесят драхм.

Скарпиозо исподтишка скользнул взглядом по его лицу и потупился, вроде бы смущенный.

– Не все шестьдесят потребуются, конечно...

– Сколько же?

– Пятьдесят.

– Почему же шестьдесят?

– Ножные не считаете?

– Ножные?..

– Да, донести до портного столько денег!

– Что – тяжело?

– Издеваетесь? Не понимаете будто? Пока дойдешь, запросто горло перережут, и как, по-вашему, за храбрый риск платить не надо?

– Сам же сказал – сейчас мирные часы...

– Какие мирные часы не стоят шестидесяти драхм, что вы как дитя малое рассуждаете...

Доменико опустился на стул. Вот так мирные часы...

– За сколько посоветуете?

– Все насмехаетесь, дурачком считаете? Ясно, за шестьдесят. – И пояснил: – Слыхали, верно, зверь ценится по шкуре, человек – по одежде, хале!

– Хорошо, подождите внизу, я сейчас...

Заложил дверь на щеколду. Развязал мешочек и горстями насыпал драхмы на постель, отсчитал шестьдесят, еще четырнадцать сунул под подушку. Закинул мешок обратно под постель и позвал Скарпиозо:

– Прошу, хале.

И смутился – как сорвалось с языка это неведомое слово «хале»!

– Здесь я, хале! – откликнулся Скарпиозо.

– На, ровно шестьдесят.

Хозяин дома отпрянул, испуганно съежился и, ударив себя в грудь, пал на колени.

– Ты что, вправду даешь мне столько драхм на улицу, хале? Почему не поторговался – что я тебе сделал? Забыл – просят одно, а дают треть того, что просят... Знаешь ведь, мне всего четыре остается!

– Сколько же дать?

– Простачком прикидываешься! Меня не проведешь, вижу, что ты за птица... Ночью по городу ходил, да еще с человеком самого Наволе заявился сюда, а когда тебя ножом пырнуть хотели, кто-то из твоих людей ножом хватил Чичио по руке! А потом исхитрился – а как, и сам полковник Сезар не угадает, – открыл ворота с секретным запором, выбрался на улицу, прирезал кого-то и преспокойно вернулся спать! Я разыграл перед тобой наивняка, а ты и тут обставил меня. Убей, убей, только не пристало вам, при ваших-то возможностях, убивать меня, хале!

Куда он попал, среди кого очутился!.. Ничего не понимал Доменико, но смущение и волнение хозяина дома приободрили его, и он высокомерно отсчитал ему двадцать драхм.

– На, купи. Тебе четыре останется, значит!

– Нет, хале. – Скарпиозо поднялся с колен, обмахиваясь ладонью. – Две из четырех – маршала Бетанкура, одна – полковника Сезара и одна Чичио...

– Что, и он важная персона?

– Нет... Проводил тебя сюда.

– Выходит, тебе ничего?

– Что я, спятил – платить ему шестнадцать.

– Кому – ему?

– Портному, кому еще...

Помолчали, недоуменно разглядывая друг друга.

– А этот маршал какой-то при чем?

– Тсс, – Скарпиозо вздрогнул, прикрыл рот рукой. – Не услыхал бы кто, крышка нам тогда, хале.

– Что я сказал особенного...

– Опять притворяетесь? Не знаете, что у маршала ото всего доля... Надо много денег иметь, чтобы хорошо править городом да быть справедливым. Это правильно, хале, мудро. Сумеешь быть справедливым, если у тебя много денег, куда денешься, хале...

Ничего не понял Доменико; растерянный, привычно потянулся к кувшину и, поднося ко рту, вскинул голову – знакомое пятно смотрело хмуро, но все же ободрило.

– Иди, чего ждешь...

– Иду, хале.

– Постой, мерку почему не снял?

– Как не снял, – обиделся Скарпиозо, – столько времени мерил тебя глазами.

– Ступай тогда.

Когда Скарпиозо вышел, Доменико бессильно опустился на стул. Мысли в голове мешались, страшные предположения беспощадным ударом взбивали и трепали их, словно клочья шерсти. Убьют его? Нет, нет, уцелел же ночью, избежал смерти... А вдруг у Скарпиозо есть второй ключ? Нет, не посмеет – меня убийцей считает... Мало ли кто еще может прирезать... Нет, сказал же – мирные часы сейчас... Утешай себя, утешай – плевать им, мирные или немирные!.. У них тут всё деньги решают, а денег у меня навалом! Не тронут?..

Бросил сбереженные сорок драхм на постель и опустился на колено достать из-под кровати мешочек, зашарил там рукой, а кто-то цепко, как клешнями, ухватил его за запястье. Хотел вырваться, но сковало всего; обмякший, отяжелевший, безвольно перевалился на бок, покорно, блаженно потонул в пышной рыхлости лиловых облаков, но грубые пальцы терли ему виски, кто-то ударил по щеке, не хромой ли работник? Нет, нет, вяло подумалось Доменико, отстали б лучше, ему хорошо, хорошо – ни забот, ни печалей, оставьте... но его не оставляли, кто-то настырный даже водой побрызгал в лицо. Доменико недовольно приоткрыл глаза и тут же погрузился в облачную пушистость – страшная, жуткая была личина! – а неизвестный сказал:

– Я старший брат Александро.

Он лежал на постели... Как оказался на ней?.. Успокоенный, снизу смотрел он на ночного спасителя, а узкая косая щель в маске шипела:

– Слушай хорошенько, времени мало. Зря думаешь, что Скарпиозо принимает тебя за бандита. Он отлично знает – ворота его дома ночью не открывались и ты не выходил на улицу, а кровь у тебя – на верхней губе. Обождет немного – проверит, вправду ли ты родственник маршала Бетанкура или полковника, а потом уж сходит к портному. Учти, если одежда будет тебе великовата, значит, решил прикончить тебя, заведет в безлюдное место, убьет и наденет твои вещи – он чуть полней. Слушай внимательно, времени мало. – Человек в маске подошел к двери, выудил из-под деревянной накидки-щита тесак, какие-то инструменты и вытащил из гнезда замок. – Наверняка в лес пойдет с тобой, заморочит голову, уговорит помочь вырыть яму – могилу тебе, но ты рой, рой, пока не запоет дрозд, тогда замахнись, будто кидаешь нож в дерево, не бойся, я буду за твоей спиной, но не вздумай оглянуться, не то в тебя угодит мой нож – проткнет горло. – Человек что-то вставил в дверь. – Метко бросаю, нет мне в этом равного.

Угрожающе шипел голос под маской.

– Я под твоей кроватью провел ночь – Скарпиозо запросто мог пробраться сюда, прикончить тебя и сбежать с твоими драхмами, хотя и знает – далеко убежать не дадут, схватят люди надзирателя Наволе, но такая уйма денег все равно помутила бы ему разум. Потому и остался я тут. – Человек запер дверь и подошел к Доменико. – Я сменил замок, держи ключ, сам запрешь, уходя. Скарпиозо ничего не узнает, с виду ключи похожи, а когда вернетесь, ему не удастся отпереть своим ключом, откроешь ты, и он окончательно убедится, что с тобой не справится, не по зубам ты ему, и сам начнет трястись за свою шкуру. Понял меня?..