Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"

Автор книги: Галина Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 65 страниц)

У меня расстроены нервы до невозможности. Плачу, тоскую, места себе не нахожу. Всякое письмо мне стоит слез <…>

Простите меня за бессвязное письмо: пишу и плачу да и вообще не умею писать письма[1501]1501
  Из письма А. Г. Достоевской к Е. Ф. Юнге, датированного 19 ноября 1882 г.:
  "…Я тоже здорова, но сил у меня очень мало, скоро устаю, часто чувствую апатию и уныние. Дела у меня так много, что я решительно не успеваю сделать и половины из того, что задумала. Приехав домой, я успела выдать два тома Полного собрания сочинений, так что закончила первую половину издания. В конце этого месяца выдам еще два тома, а все издание (т. е. все четырнадцать томов) думаю закончить в мае месяце 1883 г. Если мне удастся сделать это, то я буду спокойна и счастлива. Я скажу себе тогда, что я воздвигла изданием сочинений некий памятник моему вечно обожаемому мною Федору Михайловичу, что теперь всякий желающий изучить его может это сделать, так как собрано мною все, что он ни написал. Издав его сочинения, я исполню его задушевную мечту: он всегда мечтал о Полном собрании своих сочинений. Но в прежнее время это было неосуществимою мечтой. Кроме того, была у Федора Михайловича мечта выбрать из своих сочинений отрывки, которые можно было бы дать в руки детям 12-14 лет. При жизни его это не удалось сделать, но я имею указания, что именно он желал видеть в печати, и теперь выдам в свет к праздникам отдельный томик в 16-17 печатных листов, роскошно изданный. Много я задала себе и задумала сделать в память моего дорогого мужа; не знаю только, много ли удастся мне выполнить из моих предположений. Но мысль сделать что-либо в память его помогает мне жить, и мне все кажется, что, исполняя задуманное им, я ближе к нему. В материальном отношении издание идет блистательно: у меня, кроме розничной продажи, есть 1300 подписчиков, и это помогло мне уплатить до 20 тысяч за вышедшие тома и отложить несколько тысяч для покрытия остальных.
  В результате дети мои будут иметь до 70 тысяч чистого барыша с этого издания, т. е. маленькое состояние – опять-таки мечта Федора Михайловича. Он всегда думал устроить дела свои так, чтоб детям его не пришлось нуждаться, быть несчастными от недостатка денег, портить дело поспешностью, опять-таки из-за денег, из-за насущного хлеба, как пришлось это ему испытать в своей жизни. Критики часто упрекают Федора Михайловича в небрежности, в неотделанности и поспешности работы, а если б знали они, как он писал: одна глава в редакции набирается, другая едва написана, а третья только в уме. Сколько раз Федор Михайлович приходил в отчаяние, что ему не пришлось исправить вещь, доделать, перечитать. А все проклятая нужда в деньгах, все ежедневные денежные затруднения заставляли так спешить и действительно иногда портить художественное произведение. Федор Михайлович мечтал хотя детей своих избавить от нужды, и слава богу, изданием этим мечта его исполняется".
  15 февраля 1884 г. она писала той же корреспондентке:
  "…Когда вы прочтете «Биографию», напишите мне ваше полное, откровенное мнение; мне слишком важно знать, какое впечатление произвело на вас чтение писем Федора Михайловича, да и вообще вся книга. Если б вы знали, дорогая моя Екатерина Федоровна, как трудно досталась мне «Биография»! Сколько беспокойств и борьбы выдержала я ради того, чтобы отстоять и не печатать некоторые письма, которые могли обидеть или огорчить людей, мною уважаемых. Многое удалось отстоять, но многое пришлось пропустить, и я теперь сильно раскаиваюсь в том. Например, напечатание писем о беспорядках в редакции «Заря» рассорило меня с С. С. Кашпиревой, которую я искренно уважаю и люблю. В случае моего несогласия биографы хотели разбежаться и оставить меня одну доканчивать издание, с тем, чтоб и ответственность за нелитературное расположение статей оставить на мне. Я люблю работать, но люблю иметь дело с делом, а не с людьми, и не умею мирить разные мелкие самолюбия; так что я с горечью вспоминаю те бедственные для меня три месяца, когда я должна была бороться за каждое письмо, главу и т. п. Но теперь, слава богу, все это кончено, первый том вышел два месяца тому назад, и им закончилось издание. (Всего я издала четырнадцать томов.) Вы не поверите, дорогая Катерина Федоровна, как я была счастлива, когда довела дело до конца. Я с гордостью в душе говорила, что послужила памяти моего незабвенного мужа; что теперь всякий желающий изучить его сочинения может это сделать, так как напечатано решительно все им написанное. Я гордилась тем, что исполнила его заветную мечту – издать Полное собрание его сочинений. Материальная сторона мне тоже удалась: я почти распродала все издание (6 200 экз.) и, кроме уплаты 36 тысяч за издание, имею теперь уже 48 тысяч чистого барыша. Теперь я знаю, что дети мои обеспечены и им не придется портить или бросать любимое дело ради денег или в погоне за куском хлеба, как это, к несчастию, приходилось делать Федору Михайловичу. Одна горькая мысль приходит мне в голову: зачем это обеспечение явилось так поздно, зачем не было его при жизни, чтоб мой дорогой муж хоть одно произведение мог написать, не торопясь, не портя, не мучаясь мыслью о завтрашнем дне" (там же).
  Насколько значительную роль сыграла Анна Григорьевна в создании биографии Достоевского, можно судить и по следующей ее недатированной записке к Страхову (весна или лето 1881 г.):
  "Я в большом беспокойстве, многоуважаемый Николай Николаевич! Софья Сергеевна <Кашпирева> (не выдайте меня ей) передала мне, будто вы намерены отказаться писать биографию Федора Михайловича. Неужели это возможно? Но вы дали мне твердое слово, и я на него надеюсь. Пожалуйста, пожалуйста, не отказывайтесь! Пока вас не увижу, буду беспокоиться…" (Авт. // ЦГАЛИ. – Ф. 1159. – Оп. 2. – Ед. хр. 6).
  "Мы получили ваше письмо, в котором есть пункты, ответ на кои должен дать я, а не жена моя, хотя письмо и к ней, – писал Достоевской А. Н. Майков летом 1881 г. – Признаюсь, это меня очень затрудняет. Вам нельзя писать зря, а все надобно оглядываться на публику, ибо вы собираете письма, не жжете их да потом когда-нибудь и напечатаете. А пункты такого рода, что, по-настоящему, публике до них не должно быть дела. Вы хотите, чтобы я передал Оресту Федоровичу Миллеру письма Федора Михайловича, писанные ко мне. Но в этих письмах столько интимного, что в настоящее время предавать их благодетельной гласности (или, по-моему, бабьей болтовне), невозможно…" (Авт. // ЛБ. – Ф. 93.11.6.46).
  Анне Григорьевне все же удалось переубедить Майкова и получить от него письма Достоевского.


[Закрыть]…

Автограф // ГИМ. – Ф. 344. – Ед. хр. 41.

Приложение

Н. Н. Страхов о Достоевском [1502]1502
  Анализ этой рукописи Н. Н. Страхова см. в работе Розенблюм Л. М. Творческие дневники Достоевского // Лит. наследство. – Т. 83. – С. 17-23.
  Среди бумаг Страхова в том же архиве находятся еще следующие фрагменты его рукописей, связанные с Достоевским (шифры: 1.5236 и 1.5239а):
  1Заметки о нашем просвещении(Из письма к Ф. М. Достоевскому)
  Иногда вы упрекали меня за слишком печальный взгляд на умственное движение, совершающееся в России. Хочу попробовать здесь, на свободе, определеннее изложить вам те сомнения и горевания, которые для вашей твердой веры (исповеданной вами и в последнем [вашем] романе, в "Бесах") казались чем-то непонятным и почти кощунственным. Действительно, это горькие и печальные мысли. Но если уже так решено судьбою, что вопрос о духовной самобытности русского народа давно сделался существенным делом для [людей понимающих] мыслящих русских людей, то
  <Нижняя часть листа отрезана>
  2Письмо к Ф. М. Дост<оевскому>
  На вас лежит обязанность. Не стану разбирать этих бессвязных, тупых. Для кого? Не для вас же. Кто станет сравнивать и винить? Перед кем?
  Лучше поговорим о деле. Это люди, сбитые с толку. У них на аршин образования, культуры. Веры нет; глубочайшее неверие.
  Он думает, что сербы дадут нам идеи. Какова должна быть пустота в голове, какое отсутствие идей!
  Прямо выскажу свое негодование – не для публики; но вы меня поймете. Спорить – унизительно.
  3<Смерть Ф. М. Достоевского…>
  Смерть Ф. М. Достоевского – великое горе, огромная утрата для русской литературы. Угасла необыкновенная умственная и художественная сила, и притом угасла в полном разгаре своей деятельности. Невозможно было не изумляться и не радоваться этой деятельности. Никто еще из наших крупных писателей не писал так много. Его романы следовали непрерывной чередою, но, кроме того, он издавал по временам журнал, которого сам был единственным сотрудником. И все это нимало не отзывалось многописанием; страшная умственная работа вкладывалась в каждый роман, в каждый номер "Дневника". Было, конечно, нечто неровное и волнующее в этих трудах, но оно было и в самых первых его работах. Зато же и удачные страницы и главы достигали удивительной высоты. В этом человеке был истинно неистощимый запас сил, было что-то загадочное, не слагавшееся в твердые формы. От Достоевского постоянно можно было ожидать каких-то откровений, новых и новых мыслей и образов.
  И большой успех наградил в последние годы эту деятельность. Число читателей и почитателей покойного быстро росло и было огромное. Глубокая серьезность тем, которые он брал в своих романах, глубокая искренность "Дневника" действовали неотразимо. В последние годы, как он сам сознавался, ему стало труднее писать, но зато он приобрел стариковскую уверенность и спокойствие в писании и выступал с настоящим авторитетным тоном, простым и твердым. Впечатление было могущественное. Его "Дневник" и по своему внутреннему весу, и по внешнему влиянию на читателей, конечно, равнялся не одному, а, пожалуй, нескольким взятым вместе большим журналам со всеми их редакциями и усилиями. Его романы всегда стояли в первом ряду художественных произведений текущей литературы, были выдающимися ее явлениями. Так что если вспомним притом размеры этой деятельности, то можно сказать, что с Достоевским сошла в могилу большая доля, чуть не половина наличной литературы.
  Но, конечно, всего больше наша утрата по тому смыслу, по тому содержанию, которое воплощал в себе Достоевский. Он вовсе не был поклонником минуты, никогда не плыл по ветру, а всегда был писателем независимым, свободно следовал своим мыслям. И он не только не потворствовал нашим модным направлениям, а напротив, объявил себя их врагом, открыто преклонялся перед началами, которые для нашей интеллигенции только "соблазн и безумие". Свою преданность искусству, свою любовь к народным началам, свое отвращение к Европе, свою веру в бессмертие души, свою религиозность – все это он смело проповедовал.
  4Для себя
  Во все время, когда я писал воспоминания о Достоевском, я чувствовал приступы того отвращения, которое он часто возбуждал во мне и при жизни и по смерти; я должен был прогонять от себя это отвращение, побеждать его более добрыми чувствами, памятью его достоинств и той цели, для которой пишу. Для себя мне хочется, однако, формулировать ясно и точно это отвращение и стать выше его ясным сознанием.
  <Этот текст, представляющий собой, по-видимому, предварительный вариант известных строк из письма Страхова к Л. Н. Толстому (26 ноября 1883 г.), был опубликован (без заголовка "Для себя") в информационной заметке Назарезского А. Архив Страхова // Лит. газета. – 1936. – № 5. – 26 января.>


[Закрыть] Статья, публикация и комментарии Л. Р. Ланского

Наблюдения

(Посв<ящается> Ф. М. Д<остоевско>му)

I

Можешь ли ты рассказать мне сон, который я видел, и сказать, что он значит?

В одну из наших прогулок по Флоренции, когда мы дошли до площади, называемой Piazza della Signoria, и остановились, потому что нам приходилось идти в разные стороны, вы объявили мне с величайшим жаром, что есть в направлении моих мыслей недостаток, который вы ненавидите, презираете и будете преследовать всю свою жизнь. Затем мы крепко пожали друг другу руку и расстались. Знаете ли? Ведь это очень хорошо; ведь это прекрасный случай, лучше которого желать невозможно. В самом деле, вот разговор, совершенно точный и определенный; вот отношение, в котором нет никакой темноты или неясности. Мы нашли точку, на которой расходимся; превосходно! Это вовсе не так часто случается. Обыкновенно разговоры бывают наполнены теми неопределенными поддакиваниями, в которых нет, однако же, настоящего согласия, и теми неясными разногласиями, в которых нет, однако же, настоящего противоречия. Мы же, как видите, дошли до чего-то более правильного. В житейском быту можно согласиться, что худой мир лучше доброй ссоры; но в логике это не совсем так. Нужно знать точно и отчетливо, с чем соглашаешься и что отвергаешь. Соглашаться, не зная на что, и отвергать, не зная что, ни в каком случае не похвально. Следовательно, очень хорошо, что мы, кажется, знаем, наконец, в чем мы расходимся. Тем более что, расходясь с вами в некоторых мыслях, я надеюсь и предлагаю вам никогда вполне не расходиться в жизни, не расходиться, не обращая внимания на логику, даже не пускать всякой логики. Не удовольствуетесь ли вы такою уступкою с моей стороны?

А впрочем, – помните ли вы хорошенько, в чем было дело? Вы находили во мне несносным и противным мое пристрастие к тому роду доказательств, который называется в логике непрямым доказательством или доведением до нелепости. Вы находили непростительным, что я часто приводил наши рассуждения к выводу, который простейшим образом можно выразить так: но ведь нельзя же, чтобы дважды два не было четыре.

Против этой дурной привычки, в которой я чистосердечно сознаюсь, вы приводили мне сильные доводы. Вы говорили, что никто в мире не думает утверждать таких вещей, как дважды два – три и дважды два – пять, что я впадаю в чрезвычайно смешную наивность, воображая, что кто бы то ни было проповедывает и защищает такие положения, что если и говорится что-нибудь подобное, то с моей стороны странно принимать это совершенно серьезно, так как очевидно люди, которые говорят дважды два – не четыре, вовсе не думают сказать именно это, а, без сомнения, разумеют и хотят выразить что-то другое.

Что же? Нужно признаться, все это как нельзя больше справедливо. В самом деле, как бы беспорядочны и ограниченны ни были чьи-нибудь мысли, как бы дурно и фальшиво они ни были выражены, все-таки в них необходимо есть зерно истины, все-таки несправедливо не видеть этого зерна из-за шелухи, которая его покрывает. По самой сути дела всякая мысль имеет свой повод и свое основание, всякая мысль как широкая и глубокая, так и мелкая и узкая, движется по одним и тем же логическим законам, и, следовательно, самое грубое заблуждение носит в себе элементы истины. Следовательно, обвинять кого бы то ни было в абсолютной нелепости совершенно несправедливо.

На это, по-видимому, нечего возражать. А между тем помириться на этом я все-таки не могу. Дело не в том, где и насколько в чем заключается истина, а дело в нас с вами. Ваши доводы слишком сильны – явный признак, что мы сражаемся неравным оружием. Очевидно, вы заняли чересчур выгодную позицию, вы успели уйти за неприступные укрепления, в которых всякий безопасен. И в самом деле, посмотрите, кого вы против меня защищаете? Ведь вы защищаете решительно всех; вы приносите меня в жертву каждому, кто только ни вздумает открыть рот. Потому что, что бы он ни сказал и как бы он ни сказал, по-вашему, я обязан непременно понять, что он хочет сказать, и не имеет ли этот желаемый смысл какого-нибудь тайного основания. Они, все эти люди, которые могут стать под защиту ваших аргументов, могут говорить всё, что им вздумается; от времени до времени они могут утверждать даже и то, что дважды два – не четыре. Я же не смею ничего им возражать; мне сейчас зажмут рот тем резоном, что они хотя и ошиблись, но не хотели ошибиться, хотя и сказали одно, но разумеют совсем другое. Они имеют полное право мне противоречить, как бы точно и ясно я ни выразился, а я должен только соглашаться с ними, как бы темно и неопределенно они ни выражались. Они не стесняются ничем, тогда как я связан по рукам и по ногам. Одним словом, они, как некогда восточные цари, могут грезить все, что им угодно, а я, как их придворные волхвы, под страхом казни, обязан понимать все, что им ни пригрезится, да, пожалуй, еще находить в их снах смысл высокий и пророческий. Остается разве только одно, – чтобы вы возложили на меня обязанность не только понимать, но и отгадывать их сны, как этого требовал от своих волхвов тот древний царь, который однажды забыл свой сон и помнил только, что ему было страшно.

Итак, я требую равенства или, лучше сказать, я обращаю ваше внимание на то, что в республике мысли за всеми нами признаются равные права. При равных правах, вы увидите, что мое положение тоже не без выгод. В самом деле, что бы вы сказали, что бы сказали многие другие, если бы я, пользуясь вашими же [признаниями] уступками, на какую-нибудь горячую речь отвечал бы: "Да, вы совершенно правы; но только под вашими словами нужно разуметь не то, что они значат, не дважды два – пять, а нечто совсем другое?"

II

Я должен отдать вам справедливость, что в нашем споре вы попали прямо на больное место да и не мое только, а и многих других. Какое кому дело, о чем мы с вами спорили во Флоренции? Но не я один – ненавистник нелепостей и не вы один снисходительно прощаете их за то, что под ними разумеется. Дело в том, что нелепости в разнообразнейших формах и оттенках являются у нас в чрезвычайном изобилии и что это изобилие, естественно, вызвало отпоры, возбудило реакцию. Часто возбуждала неудовольствие и недоумение ожесточенная полемика, которую у нас так охотно ведут журналы. Одна из самых чистых и явственных струй в том мутном потоке, без сомнения, та, которую я указываю, то есть, с одной стороны, увлечение до дважды два-пять, а с другой стороны вражда против всякого дважды два – не четыре. Среди многих разделений образовалось, между прочим, в нашей литературе и такое разделение; оно должно было образоваться, и столкновение между двумя его сторонами было неизбежно, и неизбежно будет повторяться.

Попробую пожертвовать обе стороны. С одной стороны, именно с той стороны, на которой вы стоите, – часто молодость, всегда жар, страсть проповедовать, небрежность к форме и к всякого рода правильности, но зато живые чувства и мысли, нередко талант, иногда гениальные проблески…

С другой стороны – некоторая холодность, привычка к строгой и правильной мысли, отсутствие большого жара проповедовать, но, вместе с тем, часто отсутствие и всякого таланта, молчание самых живых струн. На этой стороне я стоял во время нашего спора и на нее часто становлюсь.

Надеюсь, однако ж, вы отсюда ясно увидите, какой стороне принадлежат мои симпатии. Вот видите, что я знаю, что делаю. Конечно, я сочувствую первой стороне, но между тем волей-неволей я становлюсь на второй. Такая уж моя несчастная судьба, а что всего хуже – не моя одна, но и многих, весьма многих других.

Разве хорош человек? Разве мы можем смело отвергать его гнусность? Едва ли! Каких бы мнений мы ни держались, когда дело идет об этом вопросе, в нас невольно отзовутся глубокие струны, с младенчества настроенные известным образом. Все мы воспитаны на Библии, все мы христиане, вольно или невольно, сознательно или бессознательно. Идеал прекрасного человека, указанный христианством, не умер и не может умереть в нашей душе; он навсегда сросся с нею. И потому, когда перед нами развернут картину современного человечества и спросят нас: хорош ли человек, мы найдем в себе тотчас решительный ответ: "Нет, гнусен до последней степени!"

<Рукопись обрывается. На следующей странице:>

Наконец, остается еще одна ступень, и люди оппозиции нашего времени не раз преступали ее, может быть, сами не замечая или невольно увлекаясь. Остается сказать еще одно: я не верю ни в философию, ни в экономию, и вообще ни в одну сторону цивилизации, потому, что я не верю в человека:

За человека страшно мне!

<Рукопись обрывается. На обороте:>

Непрямое, неясное, неопределенное отношение к делу у нас очень обыкновенно. Даже в тех случаях, где оно необходимо требуется, мы умеем избежать его. У нас очень много лицемерия, свойственного людям хитрым, но неумным. Мы всегда готовы пользоваться умом других вместо того, чтобы яснее высказать свое мнение.

<Пробел в несколько строк. За ним текст:>

Могу вас уверить, что нелепость есть дело жестокое. Не думайте, что переносить ее так легко; нет, она трудно переваривается.

<Далее следует, на новой странице, следующий текст:>

Наблюдения

Посвящается Ф. М. Д<остоевско>му

I

Может быть, прочитавши заглавие моих заметок, вы подумаете, что я выбрал для них название слишком общее, слишком малозначительное и скромно-неопределенное; в таком случае, спешу объяснить вам, что я придаю ему очень серьезный смысл и считаю его надлежащим и единственным заглавием того, что им обозначено. Вероятно и вы и многие другие заметили, что в умственной сфере мы чем дальше, тем больше превращаемся в наблюдателей, в простых наблюдателей, которые сами не могут, не имеют достаточного повода принять участие в том, что делается, а только созерцают и стараются понять сущую жизнь.

Вот мое первое наблюдение, и с него я начну свои заметки. Наблюдательное настроение ума так часто встречается, так быстро усиливается, что нельзя не сделать его тоже предметом наблюдения и внимания.

Наблюдательное настроение противоположно деятельному. Наблюдатель есть зритель, со стороны смотрящий на драму; деятель есть один из участников драмы, одно из действующих лиц.

Если сравнить, как это часто делается, мир с театром, со сценою, на которой происходит драма, то я могу точно выразить свою мысль, сказавши, что в настоящее время все больше и больше является лиц, которые бросают сцену и участие в драме, отходят в сторону и начинают наблюдать тех, кто остался на сцене. Таким образом, мир мало-помалу получает то странное, резкое разделение, которое существует в театральной зале: одни играют, другие смотрят.

Прежде этого не было или, по крайней мере, едва ли когда-нибудь было в такой степени, как это замечается ныне. Может быть, у нас, русских, расположение быть простым зрителем даже сильнее, чем у других. Но совершенно ясно, что это расположение тесно связано с теми взглядами, с теми учениями, которые так распространены вообще в наше время. Больше, чем когда-нибудь, мы умеем теперь глубоко понимать вещи. Во всем, что ни случается, мы видим обнаружение внутренних сил и далеких влияний. Мы верим в таинственные и неодолимые силы жизни, мы убедились до конца, что история совершается с необходимостью, что все в ней тесно связано и неизбежно развивается, растет и умирает, падает и возвышается.

Если же так, если раз мы с полной ясностью сознали этот взгляд, то спрашивается, у кого же достанет охоты участвовать в этой слепой, неумолимой драме? Естественно, что каждый, кто ее понял, постарается стать в сторону, постарается уклониться от нее и сохранить свободный взгляд, свободное присутствие духа.

<Рукопись обрывается>

Автограф // ЦНБ АН УССР. – I.5236.

РАЗЫСКАНИЯ И СООБЩЕНИЯ

Аполлон Григорьев и попытка возродить «Москвитянин» (накануне сотрудничества в журнале «Время»)[1503]1503
  Эта статья в основном была написана в 1924 г. Указание на нее и цитата из найденного мною тогда неизданного письма Аполлона Григорьева к А. Н. Майкову, представляющего значительный интерес для характеристики идейных позиций критика, имеются в моей книге «История одной вражды. Переписка Достоевского и Тургенева» (1928. – С. 166).


[Закрыть]Статья И. С. Зильберштейна

Один из ведущих сотрудников журналов «Время» и «Эпоха» – литературный критик и поэт Аполлон Александрович Григорьев был видным теоретиком «почвенничества». Не только при его ближайшем участии, но в какой-то мере и под его влиянием формировалось направление журналов братьев Достоевских, определялась их идейная программа. Ап. Григорьев активно сотрудничал во «Времени» в первые месяцы 1861 г. Но уже в июне из-за разногласий с редакторами он уехал в Оренбург и оттуда в своих письмах выражал резкое недовольство по поводу симпатий «Времени» к «Современнику».

16 сентября 1861 г. Ап. Григорьев писал из Оренбурга М. П. Погодину:

"«Время» идет хорошо, платит хорошо; «Время» мной дорожило и дорожит. Но «Время» имеет наклонность очевидную к Чернышевскому с компанией, – и я не остался в Петербурге".

А спустя три месяца – 12 декабря – Ап. Григорьев делится своими мыслями по тому же поводу с Н. Н. Страховым:

"«Времени», чтобы быть самостоятельным, нужно: или 1) окончательно изгнать меня и тебя и постараться переманить Чернышевского, или 2) быть последовательным в своей вере в поэзию и жизнь, в идею народности вообще (в противоположность абстрактному человечеству), – воспользоваться ошибками славянофильства, как всякой теории, и встать на его место"[1504]1504
  Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для биографии / Под ред. Влад. Княжнина. Изд. Пушкинского Дома при Академии наук. – Пг., 1917. – С. 278, 286; см. также с. 267, 274-275, 283, 285, 290 (далее: А. А. Григорьев. Материалы для биографии).


[Закрыть].

В недавно вышедшей монографии о журнале "Время" В. С. Нечаева отмечает, "как мало единодушия было среди ведущей группы старших сотрудников «Времени», в первый год его существования"[1505]1505
  Нечаева B. C. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время». 1861-1863. – М., 1972. – С. 62.


[Закрыть]. Уяснить позицию Ап. Григорьева в этой связи помогают архивные материалы, до сих пор остающиеся неизданными. Они относятся к его так и не осуществившемуся намерению возродить издание «Москвитянина» на рубеже 1860-х годов, а программа, изложенная Ап. Григорьевым в письме к А. Н. Майкову осенью 1860 года, т. е. тогда же, когда братья Достоевские готовились к изданию «Времени», проливает свет на истоки вскоре возникших разногласий.

Отсутствие возможностей для дальнейшего издания "Москвитянина" в 1856 г. и последовавшее его закрытие явилось для Ап. Григорьева тяжелым жизненным испытанием.

"Черные дни" наступили для него. Человек бурного темперамента, он ни в каких журнальных и газетных редакциях не уживался долго. Несмотря на то, что продолжительное время он, по его словам, "слонялся без деятельности, пожираемый жаждой дела", сотрудничество его в «Русской беседе», даже после приглашения А. И. Кошелева, не состоялось из-за неприемлемых условий, поставленных Ап. Григорьевым[1506]1506
  Колюпанов Н. П. Биография Ал. Ив. Кошелева (1837-1856 гг.). – М., 1892. – Т. II. – С. 259-267; здесь опубликовано письмо Ап. Григорьева к А. И. Кошелеву 25 марта 1856 г., в котором подробно перечислены условия, на которых критик соглашался принять работу в журнале, – они доходили вплоть до того, что Ап. Григорьев требовал: "Имя мое – вместе ли с вашим или другим именем, но должно быть на журнале" (см. также «А. А. Григорьев. Материалы для биографии». – С. 152). В «Русской беседе» была напечатана лишь одна статья Ап. Григорьева – «О правде и искренности в искусстве», в третьей книге, С. 1-16.


[Закрыть].

Его переговоры с В. П. Боткиным о руководстве критическим отделом "Современника" также ни к чему не привели, в частности, после его категорического ультиматума:

"…Мое требование об изгнании г. Чернышевского справедливо уже и потому, что два медведя, т. е. два воззрения, в одной берлоге, т. е. в одном журнале не уживаются"[1507]1507
  Мельгунов С. П. Ап. Григорьев и «Современник». (Материалы для истории журналистики) // Голос минувшего. – 1922. – № 1. – С. 134; здесь впервые опубликовано извлеченное из архива В. П. Боткина письмо к нему Ап. Григорьева, в котором критик пространно излагал не только свои условия, но и свои общественные и литературные воззрения; ср. Евгеньев-Максимов В. Е. Н. А. Некрасов и люди 40-х годов // Голос минувшего. – 1916. – № 10. – С. 92-93.


[Закрыть].

А сотрудничество со следующего, 1857 г., в "Библиотеке для чтения" А. В. Дружинина продолжалось всего несколько месяцев, и то урывками[1508]1508
  А. А. Григорьев. Материалы для биографии. – С. 154-164; здесь опубликованы письма Ап. Григорьева к А. В. Дружинину, проливающие свет на историю их кратковременных отношений; записи о встречах Аполлона Григорьева и Дружинина в 1856 г. пока еще не изданных, хранят в себе дневники А. В. Дружинина, находящиеся в ЦГАЛИ.


[Закрыть].

После приезда из-за границы, где Ап. Григорьев прожил с июля 1857 по октябрь 1858 г.[1509]1509
  Превосходно обрисована личность Ап. Григорьева в период пребывания за границей и после возвращения его в Россию в статье Блока А. А. Судьба Аполлона Григорьева // Стихотворения Аполлона Григорьева. Собрал и примечаниями снабдил Александр Блок. – М., 1916. – С. XX-X; ср. Гиппиус З. Н. Судьба Аполлона Григорьева // Огни / Ред. Е. А. Ляцкого, В. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса. – Пг., 1916. – Кн. 1. – С. 261-279.


[Закрыть], начинается, особенно в первые месяцы 1859 г., его усиленная и продуктивная работа в «Русском слове» Г. А. Кушелева-Безбородко, куда он был приглашен в качестве соредактора журнала; но прошло не более полугода, как и эта работа закончилась неожиданным уходом его из редакции[1510]1510
  Григорьев А. Мои литературные и нравственные скитальчества / С послесл. и примеч. Павла Сухотина. – М., 1915. – С. 220-221; июньская книжка «Русского слова» (цензурное разрешение 13 июня) в последний раз вышла с подписями трех редакторов, т. е. Кушелева, Полонского, Григорьева.


[Закрыть]. После этого критик делает попытку возобновить свои отношения с А. А. Краевским, редактором «Отечественных записок», но ничего значительного и здесь не получилось[1511]1511
  Сохранилось письмо Ап. Григорьева к А. А. Краевскому 3 июня 1859 г., в котором критик предлагал "работою оригинальною или переводною" уплатить сперва старый денежный долг; см. А. А. Григорьев. Материалы для биографии. – С. 244. Лишь в следующем году Ап. Григорьев напечатал в «Отечественных записках» статью «Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны».


[Закрыть]. "Негде было писать – я стал писать в «Русском мире». Не сошлись", – вспоминал впоследствии Ап. Григорьев в автобиографии и об этом несостоявшемся сотрудничестве[1512]1512
  Григорьев А. Краткий послужной список в память моим старым и новым друзьям // Там же. – С. 307.


[Закрыть]. К самому концу 1859 г. он начинает работать в редакции журнала «Сын отечества», руководимого А. В. Старчевским, но, по словам Ап. Григорьева, и "у Старчевского – не сошлись"[1513]1513
  Там же. – С. 307.
  В архиве А. В. Старчевского, поступившем в Пушкинский Дом в составе известного собрания П. Я. Дашкова, сохранилось не известное в печати письмо Ап. Григорьева 14 ноября 1858 г., свидетельствующее об одной из его попыток завязать отношения с А. В. Старчевским; в "Сыне отечества" Ап. Григорьев поместил лишь статью "Беседы с Иваном Ивановичем о современной нашей словесности", имеющую автобиографическое значение.


[Закрыть]. Недолговечным оказалось сотрудничество со следующего, 1860 г., в журнале А. П. Милюкова «Светоч»[1514]1514
  Милюков А. П. А. А. Григорьев и Л. А. Мей // Исторический вестник. – 1883. – № 1. – С. 98-109; ср. Милюков А. П. Литературные встречи и знакомства. – Пб., 1890.


[Закрыть]; в это же время критик приступает к редактированию переданного ему «Драматического сборника», но и эта работа длится недолго, так как Ап. Григорьев не замедлил продать его Стелловскому[1515]1515
  В архиве б. Главного управления цензуры (ныне Центральный государственный исторический архив, Ленинград) хранится неизданное "Дело по представлению С.-Петербургского цензурного комитета о разрешении редактору журнала «Драматический сборник» Раппопорту передать редакцию сего журнала асессору Григорьеву. № 208. Начато апреля 27 дня 1860 года. Окончено мая 26 дня 1860 года".


[Закрыть]. И, наконец, длительные переговоры с М. Н. Катковым относительно участия в «Русском вестнике» хотя и закончились соглашением, но там, как писал Ап. Григорьев, "…статей моих не печатали, а заставляли меня делать какие-то недоступные для меня выписки о воскресных школах"[1516]1516
  Григорьев А. Мои литературные и нравственные скитальчества. – С. 221.


[Закрыть].

Все эти сплошные неудачи в усиленных поисках подходящего органа печати заставили его не только вспомнить, но и горячо приняться за осуществление давней мечты – возрождение "Москвитянина" под своей редакцией и за вербовку вокруг своего знамени деятелей бывшей "молодой редакции" журнала. К этому, до сих пор еще не выясненному вопросу биографии Ап. Григорьева и одному из моментов истории русской журналистики, относятся письма Ап. Григорьева к друзьям, впервые здесь появляющиеся в печати, переписка и записи в дневниках других участников этого дела, а также доселе неизданные материалы б. Главного управления цензуры, вместе с прошениями критика и планом издания журнала, лично им составленным, которые мне удалось выявить.

Шестнадцатилетнее издание "Москвитянина" закончилось полным развалом редакции; отсутствие материальных средств заставило М. П. Погодина выпустить последние книжки 1856 г. лишь в самом конце 1857 г.[1517]1517
  Дата цензурного разрешения последней книжки журнала за 1856 г. – 6 октября 1857 г.: ср. «Москвитянин». Учено-литературный журнал. – М., 1856. – Т. IV. – № 13-16.


[Закрыть] Ап. Григорьев в последние годы существования «Москвитянина» не только руководил "молодой редакцией"[1518]1518
  Об Ап. Григорьеве как о руководителе "молодой редакции", см.: Венгеров С. A. Молодая редакция «Москвитянина» // Вестник Европы. – 1886. – № 1. – С. 581-612; Глинский Б. Б. Раздвоившаяся редакция «Москвитянина» // Исторический вестник. – 1897. – № 4. – С. 233-261; № 5. – С. 537-573; Григорьев А. Полное собрание сочинений и писем / Под ред. В. Спиридонова. Со статьями С. А. Венгерова и В. А. Григорьева. – Пг., 1918. – Т. I. – С. XCI-XCIV; Статья У. А. Гуральника // История русской критики. – Т. I. – 1958.


[Закрыть], но и, судя по сохранившемуся условию с Погодиным и новой программе журнала, в случае продолжения этого издания, с 1857 г. должен был сделаться официальным его соредактором[1519]1519
  Условие и программа этого предполагавшегося издания «Москвитянина» под общей редакцией М. П. Погодина и Ап. Григорьева сохранились в архиве Погодина и напечатаны в изд.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. – Пб., 1904. – Кн. XIV. – С. 363-365; перепечатано в кн. «А. А. Григорьев. Материалы для биографии». – С. 312-314.


[Закрыть]. Нежелание Погодина субсидировать журнал[1520]1520
  Впоследствии Ап. Григорьев писал в «Кратком… списке»:
  "«Москвитянин» падал от адской скупости редактора (Погодина. – И. З.)". – Там же. – С. 306.


[Закрыть], который приносил большой убыток, его безразличное отношение к дальнейшей судьбе «Москвитянина» заставили Ап. Григорьева пойти на переговоры с Погодиным о полной передаче журнала в его самостоятельное ведение. Результатом этих переговоров и явилось обращение Погодина 8 июня 1857 г. в Главное управление цензуры, в котором он просил "о дозволении поручить оную (редакцию «Москвитянина». – И. З.), в следующем 1858 году, учителю I Московской гимназии, коллежскому асессору Аполлону Александровичу Григорьеву"[1521]1521
  Это прошение находится в "Деле по представлению действительного с<татского> с<оветника> Погодина о передаче редакции журнала «Москвитянин» на 1858 г. коллежскому асессору Григорьеву"; напечатано там же. – С. 334-335.


[Закрыть].

Прождав целый месяц и не получив никакого ответа на этот запрос, Ап. Григорьев решает ехать в Италию в качестве воспитателя кн. И. Ю. Трубецкого. В марте 1858 г. он случайно встречает во Флоренции своего друга со студенческой скамьи – поэта Я. П. Полонского, который был соредактором организуемого Г. А. Кушелевым-Безбородко журнала "Русское слово". Результатом знакомства Ап. Григорьева с Кушелевым, который тоже находился в то время во Флоренции, и явилось приглашение Ап. Григорьева быть официальным соредактором журнала, принятое критиком безоговорочно[1522]1522
  В одном из позднейших писем Я. П. Полонского к А. А. Фету сохранилось следующее свидетельство: "Григорьева я когда-то разыскал во Флоренции и привел его к графу Кушелеву-Безбородко с тем, чтобы тот пригласил его в сотрудники «Русского слова». При мне читал он свое «Море» и запродал его в наш тогдашний журнал, получив порядочный задаток, т. е. такую горсточку червонцев, что он мог, распростившись с уроками, прокатить вслед за нами в Париж. В Париже он стал зело выпивать и говорил мне, что во что бы то ни стало хочет допиться до адской девы. Прокутившись, он занял у меня тоже около 20 червонцев"; письмо это – от ноября 1889 г. – полностью не издано и извлечено мною из архива Я. П. Полонского, хранящемся в Пушкинском Доме. Отрывок из этого письма – в книге «А. А. Григорьев. Материалы для биографии». – С. 339-340.


[Закрыть].

Спустя шесть месяцев со времени подачи прошения об издании "Москвитянина" под единоличной редакцией Ап. Григорьева, т. е. к самому концу 1857 г., на имя Погодина пришло разрешение Главного управления цензуры.

Уведомленный об этом, вероятно, к началу следующего года, Ап. Григорьев все же не был уверен в будущем журнала; вот что он писал из Флоренции 9 января 1858 г. своему другу и ближайшему единомышленнику Е. Н. Эдельсону:

"Я, срамясь или не срамясь, должен по> возвращении издавать переданный мне «Москвитянин». Как я его буду издавать, я не знаю – но издавать буду"[1523]1523
  Там же. – С. 232.


[Закрыть].

Когда же Ап. Григорьеву удалось не только заключить соглашение с Кушелевым о соредакторстве "Русского слова", но и получить у него порядочную сумму денег, желание возродить "Москвитянин" как будто совсем прошло: "По моему последнему письму вы видели, как мало я верю в наш журнал, и видели, вероятно, как основательно это неверие. Не с кем работать", – пишет Ап. Григорьев 15 апреля 1858 г. Погодину.

В том же письме он признается откровенно:

"Провидение пришло ко мне на помощь в виде графа Кушелева-Безбородко <…> Кушелевского журнала средства безграничные. Редактором его по имени будет он сам, помощником, тоже только по имени, друг мой – поэт Полонский. Ergo без имени, редактора я буду душою журнала. Стало быть, ничтоже сумняся, я предложение его принял, тем более, что мною написанное здесь, а в этом написанном, со свойственной мне резкостью и безобразием, приведено все, что я передумал, принято им безоговорочно и даже куплено… Тут мне будет полная свобода, и болото велико – чертей много будет, то есть бездна денег – сотрудники найдутся"[1524]1524
  Там же. – С. 231-232.


[Закрыть].

Как уже было сказано, с начала 1859 г. Ап. Григорьев усиленно занимался делами журнала: "…Много работаю, еще больше хлопочу и отделываю много полезных, в лучшем и высшем смысле этого слова, дел…", – пишет он Е. С. Протопоповой 28 января[1525]1525
  Там же. – С. 239.


[Закрыть]. Действительно, активность Ап. Григорьева в это время велика; в каждой книжке журнала напечатаны его статьи, среди которых такие крупные и по своему значению и по размерам, как «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», «Несколько слов о законах и терминах органической критики», «И. С. Тургенев и его деятельность» и др.

Но проходит не более полугода, как неожиданно наступает конец его деятельности в "Русском слове": "В июле 1859 года, в отъезд графа Кушелева, я не позволил г. Хмельницкому вымарать в моих статьях дорогие мне имена Хомякова, Киреевского, Аксакова, Погодина, Шевырева. Я был уволен от критики. Факт…", – пишет позже в «Послужном списке» Ап. Григорьев[1526]1526
  Еще до этого у Аполлона Григорьева произошла ссора с другим членом редакции, Я. П. Полонским, о чем мы узнаем из цитированного выше письма последнего к А. А. Фету:
  "Затем он прибыл в Петербург и, сделавшись присяжным критиком «Русского слова», вытеснил меня из редакции за то, что я в одной из критических статей его сделал отметку такого места, которого ни я не мог понять, ни те, кому я читал это место. Это начало статьи о 2-м томе «Русской истории» Соловьева, которая начинается словами: «Русский народ переживает двойную формулу» <…> и затем немалое количество иностранных слов, избегать которых я, в качестве соредактора обещался в объявлении о выходе в свет нашего журнала <…> Я отказался от редакции, и вместо меня появился некто Хмельницкий, рекомендованный графу Григорьевым <…> Личность темная и в литературе совершенно неизвестная".


[Закрыть]. Оставив журнал, Ап. Григорьев лишился не только единственного издания, где он в ту пору мог работать, но и своего единственного заработка[1527]1527
  "Отовсюду таки несет кружковым иерейством <…>, по прелестному выражению Ап. Григорьева, также павшего, ибо от журнала Кушелева он уже отстранен…", – писал 12 декабря того же 1859 г. из Петербурга И. И. Панаев к М. Н. Лонгинову; см. Яковлев Н. В. Письма И. И. Панаева к М. Н. Лонгинову // Сборник Пушкинского Дома на 1923 год. – Пг., 1922. – С. 232.
  О материальном положении Ап. Григорьева после его ухода из редакции "Русского слова" красноречиво свидетельствуют следующие строки письма И. Ф. Горбунова к А. Н. Островскому из Петербурга 3 октября 1859 г:
  "Григорьев в отвратительном положении. Кушелев написал ему письмо, в котором было сказано, чтобы он подчинился во всем Хмельницкому. Григорьев отказался, и какими средствами живет – не знаю. Хмельницкий вооружил всех его кредиторов, и теперь бог знает, что будет. Он, по-видимому, весел, но я не думаю, чтобы у него все кончилось благополучно". – Ш<ереметев> Г. П. Материалы для биографии И. Ф. Горбунова // Горбунов И. Ф. Собрание сочинений. – Пб., 1907. – Т. III. – С. 538.
  К этому же периоду жизни Ап. Григорьева относится и его письмо к Е. Н. Эдельсону, рисующее тяжелое душевное состояние критика. – См. Княжнин В. Н. Ап. А. Григорьев // Литературная мысль. – 1923. – № 2. – С. 145-148.


[Закрыть].

С этого момента начинается полоса скитания Ап. Григорьева по редакциям разных журналов, но везде его сотрудничество было временным и случайным, вследствие упорного нежелания пожертвовать хотя бы "сотой долей того, что он купил жизнью мысли"[1528]1528
  См. заметку Спиридонова В. С. // Путеводитель по выставке в память столетия со дня рождения Ап. Григорьева в залах Пушкинского Дома. – Пг., 1922. – С. 21.


[Закрыть]. «Отечественные записки», «Русский мир», «Сын отечества», «Светоч», «Драматический сборник», «Русский вестник» – вот далеко не полный список тех мимолетных или неосуществленных попыток сотрудничества и переговоров, которые пришлось вести Ап. Григорьеву в почти годичный промежуток времени со дня его ухода из «Русского слова» вплоть до того момента, пока, наконец, все эти неудачи не воскресили в нем давнего его желания – возродить «Москвитянин» под своей личной редакцией.

В апреле 1860 г., находясь в Москве, куда он приехал для переговоров с Катковым об участии в "Русском вестнике", и видя их не особенно благоприятные результаты, Ап. Григорьев пишет письмо Погодину, в котором просит назначить время для беседы, "до дела касающейся"[1529]1529
  А. А. Григорьев. Материалы для биографии. – С. 256-258.


[Закрыть]. Из-за отъезда Погодина в этом же месяце на Кавказ никакого соглашения между ними не было достигнуто[1530]1530
  Вместо возрождения «Москвитянина» Погодин решил начать издание газеты. Вот что писал ему С. П Шевырев 7 октября 1860 г., по дороге из Москвы во Флоренцию: "…Много думал я о газете, последней мысли и последнем слове, на котором мы расстались". – Погодин М. П. Воспоминания о С. П. Шевыреве. – М., 1869. – С. 30. – Но в дальнейшем ему пришлось отказаться от издания газеты, так как А. И. Кушелев, к которому Погодин обратился за помощью, не захотел субсидировать газету в случае приглашения Ап. Григорьева в состав ее редакции: "Вполне сознаю необходимость в газете и готов ее всячески поддержать. Только не вздумайте пожаловать в редакторы Аполлона Григорьева или иного нелепого человека", – писал А. И. Кушелев Погодину. – Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. – Пб., 1904. – Кн. XVIII. – С. 444.
  Кроме того, Ап. Григорьев был против издания газеты (см. А. А. Григорьев. Материалы для биографии. – С. 265).


[Закрыть].

Не без влияния бесед с Ап. Григорьевым Погодин пишет в день отъезда – 27 апреля – своему другу П. А. Вяземскому:

"Воротясь, думаю опять приняться за живое дело. Надо возвысить голос нашему поколению и восстановить связь, прерванную сорванцами, забияками и всякой сволочью, с чистой струей Русской Словесности, порешить с анархией"[1531]1531
  Барсуков Н. П. Письма М. П. Погодина, С. П. Шевырева и М. А. Максимовича к князю П. А. Вяземскому // Старина и новизна: Исторический сборник, издаваемый при Обществе ревнителей русского исторического просвещения. – Пб., 1909. – Т. IV. – С. 66.


[Закрыть].

По возвращении Погодина в сентябре в Москву, где его уже с июля ждал Ап. Григорьев, они пришли к окончательному решению вновь издавать "Москвитянин". Немного спустя к этому ими были привлечены критик Б. Н. Алмазов, друг Ап. Григорьева и один из активных сотрудников бывшей "молодой редакции" журнала, и профессор Б. И. Ордынский, друг Погодина, тогда начинавший свою деятельность. Они принимали большое участие в обсуждениях вопроса на квартире у Погодина. "Григорьев и Алмазов о возобновлении «Москвитянина». – Пристают. Почти решился…", – гласит запись в дневнике Погодина под датой 28 сентября 1860 г. "Григорьев и Алмазов о журнале и настоящем положении литературы. Пристают о деятельности…", – записывает Погодин в дневнике 30 сентября.

Изо дня в день, вероятно, тянутся беседы Ап. Григорьева с Погодиным о журнале; в дневнике последнего мы не раз в этот период встречаемся с короткими, лаконичными записями:

"Григорьев о журнале"[1532]1532
  Дневники М. П. Погодина, большая часть которых еще не издана, хранятся в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина; выдержки из них цит. мною по подлинникам. Ср. А. А. Григорьев. Материалы для биографии. – С. 391.


[Закрыть].

Наконец, результатом совещания у Погодина 11 октября, о котором в его дневнике записано: "О журнале с Григорьевым), Алм<азовым>, Орд<ынским>. Решил просьбы. Думаю о статье"[1533]1533
  В погодинском архиве хранится черновой набросок этой статьи начинавшейся словами: "Как бы вы думали, о чем я хочу написать статейку? О «Москвитянине»!"; текст ее см.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. – Пб., 1904. – Кн. XVIII. – С. 432-433.


[Закрыть], явилось следующее прошение Ап. Григорьева в Московский цензурный комитет (публикуется впервые):

В Московский цензурный комитет

коллежского асессора Аполлона Александровича Григорьева

Прошение

Московский цензурный комитет отношением от 5-го ноября 1857 года за № 465 уведомил действительного статского советника Михаила Петровича Погодина, что Главное управление цензуры дозволило ему поручить редакцию журнала «Москвитянин» мне, Григорьеву.

Отсутствие мое и пребывание за границей и в Петербурге не дозволили мне ни в 1859, ни в настоящем, 1860-м году принять на себя переданную мне Михаилом Петровичем Погодиным редакцию журнала.

Ныне возвратясь в Москву и желая возобновить приостановленный, но не прекращавшийся журнал, прошу Комитет дозволить таковое возобновление «Москвитянина» под моей редакцией.

При сем имею честь приложить удостоверение действительного статского советника Погодина в передаче мне редакции и программу журнала, относительно которой считаю необходимым заметить, что отдел политических известий был разрешен «Москвитянину» предложением Московскому цензурному комитету г. министра народного просвещения от 15-го февраля 1856 года за № 263.

К сему прошению коллежский асессор Аполлон Александров сын Григорьев руку приложил.

Передачу издания коллежскому асессору Григорьеву сим подтверждаю. Действительный статский советник, академик Михаил Погодин.

Жительство имею на Полянском рынке, в Западной гостинице, № 16.

1860-го года октября 12 дня

К прошению приложена программа предполагаемого журнала, о которой Ап. Григорьев упоминает выше.

Вот ее содержание:

«Москвитянин»

Учено-литературный журнал

под редакцией Аполлона Григорьева.

Будет выходить еженедельно, номерами от 2-х до 3-х листов, в три столбца четкой, но убористой печати. Цена в Москве и в Петербурге 6 руб., а с пересылкою 8 руб.

Дух и направление «Москвитянина» остаются неизменными. Своенародность – вот его цель. Почтение к истории и преданию вместе с сочувствием к правильному развитию и с желанием горячим и искренним успеха всякому благому начинанию – вот его начала. Противодействие всему ложному в литературе и в жизни было, есть и будет его непременною обязанностью. Пятнадцатилетнее издание «Москвитянина» с 1841 по 1856 год может служить достаточным подтверждением этой программы. Возобновляясь в 1861 году, «Москвитянин» твердо убежден, что в Москве, в сердце русской национальности, установится, наконец, несмотря на все препятствия, журнал, чуждый всех партий и неуклонно стремящийся быть органом своеобразного взгляда на жизнь, науку, искусство, историю.

Изменение внешнего вида и еженедельный выход дадут журналу большую против прежнего возможность удовлетворять всем законным требованиям современности.

«Москвитянин» будет заключать следующие отделы:

1. Наук – статьи, преимущественно исторического и политико-экономического содержания, разборы трудов и проч.

2. Словесности русской – оригинальные рассказы, повести, стихотворения.

3. Материалов – для истории русской, для истории словесности и для истории Москвы.

4. Критики – журналистика и библиография.

5. Внутренних известий.

6. Заграничных известий.

7. Ученых известий – преимущественно по части наук естественных.

8. Летописи – художественной, музыкальной и театральной.

9. Летописи промышленной.

10. Современной политики – новости политические из официальных и дозволенных источников, с более или менее краткими рассуждениями.

11. Фельетона, который будет заключать в себе летопись городской жизни обеих столиц.

12. Смеси. В этом отделе, возможно живом и разнообразном, помещены будут статьи обличительного содержания, юмористические рассказы и рисунки юмористического или типического содержания. Таковых рисунков помещаемо будет до шестнадцати в месяц.

Кроме того, «Москвитянин» даст в течение года двенадцать небольших томов, в двенадцатую долю, переводных романов и повестей, в выборе которых будем руководствоваться не новизною, а существенными достоинствами произведений иностранных литератур. Между ними будут помещаемы по временам и оригинальные рассказы.

Подписка принимается:

годовая – 7 р., с перес>ылкой> 8 р.

полугодовая – 3 р. 50 к., с перес. 5 р. 50 к.

Лицам служащим могут быть сделаны рассрочки платежа с ручательством их ведомств и с вычетом из их месячного жалования.

Подписываться можно в конторе журнала и во всех книжных магазинах. Иногородние благоволят адресовать требования свои в Московский почтамт, который и отвечает за правильность и своевременность пересылки выходящих №№ журнала.

Редактор Аполлон Григорьев

Но Московский цензурный комитет, куда были направлены прошение вместе с этим планом издания журнала, не счел возможным самостоятельно решить вопрос о возобновлении "Москвитянина"; об этом свидетельствует следующая резолюция на прошении Ап. Григорьева:

"Представить в Главное управление".

Через три дня – 15 октября 1860 г. эти бумаги были препровождены туда при следующем отношении:

В Главное управление цензуры

Коллежский асессор Аполлон Александрович Григорьев вошел в Московский цензурный комитет с прошением о дозволении возобновить приостановленное издание журнала «Москвитянин», редакцию которого, порученную ему, с дозволения Главного управления цензуры, бывшим редактором академиком действительным статским советником Погодиным, он не мог принять до сих пор по отсутствию своему и пребыванию за границей и в С.-Петербурге.

Передача редакции «Москвитянина» г. Григорьеву была разрешена определением Главного управления цензуры, сообщенным Московскому цензурному комитету предложением от 24 октября 1857 года, за № 1878, а потому Цензурный комитет, принимая во внимание значительное время, в продолжение которого г. Григорьев не пользовался предоставленным ему правом издания журнала, долгом считает помянутое прошение его, вместе с программою возобновляемого им журнала, представить вновь на благоусмотрение Главного управления цензуры. Относительно упоминаемого в программе политического отдела, Комитет честь имеет объяснить, что о дозволении помещать в «Москвитянине» отдел политических известий, без всяких, впрочем, собственных рассуждений редакции, было сообщено Комитету предложением г. министра народного просвещения от 15 февраля 1856 года, за № 263.