Текст книги "Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)"

Автор книги: Гурам Дочанашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

ПЯТЬ ВЕЛИКИХ КАНУДОСЦЕВ

Как стал Мануэло Коста первым великим канудосцем

Тяжкий дурман не давал Мануэло Косте поднять голову, и он бессильно, недоуменно вскидывал взгляд на сидевшего против него Зе – и у того набрякли веки и падала голова, он уткнулся подбородком в грудь и, успев отодвинуть тарелку похлебки, стукнулся лбом об стол, впал в мутный сон. И Мануэло обволокло что-то, не дававшее открыть глаза, и все же ощутил сквозь дурман – кто-то подобрался к нему сзади, вытащил из-за пояса мачете. «Отой... ди... не то...» – но язык не ворочался, и прямо на тарелку уронил он голову, а еще кто-то ловко выудил из его кармана десять последних драхм. Кто это был, что за мерзавец... Потом его вроде бы трясли, все ныло, болело – шея, живот, колени – привязан был к коню, в трех местах стягивали его веревки.

– Как удалось связать?.. – поинтересовался великий маршал, явно довольный.

– На них сразу обратили внимание мои лучшие шпики, грандиссимохалле, – полковник Сезар вытянулся в струнку. – По ночам шлялись, выследили их, когда они тащили ящики с пулями к каатинге, – там они в момент перебросили тяжеленные ящики через заросли и вернулись в город, зашли в ночную харчевню, а там мой человек дал знак старшему повару – подсыпали им в похлебку лошадиную дозу снотворного.

– Сколько денег изъяли?

– Десять драхм, гранд...

– А у торговца?

– Девятьсот девяносто восемь, грандиссимохалле, из них восемь – его, говорит...

– Болван! Дал им возможность на все деньги скупить оружие! Не сообразили, что тратят деньги того малого, которого мы дурачком считали, того, что отделал нашего человека... как его там...

– Чичио, гранд...

– Который вздул осла Чичио! Это ты отправил его с ним?

– Нет, грандиссимохалле, подобной глупости я не сделал бы, на месте Мичинио я б отправил с ним не менее трех матерых типов.

– Мичинио дал маху? С одним человеком послал?!

– Так точно, грандиссимохалле... Локти кусает теперь...

– Он – твоя шуйца, твоя левая рука, не так ли?..

Полковник потупился.

– А кто в ответе за неверное действие руки, тебе хорошо известно.

Еще ниже уронил полковник обреченную голову.

– Остолоп, болван! – взорвался маршал Бетанкур. – Почему не дали истратить все до последней драхмы – тогда и проследили бы, куда уйдут, узнали бы, где у поганцев тайный ход, на кой они нам теперь, спящие... Черта с два добьешься от них чего-нибудь! Знают, отлично знают, что прикончим их, даже если все выложат, а если погоним их перед собой туда, в момент сгинут под землей, а на другом конце хода и один вонючий пастух с ружьем задержит целый корпус, и раненые завалят выход... Сучьи дети, так-перетак их... Впрочем... ход, кажется, широкий, конь проскочит»... – Маршал призадумался. – Возможно, и три лошади проскочат рядком, – предположил он не очень осмысленно и вспомнил о недомыслии полковника, сурово сдвинул брови. – Пока эти канальи дрыхнут тут, у них там смекнут, что они попались, и усилят внимание, а внимание – предпосылка бдительности, а бдительность их мне совершенно ни к чему, слышишь, болван?!

– Я не знал, великий маршал, что у них всего десять драхм осталось, думал, еще не истратили деньги, и нельзя допускать, чтоб они купили столько оружия, куда б это годилось..

– И я о том толкую, недоумок, как вы дали им купить столько оружия, как проглядели? Накрыли бы сначала торговца и вытряхнули из него душу...

– Если истратили б все деньги, не дались бы нам в руки, чем рисковали б, грандис...

– Сцапали б торговца, когда они отправились к каатинге, кретин.

– А мы еще не знали тогда, грандиссимохалле, у кого они скупали оружие, понятия не имели...

– Узнали же потом.

– Когда узнали – уже поздно было, грандиссимохалле, им уже подсыпали снотворного, когда подсел торговец.

– Обождали б, пока подойдет к ним торговец! И вообще обязаны сразу брать под наблюдение, брать на учет всех неизвестных, шныряющих по городу, весь чуждый, пришлый элемент! Сколько раз таскались они из города к каатинге, пока не перетаскали все оружие – на такую огромную сумму!.. Отвечай!

– Может, их много было сперва... и враз перетащили оружие до каатинги.

– О-о... тупица! Чем больше их было б, тем легче было б обнаружить.

Полковник упрятал голову в плечи, прилип глазами к полу. Маршал передернулся, сунул руку за пазуху и гневно прошелся по комнате.

– Не нравишься ты мне что-то в последнее время, мой Федерико, – маршал чуть-чуть смягчил тон, и мишурно блестящий полковник по-собачьи уставился на него в ожидании словесной кости-подачки. – Совсем из ума выжил, возясь со всеми своими женщинами, до того отупел, что оправдаться не способен, хотя это проще простого. Мог бы, скажем, возразить мне, что посылать с этим дурачком трех людей было куда рискованнее, если б один из трех осволочился и позарился на деньги, потеряв голову, пристукнул бы двух других вместе с дурачком, трахнул бы камнем во сне. Сохранись в твоей башке хоть крупица ума, убедил бы меня, что послать дурачка с одним человеком было трижды безопасней, надежней, чем с группой в три человека, согласен, мой полковник?

– Да, грандиссимохалле! – обрадованно воскликнул полковник, позволяя себе чуть выпрямиться.

– Туп ты все-таки, туп! Признаёшь, что среди стольких людей у тебя не нашлось и трех надежных, верных?!

В луже сидел полковник, сник.

А великий маршал снова зашагал по комнате, прищурив глаза, прикидывая что-то в уме.

– Хорошо, успокойся, Федерико, – смилостивился он наконец. – Как великодушно говаривали древние, что было – то было, пора заняться твоей добычей – предадим голодранцев лютой пытке, заставим развязать языки, но сначала применим угрозы, обещания, попробуем добром добиться своего, сладкое слово – великая сила. Пытки озлобляют иных так, что звука из них не выбьешь. А пастухи эти – дурачье, по-моему, обведем их вокруг пальца. И перекупщик оружия тут?

– Разумеется, да, конечно, он уже выложил мне все: встречались они в разных местах, по ночам, и, что очень важно и приятно, оказывается, сбагрил им списанные, негодные ружья...

– А разрешение на торговлю оружием было? Что-то не припомню, чтоб я подписывал...

– Да, грандиссимохалле. – Полковник смутился, отвел глаза.

– Не понял – было или нет разрешение?

– Не было, грандиссимохалле.

– Так вот, Федерико, он тоже совершил преступление, и если мы ничего не добьемся от пастухов добром, то в назидание им торгаша будем пытать у них на глазах.

– Да, грандис...

– Они узнают его – общались с ним, торговались, а видеть муки знакомого особенно мучительно.

– Да, гранди...

– Приведите в чувство мерзавцев этих, время не терпит. И перенесите на время в роскошное помещение – в восьмой номер. Как проснутся, накормим вкусно, подарим на время что-нибудь ценное, дадим вкусить хорошей жизни, а если не соблазнятся – бросим в нижнее помещение, там острей почувствуют, от чего отказались, и, надеюсь, образумятся... К каждому приставь по три искусных ножеметателя, слышишь?

– Да, грандиссимохалле.

– Потому что угрозу смерти они должны видеть и во время приятной беседы. Не мешкай, немедленно перенеси обоих в восьмой номер. Будь с ними медоточив, мой полковник, покажи им и силу свою, и возможность, однако – в меру. Если ничего не добьешься, сообщи, когда переведешь их в застенок, сам понаблюдаю за всем тайно. Посмотрим, Федерико, проявишь ли ум, постарайся выпытать все в восьмом номере.

Полковник, воодушевленный, молодцевато выпятил грудь.

– Есть постараться, грандиссимохалле...

Вечерело. На пригорке стояли две женщины – Мануэла и Мариам, устремив взгляд за лежащую впереди равнину, но никто не появлялся. С тех пор как Старый Сантос вместе с посланным за ним Иносенсио доставил в Канудос груженую арбу, со стороны каатинги никто не показывался. Две женщины ждали на пригорке. Смеркалось.

У Мануэлы обрывалось сердце, но рядом с Мариам стеснялась вздыхать, переживать... Мариам стояла, обхватив ребятишек за плечи, – семья ждала Зе Морейру.

Через силу переступил порог ослепительно роскошной полутемной комнаты полковник Сезар, приниженно, пристыженно опустил голову. Пальцы маршала Эдмондо Бетанкура холодно, понимающе забарабанили по подлокотникам кресла.

– Не уломал?

– Нет, гранд...

– Ничего-ничего не добился?

– Ничего-ничего, грандиссимохалле... Невежи, ослы упрямые...

Великий маршал не очень учтиво скинул с ляжек пригревшуюся Аруфу.

– Еда понравилась?..

– И не прикоснулись ни к чему, гранд...

– Побоялись, что отравлена?

– Нет, грандиссимохалле, я сам отведал у них на глазах из каждой тарелки.

Великий маршал спокойно постоял у шторы, оглядел через щелочку-глазок небольшое пространство под окном.

– Сильно изменились в лице, когда намекнул на подземный проход?

– Притворились, будто смешно им, грандиссимохалле... Лицемеры.

– Отвернись к стене.

Великий маршал выдвинул ящик стола, налил на ложечку темную жидкость из пузырька, выпил, сказал спокойно:

– Перевести их в застенок. Повернись. Я буду там же, просто одетый, в качестве рядового исполнителя. Усадите их в мягкие кресла, чтоб удобнее было наблюдать им за муками торговца. Пытать беспощадно – чтоб стены дрожали от воплей. Понятно?!

– Слушаюсь, гранд...

– Иди, приступай.

Меж двумя малышами лежала Мариам; не смыкая глаз, думала о Зе. На подушке Мануэло Косты покоилась ладонь жены его, Мануэлы, сморил-таки ее сон, – что ж, восемнадцати лет была всего. И точил Пруденсио до блеска наточенный мачете, и в ночной тиши зловеще, свистяще шелестело лезвие его ненасытного оружия. И точило сомнение Жоао Абадо, беспокойно вздрагивали во сне канудосцы, снова душил привезенную с собой колоду Сантос, и единственный, кто спал безмятежно, был дон Диего. А меж белоглинными домами медленно, тяжело ходил Мендес Масиэл, мрачный, мрачнее ночи, конселейро канудосцев.

Когда вынесли то, что осталось от торговца оружием, полковник обернулся к трем капралам, сидевшим на скамейке у стены, и как бы между прочим, равнодушно проговорил: «Что скажете, вакейро, не побеседовать ли теперь с вами?» – и сидевший с правого края скамейки капрал, переодетый великий маршал, слегка кивнул. У ног его лежал Кадима, не отрывая клейкого взгляда от двух других побелевших со страха настоящих капралов. Ровно, независимо сидели на краешке кресел Зе Морейра и Мануэло Коста, а в двух шагах перед ними валялся якобы случайно оставшийся глаз торговца. Возле своих чудовищных орудий стоя передыхали четыре палача. На затылке держали руки десять лучших телохранителей маршала, и каждый бывший там был взят ими на прицел, кроме самого Эдмондо Бетанкура, разумеется.

– Пожалуйста, сударь, извольте, – сказал Мануэло Коста.

Недоуменно посмотрел на него Зе – не знал он и не скоро суждено было узнать, что надумал Мануэло, и удивился еще более, когда Мануэло предложил:

– Вообще-то лучше я сам скажу вам сперва кое-что.

Снова кивнул сидевший справа капрал, но на этот раз поспешно, и полковник воскликнул:

– Пожалуйста!

– Но при нем ничего не скажу, пока не свяжете еще покрепче.

Кровь ударила в голову Зе, так нежданно оскорбленный ближайшим другом, гневно замахнулся было на подступившего палача, но не позволила цепь – в локтях стягивала руки за спиной.

– Вас, конечно, интересует, как добраться до Канудоса и уничтожить канудосцев, верно? – простодушно спросил Мануэло, но куда наивней ответил полковник:

– Нет, что вы, хотим лишь наставить их на путь истины, исправить хотим. Всего лишь.

– Это хорошо, только я вам ни капли не верю.

У Зе, уже связанного с головы до пят, отлегло немного от сердца.

– Ну почему! О, мне не верить! Как можно... – прикинулся огорченным полковник, но Мануэло оборвал:

– Слушайте, что я вам скажу. Поверите мне, сделаете по-моему – Канудос будет ваш. Муки злосчастного торговца решили всё, но при стольких людях ничего вам не открою, поэтому прошу – уберите всех их. Будем говорить с глазу на глаз, а его, – он указал на Зе, – оставьте тут, только заткните уши, чтоб ничего не слышал...

– Согласен, останемся одни. – Полковник воодушевился и замялся вдруг: – Но... понимаете... как бы выразиться... – И нашелся: – Не могу я один остаться с двумя канудосцами, хотя один из них крепко-накрепко связан, а у другого, то есть у вас, цепью скованы руки, разве что ложку сумеете поднести ко рту, но слыхали, верно, осторожность – не дым, глаз не выест. Двенадцать ваших всадников одолели бригаду в двести человек, и мне не улыбается быть наедине с вами двумя. Оставлю здесь капрала.

– Идет... Но если не заткнете этому вот уши, слово вакейро, – передумаю.

– Не волнуйся, могу даже отрубить ему уши, а заодно и голову.

– Нет, нет, он нам понадобится, уши заткните на время.

– Живо подать воск! – заорал полковник.

– Горячий очень, – отозвался один из палачей.

– Что ты там возишься!.. Подуй на него, Самуэлино, остуди малость!

Еще горячим воском, оскверненным духом палача, заляпали уши великому вакейро, и с какой ненавистью, с каким омерзением смотрел Зе на разболтавшегося Мануэло, бывшего друга, – уговорились же, если попадутся, звука не проронить.

Остались в застенке вчетвером. Мануэло старался не смотреть на Зе, не замечать молчавшего в углу капрала, уставился на полковника Сезара.

– Слушаю вас, значит, – начал Мануэло. – Чего желаете от меня?

– Давайте сразу уговоримся, – с обворожительной улыбкой предложил полковник. – Говорите впрямую, в открытую. Согласны?

– Давайте не туманить, не хитрить, а главное – покороче. Чего желаете от меня?

– Где подземный ход?

Мануэло якобы призадумался, потом в упор посмотрел на полковника.

– Хорошо, проведу вас туда. Признаться, не предал бы я так легко Канудос, но вы нашли верный способ повлиять на меня, не вынесу того, что проделали с торговцем... Сломили меня страшные пытки, его вопли... К тому ж понимаю – обречен Канудос, захватите рано или поздно, сотрете его с лица земли... А главное – пытки, эти страшные оружия пытки... Не вынесу. Знаю, все равно убьете меня под конец, а потому оговорим сначала условия, на которых укажу вам ход.

– Давай выкладывай... Прошу вас, изложите.

– Слово истинного вакейро, укажу вам ход, чтоб взять Канудос, но обещайте, как бы ни обернулось дело, не мучить меня этими адскими орудиями, убейте просто, без них.

– Ах что вы, что вы, какая смерть, с какой стати убивать вас!

– Не даете, значит, слова?

Гневно кивнул головой стоявший позади Мануэло великий маршал-капрал.

– Даю, даю вам слово истинного полковника, хале.

– Отлично, грандхалле, верю вам, но все же... не обижайтесь, поклянитесь.

– Клянусь вам своей целомудренно добродетельной супругой грандхалле Стеллой, – живо дал клятву полковник и побагровел, опустил голову и все равно прекрасно чувствовал, каким взглядом сверлил его временный капрал.

Тут и Мануэло вздрогнул, смешался – с каким презрением смотрел на него связанный Зе!

– Хорошо... – Мануэло еле справился с собой. – Что вы знаете о нашем подземном ходе?

– Широкий он – конь проходит! – уверенно ответил полковник.

– И не один! – самодовольно уточнил Мануэло. – Перейдем ко второму условию, полковник... Ваше имя?

– Чикопотамо, – лихо соврал полковник, хватит того, что жену назвал настоящим именем, боком ему вышло.

– Сами знаете, Чикопотамо, ничего нет дороже жены и детей. – Мануэло погрустнел. – Детишек у меня трое – три жемчужинки... два мальчугана и девчушка. Ради себя самого, ради спасения своей злосчастной жизни, не стал бы предавать родного города, но семья, сами знаете... Слушайте хорошенько, внимательно, грандхалле, если дадите послать одному канудосцу записку и я буду знать, что она наверняка дойдет, со спокойной душой открою эту очень важную для вас тайну.

– Какому канудосцу, что за записку?..

– Шурин у меня есть, брехун, каких свет не видал, вечно поучает, вразумляет, наставляет, умником себя воображает, мы его конселейро прозвали – советчиком, значит.

– А как ему передать? Сюда придет?

– Нет, он дома ждет меня или записку. Чуяло сердце, что сцапают нас в Городе ярмарок, упекут в Камору, попаду к вам в лапы, потому договорился с шурином, что если поймают меня, может, под пытками выколотят из меня тайну, и плохо придется нашим, поэтому пошлю ему тайное письмо – чтоб выбрался с моей семьей из Канудоса.

– А откуда ты знал... почему был уверен, что сумеешь передать записку? – Полковник заподозрил неладное, голос его стал угрожающим. – На что надеялся?!

– Надеялся на важную тайну, которую могу вам открыть, грандхалле.

Мишурный полковник скользнул взглядом в сторону капрала, но колебался и маршал-капрал. Мануэло бесстрастно продолжал:

– Я потому рассчитал все загодя, Чикопотамо, что уверен был – твои люди там же, у каатинги, схватят нас. Как я мог подумать, что вы поставили подкарауливать нас не солдат, а растяп. Почему предаю Канудос, еще раз объясню – не стоять ему, а тайный ход и без меня обнаружите в конце концов, так не лучше ли мне указать его и спасти семью, пока не поздно?! Вот так я рассуждал, а смерть торговца под пытками вконец утвердила меня в моем решении, я понял – незачем упорствовать, нет смысла в бесполезном мужестве.

Призадумался полковник Сезар.

– Ну, а как доставить записку твоему шурину?

– В этом-то вся загвоздка, грандхалле. Просить вас отпустить меня ненадолго – предупредить своих, так не отпустите же, не поверите, что я вернусь, сколько бы ни клялся, верно?

– Верно. – И тут полковнику пришла заманчивая мысль: – А если с нашим человеком послать?

– Что вы говорите, Чикопотамо! – засмеялся Мануэло, – Ха, станете печься о моей семье, если укажу проход! Ринетесь к Канудосу, и конец моим, куда им тогда податься?! За дурака меня принимаете, грандхалле, как вам пришло такое на ум, не ожидал от вас, грандхалле. Хм, с вашим человеком... – Мануэло оскорбленно усмехнулся, бормоча: – Нашел дурака, скажи им, где ход, тут же свернут голову.

– Вы же сами просили, лишь бы не под пытками, обычным путем прикончить, пожалуйста, мол... – вроде бы нашелся полковник и осекся – о, как грозно, свирепо и как насмешливо смотрел Эдмондо Бетанкур. Беспечно улыбался Мануэло, веселый пастух.

«Че-е-рт, почему теряюсь при маршале, какой-нибудь сержантик не опростоволосился бы так... Что за проклятие, почему тушуюсь при нем...» – тоскливо подумал полковник.

– Может, ошибаюсь, но есть же у меня основание сомневаться... – заметил Мануэло.

– Хорошо, как же все-таки быть? – очнулся от мыслей полковник. – Не вижу выхода.

– Выход, по-моему, есть.

– Какой?

– Не сообразите?

– Нет.

– Честное слово?

– Говори же...

– С ним пошлем.

Полковник и временный капрал уставились на Зе.

– Он настоящий олух, – сказал Мануэло, – но как у всякого, и у него есть кое-какие достоинства. Наездник – что надо, простодушный, провести его легче легкого. Он меня предателем считает, конечно, но я попробую обдурить его, когда очистите ему уши от воска. Отправьте записку с ним и дайте слово, что в пути ничего с ним не сделаете, – подземный ход сегодня же вечером будет в ваших руках.

Маршал Бетанкур поспешил кивнуть.

– Согласен, пусть будет по-вашему, – обещал полковник. – Где записка? Надеюсь, покажете нам?

– Само собой. Сначала дайте бумагу и отодвиньтесь в сторонку, грандхалле, – не люблю, когда стоят над душой.

Полковник скинул со стола на кресло окровавленные орудия пытки. Мануэло присел к столу. Толстая цепь, стягивая локти, не давала высоко поднять руку, и он пригнулся к столу, но не рассчитал и смахнул листок на пол. Полковник стремительно подобрал его и, вежливо протянув Мануэло, отошел подальше, стал возле капрала. Мануэло поблагодарил, несколько минут вроде бы писал, сложил лист вчетверо и встал:

– Вот, пожалуйста.

– Можно прочесть?

– Да, посмотрите, лишь бы он, – Мануэло указал на Зе, – не узнал содержания.

Полковник раскрыл лист и удивленно захлопал глазами.

– Что это? Что?..

– Удивляетесь? Это будет знак семье, что надо уходить оттуда, путь свободен, не могу же я прямо написать: «Бегите из Канудоса!» Раз он вернется туда без меня, канудосцы заподозрят неладное, его наверняка обыщут, и записка попадет к Мендесу Масиэлу, тот ничего в ней не уразумеет, а конселейро полюбопытничает, полезет со своими советами, заглянет в записку и все поймет. Эх, полковник, полковник... – Мануэло Коста грустно улыбнулся. – По-вашему, я и такой малости не мог предусмотреть? Безмозглым считаете?.. Ну как, отпустите его с моей запиской?

– Я... я... думаю... не будет... ли... – нелепо мямлил полковник и сообразил: – Как решит великий маршал. Пошлю к нему капрала... Капрал, идите узнайте мнение великого маршала.

– Маршала к маршалу посылаете?! Не распознаете в капрале Бетанкура? Это же он! – воскликнул Мануэло.

– Что?!

Оторопел полковник.

– Что ты несешь! С чего взял?!

– Во первых, по тому, как вы держитесь, ясно, что рядом с вами кто-то выше вас, старший над вами,– очень уж скованны, а этот вон, что лежит у ног капрала-маршала, только за двумя другими капралами следил, терзал их глазами – это во-вторых, а сам капрал кивал вам, давая согласие, видел же я краем глаза. А кроме всего, я нарочно обронил листок, и вы, полковник, кинулись поднимать, а не капрал – простой капрал.

– Но, возможно, он генерал, выше меня по чину... – попытался выкрутиться полковник.

– Да кто не знает, что вы – не по чину – второй человек в Каморе, грандхалле.

– Ты прав, сынок, я Бетанкур, – вступил в разговор великий маршал. – Не стесняйтесь меня, продолжайте. – И подумал: «Гаденыш, чисто работает...»

– Мы уже договорились с ним, грандиссимохалле, – полковник расправил плечи, – если будет ваше дозволение...

– Не возражаю. Отпустим этого человека, проворным кажется парнем, – ласково молвил великий маршал. – Но разве не видишь, с каким омерзеньем смотрит он на тебя, сынок. Думаешь, проведешь его, уговоришь выполнить поручение?

– Как-нибудь умаслю, грандиссимохалле, много ли нужно дуралею...

– Как знаешь.

– И еще одно последнее условие, маршал. Как уговорю его, все вместе, вчетвером, пойдем в вашу конюшню, пусть он сам выберет скакуна, потом откройте ему городские ворота, а минут через десять после того, как он умчится, я буду ваш, грандиссимохалле, с головы до пят, – его и ветер не настигнет тогда. Да, верните ему мачете.

Это условие явно не понравилось маршалу и полковнику, оба нахмурились.

– Если б не верил вам и не уважал, попросил бы еще хорошего голубя отправить с ним в Канудос и не выдал бы вам тайны, пока голубь не вернулся б. Но я уверен, доберется он до Канудоса, не задержать его вашим разиням у каатинги, у него ум весь в руках и ногах, грандиссимохалле.

– Нет, нет, сначала он...

– Молчать! – грубо оборвал маршал и повернулся к Мануэло: – Не будем терять времени, сынок, отправим с ним и голубя.

– Ни к чему, больше времени потеряем, грандиссимохалле. – Мануэло Коста усмехнулся: – Думаете, не понимаю, его убьете, а голубя немного спустя пошлете назад, будто из Канудоса летит. Нет, ничего у вас не выйдет. Вы у меня на глазах развяжете ему руки, когда отпустите, и если даже настигнут его в пути и даже смертельно ранят, он все равно успеет оторвать голову вашему голубю, хале... извините... грандиссимохалле. А мы тут зря прождем голубя назад.

Молчали великий маршал и полковник.

– Не пойму вас! – воскликнул Мануэло. – Ради важной тайны одним олухом поступиться не хотите, одного дурака жалко выпустить из рук, а на кой он вам! Возьмете Канудос, и опять угодит в ваши лапы, куда денется, вернете себе и его, и коня.

– Когда он вернется в этот ваш город один, там сразу смекнут, что тайный ход недолго останется тайным, и усилят охрану у выхода, – вскипел полковник Сезар. – И десяток ваших людей запросто перебьют всех наших солдат, будь их хоть тысяча, поодиночке перестреляют, высунуться из хода не дадут.

Соображение полковника показалось маршалу веским, он испытующе уставился на Мануэло.

– Мне ли вас учить, полковник?! – повысил голос и Мануэло. – Подползете ночью к каатинге и дадите по ней залп из всех тысяч ружей, каатинга пули не задержит, как вам известно, и перестреляете охрану; к тому же ход не такой узкий, как вы думаете, шесть всадников проедут рядом. Займете выход, и цельтесь в канудосцев – ружей у вас нет или стрелять не умеете? Один залп – и конец им.

Грандиссимохалле молчал.

– Ладно, не хотите – не надо, – сказал Мануэло, обращаясь к маршалу. – Давайте приступайте к вашим пыткам. От него, – он указал на Зе, – не то что слова, звука не услышите – отлично знаю, но и себя тоже знаю, как бы ни замучили, ничего не услышите, ничего, мой хале. Да, я сказал вам, что хочу избежать пыток, и думал, сговоримся, пожалеете мою семью, – это ж сущий пустяк для вас. Не хотите – не надо, посмотрим, какую тайну выколотите из меня, если доведете до отчаяния. – Мануэло яростно сверкнул глазами. – А что мне плевать на пытки, убедитесь сейчас! – Мануэло перегнулся вбок, к сваленным в кресле орудиям пытки, и, приладившись, схватил стянутой цепью рукой какую-то железку, содрал со среднего пальца другой руки ноготь. – Нате глядите!

Презренье в глазах связанного Зе сменилось изумлением, но полковник и великий маршал все еще колебались.

– Чего стоите, Чикопотамо? – Мануэло гордо выпрямился. – Зовите палачей. Посмотрим, много ли добьетесь пытками, ждите – на серебряном подносе преподнесу тайну...

«Выпустить канудосца из застенка живым, невредимым! Где слыхано – отпускать врага! Что я, дурак... – рассуждал маршал Эдмондо Бетанкур. – Но тайный проход под каатингой... Может, яд замедленного действия, нет... не выйдет – в рот ничего не берут... Неужели этому болтуну не развяжем языка? Поверить, что под пытками будет молчать? Кажется, тертый калач... Да, похоже, ничего не скажет, – не моргнув вырвал себе ноготь... А этот связанный, видно, почище него... Но отпустить его в Канудос! Да еще оружие вернуть!»

– Думайте, думайте, великий маршал, – насмешливо улыбнулся Мануэло, – пока вы сомневаетесь, прикидываете в уме, теряете время, там, в Канудосе, веселятся. Знаете, как мы умеем проводить время – песни поем, стихи читаем, в реке купаемся, если охота, по вечерам на гитаре играем, пляшем, барабан рокочет...

У Бетанкура потемнело в глазах.

– Полковник, живо отправляйтесь в конюшню... Впрочем, нет, пока нет, пусть сначала уговорит своего дружка, сам вынешь у него воск из ушей, чтоб этот не успел шепнуть ему чего-нибудь. – Маршал тяжело шел к двери, бледный, удрученный, на ходу бросал указания – А ты, малый, обожающий свою вшивую семью, – он в бешенстве обернулся к Мануэло, – учти, за вашим разговором тайно будут следить полковник и еще несколько других людей, только посмей шепнуть этому дерьму, дружку своему, что лишнее или дать какой знак, в адских муках выпустим из тебя кишки, ни на что не посмотрю, плевать хотел и на ход, и на все ваши тайны.

– Давно бы так, грандиссимохалле! – просиял Мануэло. – Теперь я спокоен за семью, другой заботы у меня нет.

– А что, если не уговорит его, грандиссимохалле? – озабоченно заметил полковник Сезар.

Задержался в дверях Эдмондо Бетанкур, смерил взглядом Мануэло, бросил раздраженно:

– Такой-то?! Уговорит, уговорит, хваткий тип...

Безжалостно, нещадно гнал коня лунной ночью Зе, гулко дробили копыта сияющее безмолвие, возмущенная тишина отлетала назад, но копыта все равно успевали на миг прибить ее к месту, так стремительно несся по взбудораженному простору первый среди вакейро, и напрягалась пронзенная звуками даль. В седле был Зе, на коне, и подковы высекали из кремнистой тропки косо хлещущие брызги искр, могуче мчался конь, резким перестуком отзывалась скованная ночным холодом земля, в Канудос спешил неведомо почему отпущенный пастух, и терзали его подозрения – за пазухой лежала секретная, очень важная якобы записка и жгла ему грудь... Покойно было от в кармане сапога, не ныли больше жилистые руки, сбросившие цепи, и, весь подавшись вперед, он одинаково легко держал повод и кнут, не уставал в седле пастух, выросший на коне, но хмуро было лицо его, круто ходили желваки, и угрюм был взор, устремленный в облитый тусклым, неверным светом простор... Дважды удалось ему сменить коня в пути, и без особой задержки – у Города ярмарок приметил группу каморцев верхами, был уже день, и он издали выбрал коня, на ходу скинул ошарашенного седока и перескочил в его седло, а уже у самой каатинги бесшумно подъехал к дозорному, пялившему глаза на грозные заросли, стукнул по голове и вмиг оказался на его коне, а каатинга развела перед ним ветви-щупальца, откинула их в сторону, и далеко позади остался выбитый из нагретого седла каморец.

Канудоса достиг глубокой ночыо и постеснялся нарушить покой спящего города, спешился, отпустил взмыленного коня, пошел дальше... Тихо ткала монотонный шум река, тихо шагал Зе по пепельно-белому Канудосу мимо замерших глиняных домов...

И мимолетно не посмел глянуть Зе в сторону своей, ожидавшей его хижины, шел прямо к дому конселейро. Дверей в домах не было, и он стал у порога, деликатно кашлянув.

– Ты это, Зе? – спросил спокойный голос.

– Да, я.

– Войди.

Мендес Масиэл зажег лучину, в зыбком свете затрепетали неясные тени. И снова обернулся ко входу Мендес Масиэл, затенил глаза рукой.

– Кто там?

– Я, дон Диего.

– Чего ради побеспокоил себя?

– А-а, Зе вернулся... Не ожидал уж его. Вижу, кто-то идет к вам, час поздний... – И вкрадчиво попросил: – Если не очень помешаю, хотел бы узнать, что там с ними произошло.

– Хорошо, входи. – Мендес Масиэл повернулся к Зе: – Что там с вами случилось? Где Мануэло? Расскажи все подробно.

А Мануэло успокоился, когда Зе скрылся из глаз, и успокаивал нетерпеливого полковника: «Погоди, Чикопотамо, куда нам спешить, пусть пройдет десять минут», – но полковнику никак не терпелось, и, когда наконец весь песок просыпался в десятиминутных песочных часах, он нетерпеливо потянул Мануэло за рукав:

– Пошли.

– Куда?

– Как куда, к каатинге...

– Пешком? – удивился Мануэло. – Далековато.

– Почему пешком... Вон лошади.

– Зачем они нам?

– На чем же поедем, хале?

– А куда нам ехать?

– Как куда, к каатинге.

– Зачем нам к каатинге?

– Разве не там потайной ход?

– Какой еще потайной ход?

... – Потом тот капрал вступил в разговор, – продолжал Зе. – Не знаю, что он сказал, но полковник побледнел, окаменел на месте. И моя злость на Мануэло поутихла, потому что капрал вышел раздраженный, недовольный. Потом полковник вынул у меня из ушей воск, развязал, и когда хлопнул за собой дверью, Мануэло успел подмигнуть мне, почему-то довольный. Я все равно сомневался в нем – мы уговорились молчать, если попадемся, а у него словоизвержение началось, без умолку болтал с каморцами, в мою сторону смотреть избегал; правда, когда остались с ним наедине, так глянул на меня, что я смутился и сам отвел глаза – не мог до конца поверить ему, хотя и двинуть его ногой по зубам не решился, очень уж странно улыбался. «Если хочешь добра Канудосу, передай эту записку конселейро, – сказал он и протянул мне сложенный листок. – Ответ пришлет с тобой же». Он смотрел открыто, прямо, и я поверил ему. К тому ж вас упомянул... Потом полковник дал мне выбрать коня в большой конюшне. Я сел и поскакал. Не знаю, верно ли поступил... Не было бы подвоха.