Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"

Автор книги: Галина Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 65 страниц)

Данные о количестве книжек, извлеченные из писем Достоевского, на первый взгляд противоречащие этому рассуждению, относятся, несомненно, не только к записным книжкам дневника, но и к другим книжкам, куда А. Г. Достоевская заносила сведения о достопримечательностях и произведениях искусства.

Наличие в ее обиходе таких особых книжечек отмечено дважды в ее дневнике. 12/24 мая, рассказывая о посещении Дрезденской галереи, она записывает:

"Со мною была моя книжечка, и я сделала некоторые замечания о годе рождения художников и о" тех картинах, которые на меня произвели особенное впечатление".

Проверка стенографического оригинала той части дневника, где находится эта запись, показала, что подобных "замечаний" в нем нет – ни в тексте дневника, ни на каких-либо пустых листах. Ясно, что имеется в виду другая, не дневниковая книжечка. В другой раз (6/18 июня) А. Г. Достоевская сообщает в дневнике о том, что она "вписывала в свою книжечку" конспект романа Гюго «Отверженные»[376]376
  Там же. – С. 76, 127-128.


[Закрыть].

Следовательно, к концу жизни А. Г. Достоевской у нее должны были сохраниться четыре стенографические книжки "Дневника": одна расшифрованная полностью, вторая тоже расшифрованная (но неизвестно, до конца ли), третья и четвертая, текст которых оставался неизвестным. Этот вывод не был сделан при издании "Дневника" в 1923 г.; Н. Ф. Бельчиков исходил из того, что указанные А. Г. Достоевской четыре стенографические тетради – это тетради, не подвергшиеся расшифровке; местонахождение же их, как и стенографических оригиналов расшифрованных тетрадей, было неизвестно. Развивая этот тезис, легко было предположить, что завещательное распоряжение А. Г. Достоевской выполнено и тетради уничтожены.

А. С. Долинин вскоре после издания "Дневника" указал на существование стенографических тетрадей в оставшемся после А. Г. Достоевской архиве; в своей статье "Достоевский и Суслова" он писал: "Быть может, удастся когда-нибудь расшифровать дальнейшие стенографические записи А. Г…"[377]377
  Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. – Сб. 2. – М.-Л., 1925. – С. 250.


[Закрыть] В конце же 1920-х годов, когда часть архива Достоевского, хранившаяся в Историческом музее, была передана в Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, в ней оказались две стенографические записные книжки с некоторыми записями обычным письмом, доказывавшими, что это книжки 1867-1868 гг. Книжки были описаны как стенографические дневники[378]378
  ЛБ. – Ф. 93. – III. – 5.15 а и б.


[Закрыть], но ни соотнести их с изданным дневником, ни даже установить их последовательность возможности не было: никто не мог прочесть стенограмму.

Так обстояло дело до середины 1950-х годов, когда было начато составление сводного каталога рукописей Достоевского и материалов его семейного архива, находящихся в разных хранилищах страны[379]379
  Описание рукописей Ф. М. Достоевского / Под ред. В. С. Нечаевой. – М., 1957.


[Закрыть]. По инициативе акад. М. П. Алексеева в ходе этой работы была предпринята попытка расшифровать стенографические записи А. Г. Достоевской, хранившиеся в Пушкинском Доме. За эту работу взялась стенографистка Ц. М. Пошеманская, изучившая для этой цели учебник стенографии Ольхина, по которому занималась А. Г. Достоевская. Этого оказалось недостаточно. А. Г. Достоевская применяла особые, ею самой придуманные сокращения и условные обозначения. Вероятно поставленная перед Ц. М. Пошеманской задача вообще не была бы выполнена с таким успехом, если бы В. С. Нечаева не подсказала ей мысль сравнить стенографические книжки с текстом опубликованного «Дневника».

Сличение сразу привело все в ясность: одна из книжек (значившаяся в описи как книжка № 2) представляла собой первую из двух изданных книжек дневника; вторая же (обозначенная как № 1)[380]380
  Теперь эта нумерация изменена в соответствии с последовательностью текста.


[Закрыть], охватывавшая время с 5 сентября/24 августа по 31 декабря 1867 г., являлась не известным до тех пор продолжением изданного дневника.

Чтобы не возвращаться к этому более, прервем здесь рассказ о работе Ц. М. Пошеманской и сразу изложим те соображения, которые возникают на основе такого вывода. Между концом второй изданной книжки, стенографический оригинал которой, как теперь выяснилось, отсутствовал, и этой нерасшифрованной книжкой обнаруживалась лакуна в записях в течение 12 дней. Скорее всего, эти записи содержались в той же утраченной книжке, но не были расшифрованы, так как не помещались во второй, полностью исписанной тетради расшифровки. Если это так, то вторая из сохранившихся стенографических книжек является третьей по счету из общего числа четырех. Возможен и другой вариант – что записи за эти 12 дней составляли особую небольшую книжечку; в этом случае вторая стенографическая книжка Библиотеки имени Ленина является четвертой по счету и, значит, последней. Этот вопрос останется открытым, если не обнаружатся впоследствии остальные стенографические книжки дневника.

Объем второй из изданных книжек дневника, в стенографическом виде до нас не дошедшей, легко устанавливается по расшифровке А. Г. Достоевской: на с. 140 расшифровки, где указано: "Конец первой книжки", внизу, под текстом есть помета – "с. 225"; на с. 141, с которой начинается расшифровка этой утраченной книжки, внизу помечено "с. 226", и этот счет страниц продолжается до самого конца тетради наряду с ее собственной пагинацией: на последней странице внизу помечена с. 379. Так как первая стенографическая книжка как раз кончается страницей 225-й, то, очевидно, в следующей книжке дневника А. Г. Достоевская продолжала ту же пагинацию, и всего в ней было 153 страницы (379-225). Может быть страницей 379-й кончалась не вся книжка, а только большая часть ее, расшифрованная А. Г. Достоевской.

Установив соотношение издания "Дневника" со стенографическими записями, Ц. М. Пошеманская получила в свое распоряжение ключ к стенографической системе А. Г. Достоевской и могла теперь, изучив ее, составив словарь применявшихся ею сокращений, прочесть стенографические тексты, хранившиеся в Пушкинском Доме[381]381
  Главы из «Дневника писателя», биография Достоевского, личные и деловые письма А. Г. Достоевской // Литературный архив. – 1961. – № 6.


[Закрыть]. Тогда же мы предложили Ц. М. Пошеманской расшифровать и вторую стенографическую книжку дневника, что она и выполнила успешно в 1958-1959 гг.[382]382
  О работе Ц. М. Пошеманской над расшифровкой стенографических текстов А. Г. Достоевской см. также: Подвиг стенографистки // Известия. – 1959. – 3 июня; Для меня самая интересная! // Смена. – 1970. – 27 декабря; послесловие B.C. Мейлаха к публикации расшифрованной ею же статьи Менделеева Д. И. Какая же Академия нужна в России // Новый мир. – 1966. – № 12. – С. 197-198.


[Закрыть]

Подводя итоги истории рукописей дневника, можно сказать, что сохранилось, во всяком случае, не менее 3/4 его текста: ни в стенографическом, ни в расшифрованном виде нет четвертой – последней или промежуточной тетради. Но и дошедший до нас текст до сих пор исследователям известен не полностью и не в своем подлинном виде. Сличение расшифрованного и изданного "Дневника" с соответствующей частью стенографических записей, выборочно проведенное Ц. М. Пошеманской, показало, прежде всего, что при расшифровке весь текст был подвергнут литературной редакции. Кроме этого, А. Г. Достоевская внесла в него ряд изменений, устраняя некоторые подробности или, напротив, развивая, по своим воспоминаниям, рассказы о событиях, кратко описанных в дневнике. Вот некоторые примеры:

Сокращения текста и позднейшие примечания, внесенные в текст

В стенографической записи

Отсюда мы пошли к Helbig. Здесь Федя дал мне прочесть письма Андрея Михайловича, письма Паши и Майкова, но ничего не сказал о других письмах. Как это гадко, что он меня так обманывает, ведь тем он и меня приучает поступать не так, как следует, тем он дает мне повод также от него скрывать, что мне хочется. Это уж очень нехорошо, особенно для него, которого я считаю за образец всего.

В расшифрованном тексте(Дневник А. Г. Достоевской. – С. 111)

Отсюда мы пошли к Helbig. Здесь Федя дал мне прочесть письма Андрея Михайловича (Достоевского, брата Феди), письма Пашя и Майкова, но ничего не сказал о других письмах. Меня очень огорчило, что он это сделал, что он не хочет быть откровенен со мной.

Вставки

В стенографической записи

Меня сильно беспокоила моя ссора с Федей и я бог знает что вообразила себе, различные глупости, и потому раньше пришла домой. Мне сказали, что он еще не приходил. Это еще более меня поразило. Окна у нас были отворены и я стала высматривать в окно, не идет ли Федя.

В расшифрованном тексте(Дневник А. Г. Достоевской. – С. 12-13)

Меня сильно беспокоила моя ссора с Федей и я бог знает что стала воображать. Я решила идти поскорее домой, думая, что Федя вернулся и я могу помириться с ним. Но каково было мое огорчение, когда придя в гостиницу, я узнала, что Федя заходил уже домой, пробыл несколько минут в комнате и опять ушел. Боже мой, что я только перечувствовала! Мне представилось, что он меня разлюбил и, уверившись, что я такая дурная и капризная, нашел, что он слишком несчастлив, и бросился в Шпрее <и т. д.>.

Очевидно, что новая расшифровка первой записной книжки А. Г. Достоевской и издание ее первоначального текста все еще остается невыполненной задачей. Второй книжке "Дневника", стенографическая запись которой до нас не дошла, суждено остаться в ее нынешнем виде, не можем мы и заполнить лакуну в 12 дней. Третья же книжка, предварительная публикация которой помещается ниже, печатается здесь тоже лишь в части, непосредственно относящейся к Достоевскому. Таким, образом издание полного текста сохранившихся частей "Дневника" еще впереди.

Публикуемая книжка "Дневника" относится к осени и зиме 1867 г., проведенным Достоевскими в Женеве. До сих пор источниками биографических сведений об этом периоде их жизни были письма Достоевского к Майкову (3), С. А. Ивановой (1), единичные письма к пасынку, теще и Э. Ф. Достоевской, четыре его письма к жене, написанные во время двух поездок на рулетку в Саксон ле Бен, и немногие страницы "Воспоминаний" А. Г. Достоевской. И воспоминания А. Г. Достоевской, где умело отобраны все наиболее существенные черты женевской жизни (как в биографическом, так и в литературном плане)[383]383
  Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 164-171.


[Закрыть], и особенно письма самого Достоевского, столь значительные для раскрытия и его напряженной, замкнутой и страстной внутренней жизни, и мелочных подробностей их трудного быта, казалось бы, трудно существенно дополнить.

Знакомство с дневником А. Г. Достоевской за август-декабрь 1867 г. убеждает в обратном. Жизнь в Женеве была более одинокой и монотонной, чем предыдущие месяцы в Дрездене и Бадене. Здесь не было того обилия достопримечательностей, которое так захватило на первых порах А. Г. Достоевскую, впервые оказавшуюся в Европе; круг знакомств, и раньше крайне ограниченный, свелся теперь к одному почти Огареву; напряженная работа Достоевского над романом "Идиот" исключала возможность выйти за рамки жесткого ежедневного режима; изматывающее безденежье сковывало всякое стремление к новым впечатлениям и развлечениям.

Но, может быть, именно поэтому все мелкие события повседневной жизни, выступая в дневнике на первый план, дают очень многое для проникновения в эмоциональную жизнь, настроения, общественные реакции Достоевского в эти столь важные для его творчества месяцы, когда формировался замысел романа "Идиот" и создавалась его первая часть.

Дневник А. Г. Достоевской – двадцатилетней девушки, внезапно вошедшей в жизнь знаменитого писателя, далеко еще не готовой приобщиться к его умственной жизни, да и не допускавшейся им за пределы доступного ей, – неожиданно оказывается не только детальным отчетом о биографически важных событиях этого времени, исключительным по своей подробности источником для летописи жизни писателя, но рупором, эхом суждений Достоевского, высказанных им походя, по частным поводам, не в той обобщенной и почти всегда заостренной, драматизированной форме, какая свойственна его письмам. Разумеется, умственное влияние Достоевского на его молоденькую жену было безгранично – естественно, что, записывая в дневник впечатления дня и даже споры и раздоры с мужем, она часто не в состоянии отличить собственное мнение от суждений Достоевского. Голос его всегда звучит в разбросанных по страницам дневника оценках окружающей действительности, общественных и литературных явлений.

Лейтмотив женевского периода – отвращение Достоевского к "буржуазной жизни в этой подлой республике", к благополучному бюргерскому быту швейцарцев, к их патриотизму, который он не именует иначе, как тупым и глупым. Оно – оборотная сторона острой тоски по России, усугубляемой страхом оторваться от русской действительности, и происходившей в нем идейной ломкой, сводившей на нет возможность контактов с обитавшими в Женеве русскими и польскими политическими эмигрантами.

Безыскусные, часто наивные записи А. Г. Достоевской демонстрируют эти реакции Достоевского в эпизоде знакомства с живущей в Женеве русской девочкой (Достоевский заинтересовался ею только потому, что она бранила свой швейцарский пансион, где ей не позволяли говорить по-русски); в рассказе его о русском крестьянине, ставшем английским матросом, процветавшим за границей, но вернувшемся все-таки в Россию, где его ждало наказание плетьми; в гневе Достоевского на жену, не запротестовавшую, когда ей сказали, что она похожа на немку (запись 6 сентября/25 августа). Образ мыслей Достоевского отражен, несомненно, и в таких "собственных" суждениях А. Г. Достоевской, как: "Однако ведь этот город Женева славится свободой, а оказывается, что свобода-то своя вот в этом только и состоит, что люди все пьяные, горланят песни…", или: "…когда Due de Savoy хотел овладеть Женевой, то его бароны, воспользовавшись сном женевцев, уже перелезали стену, как те проснулись и сбросили их со стены и таким образом не допустили овладеть городом; вот их самое большое национальное предание, больше у них ничего и нет, и, конечно, они этим гордятся, просто даже досадно смотреть. Одной бабе, которая вылила на голову барона помои из окна, даже сделан памятник на площади, «magnifique fontaine», как они его называют…" (запись 11 декабря/29 ноября).

Невольно вспоминается фраза из письма Достоевского к Майкову:

"И всё у них, каждая тумба своя – изящна и величественна"[384]384
  Письмо 21/9 октября 1867 г. // Достоевский Ф. М. Письма. – II. – С. 46.


[Закрыть].

Самым крупным общественным событием этих месяцев, свидетелями которого были Достоевские, явился Конгресс Лиги мира и свободы, состоявшийся в Женеве в сентябре.

Задуманный республиканской, пацифистски настроенной интеллигенцией в условиях нараставшей опасности новой войны, провоцируемой претензиями империи Наполеона III на Люксембург, Конгресс должен был явиться внушительной демонстрацией единения прогрессивных сил против милитаризма. Половинчатость и неопределенность его программы, однако, оттолкнула от него значительную часть активных общественных деятелей. В Конгрессе – по различным, конечно, мотивам – не приняли участие ни Маркс (пытавшийся, впрочем, через Генеральный совет I Интернационала повлиять на программу Конгресса), ни Герцен, презрительно называвший Конгресс "писовкой" (от английского peace – мир), ни Луи Блан, ни Гюго. Огарев, правда, счел нужным участвовать в Конгрессе и его руководящих органах. Именно под его влиянием, как явствует из дневника А. Г. Достоевской, Достоевский пошел все-таки на одно из заседаний Конгресса.

Вот как пишет А. Г. Достоевская об этом посещении, выражая, несомненно, не только свое отношение к происходившему, но, главным образом, настроение Достоевского:

"И к чему этот глупый конгресс, делать людям нечего, так они и собираются на разные конгрессы, на которых только и говорится, что громкие фразы, а дела никакого не выйдет".

Еще до этого Достоевские, вместе со всеми жителями Женевы, приняли участие в торжественной встрече Гарибальди. На заседание же Конгресса они отправились только на третий день, 11 сентября, после встречи с Огаревым, объяснившим Достоевскому, что вход свободен для всех желающих. Отчет об этом заседании, занесенный в дневник А. Г. Достоевской, служит прекрасным конкретным комментарием к известным письмам Достоевского по этому поводу. Он вносит ясность и в весьма существенный момент творческой биографии Достоевского, неопровержимо доказывая, что Достоевский не мог слышать речь Бакунина на Конгрессе и, таким образом, эта речь и условия ее произнесения перед возбужденными тысячами людей не послужили первым толчком для литературного воплощения личности Бакунина в образ Ставрогина, как это доказывал в свое время Л. П. Гроссман в дискуссии о Бакунине и Ставрогине[385]385
  Гроссман Л. П., Полонский В. Спор о Бакунине и Достоевском. – Л., 1926.
  Отверженный Н. Миф о Бакунине. Н. – М., 1925.
  Гроссман Л. П. Бакунин и Достоевский // Гроссман Л. П. Собр. соч. – Т. II. – Вып. 2. – М., 1928.


[Закрыть]. Главным документальным источником этого заблуждения послужило как раз ошибочное утверждение А. Г. Достоевской в воспоминаниях о посещении ими второго заседания Конгресса[386]386
  Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 168.


[Закрыть], тогда как они были на третьем.

Для собственно творческой биографии Достоевского этих месяцев "Дневник" дает не так много. Он освещает и детализирует, однако, ход работы над утерянной впоследствии статьей "Знакомство мое с Белинским" (особенно выпукло очерчено в дневнике раздражение Достоевского этой немыслимо трудной для него в тот период работой, лихорадочное нетерпение кончить ее и как можно скорее отправить ее в Россию); вносит он и некоторые уточнения в хронологию возникновения и смены первых планов романа "Идиот". Но зато фон этой творческой работы, душевное состояние Достоевского, темы его размышлений – в той степени, в какой он делился ими с женой, смена его настроений и намерений выясняются из дневника с такой полнотой, как ни из какого другого документа этих месяцев. Исследователь, занимающийся творческой историей "Идиота", получает в свое распоряжение источник, без учета которого эта история не может быть достоверной. Здесь важны не только прямые свидетельства о работе над романом: "Он ужасно как тоскует, что роман у него не ладится, и он горюет, что не успеет послать его к январю месяцу" (запись 31/9 октября) или развернутая запись рассказа Достоевского жене о процессе Умецких, отчет о котором он только что прочитай в газете, – запись, передающая его непосредственное впечатление, столь значительно отразившееся потом в работе над романом. Еще важнее будет для исследователей возможность тщательного анализа каждого дня жизни Достоевского в сопоставлении с его записными тетрадями к «Идиоту», содержащими много точных дат.

Дневник дает немало сведений о чтении Достоевского осенью и зимой 1867 г.: в пересказе его жены на первый план выступают те из газетных корреспонденций, которые больше всего заинтересовали писателя – по личным ли причинам – например, предполагаемая отмена долговых тюрем, потому ли, что они поразили его творческое воображение – как дело Умецких, или, наконец, задевали его общественное сознание – например, интерес Достоевского к деятельности суда присяжных. Не менее важны, разумеется, и указания о литературе, которую читал Достоевский: от "Былого и дум" Герцена до протоколов процесса об убийстве герцогини Шуазель; быстрота его чтения; замечания его по поводу прочитанных книг.

Особое направление сведений, черпаемых из дневника, составляет литературное воспитание Достоевским своей юной жены: "К стыду моему, – пишет она на первой же странице, – я должна признаться, что я не читала ни одного романа Бальзака, да и вообще очень мало знакома с французской литературой. Вот теперь-то я и думаю на свободе, когда у меня нет никаких дел, приняться за чтение лучших французских писателей, особенно под руководством Феди, который, конечно (сумеет) выбрать мне самое лучшее и именно то, что стоит читать, чтобы не терять времени на чтение совершенно пустых вещей" (запись 5 сентября/24 августа). Бальзак, Жорж Санд, Диккенс, Купер и Вальтер Скотт – вот круг авторов, избираемых последовательно Достоевским для приобщения жены к мировой литературе. Вели уже в этой первой записи А. Г. Достоевской ясно проступает назидательный тон самого писателя, то еще более очевиден он в многочисленных заметках Анны Григорьевны об отдельных книгах – заметках, расширяющих представления прежде всего не об ее вкусах, а о литературных воззрениях Достоевского.

Огромное место в дневнике занимает семейная и бытовая сторона жизни Достоевских в Женеве, непрестанная нужда в деньгах, трудный характер Достоевского, к которому еще не вполне приспособилась его жена, тяжелые и сложные взаимоотношения А. Г. Достоевской с пасынком и с вдовой М. М. Достоевского. Эта часть записей, вносящая лишь некоторые новые штрихи в биографию Достоевского, дает необыкновенно много для понимания личности его жены, ее интересов, формирования ее характера и мышления. Читатели этого дневника узнают больше об А. Г. Достоевской, чем знал о ней в то время сам Достоевский. Мы видим, как стойко и жизнерадостно переносит она трудности, как глубоко предана мужу, как настойчиво строит она семейные отношения в соответствии со своими о них представлениями; но мы видим также, как далека еще она в этот период от духовной жизни мужа, как зыбки подчас ее нравственные понятия, какими недозволенными приемами она пользуется, чтобы изменить отношение мужа к его семье.

Простодушно записывает она в дневник о том, что читает тайком письма и рукописи Достоевского:

"Сказать же об этом, что я читаю, было бы ужасно как глупо, потому что тогда бы он стал непременно прятать от меня все написанное. Вообще он не любит, чтобы смотрели то, что он написал еще начерно, да, я думаю, никакой человек не любит, а поэтому говорить не для чего" (запись 13/1 октября).

Стенографическая форма дневника, исключавшая для Достоевского возможность без спроса или случайно прочесть дневник жены, наложила свой отпечаток на его характер: мало сохранилось интимных документов, где отношения супругов так раскрывались бы во всех своих сложных перипетиях, как в этом. Записи дневника как бы объективно уравновешивают позднейшие оценки характера Достоевского в мемуарах его жены, своим чрезмерно восторженным, даже сусальным оттенком так противоречащие его мучительному, сложному, всегда напряженно-эмоциональному внутреннему облику и поведению[387]387
  "Меня умиляет до слез трогательная доброта и снисходительность этого человека к такому неустановившемуся существу, каким была вошедшая в его дом 20-летняя девушка…« (Измайлов А. А. Указ. ст.)», "Я часто недоумевала – как могла создаться легенда об его будто бы угрюмом, мрачном характере…" (Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 14).


[Закрыть]. Болезнь, обостренное раздражение женевскими нравами, преувеличение острая реакция на мелочи быта, вечная мысль о деньгах и навязчивая идея внезапного обогащения, приводящая его к игорному столу и в результате почти к нищенству, раскаяние и недовольство собой, а, с другой стороны, – творчество и совершающаяся в нем битва идей, лишь внешние проявления которой задевают А. Г. Достоевскую, – вот каким предстает Достоевский на страницах ее дневника. Достоверность в первую очередь и определяет большое значение дневника.

Есть у него, конечно, и еще один аспект: несмотря ни на что, общий тон дневника – счастливый и светлый; растущая привязанность друг к другу, подтрунивание над своей бедностью, веселые прозвища, шутки создают этот тон, крепнущий со временем. Страницы женевского дневника А. Г. Достоевской сохранили каламбуры Достоевского и даже часть сценки в стихах "Абракадабра".

Преемственность "Воспоминаний" А. Г. Достоевской и ее стенографического дневника первых лет замужества, ясная уже с момента их издания, совсем не могла быть очевидной в той части воспоминаний, которая посвящена знакомству А. Г. Сниткиной с Достоевским, его сватовству и свадьбе: ведь дневник был начат только с момента выезда за границу. При чтении этих частей "Воспоминаний" невозможно было, однако, отказаться от мысли, что они основаны на каких-то записях, современных событиям, – то ли девичьем дневнике, то ли письмах: так подробно, до мелочей, описана квартира Достоевского, их диалоги, ежедневный ход событий. Даже отдавая себе отчет в том, как глубоко могло запечатлеться в памяти А. Г. Достоевской такое величайшее для нее событие, как знакомство с ее будущим мужем, трудно было поверить, что она в старости писала эти страницы, не опираясь на прежние записи. Теперь источник этой части "Воспоминаний" найден – это воспоминания о событиях 1866 г., записанные А. Г. Достоевской в своем дневнике под соответствующими днями октября и ноября 1867 г. Обнаруживается, что часть этих записей перенесена в "Воспоминания" почти дословно, с самой незначительной редакционной правкой, с некоторой лишь перестановкой последовательности фактов и диалогов. Но в ряде мест обобщение событий, естественное при переработке старых записей в позднейшие "Воспоминания", привело к тому, что опущенными оказались некоторые любопытные детали. Так, рассказывая в "Воспоминаниях" о своем первом знакомстве с друзьями и родными Достоевского, А. Г. Достоевская из друзей упоминает лишь А. Н. Майкова; в дневнике же появляются и А. П. Милюков и И. Г. Долгомостьев, по словам Достоевского, "человек честности удивительной, но несколько ленивый"; при этом выясняется, что "тот предлагает ему (Достоевскому) издавать религиозный журнал, но что они никак не могут согласиться в главных условиях". Существенной смысловой правке подвергла А. Г. Достоевская записанные ею в дневнике и перенесенные впоследствии в «Воспоминания» беседы ее с Достоевским в период их знакомства: о разных писателях, о его семье и прежней жизни. Для уяснения характера правки достаточно сравнить отзывы о Тургеневе и Некрасове в дневнике и в «Воспоминаниях». О Тургеневе (по дневнику) Достоевский говорил, что "тот живет за границей и решительно забыл Россию и русскую жизнь". Отзыв в «Воспоминаниях» довольно близок к этому тексту: "О Тургеневе отзывался как о первостепенном таланте. Жалел лишь, что он, живя долго за границей, стал меньше понимать Россию и русских людей"[388]388
  Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 60.


[Закрыть]. Отзыв о Некрасове в дневнике звучит так: "Некрасова он прямо называл шулером, игроком страшным, человеком, который толкует о страданиях человечества, а сам катается в коляске на рысаках"; в «Воспоминаниях»: "Некрасова Федор Михайлович считал другом своей юности и высоко ставил его поэтический дар"[389]389
  Там же.


[Закрыть].

Трансформируя пространные записи 1867 г. в компактную форму позднейших воспоминаний, А. Г. Достоевская сократила рассказы Достоевского о своем прошлом, опуская то, что, с ее точки зрения, могло бы его компрометировать: подробности семейных отношений, поездки на рулетку в Гомбург и т. п. Исчезли при этом такие, например, высказывания писателя: "…бранил он Петра Великого, которого просто считал своим врагом и теперь винил его в том, что он ввел иностранные обычаи и истребил народность" (запись 8 октября).

При переделке вкрались отдельные ошибки в деталях: так, в дневнике в рассказе Достоевского о казни петрашевцев правильно указано его место среди осужденных, во втором ряду; в воспоминаниях – в третьем[390]390
  Там же, С. 169.


[Закрыть].

И, конечно, в воспоминаниях совершенно исчезла непосредственность записей дневника, так откровенно передающих и смутные, тяжелые чувства, которые вызвал у Анны Григорьевны Достоевский при первом знакомстве, и процесс их постепенного преодоления.

***

Стенографический дневник за август-декабрь 1867 г. занимает небольшую записную книжку в коричневом коленкоровом переплете. На титульном листе надпись "Женева", повторенная дважды: стенографически и обычным письмом[391]391
  ЛБ. – Ф 93. – III. – 5.15 а.


[Закрыть]. По современной фолиации в книжке 123 листа, но их было больше: между лл. 69 и 70 вырезано несколько листов. Текст на л. 69 густо зачеркнут теми же черными чернилами, какими написана часть расшифровки дневника и зачеркнуты отдельные места в письмах Достоевского (восстановить этот текст фотографическими методами пока не удалось).

Записи в дневнике сделаны карандашом (вероятно, из-за отсутствия второй чернильницы, – о чем сама А. Г. Достоевская пишет, собираясь ее купить, но, так и не купив, пожалев на нее денег). Даты, под которыми стоят записи, – скорее всего даты описываемых в дневнике дней: А. Г. Достоевская записывала часто гораздо позже, и за несколько дней сразу. Это улавливается в самих записях, где рядом с каким-то фактом сразу фиксируются его последствия (рассказано о покупке шляпы Достоевскому и сразу же о том, как он реагировал на новую шляпу в течение нескольких дней после ее покупки; высказаны предположения о содержании еще не полученного письма Э. Ф. Достоевской и сразу сообщается о том, что они подтвердились).

Дневниковые записи кончаются на л. 120 об., далее помещены: запись расходов, басня "Дым и Комок" с датой "12 июля 68, Vevey", «Абракадабра» (в более полной редакции, чем текст, помещенный в дневнике) и записи других стихов и шуток Достоевского, сделанные не ранее 1869 г. (это тоже подтверждает предположение, что публикуемая тетрадь – последняя, раз именно ею пользовались через год).

Расшифровка этой книжки дневника, сделанная Ц. М. Пошеманской (машинопись с ее подписью и правкой), также хранится в фонде Достоевского в Библиотеке СССР имени В. И. Ленина[392]392
  Там же, 5.15 в, г.


[Закрыть].

Как уже было сказано, текст записной книжки воспроизводится не полностью. Сокращения коснулись преимущественно записей трех родов: впечатлений А. Г. Достоевской от осмотра Женевы и окрестностей во время ее одиноких прогулок; хождений ее по магазинам и к акушеркам в связи с беременностью; воспоминаний о своей семье, жизни до замужества, знакомых, вечерах в доме ее родителей и родственников. Сокращения отмечены знаком <…>.

Все места текста, где отдельные слова и группы слов остались не расшифрованными (отчасти вследствие того, что ряд страниц книжки в нижней своей части залит клеем, удалить который пока не удалось, не повредив текст), отмечены звездочкой. Предложенные конъектуры заключены в угловые скобки с вопросительным знаком. Слова и части слов, расшифрованные предположительно, заключены в угловые скобки и выделены разрядкой. Окончания слов отмечены подобным образом лишь в случаях, когда возможны различные варианты чтения.

Фамилии "Огарев" и "Герцен", последовательно обозначенные в дневнике начальными буквами, раскрыты без оговорок, как и прочие сокращенные имена и названия.

Женевский дневник А. Г. Достоевской

Четверг 5 <сентября>/24 <августа>: 1867. Сегодня я проснулась довольно рано и принялась читать роман Бальзака «История бедных родственников»[393]393
  Имеется в виду эпопея Бальзака «Les parents pauvres», объединяющая два романа: «Кузина Бетта» и «Кузен Попе». "Федор Михайлович высоко ставил таланты Бальзака и Жорж Занд, и я постепенно перечитала все их романы. По поводу моего чтения у нас шли разговоры во время прогулок, и муж разъяснял мне все достоинства прочитанных произведений" (Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 166). Об отношении Достоевского к Бальзаку см. Гроссман Л. П. Бальзак и Достоевский // Собр. соч. – Т. II. – Вып. 2. – М., 1928. Творчеству и значению Жорж Санд Достоевский посвятил две статьи в «Дневнике писателя» («Смерть Жорж Занда» и «Несколько слов о Жорж Занде». – Дневник писателя. – 1876 г. – Июнь. – XI, 307 и сл.).


[Закрыть], который мы вчера взяли в нашей библиотеке. К стыду моему, я должна признаться, что я не читала ни одного романа Бальзака, да и вообще очень мало знакома с французской литературой. Вот теперь-то я и думаю на свободе, когда у меня нет никаких дел, приняться за чтение лучших французских писателей, особенно под руководством Феди, который, конечно,<сумеет> выбрать мне самое лучшее, и именно то, что стоит читать, чтобы не терять времени на чтение совершенно пустых вещей.

Часу в 9-м я отправилась к нашим хозяйкам, чтобы поторопить их насчет кофею[394]394
  Может быть: кофе; далее везде принята форма кофею как соответствующая словоупотреблению того времени.


[Закрыть]. Они мне начали говорить о близком приезде Гарибальди[395]395
  Гарибальди первоначально ожидали в Женеве 7 сентября, потом срок приезда отодвинулся; он должен был приехать для участия в конгрессе Лиги мира и свободы, – см. ниже примеч. 29, 30. Хозяйки квартиры, где жили Достоевские осенью 1867 г., – Луиза и Шарлотта Реймонден (Raymondain).


[Закрыть] и о том, что все государства решительно завидуют их свободной стране и непременно желают одолеть Швейцарию, потому что здесь уж так хорошо, что всех их берет зависть. Вообще наши старушки уверены, что лучше их Швейцарии ничего быть не может, и что забота всех только в том и состоит, чтобы взять себе прекрасную гористую страну.

Потом я села писать к маме письмо, в котором уговаривала ее приехать к нам; не знаю, возможно ли это будет, потому что у нас слишком мало средств. Такие расходы, хотя, впрочем, содержание <квартиры> будет, я думаю, гораздо дороже, чем если бы мама приехала к нам.