Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"
Автор книги: Галина Коган
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 65 страниц)
Ответ на это письмо последовал на открытке, хранящейся теперь в коллекции К. А. Федина (публикуется впервые):
В «Складчине» вашей статьи нет; рукопись же не у меня, а вероятно, там, куда вы ее доставили. Я в редакции «Складчины» не участвовал. Полагаю, что пропасть не может.
Ваш глубокоуважающий
Ф. Достоевский
10 апреля/74.
На оборотной стороне открытки:
По Знаменской улице дом № 28/10, кв. № 17-й.
Стефании Матвеевне Лободе
Могли быть и другие письма Достоевского к С. М. Лободе, так как сохранились еще четыре ее письма к нему. Но о существовании таких писем Достоевского ничего не известно.
Второй автограф Достоевского в коллекции К. А. Федина – это записка к метранпажу М. А. Александрову, датированная 28 ноября 1877 г. Она издана в четвертом томе писем Достоевского (с неточным указанием, что автограф записки находится в собрании Ю. А. Бахрушина).
IV. Две записки к метранпажу М. А. Александрову
Весьма радикально правил Достоевский не только написанное им самим, но и рукописи других авторов, поступавшие в журналы, которые он редактировал. В те времена из-за отсутствия пишущих машинок все набиралось с рукописи, и Достоевский хорошо знал о нелегком труде типографских рабочих. Поэтому, когда он принял на себя с конца 1872 г. редакторство «Гражданина», велика была его признательность наборщику и метранпажу М. А. Александрову, человеку терпеливому, трудолюбивому и культурному. Когда в конце 1875 г. Достоевский приступил к изданию «Дневника писателя», он поручил полиграфическую работу по этому журналу типографии, где тогда служил Александров. Вдобавок метранпаж владел пером и с молодых лет выступал в различных периодических изданиях. Так, в 1874 г. можно было прочитать в четырех номерах «Гражданина» его мемуарный очерк «Из воспоминаний простого человека. Мой учитель». А после смерти Достоевского Александров сказал о нем умное и доброе слово в воспоминаниях, которые напечатал в №№ 4 и 5 «Русской старины» за 1892 год. Здесь же Александров привел тексты некоторых адресованных ему записок Достоевского, связанных с типографскими делами по «Гражданину» и «Дневнику писателя». В четырехтомнике напечатано 58 записок Достоевского к Александрову. В дополнение к этому можно привести тексты еще двух записок, остававшихся неизданными; их обнаружила Г. Ф. Коган в фонде В. Я. Богучарского, хранящемся в отделе рукописей Государственного литературного музея.
Текст первой из этих записок гласит:
Люб<езный> Александров, я из корректуры кое-что исключил, но полагаю не нарушил ваших расчетов, и в этом виде более 400 <строк>.
Все вычеркнутые строки исключить непременно .
Прошу вас очень доставить прилагаемую при сем записку князю. Очень нужное .
Ваш Достоевский
(Я поправлял по князевой же корректуре).
На записке карандашом рукою Александрова:
"1873".
Датировать ее можно точно: по всем данным – записка связана со статьей Достоевского "Иностранные события", появившейся 17 сентября 1873 г. В № 38 "Гражданина". До публикуемой нами записки писатель отправил Александрову другую, которая датируется 15 сентября 1873 г.
В ней говорится:
"Люб(езный) Александров, вместо 250 строк, я написал, кажется, до 500. Уменьшить ничего не могу. Как же быть? Непременно надо найти место и решить поскорее"[312]312
Письма. – III. – С. 85.
[Закрыть].
По-видимому, на следующий день статья была набрана, гранки отосланы Достоевскому, он "из корректуры кое-что исключил", а еще день спустя, 17 сентября, этот номер «Гражданина» появился в свет. Значит впервые печатаемую записку следует датировать 16 сентября 1873 г. Судьба записки к Мещерскому, одновременно посланной Александрову, неизвестна: в четырехтомнике ее нет.
Во второй записке, сохранившейся в бумагах В. Я. Богучарского, писатель просил Александрова:
Любез<ный> Михаил Александрович.
Вот текст. Ради бога скорее корректуру (часа бы в три, в четыре) и ради бога рассчитайте мне страницы. Кажется, осталось [одна] три страницы или 2 1/2, но всего бы лучше знать в самом точном виде.
Очень прошу вас.
Ф. Достоевский
3 марта
На записке карандашом рукою Александрова:
"1877".
Судя по содержанию, дело касалось подготовки к печати февральского номера "Дневника писателя" 1877 г.
За день до отправки той – новонайденной – записки Достоевский послал Александрову 2 марта другую, в которой говорилось:
"…вот вам всего только 4 странички. Наберите, но цензору раньше дальнейшего окончания статьи нельзя посылать <…>. Завтра, может быть, дам еще тексту"[313]313
Там же. – IV. – С. 314.
[Закрыть].
Публикуемая здесь впервые записка Достоевского, отправленная Александрову 3 марта, начинается словами:
"Вот текст…"
А еще день спустя, 4 марта 1877 г., было получено цензурное разрешение на печатание февральской книжки "Дневника писателя".
Вполне возможно, что в дальнейшем обнаружатся и другие записки Достоевского к Александрову, до сих пор не опубликованные.
Такой вывод можно сделать, в частности, из воспоминаний антиквара Ф. Г. Шилова, где сказано:
"Случайно мною были приобретены около тридцати записок Достоевского к метранпажу типографии А. Траншеля, где печатался редактировавшийся Достоевским «Гражданин» с «Дневником писателя» за 1873-1874 годы".
Так как Шилов, желая выручить более значительную сумму за эти записки, продавал их по одной-две, то не исключено, что некоторые из тех, которые и ныне пребывают в частном владении, в печати остаются неизвестными[314]314
Шилов Ф. Записки старого книжника. – С. 107.
[Закрыть].
В ЦГАЛИ хранится оттиск из № 4 "Русской старины" за 1892 г. под заглавием "Федор Михайлович Достоевский в воспоминаниях типографского наборщика М. А. Александрова", с авторскими исправлениями и добавлениями.
На обложке надпись:
"Анне Григорьевне Достоевской на память от глубокоуважающего и преданного ей автора".
В этот оттиск Александров внес, по-видимому, то, что в редакции "Русской старины" сократили.
Один такой отрывок сняли после абзаца, где мемуарист писал о Достоевском:
"…Он просил меня выручать его при случае, то есть наверстывать в типографии могущие случиться за ним просрочки в присылке оригинала, и мне неоднократно приходилось исполнять эту просьбу".
Завершался же напечатанный абзац словами, что в качестве редактора-издателя "Дневника писателя" Достоевский "опаздывал нередко", в то время как "типографии надо было иметь время на набор, корректуру типографии, корректуру автора, после которой Федор Михайлович только и допускал посылку корректуры к цензору, которого торопить, как известно, не полагается, верстку и затем опять корректуру автора и корректуру типографии и, наконец, печатание"[315]315
Перепеч. в кн.: Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. – Т. II. – С. 236-237.
[Закрыть].
Далее следовали строки воспоминаний Александрова, до сих пор не напечатанные:
"Много нужно было личной симпатии и уважения к издателю этого маленького и потому мало дающего заработка, но очень беспокойного журнала, чтобы отдавать все необходимое ему внимание, какое требовалось для тщательного его воспроизведения и выпусков в желаемые сроки – не жертвуя «Гражданину» – журналу еженедельному, солидному в смысле заработка, и обусловленно срочному. Мудрено было в небольшой типографии организовать работу так, чтобы при полном отсутствии работы для «Дневника писателя» в первые три недели каждого месяца, проделать всю вышеприведенную процедуру рабочую в последние полторы недели. Но симпатии и уважения к Федору Михайловичу и его делу у меня было много, и потому я все это делал для него".
Как хорошо эти строки характеризуют душевное отношение к Достоевскому рабочего человека – наборщика и метранпажа М. А. Александрова.
V. Два письма к К. К. Романову и рассказ о казни Млодецкого
Необычайно широким был круг знакомых – и тем самым корреспондентов – Достоевского. И если в предыдущей главке впервые опубликованы две его записки к типографскому рабочему, то сейчас мы вводим в научный оборот два обращения Достоевского к члену царской фамилии, – великому князю Константину Константиновичу, внуку Николая I. Эти два письма, как и дневник К. К. Романова, хранятся среди других его бумаг в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства СССР[316]316
Краткое описание этих бумаг Константина Константиновича см. в изд.: Центральный государственный исторический архив в Москве. Путеводитель. – М., 1946. – С. 127.
Другая часть бумаг Константина Константиновича хранится в ИРЛИ; здесь находится, в частности, его переписка с И. А. Гончаровым, А. А. Фетом, Я. П. Полонским, А. Н. Майковым, А. А. Голенищевым-Кутузовым, Н. Н. Страховым, П. И. Чайковским и др. (Пушкинский дом при Российской Академии наук. Исторический очерк и путеводитель. – Л., 1924. – С. 96).
[Закрыть].
В. к. Константин Николаевич, отец Константина Константиновича, с 1855 г. управлявший флотом и морским министерством на правах министра, а с 1865 г. председатель Государственного Совета, был знаком со многими выдающимися русскими писателями. К его помощи, когда требовалось облегчить участь русских революционеров, прибегал И. С. Тургенев, хотя относился к нему весьма отрицательно. После того как Константин Николаевич посетил писателя в Париже и "рассыпался в любезностях" перед ним и Полиной Виардо, Тургенев сделал в дневнике запись, которую завершил словами: "Но какая, в сущности, ничтожность!"[317]317
Последний дневник Тургенева / Статья, комментарии и публикация И. С. Зильберштейна // Лит. наследство. – Т. 73. – Кн. I. – 1964 (Из парижского архива И. С. Тургенева). – С. 387, 396, 414-416.
[Закрыть].
Сын Константина Николаевича Константин с молодых лет не только был знаком и встречался с литераторами, но и сам писал и печатал – под инициалами К. Р. – стихи, критическую прозу; его перу принадлежит драма "Царь Иудейский", текст песни "Умер бедняга в больнице военной", получившей широкое распространение. Многие выдающиеся представители культурного мира России ценили в Константине Константиновиче его любовь к литературе и музыке.
Сохранилось письмо И. А. Гончарова к А. А. Фету о Константине Константиновиче, где сказано:
"У него в натуре так много задушевной искренности, сочувствия к людям и природе, так много страстности к поэзии, что он может стать образцовым лириком, если условия его быта не задержат роста его сил"[318]318
Письмо И. А. Гончарова к А. А. Фету 19 ноября 1888 г. // Русский архив. – 1900. – № 5. – С. 73.
[Закрыть].
П. И. Чайковский, познакомившись с ним 19 марта 1880 г., писал на следующий день Н. Ф. фон Мекк:
"Это молодой человек двадцати двух лет, страстно любящий музыку и очень расположенный к моей. Он желал со мной познакомиться <…> Впрочем, юноша оказался чрезвычайно симпатичными очень хорошо одаренным к музыке. Мы просидели от девяти часов до двух ночи в разговоре о музыке"[319]319
Чайковский П. И. Переписка с Н. Ф. фон Мекк. Т. II. 1879-1881 / Ред. и примеч. В. А. Жданова и Н. Т. Жегина. – М., 1935. – С. 330.
[Закрыть].
Чайковский считал Константина Константиновича талантливым поэтом, а впоследствии написал на его стихи шесть романсов, которые посвятил автору, а также хор на слова К. Р.
За два года до знакомства с композитором К. К. Романов встретился с Достоевским. Произошло это 21 марта 1878 г. в доме в. к. Сергея Александровича, четвертого сына Александра II. В тот же день Константин Константинович внес в свой дневник следующую запись: "Я обедал у Сергея. У него были К. Н. Бестужев-Рюмин[320]320
К. Н. Бестужев-Рюмин – историк, был создателем и первым директором Высших женских курсов в Петербурге (1878-1882). Достоевский бывал у него на вечерах (см. Радлов Э. Л. Соловьев и Достоевский // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. – Т. I. – Пг., 1922. – С. 161).
В дальнейших записях дневника, приводимых мною, упоминаются:
И. Е. Андреевский – юрист, преподавал Константину Константиновичу юридические науки.
А. Е. Комаровская – фрейлина в. к. Александры Иосифовны, матери Константина Константиновича (о Комаровской см. с. 159, 631);
Н. Ф. Соколов – читал русскую словесность Константину Константиновичу;
брат – в. к. Дмитрий Константинович;
Ю. Ф. Абаза – певица и композитор, жена А. А. Абазы, министра финансов в 80-х годах.
Евгения – Евгения Максимилиановна, принцесса Ольденбургская, внучка Николая I (дочь герцога Лейхтербергского и в. к. Марии Николаевны);
цесаревна – Мария Федоровна, жена в. к. Александра Александровича, будущего Александра III;
Оля – в. к. Ольга Константиновна, сестра Константина Константиновича.
[Закрыть] и Федор Михайлович Достоевский. Я очень интересовался последним и читал его произведения. Это худенький, болезненный на вид человек, с длинной редкой бородой и чрезвычайно грустным и задумчивым выражением бледного лица. Говорит он очень хорошо, как пишет" (публикуется впервые, как и приведенные ниже другие отрывки из этого дневника).
Следующая запись дневника, связанная с Достоевским, была сделана 9 марта 1879 г.:
"Достал я «Идиота» Достоевского. Когда читаешь его сочинения, кажется будто с ума сходишь. Я это еще и на «Светлане» испытал, читая «Преступление и наказание». Хорошо!"
Спустя шесть дней после этой записи Константин Константинович послал Достоевскому приглашение:
"Многоуважаемый Федор Михайлович, я буду очень рад и благодарен вам, если вы не откажетесь провести у меня вечер завтра, 16-го марта, начиная с 9 ч. вы встретите знакомых вам людей, которым, как и мне, доставите большое удовольствие своим присутствием. Преданный вам Константин"[321]321
Гроссман Л. Достоевский и правительственные круги 1870-х годов // Лит. наследство. – Т. 15. – С. 160.
[Закрыть].
В тот же день Достоевский ответил. Вот это письмо (тексты двух неизданных писем Достоевского к К. К. Романову сообщила А. М. Козочкина):
15 марта 1879 г.
Ваше императорское высочество,
я в высшей степени несчастен, будучи поставлен в совершенную невозможность исполнить желание ваше и воспользоваться столь лестным для меня предложением вашим.
Завтра, в пятницу, 16 марта, в 8 часов вечера, как нарочно, назначено чтение в пользу Литературного фонда.
Билеты были разобраны публикою все еще прежде объявления в газетах, и если б я не мог явиться читать объявленное в программе учредителями фонда, то они, из-за моего отказа, принуждены бы были воротить публике и деньги.
Повторяю вам, ваше высочество, что чувствую себя несчастным. Я со счастьем думал и припоминал все это время о вашем приглашении прибыть к вам, высказанном мне у его императорского высочества Сергея Александровича, и вот досадный случай приготовил мне такое горе?
Простите и не осудите меня, примите благосклонно выражение горячих чувств моих, а я остаюсь вечно и беспредельно преданный вашему высочеству покорный и преданный слуга ваш
Федор Достоевский
Действительно, 16 марта 1879 г. в Петербурге в зале Благородного собрания (ныне помещение Ленинградской филармонии) состоялся вечер в пользу Литературного фонда, на котором Достоевский выступил с чтением отрывка "Рассказ по секрету" из "Братьев Карамазовых"; на том же вечере Тургенев в первом отделении прочел рассказ "Бирюк", а во втором отделении вместе с М. Г. Савиной читал сцену из пьесы "Провинциалка"[322]322
Об этом вечере см. ниже в публикации Л. Р. Ланского «Достоевский в неизданной переписке современников», С. 385.
[Закрыть].
21 марта того же 1879 г. Достоевский получил следующую записку:
"Многоуважаемый Федор Михайлович, буду очень рад вас видеть завтра 22-го в 9 1/2 ч. вечера. Прошу вас не стесняться отказом, если вам этот день сколько-нибудь неудобен. Ваш Константин"[323]323
Гроссман Л. Достоевский и правительственные круги 1870-х-годов. – С. 161.
На записке указано лишь "среда"; Л. П. Гроссман ошибочно датировал записку 1880 годом. Она была отправлена 21 марта 1879 г., что явствует из приводимого ниже ответа Достоевского.
В той же статье Гроссмана (с. 133) под фотоснимком письма Победоносцева ошибочно указано, что это письмо Константина Константиновича.
[Закрыть].
В тот же день последовал ответ:
21 марта 1879 г.
Ваше императорское высочество,
завтра в 9 1/2 часов буду иметь счастье явиться на зов вашего высочества.
С чувством беспредельной преданности всегда пребуду вашего высочества вернейшим слугою
Федор Достоевский
Лаконичную запись об этой встрече, состоявшейся в Мраморном дворце, Константин Константинович внес в дневник 22 марта:
"Вечером были у меня Ф. М. Достоевский и И. Е. Андреевский. Очень хороший и интересный был вечер".
В том же дневнике имеются две записи, сделанные в следующем месяце: "Тороплюсь одолеть «Идиота» перед путешествием" (10 апреля); "Теперь же надо докончить укладку собственных вещей и дочитать «Идиота». Славная вещь этот «Идиот». Как выпукло и психически все характеры выставлены; немало помучился над ним Достоевский" (11 апреля).
Еще одно упоминание о Достоевском сделано в дневнике 11 ноября 1879 г.:
"Вечером был у Annette Комаровской; кроме меня там находился Н. Ф. Соколов; он читал нам последнюю часть «Братьев Карамазовых». Есть блестящие места, но первые части лучше".
В 1880 г. Константин Константинович внес в дневник шесть записей о Достоевском.
Запись от 26 февраля гласит:
"Сегодня у нас предполагается вечер с Достоевским и с дамами; так как мне неловко принимать дам у себя, то Мама предложила пригласить гостей в свои парадные комнаты, а сама она, по болезни, конечно, не будет показываться. Annette Кемеровская и мы с братом allons faire les honneurs[324]324
мы будем приветствовать (франц.).
[Закрыть].
Вечер начался в 9 ч. в угловом малиновом кабинете и прошел весьма благополучно. По выражению Льва Толстого, мы подавали Достоевского его любителям как изысканное кушанье. Графиня Комаровская пригласила Юлию Федоровну Абаза и Александру Николаевну Мухартову. Я просил Татьяну Михайловну (Лазареву). Илью Александровича с женой, Павла Егоровича, Николая Фед<оровича> Соколова, Сергея Васильевича Никитина.
Я люблю Достоевского за его чистое детское сердце, за глубокую веру и наблюдательный ум. Кроме того, в нем есть что-то таинственное, он постиг что-то, что мы все <не>знаем. Он был осужден на казнь: такие минуты не многие пережили; он уже распростился с жизнью – и вдруг, неожиданно для него, она опять ему улыбнулась. Тогда кончилась одна половина его существования, и со ссылкой в Сибирь началась другая.
Достоевский ходил смотреть казнь Млодецкого: мне это не понравилось, мне было бы отвратительно сделаться свидетелем такого бесчеловечного дела; но он объяснил мне, что его занимало все, что касается человека, все положения его жизни, его радости и муки. Наконец, может быть, ему хотелось повидать как везут на казнь преступника и мысленно вторично пережить собственные впечатления. Млодецкий озирался по сторонам и казался равнодушным. Федор Михайлович объясняет это тем, что в такую минуту человек старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большею частью отрадные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца. И чем ближе к концу, тем неотвязнее и мучительнее становится представление неминуемой смерти. Предстоящая боль, предсмертные страдания не страшны: ужасен переход в другой неизвестный образ… Мне так грустно стало от слов Федора Михайловича и возобновилось прежнее желание испытать самому последние минуты перед казнью, быть помилованным и сосланным на несколько лет в каторжные работы. Мне бы хотелось пережить все эти страдания: они должны возвышать душу, смирять рассудок".
13 марта 1880 г. в дневник была внесена следующая запись:
"Описания всяких ужасов у Достоевского во мне возбуждали хотя грустное, но все же возвышающее душу чувство; тут перед кровавыми картинами Верещагина на меня находило омерзение и злоба. Единственная картина мне понравилась: это "Обоз раненых".
Интересна запись 22 марта:
"Вчерашний вечер с Тургеневым расстроился; он несколько раз подвергался подозрениям в революционном направлении, и хотя эти предположения вовсе не основательны – нельзя напрасно делать Мама целью вздорных слухов. В утешение я затеял сегодня вечер с Достоевским, пригласил Евгению, Варвару Ильиничну, Татьяну Михайловну. Вечер был в малиновом кабинете Мама, а приглашения я рассылал ее именем, хотя она сама не могла показаться по болезни. Евгения была очень довольна Достоевским, проговорила с ним весь вечер. Сергей остался очень доволен".
Запись от 8 мая 1880 г.:
"Устроил у себя вечер с Федором Михайловичем Достоевским. Цесаревна слышала его чтение на каком-то благотворительном концерте, осталась в восторге и пожелала познакомиться с Ф. М. Я предложил ей вечер. Пригласил Елену Шереметеву, Евгению, Марусю, попросил Федора Михайловича привезти книги и прочесть что-нибудь из своих произведений.
Все из званных были, кроме Сергея, не знаю, что его задержало.
Ф. М. читал из «Карамазовых». Цесаревна всем разлила чай; слушала крайне внимательно и осталась в восхищении. Я упросил Ф. М. прочесть исповедь старца Зосимы, одно из величайших произведений (по-моему). Потом он прочел «Мальчика у Христа на елке». Елена плакала, крупные слезы катились по ее щекам. У цесаревны глаза тоже подернулись влагой".
Краткая запись была сделана 7 июня:
"Читаю Оле «Бедные люди» Достоевского".
И, наконец, 12 августа 1880 г.:
"Вышел единственный номер за нынешний год «Дневник писателя» Достоевского".
На этом кончаются записи в дневнике Константина Константиновича, связанные с Достоевским.
В своих воспоминаниях А. Г. Достоевская пишет:
"Это был в то время юноша, искренний и добрый, поразивший моего мужа пламенным отношением ко всему прекрасному в родной литературе. Федор Михайлович провидел в юном великом князе истинный поэтический дар и выражал сожаление, что великий князь избрал, по примеру отца, морскую карьеру, тогда как, по мнению мужа, его деятельность должна была проявиться на литературной стезе"[325]325
Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 328.
Здесь же (с. 329) приводится сочувственное письмо Константина Константиновича в связи со смертью Достоевского, адресованное Анне Григорьевне.
[Закрыть].
Следует отметить, что будучи в 1902 г. президентом Академии наук, Константин Константинович участвовал в избрании А. М. Горького в почетные академики Разряда изящной словесности в соединенном заседании Отделения русского языка и словесности Академии наук и Разряда изящной словесности, а также санкционировал это избрание.
Через несколько дней Николай II по представлению министерства внутренних дел отменил выборы, дав соответствующее указание министру народного просвещения, которому, в частности, писал:
"Надеюсь хоть немного отрезвить этим состояние умов в Академии"[326]326
Князев Г. А. Максим Горький и царское правительство // Вестник Академии наук СССР. – 1932. – № 2. – С. 33-34.
[Закрыть].
О том, как тяжело реагировал Константин Константинович на это решение, можно заключить из писем выдающегося языковеда, академика А. А. Шахматова, который утверждал, что "чуткая душа" президента Академии наук очень страдала в это время, что "сам он сконфужен"[327]327
Там же. – С. 38, 42.
См. также: Козмин Н. К. Максим Горький и имп. Академия наук. (По неофициальным документам.) // Историк-марксист. – 1938. – № 4. – С. 53-74.
[Закрыть]. Но не в его силах было противодействовать решительному приказанию царя.
Письма Достоевского и записи о нем в дневнике К. К. Романова существенно дополняют наши представления о взаимоотношениях писателя с правительственными кругами, с представителями царствующего дома. Несмотря на то что Достоевский в письмах к К. К. Романову не избежал некоторого оттенка верноподданничества, типичного для посланий подобного рода, он и здесь сохраняет независимость и чувство собственного достоинства. Писатель отказывается от визита к великому князю, так как в этот вечер обещал участвовать в публичных чтениях в пользу Литературного фонда. Когда же Достоевский читал свои сочинения во дворце, он надеялся, видимо, оказать моральное воздействие на своих слушателей. Восторги и слезы, вызываемые его чтением, например, рассказом "Мальчик у Христа на елке", где с большой художественной силой воплощен контраст между счастливой праздностью обитателей роскошного особняка и трагедией умирающего нищего мальчика, вероятно, поддерживали эти его иллюзии.
Особый интерес среди дневниковых записей К. К. Романова представляет сообщение о присутствии Достоевского на казни И. О. Млодецкого. До сих пор был известен лишь сам этот факт. Млодецкий, связанный с народовольцами, совершил покушение на М. Т. Лорис-Меликова 20 февраля 1880 г., через несколько дней после учреждения Верховной распорядительной комиссии, которую тот возглавил. 22 февраля по приговору военного суда Млодецкий был казнен.
Об этом Александр II сделал характерную запись в памятной книжке:
"Млодецкий повеш<ен> в 11 ч. на Семеновском плацу – все в поряд<ке>"[328]328
Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 годов. – М., 1964. – С. 163.
[Закрыть].
Узнав о предстоящей казни, Достоевский вспомнил то другое, тоже морозное зимнее утро на Семеновском плацу, последние минуты перед предстоящей казнью, и его потянуло еще раз увидеть все своими глазами. Никогда Достоевского не оставляли воспоминания о том, что он пережил 22 декабря 1849 г., когда ему и товарищам по делу Буташевича-Петрашевского был зачитан на том же плацу приговор о смертной казни расстрелянием, а затем была произнесена команда к расстрелу. Эти воспоминания всегда жили в нем, и неожиданно прорывались то в описании самочувствия Раскольникова, то в рассказе князя Мышкина. Но дело не только в психологическом потрясении, которое осталось в памяти Достоевского. Его мучительно волновали судьбы новых поколений революционеров, он не признавал смертную казнь справедливым средством политической борьбы, о чем писал в последней записной книжке в связи с казнью членов Исполнительного комитета "Народной воли" А. К. Преснякова и А. А. Квятковского[329]329
Лит. наследство. – Т. 83. – С. 672-673, 702.
[Закрыть]. Известно, что другой русский писатель Всеволод Гаршин направил Лорис-Меликову письмо, умоляя о помиловании Млодецкого, но просьба осталась без ответа[330]330
Оксман Ю. Г. Всеволод Гаршин в дни "диктатуры сердца // Каторга и ссылка. – 1925. – № 2. – С. 126-138; см. также: Гаршин В. Полн. собр. соч. Т. III / ред., статьи и примеч. Ю. Г. Оксмана. – М.-Л., 1934. – Т. III. – С. 207, 475-477.
[Закрыть].
Разумеется, далеко не все, что в день смерти Млодецкого пережил Достоевский, он мог объяснить своему собеседнику, но некоторые детали рассказа драгоценны, тем более что запись сделана сразу после разговора. Характерно, например, признание, что в последние минуты перед казнью человек отгоняет от себя мрачные мысли, "ему припоминаются большею частью отрадные картины".
Это совпадает с тем, что писал Достоевский брату, вернувшись в Петропавловскую крепость после обряда казни 22 декабря 1849 г.:
"Вызывали по трое, след<овательно>, я был во второй очереди и жить мне осталось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый!"[331]331
Письма. – I. – С. 128.
[Закрыть]
Внутреннюю стойкость, способность не поддаваться отчаянию запомнил Достоевский в себе и узнал в "равнодушии" спокойно озиравшего толпу Млодецкого.
Далее Достоевский говорил, что в ожидании казни не страшна предстоящая боль, "ужасен переход в другой, неизвестный образ". Это, конечно, слова человека неверующего или, во всяком случае, колеблющегося в вере.
Ф. Н. Львов, вспоминая процедуру казни петрашевцев, писал:
"Достоевский был несколько восторжен, вспоминал «Последний день осужденного на смерть» Виктора Гюго, и, подойдя к Спешневу, сказал: «Nosserons avec le Christ». – «Un peu de poussiere»[332]332
«Мы будем вместе с Христом». – «Горстью пепла» (франц.).
[Закрыть], – отвечал тот с усмешкою"[333]333
Записка о деле петрашевцев. Рукопись Ф. Н. Львова с пометками М. В. Буташевича-Петрашевского / Публикация В. Р. Лейкиной-Свирской // Лит. наследство. – Т. 63. – 1956. – С. 188.
[Закрыть].
Но судя по рассказу, записанному К. К. Романовым, настроения и мысли Достоевского в те роковые минуты были значительно сложнее[334]334
О реакции Достоевского на казнь Млодецкого см. также ниже в публикации Л. Р. Ланского «Достоевский в неизданной переписке современников», С. 385.
[Закрыть].
Как мы видим, еще возможны находки и писем Достоевского к ранее неизвестным адресатам, и мемуарных записей о нем.
VI. Автографы Достоевского за рубежом
В зарубежных странах хранится много автографов классиков русской литературы. Достаточно сказать, что творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Пушкина там имеется около сорока. Сотни автографов Л. Н. Толстого находятся за границей. И, конечно, особенно велико за рубежом, и, в частности, во Франции, количество творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Тургенева, поскольку он не только прожил там значительную часть своей жизни, но и с молодых лет вел обширную переписку с зарубежными корреспондентами. Что же касается автографов Достоевского, то в иностранных государственных архивохранилищах и личных коллекциях их немного, хотя писатель в общей сложности провел за границей около шести лет, а начало его европейской популярности восходит к 1860-м годам.
По воспоминаниям А. Г. Достоевской известно, что в июле 1871 г., после четырехлетнего пребывания в Германии, Швейцарии и Италии, писатель перед возвращением на родину сжег в Дрездене рукописи "Идиота", "Вечного мужа", а также части "Бесов", являвшейся "оригинальным вариантом", опасаясь, что они будут отобраны на русской границе. Все это погибло безвозвратно. Но еще в недавние годы за границей находилась одна драгоценная творческая рукопись Достоевского и, по-видимому, туда же попала темными путями другая еще более драгоценная и к тому же весьма объемистая его рукопись.
Стефан Цвейг, свыше трети века собиравший интересные по содержанию автографы, 29 августа 1923 г. обратился из Зальцбурга к А. М. Горькому, жившему тогда в Берлине, с письмом, в котором просил его прислать какую-нибудь творческую рукопись собственного сочинения.
В этом письме, говоря о том, какими автографами русских писателей он располагает, Цвейг сообщал:
"Достоевский у меня представлен двумя главами из «Униженных и оскорбленных», Толстой – двумя главами из рукописи «Крейцеровой сонаты», – оба оригинала я приобрел перед войной, в результате больших денежных затрат и усилий"[335]335
Иностранная литература. – 1958. – № 6. – С. 241; Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами // Архив Горького. – Т. VIII. – 1960. – С. 11.
[Закрыть].
Кстати сказать, в 1914 г., до первой империалистической войны, Стефан Цвейг работал над книгой о Достоевском, которого считал величайшим писателем нового времени. Что же касается собранной им коллекции автографов, то она была замечательнейшей, так как он, по его словам, задался целью "владеть в собственноручных подлинниках именно тем, что сделало бессмертных бессмертными".
В 1971 г. впервые на русском языке были напечатаны главы из книги Стефана Цвейга "Вчерашний мир", в которой он с большой любовью говорит о своем собирательстве. Какие чудесные, идущие от всего сердца слова он посвятил своей коллекционерской страсти! Называя некоторые редчайшие рукописи, им отысканные, Цвейг в этих воспоминаниях пишет, что "всегда считал себя не владельцем этих вещей, а только временным хранителем. Меня радовало не чувство собственничества, обладания, но прелесть объединения, превращения коллекции в произведение искусства. Я понимал, что создал нечто более достойное бессмертия, чем мои собственные произведения <…> Было у меня благое намерение завещать эту уникальную коллекцию учреждению, которое выполнит мое особое условие, – выделить ежегодную субсидию на пополнение коллекции в духе моих принципов <…> Но моему многострадальному поколению не дано загадывать вперед. Когда наступила гитлеровская эпоха и я оставил свой дом, радости собирательства улетучились вместе с верой в возможность сохранить что-либо навсегда. В течение некоторого времени я хранил коллекцию по частям в банковских сейфах и у друзей, но потом, – вспомнив бессмертные слова Гете о том, что музеи, коллекции и арсеналы, прекратив движение, мертвеют, – предпочел навсегда расстаться с нею, раз уж я не мог продолжать ее сотворение"[336]336
Цвейг С. Вчерашний мир. Главы из книги // Нева. – 1972. – № 3. – С. 132-134.
[Закрыть].
Завершает Стефан Цвейг эти взволнованные строки такими словами:
"Часть коллекции я передал Венской национальной библиотеке – главным образом то, что сам получил в дар от друзей-современников, другую часть распродал, а то, что случилось с остальным, не очень тревожит меня. Не создание, а созидание всегда радовало меня. И я не оплакиваю то, чем некогда владел. Ибо если уж нам, затравленным и гонимым, суждено было в эти времена, враждебные искусству и собирательству, научиться еще чему-нибудь, так это искусству расставания с тем, что мы когда-то любили и чем гордились"[337]337
Там же. – С. 134.
[Закрыть].
Еще при жизни Стефана Цвейга в зарубежных изданиях появлялись сообщения о некоторых примечательных рукописях из его коллекции. В 1930 г. подобного рода статья самого Цвейга была напечатана в венском журнале "Philobiblon ("Книголюб")[338]338
Zweig S. Meine Autographen-Sammlung // «Philobiblon». Zeitschrift fur Bucherliebhaber. – 1930. – H. 7. – S. 279-289.
[Закрыть]. Здесь было, в частности, сказано, что в собрании писателя имеются три главы рукописи «Униженных и оскорбленных». Вполне возможно, что за границей у какого-то лица находилась вся рукопись романа или значительная ее часть и что между 1923 г. (дата письма к Горькому) и 1930 г. (дата появления статьи) Цвейг приобрел еще одну главу «Униженных и оскорбленных». В той же статье говорится также о принадлежавшей Цвейгу рукописи «Крейцеровой сонаты» и дано воспроизведение нескольких строк одной ее страницы. В юбилейном полном собрании сочинений Л. Н. Толстого в «Описании рукописей, относящихся к „Крейцеровой сонате“» отмечено, что "часть ценной рукописи – автограф находится у Ст. Цвейга (Зальцбург)"[339]339
Нечаева B. C. Рукописное наследие Ф. М. Достоевского // Описание рукописей Ф. М. Достоевского. – С. 7.
[Закрыть]. Было ли напечатано за границей описание принадлежавшей ему рукописи «Униженных и оскорбленных», – неизвестно. В Венской национальной библиотеке ее нет, – значит, он туда ее не передавал. После самоубийства Стефана Цвейга и его жены в 1942 г., какие-то части коллекции, им собранной, попали, по имеющимся у меня точным данным, в Швейцарию, в частные собрания, которых там много.
К большому удивлению, в комментарии к "Униженным и оскорбленным" в только что вышедшем третьем томе академического собрания сочинений Достоевского ни единым словом не упоминается о рукописях трех глав романа, хранившихся у Цвейга. А ведь составители должны были не только знать о существовании этих материалов, но и предпринять их розыски, тем более что в отличие от других больших романов Достоевского, из рукописей "Униженных и оскорбленных" до нас ничего не дошло, если не считать маленького отрывка, недавно обнаруженного в московском музее Достоевского и публикуемого в настоящем томе (с. 15).
Вполне возможно, что в послереволюционные годы за рубеж была увезена полная рукопись "Братьев Карамазовых". О ней имеется такая запись А. Г. Достоевской в тетради, на обложке которой она написала: "En cas de ma mort on d’une maladie grave"[340]340
«На случай моей смерти или тяжелой болезни» (франц.).
[Закрыть]. "Внуку моему, Федику, я подарила на память о его дедушке полный экземпляр рукописи романа «Братья Карамазовы» (первый том 439 страниц и второй том 465 страниц). Оба тома переплетены (вес обоих более 12 фунтов). Внесены на хранение в Государственный) банк 17 февраля 1907 г. по расписке № 1030823. Расписка эта отослана на хранение Екатерине Петровне в заказ<ном> письме февр<аля> 1907 г."[341]341
Волоцкой М. В. Хроника рода Достоевского. 1506-1933. – М., 1933. – С. 151.
[Закрыть] Упоминаемая в этой записи Е. П. Достоевская (урожденная Цугаловская) – жена сына писателя и мать его внука Федика, к которой Анна Григорьевна относилась исключительно хорошо, скончалась совсем недавно, в 1959 г., во Франции, куда она переехала из Крыма, где жила до последнего года Великой Отечественной войны. После ее смерти в пансионате для престарелых русских эмигрантов в Ментоне, по ходатайству московского музея Ф. М Достоевского было прислано, как утверждают, всё оставшееся от нее, но там, кроме домашних вещей, оказались лишь рисунки ее старшего сына Федика. Получила ли в Государственном банке Е. П. Достоевская по имевшейся у нее расписке рукопись «Братьев Карамазовых», – неизвестно. Но получить вполне могла. К тому же эту рукопись никто и никогда не передавал Федику, как того желала Анна Григорьевна, – он умер в 1921 г., в шестнадцатилетнем возрасте[342]342
Бурсов В. Достоевский неизвестный // Литературная газета. – 1970. – № 38. – 16 сентября.
[Закрыть]. А если рукопись «Братьев Карамазовых» была получена из Государственного банка Е. П. Достоевской, то не взяла ли она ее с собой, когда после изгнания из Крыма оккупантов навсегда покинула родину? Могло быть и так: рукопись «Братьев Карамазовых», безусловно находившуюся вне того сейфа, где Анна Григорьевна хранила множество записных книжек и бумаг Достоевского, затем в 1921 г. поступивших в Центрархив, мог присвоить в бурные дни Октябрьской революции один из высших царских чиновников Государственного банка, – известны случаи, когда они изымали оттуда для отправки за границу различные ценности. Но так как нет точных данных о судьбе рукописи «Братьев Карамазовых» после 1917 г., остается верить, что она не погибла и будет обнаружена.