Текст книги "Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)"

Автор книги: Гурам Дочанашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

– И мне нечего бояться?

Отец посмотрел на него задумчиво, потом положил руку ему на голову и сказал:

– Да, нечего бояться.

Пало бремя с души, он вздохнул облегченно и, волнуясь, хотел рассказать все отцу, все, что было с ним, что пережил, испытал за годы скитаний, но, взглянув на отца, понял – отец знал все, прекрасно знал все – таким был взгляд его, и Доменико смешался, опустил смущенно глаза. И ждал чего-то, что-то должно было случиться, ждал приговора отца, и отец сказал:

– Дважды жаловал тебе Одеяние, Доменико. Одарю тебя в третий раз – одарю тебя Словом.

Что это значило, что сказал отец... Доменико присел, растерянный.

– Знай, Доменико, Сокровенное Одеяние – это Слово. Да, до неба дошла весть о твоем скитании, но и нам, твоим близким, ты должен поведать, оставить об этом рассказ.

Сидел потупившись, слушал.

– Слово даст тебе создать города и страны, но ты, повелитель тобой сотворенных, будешь все же рабом всех и каждого. Ты даруешь им жизнь, тобой будут живы. Понял меня?

– Понял.

– И чем больше людей охватит и укроет Сокровенное Одеяние, тем богаче ты будешь и тем несчастней... Изведаешь муку и радость... Не упрекай меня в игре словами, но ты будешь счастливейшим несчастливцем... Понимаешь?..

– Да.

– И имя тебе даю необычное – Доменико, от слов «доминус», «доминион» и «домен»... Не режет ли слух?

– Нет. Немного.

– Ничего, привыкнешь... И хотя ты должен уметь ненавидеть, помни, что движет землей. Понял меня? И никогда не расставайся с этим камнем, Доменико.

И повесил ему на шею Большой аметист на бечевке – царственный, несгорающий в пламени, сияющий камень Анны-Марии.

– Он будет тяжелее камня.

Озноб пробирал скитальца.

– Очень темно? – спросил отец.

– Да, очень.

– Но меня видишь?

– Очень вижу.

– Запомни меня.

Скиталец сидел на берегу реки, растерянный и возвышенный, одухотворенный, и чувствовал на плече своем нетерпеливую руку слепого старца голиафа, что стоял за ним, – именно его должен был повести он в свое необычное царство, в свои владения, но пока еще и сам не ведал как, не ведал пути... Куда он шел вообще... Не знал, что и как сказать, с чего начать... С рожденья своего?.. Нет, нет... Он искал слова на берегу вечно новой реки, терзаясь в ночном лесу, и с надеждой устремил взор в далекий край неба – эге-е, рассветало... С рассвета начнет, так будет лучше... Вы же здесь еще, друг недоверчивый, дайте же руку мне напоследок и согласитесь, так будет лучше – спокойно закончить, ах, сдается, мы свыклись друг с другом, я все выполнял, как умел, что вам обещал по пути, и сейчас, завершая, хочу напомнить вам кое-что – вы, наверно, забыли, – я сказал вам, что нет и не было истории, которая имела бы конец, но не подумайте, не воображайте, что попался я, – вот дошел до конца! Правда, по глупости у меня и то сорвалось, что всегда есть выход, и я нашел его. Не верите? Вот же я, тут, перед вами, в чем и когда я вас обманул, вот и сейчас... давайте прокрутим эту историю сначала, завертим с сааамого начала, с рассвета, – тьма была еще густой, лишь на одном краю неба поредела едва приметно. После дождя с листа на лист тихо скатывались капли, и промокший, продрогший Беглец, настороженный, чутко вслушивался в эти иссякавшие шорохи. Лишь бы не топот копыт – никакой другой звук его не страшил. Все мерещился преследователь, и, обессиленный. он до боли впивался пальцам в мокрые сучья. В ночной темени его не обнаружили б, так прижался он к стволу, притаился, но сейчас, когда заерзал, окоченев от колкого рассветного холода, в поблекшем мраке явственно обозначилась его темная подрагивающая фигура. Сон заволакивал глаза, необоримо гнул ему голову. Хорошо хоть, сидел, давая роздых сбитым ногам, – изнурил подъем сюда, в эти горы. Здесь, на дереве, его и собаки не достали б – правда, лая и не слышалось. И страх отпустил, зато сразу напомнил о себе голод. Пошарил озябшими пальцами за пазухой, выудил корку хлеба. Неторопливо обгрызал ее, смакуя, продлевая сладостный вкус, но невелика была краюшка, скоро подъелась, и голод пронял еще сильнее. Взгляд Беглеца невольно потянулся к деревне – там собирался раздобыть еду. Из поблекшей тьмы уже выплывали дома. Снова вгляделся, и внезапно обуял его непонятный страх – нет, не гонитель страшил, наводило жуть что-то иное – как странно светало, необычно и странно... Никогда не видал он, чтоб листья очертались так зримо, так резко, и ограды подобной нигде не встречал – на его глазах становилась она неприступной, обретала мощь в призрачном свете... И из сумрачной дали подступали деревья, могучие камни величаво и мерно из земли выступали... И страшным, леденящим был ветер – такого под утро не бывало нигде... А тени... как странно, как тревожно метались тускло-смутные, жуткие тени, увлекаемы ветром... так тревож... так тревож... так тревож...

«Неужели все это, – подумал Доменико, сидя на берегу вечно новой реки, – неужели все это...»

1966—1978

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ. ОСКОЛКИ КАНУДОСА

Бой

Нападения в бригаде не ждали. Колонной по двое она тянулась среди каатинги – низкорослого безжизненного кустарника. Солнце стояло уже высоко, раскаленный воздух поднимался к нему вместе с красной пылью. Пыль была незаметна на солдатских штанах, но голубые доломаны, чехлы пулеметов и стволы пушек казались испачканными кровью. И сама дорога свежим шрамом прорезала бурую шкуру сертана с плешинами на вершинах холмов. Лишенная листьев растительность свободно просматривалась насквозь, прозевать противника охранение не могло.

Поэтому люди шли беспечно, и, когда ударили выстрелы и закричали раненые, офицеры не сразу восстановили порядок:

– Эй, там, не сбивайтесь в кучу! Целься, деревня, куда стреляешь?

Однако целиться было не в кого. Каатинга выглядела все такой же мертвой, и эхо в проклятой долине множило и маскировало редкие, но методичные выстрелы нападавших.

– Первой и второй ротам развернуться в цепь и прочесать местность, – приказал полковник Сезар.

Полторы сотни человек начали искать дорогу в кустарнике. Пройти через его прозрачные заросли оказалось не легче, чем сквозь чугунную решетку. Ползучие травы, иссушенные зноем до крепости проволоки, хватали солдат за ноги. Конвульсивно перекрученные от жажды ветки протыкали шипами мундиры и раздирали кожу.

Через полчаса невидимый противник прекратил стрельбу. Ротам, потерявшим строй и бесплодно сражавшимся с каатингой в двух шагах от дороги, рожок сыграл отбой. Солдаты возвращались, словно после тяжелой рукопашной: потные, в рваных мундирах, расцарапанные ядовитыми колючками.

Пока хоронили убитых, бригадный медик в наспех раскинутой палатке оперировал раненых. «Варварский край! Варварская война!» – негодовал доктор, выковыривая зондом из тел рубленые гвозди, круглую гальку, кончики коровьих рогов...

Когда солнце перевалило зенит и арьергард колонны исчез за ближайшим холмом, невидимые стрелки вышли, наконец, на дорогу: десятка два человек, одетых с ног до головы в сыромятную красновато-бурую кожу и вооруженных чем-то вроде аркебузов или мушкетов, с раструбом на конце ствола. Цвета каатинги были даже их лица: от солнца, и ветра, и от смешения крови трех континентов, породивших народ сертана.

Командир отряда, высокий костлявый метис по прозвищу Зе Матута, пересчитал людей.

– Все целы?

– У меня перебито плечо, – ответил кто-то.

– Давай сюда ружье. Быстро идти сможешь? Если поторопимся, поспеем в Канудос к вечерней молитве.

Одноэтажный город, вылепленный из земли, сливался с ней, и лишь житель Северо-Востока, привыкший к огромным безлюдным просторам, мог оценить его размеры. В излучине реки теснились тысячи домов, словно сбежавшихся сюда со всей пустыни.

Неспешный колокольный звон плыл над долиной. В час вечерней молитвы население Канудоса собиралось на центральной площади, и Зе Матута, не заходя домой, присоединился к многоголовой толпе.

Это вечернее получасовое богослужение учредил духовный вождь и наставник Канудоса Антонио Коиселейро. Благовест кончился, и под хоровое бормотание «Аве, Мария благодатная» Антонио в длинной синей хламиде первосвященника воздвигся над преклонившим колени народом.

Нечесаные волосы, мешаясь с бородой, доходили ему до пояса. В их тени на изможденном смуглом лице ярче блестели круглые пронзительные глаза. Антонио поднял Посох, площадь замерла, и яростный голос старца долетел до задних рядов:

– В сей час испытаний я снова пришел напомнить вам о главном долге христианина – блюсти бессмертную душу. Не протирайте колени в молитве, исторгните алчность и своекорыстие из сердец ваших. Любите друг друга и делитесь друг с другом всем, что послал бог. Укрепите сердце для битвы с врагами господа. Как вздох пролетят остатние дни, и страшен будет божий суд. Как вздох, говорю я вам, ибо мне открыты тайны промысла божьего и ведомо мне: скоро будет страшный суд...

Конец света

Зе хорошо знал, что такое страшный суд и конец света. В сертане конец света наступает примерно каждые двадцать лет. Чтобы узнать о его приближении, Зе не нуждается в откровениях господних. Ему достаточно шести кусков каменной соли.

Раз в три-четыре года весна не приносит с собой дождей. И тогда мутные кристаллы открывают Зе, доживет ли сертан до следующей весны. В ночь с 12 на 13 декабря он оставляет их за порогом, а утром внимательно рассматривает острые грани. Если ночная влага не оплавила их, значит засуха будет. Но раз в двадцать лет приходит засуха смертельная.

Последнюю великую сушь Зе испытал в 1877 году. И когда он слушал проповедь Конселейро, перед его глазами проходили долгие дни безнадежного упорства. В ту пору Зе ничего не слышал о Конселейро, не знал священного писания и бился с небесными силами так же, как это делали от века его предки.

Чтобы протянуть жизнь голодной скотине, Зе сваливает в кучи кактусы и кусты и опаляет на них колючки. В обнажившемся и уже потрескавшемся речном иле Мария Матута роет яму и углубляет ее ежедневно, пытаясь нацедить кувшин грязной жижи. Словно войско апокалипсиса, наводняет сертан всякая нечисть: стаи летучих мышей носятся средь бела дня над каатингой, змеи выползают на свет в таком множестве, будто засуха удесятеряет их плодовитость. А быки – друзья и кормильцы Зе – падают один за другим, и грифы лениво долбят их присохшую к костям шкуру.

Зе держится до крайней возможности. Он знает, что чуда не будет, и все-таки надеется: не покажется ли на горизонте облако? Но небо посылает ему мрачное знамение: вереницы птиц, теряя перья, летят на юг, к воде и зеленым полям. И когда начинают умирать малыши и старики, Зе пускается в путь вслед за птицами к югу. Потом ветер меняется, приходят запоздалые дожди, и сухие русла превращаются в ревущие потоки. Они смывают с берегов кучи костей, и возродившаяся жизнь мгновенно поглощает все следы трагедии. Те беглецы из сертана, которые не могут найти себе места на побережье, возвращаются в родные просторы к прежнему занятию – пасти чужой скот на чужой земле.

Какое-то время могло казаться, что сертан превратился в райский вертоград. Но не Новый Иерусалим видит Зе, вернувшись домой, а старую хижину-мазанку с дырами в стенах и упавшим забором. Страшный суд, однако, не покарал помещика, чей скот пасет Зе. Фазендейро – помещик – приезжает из большого города на юге ненадолго, чтобы толкнуть маятник замершего механизма. Он покупает Зе коня, вручает ему клеймо и опять уезжает к морю. Больше он не покажется до следующей засухи даже для проверки: при мысли о желтой лихорадке, о змеях, сколопендрах и других вредных тварях, земных и небесных, у любого пропадет охота. Кроме того, честность пастуха – вакейро – пользуется вековой репутацией.

Вакейро не задумается всадить нож в обидчика, но никогда не заколет приблудной коровы. Ее телят Зе метит клеймом матери, а если найдется хозяин, он сможет получить свою скотину, за исключением четверти приплода. Это плата вакейро за работу.

На попечении Зе остается целое царство: горы и долы, солончаки и заросли, где бродяг на воле злые быки и шустрые коровки с плоским выменем. Эти дикари не признают авторитета вакейро, а Зе умеет уважать чужую свободу и потому обходится без подпасков и овчарок. Он вмешивается в дела подданных с одной целью – лечить, и тогда ему нужен конь – Чемпион.

Пока бык ломится сквозь кустарник, Чемпиону приходится глотать прах из-под его копыт. Вакейро, распластанный на шее Чемпиона, повисает то в одном, то в другом стремени или вовсе соскакивает с нырнувшего под низкий сук коня, чтобы, едва коснувшись земли, тут же снова взлететь в седло. И никто не рукоплещет Зе, некому восхититься искусством, до которого далеко испанским тореро! Искусному циркачу-матадору помогает куадрилья, а Зе один, не пользуясь даже лассо, берет зверя голыми руками.

На чистом месте Чемпион, наконец, может обойти быка. Зе свешивается набок и, держась левой рукой за гриву, правой ловит хвост беглеца. Схватившись за него, он осаживает Чемпиона и, свалив быка с ног, прыгает ему на шею.

Несколько минут бык лежит, закатив глаза и тяжело дыша, а Зе пальцем выковыривает из язвы личинок и всовывает туда горлышко бутылки с креолином. Придя в себя, пациент приподнимается, глядя с ужасом, как удаляется вакейро в поисках следующей жертвы...

Распутывая петли ее следов, Зе час за часом приближается к границам чужих владений. Переступив их, вакейро останавливает Чемпиона и в раздумье чешет щеку под ремешком кожаной двууголки. Ясно: дальше искать нет смысла, быка увел одноногий леший Саси. Прежде чем лечить животное, надо, как говорят в сертане, вылечить след. Зе спешивается и кладет на отпечаток копыта две веточки крестом – испытанное средство для обуздания нечистой силы. Затем, сидя на корточках у следа, Зе произносит положенные слова. Заговор, как собака, разыщет и завернет быка, если Саси снова не исхитрится.

Для крепости заговора важны поза, погода и положение луны. Любая из множества таинственных причин может пустить его насмарку. Бывает, не сработает наговор от змеиного укуса, и след приводит вакейро к ослизлой, раздувшейся туше с торчащими в небо ногами.

От неприкаянной жизни скотина становится нервной и склонной к фантазиям. Ее расстроенная психика не переносит внезапности. Стоит непривычной тени или звуку возмутить неподвижное безмолвие сертана, как корова теряет голову и в паническом ужасе бросается бежать. Страх немедленно заражает других животных, и вот уже все стадо бешено ломится через каатингу, сшибая кактусы на своем пути.

Справиться со взбесившейся скотиной Зе помогают соседи. Без предупреждения, заслышав топот стада, они выскакивают наперехват и потом терпеливо собирают в зарослях рассыпавшихся животных.

Только в таких случаях, пожалуй, Зе и встречается с посторонними. Его обычное общество – быки, и он с детства учится у них немногословности. На люди вакейро попадает раз в году, когда отводит скот на зимнюю ярмарку.

Накануне он ловит и собирает в загоне предназначенных для продажи быков. Туда же идут и его собственные телята. Хорошо бы подождать, пока они подрастут, но разве проживешь тем, что растет в огороде у Марии?

Придет срок, и новой засухи не миновать. От нее не спасут ни наговоры, ни ловкость. Потому и понятны были Зе проповеди Конселейро о конце света. Они волновали его не привычными картинами крушения мира, они рождали в нем безумную надежду.

Антонио Конселейро

До того как стать известным в качестве Конселейро – Советчика, Антонио Висенте Мендес Масиел уже обладал громким именем. Однажды под навесом ярмарочного балагана Зе слушал абесе, песни-азбуки, героический эпос Северо-Востока. Каждая строка песен начинается с очередной буквы алфавита. Гитарист пел:

Араужо из местечка Жагуарари

Братьев Масиелов оскорбили,

Возвели напраслину на братьев

Гордые сеньоры Араужо...

Имя Масиел принадлежало бедной, но многочисленной семье, которая долгие годы сражалась с кланом богатых фазендейро Араужо, не менее многочисленных и содержавших большой отряд наемников – жагунсо. Война началась потому, что кто-то из Араужо обвинил кого-то из Масиелов в краже нескольких голов скота. Обвинение было явно вздорным, всем было ясно, что Араужо хотят завладеть землей Масиелов. Ясно это было и Масиелам. Началась упорная кровопролитная война. Никакая из семей не могла никак взять верх. И тогда:

...Опасаясь дорогой победы,

Пусть, – предложили Араужо,—

Разрешит мировой судья их тяжбу.

Словом скрепили перемирие,

Только слово их было бесчестным...

Война шла еще долго, но Антонио по молодости в этой войне участия не принял. Его война с богатыми и власть имущими была впереди, и масштаб у нее получился иной.

Когда Зе встретил Конселейро, у него уже была большая свита сподвижников. В ярмарочный день, приехав в город, Зе обнаружил, что нашествие нездешнего народа вытеснило с базарной площади торговцев.

Апостолу прикатили повозку, он взобрался на нее и начал свой ежедневный совет, за что и получил уже давно прозвище Советчика.

– Братья! Далеки от нас Большие земли – Рим, Вавилон и Рио-де-Жанейро, но зловоние от их алчности достигает наших ноздрей. В земле ассирийской некогда язычники поклонялись идолу Молоху. И требовал медный тот идол долю от всякого добра их: и от скота их, и от житниц, и от каждого кувшина вина. Когда добрый наш Иисус принял муки, накалился окаянный Молох чрезмерно от проглоченного им и провалился в преисподнюю, откуда и произошел. Но тут же был под именем папы воздвигнут лукавым в земле латинской и, оскверняя имя святого апостола Петра, требует себе по-прежнему десятину от всякого мирского добра. А ныне отверзлось еще одно ненасытное чрево, новый Молох рассылает грамоты о поборах. Посмотрите на эти грамоты – вон они, и отпечаталось на них копыто дьявола!

Слушатели подались к крыльцу префектуры, где на доске были вывешены объявления о только что введенных муниципальных налогах.

Конселейро не понадобилось формулировать свой совет. Его поняли без долгих слов. Доска была вырвана вместе со столбом, и среди раздавшегося народа сухое дерево пустило длинные прозрачные языки пламени.

О последующих событиях Зе узнал не скоро. Губернатор послал отряд в тридцать полицейских схватить Конселейро, чтобы пресечь его подрывные действия. Они настигли апостола в чистом поле и весело накинулись на оборванных странников.

Бегство солдат во главе с сержантом было по-разному описано в абесе и докладе губернатору. Встревоженный численностью и вооружением пилигримов, губернатор отрядил уже восемьдесят человек с тем же приказом. Несколько недель они блуждали от фазенды к фазенде, но Конселейро со спутниками затерялся в просторах сертана. А вскоре по сертану пронесся слух о том, что в глубине сертана построен город, где нет ни помещиков, ни чиновников, ни голода. Все люди живут там как братья. Называется тот город Канудос.

Канудос

Пустынные дороги Северо-Востока оживились. Казалось, снова наступила засуха и погнала людей искать зеленую листву. Однако шли они не на юг, к морю, а в обратную сторону, в самые глухие и безрадостные места сертана.

Мимо хижины Зе катились повозки. Шли семьи: впереди месят пыль босыми ножками дети, женщина бредет с узлом на голове, муж ее несет оружие. Те, кого ночь заставала поблизости, просили приюта у Зе.

Гости и хозяева сидели обычно на корточках перед очагом и ждали, когда в котле сварится фасоль. В ожидании говорили переговоренное о Конселейро и Канудосе.

Наслушавшись разговоров, Зе не одну ночь шептался с женой:

– Ну что?

– Боязно мне фазенду бросать.

– Говорят же люди, ни голода, ни мора там не бывает.

– Верно ли говорят?

– Хуже-то не будет, что нам, привыкать!

Долго было решиться, а на сборы хватило часа. Зе жалел только о Чемпионе, но что делать, конь-то хозяйский.

Сливались дороги, сливались и семьи пилигримов, целыми караванами вступая на улицы Канудоса. Город встречал их строительной лихорадкой. На окраине новоселы плели стены, обмазывали их глиной, в деревянных формах зрела черепица.

Как и всем приезжим, Зе надлежало показаться Жоану Абаде, помощнику Конселейро. Формальности были коротки.

– Что принес с собой? – спросил Жоан Абаде.

– Телята у меня.

– Скотину сдашь в казну. Вакейро?

– Вакейро.

– Хорошо, будешь при стаде. А пока можешь строиться.

В старой части города не было ни души. Народ разошелся по работам или попрятался от солнца под крыши. Лишь у торговых рядов двое возниц скатывали бочки с повозки. Зе остановился поглядеть: к повозке подошло несколько вооруженных вакейро. Они оттеснили разгружавших и прикладами вышибли клепку. Зеленоватые струи забили во все стороны и растеклись в пыли, быстро краснея. Купца, кинувшегося спасать свое добро, схватили за плечи.

– Ты что, рехнулся, не знаешь, что в Канудосе спиртное запрещено?

Зе с сожалением наблюдал, как растет вокруг лужа, насыщая приторной сладостью воздух.

– Слава тебе, господи! – перекрестилась Мария. – Правду сказали люди, и впрямь святое место и есть!

...Райской жизнью жизнь в Канудосе было назвать трудно. Разлетаясь по сертану, слухи о нем принимали фантастическую окраску, и в самых дальних углах люди верили, что в Канудосе текут молочные реки вдоль кисельных берегов. Молочных рек не было. Наесться досыта Зе и его семейству не пр-шлось и на новом месте, ибо сертан оставался сертаном, а засуха – засухой. Но зато скот, который пас Зе Матута, был не помещичий, а свой, то есть принадлежащий всем людям в общине. А Мария, которая работала на огороде вместе с другими женщинами, должна была получить свою долю урожая, одинаковую для каждого, будь то мужчина, женщина, малый ребенок или беспомощный старик.

Вечером все собирались на молитву и, слушая страстные проповеди Конселейро, укреплялись в вере, что скоро, скоро грянет страшный суд, и земля напоится влагой, и исчезнут слуги дьявола, и наступит всеобщее благоденствие.

Страшный суд пришел намного раньше, чем ожидали Конселвйро и его паства...

Как ни далеко забрался Конселейро, известия о его идеальном городе достигли столицы. Жалобы сыпались дождем. Дальние фазендейро жаловались, что их имения брошены. Префекты подавали рапорты о невозможности собирать налоги – налогоплательщики убежали к Конселейро, а оставшиеся платить отказываются. Беспокойство охватило весь Северо-Восток, и справиться с ним своими силами невозможно.

Свою лепту внесли и патеры, напуганные тем, что паства их покидает лоно святой церкви. Их донесения подлили масла в огонь, и католические газеты откровенно писали, что, восстав против бога, последователи Конселейро восстанут и против земных властей, да что там – уже восстали: не платят совсем налогов, предаются насилиям и грабежу! (Действительно, чтобы прокормить растущее население, вакейро реквизировали имущество в окрестных поместьях.) Поэтому конец света наступил даже раньше срока, предсказанного Конселейро. Войско апокалипсиса являлось в сертан четыре раза.

Вначале губернатор счел достаточным ста человек под командой лейтенанта, чтобы разогнать мятежных пастухов. Последним же сикурсом командовал сам министр обороны маршал Бетанкур, собравший полки со всей страны.

Лейтенанту и последовавшему за ним майору так и не удалось увидеть Канудос. Майор с шестьюстами солдатами счел превосходство противника слишком большим и после первого сражения повернул обратно. Полковнику Сезару дали вдвое больше людей и батарею полевых орудий. И теперь в бригаде боялись лишь одного: как бы жители Канудоса не разбежались до боя.

После одной из стычек Сезару принесли трофей – почерневшую и поцарапанную шомполку работы деревенского кузнеца. Сезар осмотрел бакамарте и, бросив на землю, усмехнулся:

– Сеньоры, эту древность надо заряжать минимум две минуты, для стрелка она опаснее, чем для цели.

Зе и его товарищи тоже понимали разницу в вооружении и невозможность остановить бригаду Сезара в поле. Было решено дать бой в стенах собственного дома.

Тяжелые пушки и стычки в пути затянули марш на месяц. Преодолев, наконец, двести километров каатинги и поставив на перевале батарею для обстрела города, батальоны Сезара волнами покатили вниз по склону, перешли реку и ворвались в Канудос. Они легко выбили вакейро из крайних построек, но чем далее продвигались, тем больше растворялись в лабиринте тесных улочек.

Сезар наблюдал за наступлением войск. Ориентиром ему служили пожары: огонь горел все более широкой дугой. В сумерках наступление пламени стало еще великолепнее, и полковнику начало казаться, что город взят, как вдруг на фоне пожара замелькали фигурки и в реку покатились потрепанные батальоны.

Ночью военный совет, вопреки воле раненного в ногу Сезара, постановил ретироваться. Канудос был слишком велик и стоял насмерть, разрушить его еще не значило победить. Из огня в солдат летели пули, в каждой куче развалин их ждал неотразимый нож.

С рассветом колонна вползла на перевал и оттуда, словно в тарелку с молоком, потекла в залитую туманом долину. Скоро из-за холмов выглянуло солнце, туман поплыл и растаял, и по рядам солдат прокатился вздох: от начала и до конца колонны, и справа и слева, из-за камней и кустов высовывались кожаные шляпы-двууголки вакейро.

Первые же их выстрелы послужили сигналом к бегству. Офицеры напрасно размахивали револьверами. Солдаты вмиг рассыпались по каатинге, пытаясь выбраться из кольца. На опустевшей дороге остались валяться винтовки и амуниция – драгоценная добыча для Канудоса. Таким образом, после третьей экспедиции он получил современное оружие: тысячу маузеров и манлихеров и полмиллиона патронов. Запряженных в пушки быков вакейро с торжествующими криками завернули и погнали в город.

Несколько десятков оборванных карателей снова проделали путь в двести километров до железнодорожной станции, и оттуда в столицу полетела телеграмма о разгроме бригады и смерти прославленного полковника Сезара.

Сталь и глина

Победоносный исход экспедиции не вызвал бы и сотой доли того шума, который произвел ее разгром. Канудос вдруг попал в центр внимания публики и прессы. Никто не хотел верить, что великолепно оснащенную бригаду разбили пастухи, прозябающие на грани голодной смерти в своей пустыне. Чтобы связать концы с концами, журналисты не жалели фантазии. Газеты писали, что в глубине сертана таится огромная армия, вооруженная англичанами до зубов. Эта армия будто бы занимает крепость, построенную непревзойденным итальянским инженером.

Между тем правительство готовило новый поход. Маршал Бетанкур выделил для него 6 тысяч человек при трех генералах. Были сформированы особые части из бандитов жагунсо.

Над четвертой экспедицией все время черной тенью витал разгром предыдущей. С полпути начались бои, и солдаты почувствовали, какую скверную услугу оказала им бригада Сезара, перевооружив вакейро. Еще раз она напомнила о себе в долине, где закончился ее поход. Здесь вакейро приготовили гостям мрачный спектакль, безмолвное, но страшное предупреждение. Вдоль дороги один за другим сидели и стояли, подпертые палками, скелеты в обрывках выцветших доломанов. Рядом валялись ранцы и сумки. Те, кто не побрезговал пошарить в одежде мертвецов, могли убедиться, что вещи и деньги погибших остались целы. У них отняли только винтовки.

На перевале экспедиция недосчитывала уже тысячи человек. Измотанные походами и боями, войска были не в состоянии идти на штурм. С другой стороны, в задержке таилась своя опасность. Продовольственные фуры опустели дорогой, а пустыня не могла прокормить шесть тысяч человек. Приходилось думать не о штурме, а о спасении от голодной смерти. Конная разведка рыскала по окрестностям, преследуя заблудившихся коров, пехота делала вылазки и обшаривала соседние лески в надежде поймать козу. Вакейро охотились на голодных солдат, как на ягуаров: устроив укрытие, привязывали рядом козу и дергали за хвост, чтобы громче блеяла. Не просто давалась и вода: у каждой лужи солдат тоже ждала засада.

Получив отчаянную депешу от генералов, маршал Бетанкур сам возглавил сикурс. Маршал привел в Канудос новых шесть тысяч солдат и обоз с продовольствием. Тогда правительственные войска смогли перейти к активным действиям. Они выбили вакейро из их укрытий и окружили город.

Сопротивление продолжалось еще месяц, однако не стоит описывать медленную агонию Канудоса в сжимавшемся кольце.

Мужчины, способные держать оружие, в плен попадали очень редко, и командующий приказал всех их доставлять к нему: его интересовали положение у осажденных с боеприпасами и продовольствием, их настроения и намерения. Ни от кого он этих сведений не получил. От генеральской палатки пленников вели в Долину обезглавленных – географическое название, порожденное войной. Там любители тренировались на пленниках в искусстве вскрывать шею от уха до уха одним ударом ножа.

Канудос не сдался до конца.

Кольцо сомкнулось на главной площади, где в траншее лежали тела четырех последних бойцов: мальчика, старика, высокого костлявого метиса и еще одного мужчины без ног. Город превратился в бескрайнее пепелище, среди дымящихся развалин бродили собаки, копались в мусоре и ночами хором выли по хозяевам.

Маршал распорядился отыскать и вырыть труп Конселейро. Голову мятежника отрубили, перевезли в столицу штата Сан-Сальвадор и выставили на всеобщее обозрение. Кроме того, была возвращена в цивилизованный мир одна из крупповских пушек, брошенных бригадой Сезара. Ее нашли в кузнечной мастерской Канудоса. Махину, отлитую из лучшей эссенской стали, кузнец приспособил под наковальню...

В. Соболев, журнал «Вокруг света» № 12, 1969.